Юрий Анатольевич Тарасов
Чудиновский бой
Данная повесть представляет собой опыт литературно-исторической реконструкции на основе сообщений Амурских газет за февраль-март 1919 года, докладов белогвардейских чиновников и воспоминаний непосредственных участников описываемых событий.
Все названные здесь даты, фамилии и связанные с ними события, за исключением части мелких подробностей, являются подлинными. Они взяты непосредственно из указанных исторических документов.
Часть I. Наступление на город Свободный
Воскресный вечер 23 февраля 1919 года. В помещении 6-го Суражевского участка Амурской уездной милиции с самого утра стоит непривычная суета. В комнату, занимаемую начальником участка поручиком Серебряковым, постоянно входят и выходят оттуда с озабоченными лицами люди самого разного звания, возраста и положения. Среди них – посыльные от командиров разосланных в разные стороны разведывательных дозоров милиции, нештатных агентов в деревнях, начальников русского и японского гарнизонов в городе Свободном – штабс-капитана Баранова и майора Осима, – начальник почты с лентами телеграфных сообщений, приказчики, купцы и даже священник из ближайшей церкви. Через открываемую раз за разом дверь толпящиеся в приёмной посетители слышат внушающие тревогу отдельные слова и обрывки фраз: «Восстание … красные … огромными толпами … большевики…».
Наконец дверь открылась и закрылась последний раз, и начальник участка Серебряков остался в кабинете совсем один. Он встал из-за стола и подошёл к карте города Свободного и его окрестностей, висевшей на противоположной стене. Его ставший вдруг неподвижным взгляд упёрся в правый верхний край карты, где красивым каллиграфическим почерком было выведено ничем не примечательное белорусское слово «Сукромли». Это слово казалось ему теперь символом всех неприятностей, забот и тревог последнего времени.
Уже несколько дней подряд милиция Суражевки находилась фактически на военном положении – с тех самых пор, как обнаружилось крупное большевистское восстание в Зазейских волостях. По сообщениям из Благовещенска, на подступах к нему собралась целая армия из мятежных крестьян, которых возглавили бывшие комиссары Амурского Совнаркома с его председателем Мухиным во главе.
Вчера же резко обострилось положение и на участке самого Серебрякова. В тот день утром к нему пешком прибежал старший милиционер Кудашёв из села Серебрянка и доложил, что вечером 21 февраля туда прибыл из деревни Сукромли карательный отряд красных, численностью до тридцати человек. Разграбив волостное правление, почтовую контору и имущество начальника почтового отделения Кабанова, они избили и арестовали самого Кабанова, члена волостной управы Гулевича и не успевшего скрыться милиционера Кокотова. Затем, забрав с собой арестованных, захваченное имущество и взятых у населения лошадей, красные ушли в направлении д. Сукромли, где у них уже был организован районный штаб.
Обеспокоенный такими известиями Серебряков направил в сторону Сукромлей дозор милиции, которому удалось установить, что в этом селе действительно сосредотачиваются довольно серьёзные силы повстанцев, численностью в несколько сотен человек. Им уже удалось прервать связь и движение поездов между станциями Гондатти1 и Свободный, а их конные заставы появились прямо на подступах к городу, в деревнях Ново-Ивановка и Дубовка.
Не успел Серебряков отправить письменный доклад об этих событиях капитану Баранову и майору Осима, как им было получено известие, что село Натальино уже занято наступающей с юга армией красных. А всего несколько часов назад крестьянин, прибывший из Нижних Бузулей, привёз весть о том, что и этот населённый пункт перешёл под их полный контроль. По его словам, там пойманы и зверски замучены не успевшие скрыться милиционеры Зиновьев и Шатыркин.
Таким образом, Свободный был теперь полностью отрезан от примыкающей к нему сельской округи почти со всех сторон, а ведь в городе сейчас, вместе с японцами, в строю не более двухсот активных бойцов. Серебряков зябко поёжился, как будто кожей почувствовал смертельную опасность, нависшую и над его собственной головой. Уж с ним-то красные церемониться точно не будут, подумал он про себя. Слишком много комиссаров с исполосованной шомполами задницей отправил он отсюда в Благовещенскую тюрьму, а кое-кого, случалось, и на тот свет. Нет, сдаваться ему никак нельзя. Надо действовать. Действовать, во что бы то ни стало!
