Юлий Исаевич Айхенвальд
Языков

 
Языков кончился.
Уж я не то, что был я встарь:
Брожу по свету, как расстрига;
Мне жизнь, как старый календарь,
Как сто раз читанная книга.
 

Настал какой-то знойный полдень, который и задушил его поэзию. Как своеобразно говорит прежний поэт, теперешний «непоэт»:

 
Попечитель винограда,
Летний жар ко мне суров;
Он противен мне измлада,
Он, томящий до упада,
Рыжий враг моих стихов.
…………………………………..
Неповоротливо и ломко
Слово жмется в мерный строй,
И выходит стих не емкий,
Стих растянутый, негромкий,
Сонный, слабый и плохой.
 

Некогда у Гоголя вызывала слезы патриотическая строфа Языкова, посвященная самопожертвованию Москвы, которая испепелила себя, чтобы не достаться Наполеону:

 
Пламень в небо упирая,
Лют пожар Москвы ревет,
Златоглавая, святая,
Ты ли гибнешь? Русь, вперед!
Громче буря истребленья!
Крепче смелый ей отпор!
Это – жертвенник спасенья,
Это – пламя очищенья,
Это – фениксов костер!
 

Но патриотизм Языкова скоро выродился в самую пошлую брань против «немчуры» (свои студенческие годы поэт провел в Дерпте) и против участников герценовского кружка; писатель начал хвалиться тем, что его «русский стих» (тогда еще не было выражения «истинно русский»…) восстает на врагов и «нехристь злую» и что любит он «долефортовскую Русь». Он благословлял возвращение Гоголя «из этой нехристи немецкой на Русь, к святыне москворецкой», а про себя, про свою скуку среди немцев писал: