Юлия Яковлева
Краденый город

Глава 4

Наконец момент попался подходящий: патефон водил иглой, но не мог добыть из пластинки ни звука. Только потрескивание. Оно тонуло в рокоте разговоров: вечер был в разгаре – говорили все сразу и вразнобой.

И Таня тоже задала вопрос:

– Это твоя бабушка?

Вообще-то ей наплевать было. Но портрет висел прямо перед ней. И надо было все-таки что-то сказать Коте, раз уж пришла в гости. Тем более что не нравилась ей эта Котя. И она Коте тоже не нравилась – Таня это точно знала. В таких случаях нужно быть особенно вежливой.

– Чего?! – протянула Котя.

– Вон там, – показала Таня.

Дама на портрете была словно упакована в шуршащую розовую бумагу и перетянута пополам золотым пояском. Масса взбитых надо лбом кудрей перекликалась с массой кудрявых кружев на груди.

– Понятия не имею, – легко ответила Котя. – Буржуйка какая-то.

– Эй, заводи машинку! – крикнул Витька.

– Как это? – удивилась Таня.

Котя вынула из конверта другую пластинку.

– Какая разница. Буржуев же давно прогнали.

Таня опять посмотрела на портрет. Она узнала и диван с желтой полосатой обивкой, и напольные часы. Даже обои – сейчас вытертые и побледневшие – были те же. Женщина на картине явно позировала в этой самой комнате! Только теперь здесь жила Котина семья.

– Но… – решила уточнить Таня.

И получила под столом пинок.

– Прогнали и все отдали простому народу, – бойко, как учили в школе, ответила Люська. – Все поровну поделили. Власть – народу, дворцы – рабочим.

И выразительно на Таню поглядела: зачем пристала с ерундой?

– Танцы! – выкрикнула Котя.

Все засуетились. Мальчишки стали сдвигать мебель. Ее в комнате было много, и вся тяжелая, красноватая, в завитушках. Схватились за стол. Клякнули, накренясь, бутылки. Их тут же схватили, переставили на пол. Стол, треща ножками по паркету, отъехал к окну.

– Ой, вы его потом как было поставьте, а то мать прибьет, – пропищала Котя, расправляя локоны.

– Гляньте! – мальчишки перегнулись через стол. Все разом завопили, замахали руками. Чья-то рука уже дергала шпингалет. Окно распахнулось. Дунуло пронзительно-прохладным воздухом, ворвался равномерный хруст множества шагов, а на улицу вылетела, кувыркаясь, музыка.

– Что там? Что там? – подтянулись к окну остальные.

– Слоники, – ответил Генка. И, перегнувшись через подоконник, завопил: – Эй, слоники!

Серые резиновые морды поднялись как одна. Мальчишки с хохотом присели. Таня замешкалась, так и осталась стоять. Сделалось жутко, как во сне. Пел и дудел граммофон. Напрасно он звал потанцевать – морды шагали, не останавливались. Вверх таращились без выражения одинаковые круглые глаза-иллюминаторы. Гофрированные шланги-хоботы спускались к поясу.

Таня помахала им рукой. Ей тоже кто-то махнул из строя. Жуткое ощущение прошло.

Мальчишки позади осмелели. Теперь они свистели и гикали вслед строю.

– Опять учения, – махнул рукой кто-то.

Мимо проплыл транспарант «Осоавиахим. Ленинград. 1941».

– Закрывай, закрывай, комаров напустишь! – крикнул кто-то.

Окно закрыли. Хотя какие тут комары? Самый центр города – вокруг один камень да влажный ветер с Невы.

На миг все примолкли. Слоники почему-то оставили неприятное впечатление.

– От кого обороняться-то? Финнам накостыляли, больше не сунутся. С кем еще?

– С Германией мир.

– С марсианами!

– Дурак.

– Война неизбежна, – важно, но вместе с тем задиристо объявил кто-то. – Мы в кольце капиталистических врагов.

Таня вспомнила недавний фильм в кинотеатре – «Если завтра война». Черным железным роем по натянутой простыне летели советские самолеты. Враги уже ощупывали границы, о диверсантах то и дело писали в газетах. Но советские пограничники ловили их всех. При помощи советских граждан и даже детей.

– Пусть только сунутся. Просто смешно.

Самолеты в кино это доказывали.

– Мальчик, передайте папиросы, – велел голос слева.

Папироса, правда, была на всех одна, но турецкая, с золотым пояском.

– У отца стянула, что ли?

– Моя, – соврала Котя.

Втянув дым, папиросу передавали друг другу осторожно, двумя пальцами. Выражение лица себе все придавали заправское. Хмурились, щурились сквозь клубы дыма. Про войну уже забыли. Каждый боялся опозориться – закашляться. Сизые клубы плавали под розовым абажуром.

Котя опустила иглу. Патефон задорно заиграл, закурлыкал. Неприятное чувство прошло совсем.

– Танцуют все! – объявила Котя.

Люська наклонилась к Коте, что-то зашептала. Та кивнула.

– Таня, пойдем со мной, – странным голосом сказала Люська.

– Куда? – но тут же соскользнула с тугой диванной подушки.

Они с Люськой договорились: вместе сюда приходят, вместе уходят, вместе и если что. Сейчас явно наступило «если что».

В коридоре было темно. За дверью приглушенно трубил и гремел патефон.

– Соседи-то не жалуются, – с удивлением отметила Таня.

– Дура, у них нет соседей.

– Как это?

– А так, что вся квартира их, – и Люська толкнула дверь.

– Ладно выдумывать-то, – снисходительно бросила Таня.

Соседи были у всех. Общая кухня, общая ванная, общий туалет, общий коридор, который мыли по очереди, – и много-много комнат с соседями: старыми, молодыми, тихими, крикливыми – всякими.

Люська нащупала выключатель. Зажегся свет.

– И эта комната тоже их? – не поверила Таня.

Расставил ноги мольберт. Пахло знакомо – скипидаром, маслом, красками. Так раньше пахло у тети Веры. Раньше. В прежней комнате, в окнах которой голубела гигантская опрокинутая чаша – мечеть. Пока тете Вере и дяде Яше не пришлось прятаться.

– А здесь кто живет?

– Лютик.

Таня скривилась.

– Лютик?

Лютик был братом Коти. Тощий, долговязый, с длинным толстым носом, под которым свисали толстые губы, и маленькими черными глазками у самого носа, похожий на лося. По общему приговору девочек – урод. Голос у него был тоже уродский: Лютик словно не говорил, а гудел.

– Дура, говорю же: все их! И кухня, и ванная, и коридор. Вся квартира их.

Краски… Они лежали повсюду. На подоконнике, на полу, на столе. Топорщились стоймя кисти.

Люська скинула туфли.

– И куда на таких лыжах танцевать?

Туфли были старшей сестры и держались только потому, что Люська напихала внутрь газету.

– Ты что, там снять не могла? Под столом? – напустилась на нее Таня.

– А дырки я где сниму?

Из чулок высовывались большие, не слишком чистые пальцы. Люська пошевелила ими. Нырнула под юбку, стала отстегивать и скатывать вниз чулки. «Тебя-я-я-я, Рио-Рита…» – томно звал из другой комнаты патефон. Танцевать в дырявых чулках, конечно, было нельзя.

– Что, и у Коти своя комната? – все не могла поверить Таня.

Красок у Лютика было много. «Они богатенькие», – вспомнила Таня Люськины слова. Краски в тюбиках, выдавленных и почти целых, краски в фарфоровых глазочках, в прямоугольных ванночках, в пузырьках. А вот у тети Веры не было теперь в жизни ничего хорошего. Из-за них с Шуркой и Бобкой. Из-за того, что сделали с мамой и папой. Таня испытала странное желание – взять тетю Веру «на ручки», как любил когда-то проситься Бобка. Только Бобка был маленький, мягкий, а тетя Вера – высокая, прямая, жесткая, и взять ее «на ручки» можно было бы только сложив в несколько раз, как столярный метр.

Таню осенило.

– Ну, идешь? – Люся выжидательно повернулась к Тане. Чулки она запихнула в карман.

В приоткрытую дверь уже ворвалась, запрыгала, заплясала музыка.

– Знаешь, ты иди. А я тоже чулки сниму – и за тобой.

Глава 5

Шурка знал: первым делом надо все обыскать. Нужны были факты. Твердые. Как маленький железный пистолет – он видел такой в кино. Про диверсантов. Диверсанты обманом завлекали на свою сторону советских людей.