В этот момент его размышления прервал частый лошадиный топот за окном, а затем осторожный стук в дверь.
– Разрешите войти, вашбродь? – В комнату протиснулся высокий, крепкий казак с красным от мороза лицом, в бараньем полушубке и с лохматой чёрной папахой на голове. Брови и борода его поседели от инея, а с усов свисали белые как снег сосульки.
– А, Станиславский, проходи, докладывай, что нового увидел?
Этому пожилому казаку с фронтовым опытом, проживавшему в Суражевке и добровольно принимавшему участие во всех самых опасных операциях участковой милиции, Серебряков доверял как самому себе. Именно ему он поручил командование разведывательным дозором, высланным им днём навстречу приближающейся с юга армии зазейских повстанцев.
Подойдя к столу, Станиславский не торопясь обтёр усы, глухо прокашлялся и начал свой доклад:
– В общем, так, вашбродь, красные идут сюда через Натальино, Москвитино и Казанку. Я насчитал около четырёхсот подвод2. На каждой, вместе с возчиком, по четыре-пять человек. Есть и кавалерия. Её используют, высылая по ближайшим деревням летучие разведывательные отряды. С одним из них чуть не столкнулся лоб в лоб. Хорошо, что лошади у нас хорошие, вынесли. Пришлось раньше времени прекратить разведку.
– Ладно, молодец, что жив остался. К рассвету проверишь всё ещё раз. А пока иди, отдыхай. Да не забудь лошадей накормить.
– Обижаете, Вашбродь. Для казака лошадь завсегда на первом месте. Чуть не с пелёнок на коне езжу. Дело знаю.
Не успела закрыться дверь за вышедшим казаком, в неё просунулась рыжая голова дежурившего у входа милиционера:
– Господин начальник, тут из Бардагона какой-то паренёк прибыл. Впустить?
– Зови живее, – быстро проговорил Серебряков, заглушая мелькнувшую у него в голове тревожную мысль: «Неужто красные уже здесь?». Интуиция на этот раз его не подвела. Приехавший из Бардагона сын старосты села сообщил о том, что деревня только что занята передовым разъездом повстанцев, численностью в десять-пятнадцать человек. До утра ожидается прибытие туда значительно более крупных сил.
Отпустив посыльного, Серебряков достал сигарету и нервно закурил, глядя сквозь заледеневшее окно в непроглядную ночную тьму. Да, медлить уже нельзя. Нужно атаковать ночью или перед рассветом, когда красные меньше всего этого ждут. Однако в его распоряжении сейчас слишком мало сил. Разъезд, посланный им вчера с прапорщиком Мищенко в Новоивановку, назад ещё не вернулся. Значит в наличии, вместе с добровольцами, всего два десятка человек. Есть, правда, ящик английских гранат и ручной пулемёт «Шош», а это уже кое-какая сила. У красных такого оружия, похоже, пока нет.
Сев за стол, Серебряков быстро написал две докладные записки о полученных им последних известиях и о своём намерении прощупать красных на дальних подступах к городу. Записки он отправил с нарочным в русский и японский гарнизонные штабы. Подкрепления не просил. Знал, что для такого набега солдат ему не дадут. Слишком мало в тот момент их было в Свободном. Однако твёрдо надеялся на то, что при первых же его успехах помощь ему оказана всё же будет. «Не враги же они, в конце концов, самим себе», – думал он.
Дав задание дежурному оповестить всех живущих по квартирам милиционеров и добровольцев о назначенном на пять часов утра общем сборе в помещении милиции, Серебряков решился, наконец, немного поспать. Вряд ли он догадывался о том, что всего в каких-нибудь семнадцати километрах от Суражевки, в школе села Большая Сазанка, в этот момент тоже обсуждался план наступления, но уже повстанческих сил, целью которого был город Свободный.
