Юлия Важенина
Внутренний навигатор
Пролог
– Ну что, разместилась? – прервала водопад моих мыслей тетя Софа.
– Да, спасибо. У вас очень уютно, – вздохнула я, думая о том, как там, тремя сотнями километров южнее, поживает мой новый друг – эйлатский охранник-бедуин. «А он интересный», – опустив глаза, я улыбнулась. Абориген говорил по-русски, и три предыдущих дня с упоением показывал мне Красное море и пустыню Негев. В открытые окна его старенькой тойоты врывался ветер с песком, челка моя развивалась, бедуин смеялся.
– Так, Юлечка, теперь. – Обстоятельно и безапелляционно вытащила меня из грез, как бы ставя точку, а не двоеточие или тире, тетя Софа. – Я заказала на завтра экскурсию в Иерусалим. Обзорную. Ты просто обязана посмотреть Старый город.
– Спасибо, с радостью. Как можно приехать в Израиль и не посетить Иерусалим? Это должно быть очень интересно.
– Что ты! Интересно, приятно, полезно. Когда будете у Стены Плача, помолись и оставь записочку с желанием.
– Э-э-э… Молиться уж точно не для меня, а вот загадать желание – с удовольствием.
– Как знаешь. Пойдем ужинать.
После по-еврейски сытных посиделок я удалилась в гостевую комнату. Закатная дымка веяла размышлениями. «Иерусалим. Стена Плача. Похоже, это что-то несравнимо важное. И потом, скорее всего, я сюда больше не приеду. Зачем путешествовать дважды в одно и то же место? Надо желание придумать серьезное. Всеобъемлющее. Такое, чтобы в одном предложении отразилась вся жизнь». Но в голову не шло ничего, кроме черных обжигающих глаз моего случайного, оставшегося далеко за песками знакомого.
Желтоватое мартовское утро Ашдода пришло без подарка. Желание не формулировалось. «Ладно. Может, на месте надумаю». День был теплым. Я надела брюки песочного цвета и синюю водолазку с шелковыми рукавами. Нехитрые бусы из причудливых ракушек, подаренные кем-то из водолазов, завершили наряд.
Я села в экскурсионный автобус, но не очень внимательно слушала картавого русскоязычного гида. Сложно было запомнить так много информации. Когда речь пошла о Стене Плача, слух невольно настроился.
– …Стена Плача, а точнее «Место Стенаний» – одна из величайших святынь иудеев. Именно она является единственной уцелевшей стеной Иерусалимского храма, который начал строиться в 19 году до нашей эры и был разрушен римлянами в 70 году нашей эры. Эти камни были немыми свидетелями суда над Иисусом Христом, – от слов гида внутри немного защемило. – Представители авраамических религий верят, что от этого места никогда не отходит Божье присутствие. Выходим из автобуса, нужно немного пройти, и Стена окажется перед вами.
Я вышла. Весеннее солнце светило теплым, незнойным светом. До небольшого отрезка стены нужно было идти метров двести по широкой площади. Цвет камня – и площади, и стены – мало чем отличался от цвета моих брюк. Впрочем, он был в Израиле трендовым не только у природы. Сама стена состояла из двух ярусов камней. В глаза бросались сухие кустарники, торчащие из-под стыков валунов на разной высоте, указывая на почетный возраст святыни. Я подходила все ближе, не без волнения понимая, что времени мало, а «всеобъемлющего» желания нет. Это должна быть мечта.
Множество людей курсировало по площади с бумажками в руках. У меня же в кармане был только ваучер на экскурсию. Подойдя вплотную, я коснулась стены лбом, как бы поклоняясь. Камень был идеальной температуры. Теплый. Ощущения прикосновения походили на объятия. Тишина…
– Найти и сохранить любовь, которая спасет мир… – по мусингам гортани из глубины души поднимались буквы, послушно выстраиваясь по команде самого Всевышнего (не иначе) в слова. «Как мудро и точно. Именно это и есть моя мечта. Между строк здесь отражено все, чего я глубоко и по-настоящему хочу от жизни. В одном предложении. Предложении кому? Мне или Богу, Которого я совсем не знаю?..»