У Шурки свело живот. Мог у тети Веры быть пистолет? Могли ее обмануть и завлечь? А если он его найдет, то что? И знает ли об этом дядя Яша? А Таня – догадывается?

Он опять обернулся. Тетя Вера спала так, будто ее сбросили на кровать с самолета. Даже туфли не сняла. От задернутых штор в комнате стоял полумрак. Так ли спит человек, чья совесть чиста? А человек, которому нет покоя даже во сне? Лицо тети Веры казалось каменным. По нему совершенно ничего нельзя было понять.

Шурка тихо-тихо подошел к комоду. Взялся за ручку. Сглотнул. Ему показалось, что он предает тетю Веру. Пальцы нерешительно погладили прохладный никелированный грибок и отпустили. «Опять трусишь, опять?!» – прикрикнул он на себя. И тут же себе объяснил, что не в этом дело. Вначале нужно спросить, подумать…

Шурка на цыпочках отошел к окну. Кашлянул, как бы обозначая, что без стука он не входит. А потом проскользнул за штору.

В комнате было прохладно и сумрачно, а здесь, на широком ленинградском подоконнике, сиял день. Таня сидела боком, привалив колени к нагретому стеклу. На коленях лежала раскрытая книга.

Сестра не подняла глаз от страницы. Шурка примостился рядом, прислонился к другому откосу, подтянул колени к груди. Посмотрел вниз, на серый тротуар и горошинки голов, потом на Таню.

– Чего? – строго спросила она, не выныривая из книги.

Первый раз Шурка попытался рассказать Тане о Вороне давно – сразу. Еще на старой квартире у мечети, когда тетя Вера только-только их с Бобкой забрала. Таня выслушала не перебивая, но…

– Просто бывает, что люди выдумывают, – сказала она.

– То есть врут? – обиделся Шурка.

– Я не говорю, что ты врешь. Но… Иногда лучше придумать и поиграть, чтобы спрятаться от того, что было взаправду.

– Думаешь, я вру?!

– Ну-у… – потянула Таня. – Не совсем так. – А потом назвала его маленьким: – Маленькие все понимают по-своему.

И больше Шурка с ней о Вороне не заговаривал.

Чувствуя ухом горячее солнце, он несколько минут просто смотрел, как Таня читает. Казалось, она сидит на плоту, и его уносит от берега все дальше. Косы Таня давно остригла. От падающих углом волос на щеки ложились остренькие тени.

Шурка глядел – и вдруг подумал, что Таня совсем перестала с ним драться. Причем давно. Он не мог себе объяснить, почему это плохо.

– Как ты думаешь, тетю Веру можно напугать? – он сделал вид, что смотрит вниз.

Таня выразительно хмыкнула, не отрываясь от страниц.

– Думаешь сигануть в окно? Зря. Только ногу сломаешь.

– Ну хорошо. Не напугать, а запутать.

– Нет. Она женщина с веслом.

Шурка вспомнил фигуру в парке культуры и отдыха на Елагином. У нее были большие плечи и большие трусы, и называлась она «Девушка с веслом». Тетя Вера ничуть на нее не похожа.

– Ты ей слово, а она тебя трах веслом! – пояснила Таня, придерживая книгу.

– Это да, – признал Шурка.

Тетю Веру с ее веслом Ворон мог разве что погубить, подумал он. И раз тетя Вера пока еще ходит на работу, ест, спит и никуда не пропала, это может значить только одно: она готовит Ворону месть.

Между прочим, она-то Шурке поверила тогда сразу. Про Ворона. И про Серый дом. Поверила: Шурка видел. Поверила – и обозлилась.

Эх, спросить бы Таню.

От подоконника пахло горячим деревом.

– Сидим здесь, как огурцы в теплице, – нарочно весело сказал Шурка.

Сестра не ответила.

– Таня, – тихо позвал Шурка.

Та подняла глаза от страницы.

– Ты что-то совсем перестала интересоваться птицами, – сделал он первый шажок. К теме Ворона идти следовало на цыпочках.

Таня вернулась к чтению.

– Они прекрасно сами о себе заботятся. Ничей интерес им не нужен.

И перевернула страницу, как будто оставив Шурку на предыдущей.