***
В просторном классном помещении школы, освещённом тусклым светом нескольких керосиновых ламп, столпились вокруг учительского стола около двух десятков разнообразно одетых и вооружённых людей. На столе под одной из ламп лежала изрядно истёртая и местами надорванная карта Амурской области выпуска 1912 года. Склонившийся над ней человек в офицерском френче без погон выводил замусоленным химическим карандашом стрелки, обозначавшие направления ударов повстанцев.
Г.С.Дрогошевский
С противоположной стороны стола сидел, откинувшись на спинку стула, худощавый молодой командир в перетянутой ремнями гимнастёрке, тонкие живые черты лица которого были украшены маленькими усиками с лихо закрученными вверх концами. Рядом с ним стоял высокий плотный мужчина, в накинутой на плечи солдатской шинели с поднятым воротником и что-то громко объяснял окружающим. Все напряжённо слушали его, одновременно следя за движениями по карте химического карандаша. Человеком в офицерском френче был начальник штаба повстанческой армии Зазейского района Эберт Брезон. Мужчина с усиками – командующий армией Генрих Дрогошевский. Доклад делал прибывший накануне Василий Патрушев, председатель аналогичного штаба повстанцев, который был создан несколько дней назад недалеко от Свободного, в селе Маркучи.
– Мы уже мобилизовали крестьян двух волостей, – продолжал с жаром говорить Патрушев. – В Сукромлях у нас сосредоточено сейчас более пятисот человек. Ими командует Михаил Круглов. Ещё четыреста-пятьсот бойцов мы рассчитываем иметь в Ольгинской волости. Там проводит мобилизацию Аксёнов с группой других работников штаба. Сегодня ночью наш штаб планировал занять город Свободный. Нужна ваша помощь, товарищи. Нужно выступать немедленно. Собственных сил нам может не хватить.
– А каков ваш план наступления? – подняв глаза от карты, негромко спросил Брезон.
– Мы решили атаковать город одновременно с двух сторон, – ещё более оживился Василий Патрушев. – Со стороны Серебрянской волости будет наступать отряд Круглова. Он пойдёт через Новоивановку и Дубровку. Аксёнов же, со своими людьми ударит с севера, от Черниговки.
– Мы тоже сможем подойти к городу только со стороны Дубровки, – спокойно заметил Брезон. – А можно ли рассчитывать на помощь рабочих в самом городе?
– В Свободном есть подпольная организация. Если будет нужно, помогут. Ударят с тыла.
– А сколько в городе белых и интервентов?
– Три дня назад там были только рота японцев, несколько десятков колчаковцев, да белая милиция. Но сейчас, возможно, к ним по железной дороге уже переброшены подкрепления из Благовещенска и со станции Бочкарёвка3.
– Да что там долго рассуждать! – не выдержал начальник разведки Фёдор Кошкин. – Ясно, что мы всё равно намного сильнее. Мои ребята побывали во всех окружающих деревнях. Белых и японцев нигде нет. Путь свободен. Можем выступать хоть сейчас. Полчаса назад приезжал нарочный от разведчиков, высланных в сторону Свободного. Они уже в Бардагоне. Ждут нас.
Тут в разговор, наконец, вмешался молчавший до сих пор Генрих Дрогошевский:
– Товарищ Брезон, какими силами мы располагаем в настоящий момент?
– Посчитать весь личный состав, с учётом отрядов и групп, присоединившихся в попутных деревнях, времени у нас ещё не было. Предположительно, вместе с возчиками, мы имеем сейчас не менее двух с половиной тысяч человек. Из них винтовками вооружены процентов шестьдесят. Остальные боевого оружия не имеют. В селе Троицком удалось найти ручной пулемёт и патроны к нему. Опробовать его в деле пока не удалось. Пулемётной команды к нему тоже ещё не организовали. Займёмся этим на первой же более длительной стоянке.
– В Свободном есть запасы оружия и провианта, – вновь вступил в разговор Патрушев. – Больше трёхсот винтовок находятся в материальном складе на станции Суражевка. Они лежат там ещё с момента разгрома Зейского каравана. Белые сняли их с пароходов или отобрали у пленных красногвардейцев.