Поток неожиданных мыслей кружил голову, но действовать нужно было быстро. Из кармана песочных штанов я достала тактическую ручку и написала на ваучере: «Найти и сохранить любовь, Которая (почему-то получилось с большой буквы) спасет мир», – пальцы ловко скрутили ваучер знакомым движением, от которого свернулся (для удобства подкалывания к карте вызова) не один десяток ЭКГ-пленок. Медленным, торжественным жестом те же пальцы с ногтями без маникюра украсили запиской один из стыков древних камней, дополняя многообразие человеческих желаний. С чувством выполненного долга и ликующей радостью от силы этих неземных слов я отходила от Места Стенаний. Тогда я не знала, что закладывала в песчаную стену, в ту самую, где уцелел камень, ставший главою угла Иерусалимского храма, краеугольный камень своей новой вечной жизни…
Часть I. Солдат Джейн
Глава 1. На пороге
– Женщина, вам плохо? – немолодой узбек сочувственно разводил руками. Пошатываясь, я стояла на крыльце кирпичного храма, дверь которого не поддавалась. Она не была тяжелой, как во многих старых церквях, но открыть ее не хватало сил.
– Вы правы. Мне очень плохо… – капитулируя в первую очередь перед самой собой, выдохнула я. Это было окончательное поражение жизнью. О том, что меня впервые в мои двадцать семь назвали женщиной, думать не хотелось. Какой же тряпкой я стала. Голова гудела. Веки опухли от слез. Через тонкую щель между ними размытыми темными кругами плыла действительность, пронизанная отчаянной ненавистью к себе. Последняя неожиданно выскочила из того уголка души, где обычно почивала самовлюбленность. Я никогда не была воображалой, но наивно и искренне думала, что мир просто обязан крутиться только вокруг меня. Казалось, этому имелось основание… Теперь все было разрушено. Какая-то огромная часть души агонировала, распадаясь, как раковая опухоль. Засидевшиеся в глубинах подсознания тромбированные сгустки юношеского максимализма двигались все ближе к сердцу, угрожая неминуемой гибелью.
– Да вам к батюшке надо… – непонятно как оказавшийся в православном храме гость из Средней Азии был удручающе прост, рассматривая жалкую внешнюю картину моей внутренней драмы.
– Нет. Ни к какому батюшке мне не надо. Мне бы свечку поставить, – мучительные потуги гордыни защитной реакцией вырывались из груди.
– Свечку успеете. Вот он идет… Отец Лев! К вам тут женщина. – Деваться было некуда. «Женщина» не знала, зачем на самом деле сюда пришла. Разговаривать с религиозными людьми я не умела и не любила. Хотелось поговорить скорее с Богом. Это было как бы последнее желание перед плахой, на которую я сложила свою очень уставшую от жизни голову. Тупая ржавая пила изнутри медленно развальцовывала старые обиды. Нет. Одну большую обиду на Него Самого. На Бога, создавшего этот мир и меня так. Так, а не по-другому. Этот стенающий, не находящий себе место груз, словно хлам хозяина квартиры с синдромом Плюшкина, годами растил между нами топкое болото отчуждения.
«Отец Лев. Лев… Прямо как Лева Ильинцев. Именно он познакомил нас с Пашей. Может, это знак, и надо попробовать… – Через вязкий хлам пробился тоненький лучик света. – Лишь бы сейчас не началось “Пока-а-айся в грр-рехах свои-и-их, дочь мойа-а…” Нет, похоже, он не из этих. Молодой, не больше сорока».
По мере того как священник приближался, лучик надежды шире освещал его путь. Высокий, худой, с темными, мне показалось, по-рокерски собранными в хвост волосами и короткой густой бородой, окаймляющей улыбку. Тогда я впервые увидела улыбку, которая будто являлась анатомической особенностью. Позже узнала, что она умудрялась не сходить с лица, даже когда батюшка был рассержен или расстроен.