Глава 6

Тетя Вера потерла ухо, сонно поглядела. На щеке у нее алела вмятина от подушки.

– Таня, ты что, ополоумела? Который час?

Повернула к себе круглое личико будильника и застонала:

– Ох.

Упала на подушку, словно это поможет провалиться обратно в сон. Тетя Вера теперь так жила: спала, ела, на бегу делала что-то по дому, убегала на работу, прибегала с работы, снова спала.

– Таня, – пробормотала она, – я еще час могла бы поспать перед вечерней сменой.

Но Таня быстро обняла ее и снова дунула в ухо.

Тетя рывком села.

– Таня, ты что?!

– А вот что!

Шурка увидел металлическую коробочку.

– Что там? Что там? – засуетился он.

Тетя Вера смотрела то на коробочку, то Тане в лицо.

Недоверчиво взяла. Щелкнула крышкой.

Шурка встал на цыпочки и увидел краски в фарфоровых сотах.

– А это у тебя еще откуда? – удивился он.

– Купила. На обедах в школе сэкономила – и купила, – небрежно ответила сестра. И снова повернулась к тете.

– Сэкономила? – поразился Шурка.

«Ну Танька… Кремень», – с уважением подумал он. Ему стало немного обидно. Таня, конечно, молодец, но зачем дарить подарки взрослым? Они все равно не умеют им радоваться. Весь вид тети Веры об этом говорил. Тонкие губы сжались. Меж бровей легла морщинка.

– Я подумала, что… – замялась Таня и небрежно добавила: – Зря ты больше не рисуешь.

Но голос ее выдал.

Тетя Вера смотрела в разноцветные акварельные глазки. Поняла ли она? – забеспокоилась Таня.

– Ты зря это сделала, Таня, – строго начала тетя Вера. – Не рисую я, потому что у меня теперь другая работа. Ничуть не хуже прежней. И не стоило экономить на обедах. Ты должна, хм, питаться – белки, жиры, углеводы и так далее. – Голос ее стал плясать вместе с коробочкой, стал крошиться и таять. – Но мне приятно, да… Мне приятно.

Коробочку с красками тетя Вера поставила в центре стола. Она улыбалась. И даже не выглядела такой серой и усталой, как обычно.

– Давайте уже поедим, – заныла Таня. – Сколько можно дядю Яшу ждать! Он, может, застрял там, в этой очереди.

– Ну нет, – заупрямилась тетя Вера. – Все вместе за столом!

Парусом взмыла и опала скатерть, обдала всех запахом утюга и крахмала. Шурке ветерком взметнуло волосы.

Ужалили три коротких звонка. К ним! Шурка тотчас съехал со стула. Ошибки быть не могло: на общей входной двери у каждой комнаты была своя табличка – кому из соседей как звонить. Опять три звонка.

– Вот! – тетя Вера обогнала Шурку, легонько затолкнула обратно в комнату.

Было ясно: руки у дяди заняты покупками. Иначе бы он открыл своим ключом. А так он звонил и звонил. Видимо, носом. И тетя Вера побежала открывать.

В коридоре загудел голос.

– Это не дядя! – удивился Шурка. По спине словно провели ледяным пальцем.

Таня тоже глядела на дверь. Покраснела до самого лба.

– Да и ну вас к черту, – вдруг сказала она.

– Кто это? – не понял Шурка.

А голос все бубнил.

Тетя Вера заглянула в комнату. На щеках у нее алели пятна.

– Таня, ты не могла бы на минуточку подойти?

Шурка увидел, как Таня пожала плечом. Отложила книгу.

– А ты сиди! – неожиданно прикрикнула на него тетя.

Таня шла к двери медленно, надеясь по пути чудом провалиться сквозь землю.

Чуда не случилось.

– Девочка! – радостно загудел в полумраке коридора Лютик. Здоровенные губы растянулись в улыбке, а маленькие глазки приветливо блестели. В уродливо огромной ладони он протягивал ей три алюминиевых тюбика. – А я подумал, что раз у вас нет красок, то эти вам пригодятся. На них учиться лучше всего.

Он стал показывать на ладони тюбики – один за другим. Называл цвета:

– Алая. Кадмий. Ультрамарин. Смешивая их, вы получите все возможные цвета и оттенки. Здесь краски много. Вам надолго хватит.