– Ну что же, значит, решено, – поднялся со своего места Дрогошевский. – Будем брать Свободный. Возражений нет? Тогда выступаем через час. Двигаться двумя колоннами: через Малую Сазанку и Новгородку. Общее направление – деревня Дубровка. Командиров попрошу приготовить свои отряды и подразделения к походу. Я с ивановцами пойду впереди. Товарищ Брезон, ознакомьте командиров с порядком движения отрядов.
Ровно час спустя длинные вереницы полных людьми подвод, запряжённых каждая одной-двумя лошадьми, выступили из села и при свете луны потянулись по льду реки в направлении на северо-запад. Вскоре колонны повстанцев растянулись на несколько километров. Перед самым рассветом передовые их группы уже ехали по улицам Дубровки, в то время как последние подразделения армии ещё не достигли даже Бардагона.
***
Именно в этот момент небольшой отряд Суражевских милиционеров медленно подъезжал по льду реки Зея с севера к деревне Бардагон. Восемь человек во главе с самим начальником участка Серебряковым ехали верхом, остальные десять – на санных упряжках. На въезде в село их встретили выстрелами дозоры повстанцев. Завязалась перестрелка. Поняв, что внезапного нападения не получилось, Серебряков, не ввязываясь в затяжной бой, отвёл свой отряд за железнодорожный мост, откуда сразу же послал нарочного к начальнику японского гарнизона станции Суражевка за подмогой.
Вскоре, не дожидаясь появления союзников, он вновь повёл своих милиционеров тем же путём к Бардагону, рассчитывая, что повторного нападения столь маленького отряда с этой стороны повстанцы вряд ли могут так быстро ожидать. Солнце уже начинало подниматься над горизонтом, прячась пока в его облачной дымке, но уже озаряя своим светом голубовато-серое с утра зимнее амурское небо. Наступал день 24 февраля 1919 года. Подойдя под прикрытием небольшого островка к самым огородам, Серебряков развернул пеших милиционеров цепью вдоль околицы, а сам во главе своей маленькой «кавалерии» стремительно ворвался на главную улицу села.
Никакой внешней охраны у «красных» в этот момент действительно не оказалось. Все они находились на сельской площади, запруженной множеством повозок, лошадей и людей. Шёл митинг. На одной из подвод стоял человек в коричневой распахнутой на груди овчинной шубе, перепоясанной патронташем, и, размахивая сжатой в руке шапкой, что-то горячо говорил толпе местных крестьян, среди которых виднелось немало ярких бабьих платков. По сторонам, сидя и лёжа в своих повозках, дымя цигарками, расположились бойцы и командиры последнего остановившегося здесь отряда повстанцев. Многие разошлись греться по ближайшим крестьянским дворам.
Пронзительный крик «казаки!», оглушительные разрывы гранат и бешеный топот лошадиных копыт по улицам села в мгновение ока взорвали спокойное течение событий, обратив его в панический стремительный водоворот. Люди кинулись бежать во всех направлениях, сталкиваясь друг с другом, падая и попадая под копыта также мечущихся в испуге коней. Возницы, вскочив на повозки, яростно хлестали кнутами по спинам своих и чужих лошадей, пытаясь как можно быстрее вырваться из смертельной ловушки, в которую вдруг превратилась для них небольшая площадь села Бардагон. Подводы сталкивались между собой, некоторые опрокидывались, загораживая дорогу остальным. Эту безумную картину всеобщей паники и хаоса дополняли длинные трели пулемётных очередей, беспорядочные выстрелы из винтовок, громкие крики людей и дикое ржание лошадей.
Чтобы не попасть в самую середину этой сумятицы и не потерять там своих людей, Серебряков дал команду повернуть в первый попавшийся переулок, откуда маленькая кавалькада выскочила обратно на окраину и присоединилась к своим пехотинцам, щедро осыпавшим пулями и гранатами охваченное паникой село. Всё было кончено в несколько минут. Когда стрельба стихла, взорам милиционеров предстали две сломанных телеги с рассыпанным на снегу провиантом, разбросанные в разных местах платки, мешки, шапки, рукавицы и четыре трупа повстанцев, оставленных в беспорядке отступления на улицах села.