– Привет! Что случилось? Несчастная любовь? – отец Лев заговорил так, словно знал меня много лет и вроде совершенно ничего из себя не строил.
– Да. И это тоже… – хрипела я, только что не размахивая руками от этой «вселенской несправедливости». – Но, главное, я потеряла все ориентиры и смысл жизни. Это не только из-за него. Мне кажется, я где-то промахнулась, совершила ошибку, но не понимаю, где… – неожиданно для меня слова пролились, озвучивая истинное положение вещей.
– Тогда читай Евангелие и молись. Матушка! Принеси Новый Завет. – Я уже спустилась с крыльца, и мы стояли на выложенной плиткой тропинке между храмом и, видимо, домом настоятеля. Белесое августовское солнце окутывало теплом раскидистый розовый куст, оплетавший арку храмовой калитки. Я вдыхала его легкий аромат, который, если бы возможно было закодировать буквами и звуками, звучал бы именно так:
– Евангелие… Слышала, но точно не помню, что это. Библию начинала два года назад читать, про сотворение мира. Но, честно, ничего не поняла.
Священник немного опустил глаза и улыбнулся еще шире. Солнце, то и дело затемняемое тонкими облаками, играло зайчиками на серебряном кресте, который висел на его шее как раз на уровне моих опухших глаз.
– Знаешь, я и сам порой многого не понимаю. Но ты читай и молись. И к нам приходи, будем вместе разбираться…
– Даже не знала, что такие батюшки бывают. – В ответ на его простоту во мне зарождались дружеские чувства. – Скажите, а о чем и как молиться?
– А ты читай и поймешь… – молодая женщина невысокого роста с темно-каштановыми волосами подала мне небольшую синюю книгу в жестком переплете. В этой женщине было нечто. Что-то генетически так похожее на меня, но как будто ухоженное, отшлифованное и избавленное от всего лишнего. Это было нечто большее, чем выйти замуж и нарожать кучу детей. Мое же нечто напоминало заросший колючими сорняками пыльный палисадник. И все же оно было.
Сметенная потоком эмоций, я села в черный, уже шесть лет верный «УАЗ-Патриот». Мысль о чтении Нового Завета не пугала. Встреча с людьми, лица которых без лишних слов необъяснимо отражали именно то, что я безуспешно искала всю жизнь, открывала новый (буквально как Завет) путь. Я не знала его, не вкушала и совершенно не понимала. Но между ребер поселилось глубокое теплое ощущение, что этот путь мой и поэтому верный. Заглушив машину, я присела на верхнюю ступеньку крыльца таунхауса. В тяжелой голове возник неожиданно адекватный вопрос: «С чего же началась вся эта жесть в моей жизни?..»
Глава 2. Корни
– Мессер [1]! – От вскрика бойца к горлу подскочил пульсирующий ком. Но делать было нечего – раненых не бросишь. Надя молилась, не двинувшись с места. Самолет гудел так низко, что фриц, сидящий за штурвалом, увидел угольки ее глаз. На десятую, может, сотую долю секунды пилоту показалось, что девушка смотрела прямо ему в сердце. Словно вырвала его из груди и кричала:
– Остановись! У тебя же есть близкие люди. Хотел бы, чтобы так поступили с тобой или с ними?
Доля секунды стала для пилота вечностью. Тогда, в ноябре 1941-го, он не стал стрелять и улетел. А уже через три месяца военный фельдшер Надя Вязьмина держалась за притолоку на входе в ЗАГС и теми же круглыми глазами смотрела на дерзкого лейтенанта Виталия Бакулина – моего деда, причитая:
– Ты с ума сошел. Война. Я не пойду.
– Во девки. Такой парень зовет, а она ломается. – Сотрудница ЗАГСа, смущенно улыбаясь, поправила очки: – Я бы вот согласилась…
– А если убьют? – уже не категорично, а скорее растерянно продолжала Вязьмина.