– Это точно, – подтвердила тетя Вера, глядя на Таню так, будто хотела прожечь в ее лбу дыру.

Таня уставилась в пол.

– Мне ведь не жалко, девочка, вы поймите, – снова загудел Лютик. – Просто этот маленький набор – дорожный, я через неделю еду на этюды.

– Вы не представляете, как мне жаль, – с чувством произнесла тетя Вера.

«Ну тебя к черту!» – гневно подумала Таня. Ей мучительно захотелось наподдать Лютику по руке изо всех сил, чтобы поганые краски подпрыгнули и шарахнули несчастного урода по лбу. Таня прямо видела, как они влипают ему в рожу, как тетя Вера вопит, как Лютик разевает свой огромный рот.

– О чем вы! – сокрушенно воскликнул Лютик. – Мне действительно не жалко! Я только рад, когда люди рисуют.

– Секунду обождите. Вы не хотите ли зайти и выпить чаю? – на всякий случай спросила тетя Вера, уже открыв дверь.

Позади Лютик промычал что-то. Тетя Вера кивнула ему и скрылась в комнате.

Шурка стоял у комода, нижний ящик был выдвинут. При виде тети Веры лицо у него сделалось виноватым.

Таня смотрела на ботинки Лютика. На одном развязался шнурок.

– Девочка, берите же! – он качнул ладонь с тюбиками к Тане. – Вы рисуйте как можно больше, если вам хочется. Это очень важно – рисовать. Это отличает человека от обезьяны.

Таня убрала руки за спину.

– Да вы не волнуйтесь! – гудел над ее макушкой Лютик. – Вы, наверно, решили: у него этих красок много. И это правда! У меня их слишком много. Я только рад поделиться. Возьмите же!

Тетя Вера вернулась.

– Вот, – она вложила плоскую коробочку в Лютикову граблю. – Пожалуйста, простите. Мне очень и очень жаль.

И студеным голосом приказала:

– Таня, извинись.

Таня молчала.

– Да не нужно. Я не обиделся, что вы, – загудел Лютик.

«Тоже мне – добренький…» Таня злобно разглядывала пол.

– Слышишь? Сию секунду! – повысила голос тетя.

Лютик опять замычал и замотал головой, глядя куда-то позади тети Веры.

– Что? – не поняла она.

– О! По какому поводу собрание? – раздался за ее спиной веселый дядин голос.

Тетя Вера дернулась всем телом.

– И входная дверь нараспашку, – дядя с интересом поглядел на Лютика. Потом поднял руку с коробкой повыше: – Внезапный порыв. Торт суфле. Надоело одну кашу есть.

Холодный взгляд тети Веры на дядю не подействовал. Он весело кивнул на Лютика.

– Этот? Ерунда. Он нас не объест. Имейте в виду, молодой человек, больше одного куска мы вам все равно не дадим. Входите же! Таня, это твой кавалер?

Лютик смущенно замахал руками, протестующе загудел и ринулся к входной двери, запинаясь о соседские сундуки, вешалки, кота, едва не брякнулся – и выскочил вон.

– Чудной парень, – резюмировал ему вслед дядя. – Что же вы стоите? Таня? Вера?

Но никак не мог встретиться взглядом ни с той, ни с другой.

Тетя Вера так и сверлила глазами Таню.

– Потрясающе, – отчеканила она.

– Ладно, Вера, хватит, – пробормотал дядя.

Они остались в коридоре втроем.

Двери соседей глухо пялились на них, наверняка кто-то уже прильнул ухом. Но Тане было наплевать.

– Она же из лучших побуждений…

Дядя старался говорить тихо.

– Она завтра человека топором зарубит – и тоже из лучших побуждений! – не сдавалась тетя Вера. Она тоже старалась говорить тихо.

– Довольно, Вера. Она уже все поняла. Таня, ведь ты уже все поняла?

Таня хмыкнула.

– И прекрати фыркать! Ты не лошадь!

– Ты ведь попросила прощения? – опять спросил дядя Яша.

Это стало последней каплей. Таня отскочила от них, как кошка, на которую плеснули водой.

– Да что вы ко мне пристали!.. Да не нужны мне эти краски! Никакие не нужны!