Преследовать стремительно удалявшийся в сторону Дубровки обоз отряд милиционеров возможности уже не имел. Почти все взятые ими с собой патроны были израсходованы во время этой безумной стрельбы. Сдав село и трофеи подошедшему со станции подразделению японцев из двадцати человек во главе с маленьким коренастым унтер-офицером, Серебряков увёл отряд обратно в Суражевку. Распустив по домам своих пехотинцев, он оставил пока при себе конных милиционеров и добровольцев, чувствуя, что основные события этого дня могут быть ещё впереди.
В помещении участка милиции его уже ждал нарочный с запиской от прапорщика Мищенко из Новоивановки. Из этого донесения следовало, что сосредоточившимися в деревне Сукромли красными в ночь на 24 февраля была сделана попытка двинуться на город Свободный. Перед их приходом в Новоивановку Мищенко удалось через проживавших в деревне добровольных агентов милиции распустить слух о разгроме зазейских повстанцев, подходе к Свободному крупных японских подкреплений с артиллерией и о движении большого правительственного отряда из города в Серебрянскую волость. Сам Мищенко со своим разъездом взял на себя роль авангарда этих сил.
Розыгрыш удался. Как только мобилизованные красными крестьяне услышали обо всех этих событиях, они начали немедленно разъезжаться с оружием по своим деревням. Уже через три-четыре часа от полутысячного отряда осталось всего несколько десятков человек, которые тоже поспешили убраться из села при появлении в нём группы суражевских милиционеров. Письмо завершалось сообщением об аресте в Новоивановке нескольких сторонников большевиков, выявивших себя сразу после прихода туда красных и не успевших вместе с ними покинуть село.
***
Когда последняя рота повстанческой армии – вторая Борисоглебская – достигла, наконец, деревни Дубровки, было уже совсем светло. С трудом разместив своих бойцов в четырёх указанных вестовым командующего маленьких домиках на её северной окраине, командир роты Демус и его заместитель Давыдов, согласно переданному тем же вестовым распоряжению явиться в штаб армии, отправились к центру села.
Дубровка к этому времени представляла собой нечто среднее между военным лагерем и кочевым табором цыган. По единственной улице взад и вперёд проносились верховые, двигались повозки и сани. Повсюду во дворах и прямо на улице возле них теснились такие же повозки, запряжённые жующими брошенное перед ними сено лошадьми. В почти не закрывающиеся двери домов постоянно входили и выходили, сопровождаемые клубами пара, люди в перетянутых ремнями и кушаками крестьянских шубах, шинелях и полушубках. Откуда-то доносились грустные звуки напевных украинских песен, заглушаемые временами переборами гармошки, весёлым хохотом и топотом подкованных каблуков.
– Что-то не похоже на обещанное сегодня наступление, – проворчал Демус, оглядываясь на перешедшего через дорогу с большим медным самоваром в руках молодого бойца, скрывшегося затем во дворе одного из домов. – Давно уже должны были в Свободном чаи гонять. О чём там наше начальство думает?
– Вот в штабе всё и узнаем, – задумчиво проговорил Давыдов. – Ох, не нравится мне эта канитель. Чует сердце – что-то здесь не так.
– Ладно, не ворожи. Видишь, кажется, уже пришли.
У высокого крыльца занятого штабом дома толпился народ. Помимо бойцов охраны, здесь было немало и местных крестьян. Кто-то из них явился с жалобами на слишком большое количество новых «постояльцев», которых нечем было кормить, а кто и просто пришёл поглазеть на «комиссаров», о которых после падения Советов в прошлом году многие стали уже понемногу забывать.
Миновав узкие сени, Демус и Давыдов оказались в довольно просторном помещении, в дальнем углу которого, под образами, сидели вокруг широкого стола почти все члены штаба. Остальные расположились на лавках вдоль стен. Справа от входа суетилась у русской печки хозяйка, готовившая завтрак гостям.
– А, Демус, проходи, садись, – радушно пригласил к столу сидевший с краю, возле самого окна, Дрогошевский. И вы, товарищ, тоже садитесь, – обратился он к Давыдову. – Как там ваша рота? Всем хватило места?