– Зачем же ты это сделала? – изумленно задохнулась тетя Вера. – Ради баловства? Из озорства?.. Таня, стой!

По полутемному коридору Таня пронеслась как вихрь. Только звякнул на стене велосипед, повешенный кем-то из соседей, да бухнул старый сундук, когда Таня не вписалась в поворот.

– Таня!

Тетя Вера догнала ее у двери. Под самым потолком горела дешевенькая лампочка, которая света почти не давала: за свет соседи платили в складчину, а платить они не любили. Тетя Вера попробовала схватить Таню, но промахнулась. А руки у нее – раньше белые, с маникюром – теперь, из-за новой работы, стали грубыми, шершавыми. Клешни.

– Уйди! Ненавижу! – воскликнула Таня.

Входная дверь грохнула. Словно обрубила ссору.

Глава 7

Таня от усталости села на гранитные ступени. Казалось, от колена и ниже вместо ног у нее бутылки с водой. Но возвращаться домой не хотелось.

На другом берегу тоненькой ниточкой золотились здания. Мелкая волна норовила лизнуть туфли.

Проклятый Лютик! Спросил адрес у Котьки. А та – у Люськи. Проклятая Люська!

Про девчонок теперь лучше забыть. А как потом показаться в школе? Лютик скажет Котьке, Котька – Люське. А Люська разболтает всем.

«Ходят слухи, что ты воровка…» Ужас.

Утопиться, что ли? – угрюмо подумала Таня, глядя на реку, и сама себе не поверила. Отсюда Нева казалась особенно широкой. Купол неба был голубовато-белым, с тоненькой оранжевой полоской вдали. Кто бы поверил, что это ночь? Река напоминала мелко измятую серебряную пластину.

Таня вдохнула запах реки и почувствовала, как в ней самой что-то расправляется, разглаживается, светлеет. Ей стало легко. Не весело, нет, скорее грустно. Но легко.

– Мой милый! – не удержалась она. – Какой же ты красивый!

Как будто Ленинграду не говорили этого мильон раз. Тем не менее он всякий раз отвечал. Ответил и теперь. Распахнул Тане свои небесные-водные-каменные руки и сказал: иди ко мне.

Таня шла по ночным нестрашным улицам, светлым и теплым. В небе золотисто тянулась игла Петропавловской крепости на другом берегу. В белом свете ночи дома не отбрасывали тени, все казалось слегка нереальным.

Было пусто и людно одновременно. На спящей гранитной набережной попадались прохожие. Старичок спал на скамейке, надвинув на глаза кепку. На ступеньках сидела, обняв себя за локти, девушка в пиджаке и читала книжку; должно быть, студентка. Таня шла мимо. Никто не смотрел на других и словно даже не слышал чужих шагов. Как будто все эти люди и сама Таня просто снились друг другу.

Таня свернула с набережной. Дома дремотно цепенели. Круглая площадь напоминала юлу, завалившуюся набок. Тане казалось, что она, как во сне, может сейчас все – даже полететь или передвинуть дом. Но не взлетала, не двигала дома, а просто шла и слушала, как ритм шагов совпадал с ритмом сердца. Листья деревьев, стоявших двумя рядами по всей улице, не шевелились. Они казались вырезанными из зеленой бумаги.

На углу висели часы в свинцовом переплете. Но Таня не понимала, что ей показывают пальцами стрелки – «никогда» или «всегда»?

Спали нарядные дома. На многих облезла штукатурка, но они все равно были стройны и красивы.

Внезапный взвизг полоснул по ушам – и Танины мысли прянули в разные стороны. Все заполнил воющий размеренно-несмазанный скрип. И вдруг остановился. Телега?

Таня обернулась кругом. Улица была так же пуста. Только прохожий.

С ним что-то было не так.

Он был не похож на обычных ночных прохожих. У тех походка была особой – расслабленной, мечтательной, не дневной. А этот был явно занят делом. Быстро переходил от дома к дому. Останавливался. Таня успевала уловить только жест поднимавшейся руки – а он уже шел дальше.

Таня шагнула за газетный стенд. Вчерашняя газета устало уставилась на нее подслеповатыми мелкими буковками: она уже прожила свою короткую однодневную жизнь. Таня осторожно выглянула. Незнакомец изучал витрину. Ветхий пиджачишко с отвислыми локтями, тощие брючки, замахрившиеся понизу. Поля серой шляпы обвисли. Он наклонился поближе к витрине. Таня поняла: вор.

Она вышла из-за газетного стенда, решительно зашагала к витрине. За дверями парадных, за коваными решетками подворотен спали (а может, уже и пили утренний чай) дворники с оловянными свистками на шнурке. Они придут ей на помощь.

Таня нарочно старалась ступать громко.

Тощая спина незнакомца слегка выпрямилась. Он ее услышал.

Еще бы! Думал, все ему сойдет. Сейчас посмотрим. Таня набрала воздуху, чтобы строго спросить: «Гражданин, вам чего?» Или даже: «Гражданин, я зову милицию!»

Гражданин медленно обернулся, поднял голову. Таня увидела его лицо.

«Дворник!» – хотела крикнуть она.

Незнакомец смотрел на нее в упор.

«Помогите!» – хотела крикнуть она.

Но даже просто вздохнуть не смогла.

В этом взгляде не было ни злобы, ни опасности. Но было что-то такое, отчего Таня почувствовала холодную черную ночь внутри.

Незнакомец отвернулся. Протянул руку к дому, небрежно начертил на стене крестик – и пошел дальше. Спина его удалялась, удалялась… пропала.

Таня снова обрела способность двигаться. Пальцы были ледяными. Сердце ужасно билось. Улица жмурилась от солнца, снова стала нестрашной, утренней.

«Поздравляю, я уже, как лошадь, сплю стоя!» – сердито подумала Таня.

И тут увидела на стене маленький крестик. А рядом еще один и еще.

Таня потерла пальцами шершавую стену. Вместо крестика осталось размазанное пятно. Рядом проехал автомобиль, и она проснулась окончательно.

От газетного стенда падала свежая фиолетовая тень. Солнце обшаривало листву в поисках малейшего просвета. Булькали голуби. Листья на деревьях трепетали и потирали ладошки, словно предвкушали что-то хорошее. Начинался ленивый и ласковый день.

– Ты чего это ни свет ни заря, девочка? – весело спросил газетчик. – На каникулах надо спать.

Он обмакнул кисть в клейстер, размашисто прошелся по старой газете, шлепнул поверх сегодняшнюю.

Таня подошла поближе.

«22 июня 1941 года» – значилось на газете.

…А незнакомец в обвисшей серой шляпе все шел и шел. От дома к дому. Поднимал руку и делал два коротких движения крест-накрест.

Он зашел в детский сад и пометил крестиком качели. Заглянул в окно, за которым неслышно целовались двое влюбленных, и поставил крестик у подоконника. Отметил закрытую на каникулы школу, спящий магазин, никогда не спящую больницу. Не пропустил ни одного дома. Где-то отмечал лишь несколько квартир, а где-то сразу весь подъезд.

Прошел мимо парка, не обозначив ни одной статуи. Зато пометил трамвай, дожидавшийся зеленого света на пустой улице.

И снова – дома, дома, дома.

Перенесся через Неву. Мимо красивой красноватой крепости с золотым шпилем прошел не обернувшись.

Зоопарк его, кажется, удивил. Он долго разглядывал толстую спящую бегемотиху, отошел. А на клетке знаменитой слонихи Бетти поставил крестик.

Незнакомец шел и шел. То струился, то стелился, так что его можно было принять за серый туман. Отметил будку, где дежурил железнодорожный сторож, несколько дач. Склады и заводы. Дворцы и теплицы. Перелетал реки, но успевал отметить крестиком баржи и корабли. Переваливал через холмы, бесшумно проносился над полями, не касаясь росистой травы.

Брест, Житомир, Киев, Севастополь, Каунас он прошел давным-давно, самыми первыми. И еще много других городов. Но работы у него было все еще невпроворот.

Телега его скрипела, не отставала. И все так же была невидима. Под ее скрип он брел сквозь очередной город. Заходил в села и деревни, на хутора и в аулы. Не пропускал и лесных избушек, осматривал даже стог сена, если замечал, что там в душистой сухой траве спит человек. Заглядывал своими неподвижными глазами в каждое окно.

Страна была большая. В то утро – двадцать второго июня – у него было очень много работы.