– Не боись, не убьют. Такие не умирают. – Наде показалось, что эти слова в уста женщине вложил сам Бог. После них в девичьем сердце загорелась такая любовь, что не осталось сомнений в ее защищающей силе. В феврале 1942-го они поженились прямо на фронте. В 1944-м бабуля родила Игоря, моего папу. А дедушка, не раз еще форсируя на своем Т-34 Днепр, искусно громил немца.
После победы Бакулины много где послужили. Больше всего папе запомнились годы, проведенные в Сортавале, в одной из танковых частей. Взрослея, он заинтересовался физикой. Эмпирическая наука объясняла многое, происходящее в природе, которую он безмерно любил.
Когда перед дедушкой встал выбор: генеральская должность за Уралом или полковничья в Москве в танковой академии, – он твердо решил: детям, которых давно уже было двое, надо учиться в столице. Бакулины переехали в Москву. Игорь легко поступил в инженерно-физический. Учеба спорилась, на фоне общих интересов появилось много друзей, с которыми папа начал ходить в походы – пешие, лыжные, горные, водные. На одной из троп он встретил свой «рюкзак на ножках» – маму.
Ирочка была отличницей. Маленькая, с огненно-рыжими волосами и неизменными веснушками. Будто солнце горело у нее внутри круглый год, освещая каждую клеточку. Туризмом мама заболела еще в восьмом классе. После похода на Кавказ, где погиб их руководитель. Группа из двадцати восьми школьников поздно поднялась на перевал. Погода портилась, и спускаться было рискованно для уставших ребят. Схватили [2] ночевку на высоте. Ветер безжалостно пытался разорвать тяжелые, пропитанные дождевой водой брезентовые палатки. Гром катался по долине, сотрясая вершины и срывая с них камни. Все железо – ледорубы, карабины, кошки [3] – спустили вниз по склону на веревке подальше от детей.
Инструкторскую палатку Петрович поставил выше других, приняв, как оказалось, главный удар на себя. Конгломератом электричества шаровая молния, редкая даже в тех местах, ударила в парусящий брезентовый дом. Все произошло быстро. Трое ребят, которые были в одной палатке с руководителем, получили сильные ожоги. Сергей Петрович погиб. Младшим, в числе которых была Ира, не сказали.
– Вы та группа, которая без руководителя осталась? – когда грузинские спасатели поднялись на перевал со своей стороны, стало понятно, что Петровича больше нет…
Непоколебимый авторитет и искренний друг. Мама часто вспоминает, как он говорил порой капризным туристкам: «Эх вы, куклы тряпошные!» – по-доброму, не упрекая, а принимая их немощь. И как же не хотелось быть «куклой тряпошной» после этих слов.
Суровый перевал принял имя своего героя – Сергея Игнатенко. А Ира продолжала топать на маленьких ножках с большим рюкзаком по дорогам России в память о Петровиче. «Идет рюкзак на ножках по солнечной дорожке…» – шутливо напевали те, кто шел вслед за ней. Из раза в раз рюкзак становился объемнее, и разглядеть за ним рыженькую голову хозяйки становилось труднее.
Вот такую веселую и одновременно серьезную, окончившую школу с золотой медалью и поступившую в авиационный институт маму встретил папа. Они дружили, ходили вместе в походы без малого двадцать лет. На какое-то время дороги родителей разошлись, но в 1985-м причудливые серпантины их путей заложили синхронные витки.
Летом 1987-го, погожим июльским деньком на девятом месяце беременности, Ира в ожидании чуда (ей было тогда уже тридцать восемь) разбирала вещи в недавно полученной от кооператива квартире. Неопределенные отношения с Игорем не смущали. «Будь что будет. Главное, скоро родится долгожданный ребенок», – она осознала, что с трудом успевает в последний вагон уходящего поезда материнства, и была благодарна папе вне зависимости от серьезности его намерений.
А серьезность была. Но надо знать папу. К слову сказать, после окончания МИФИ он стал военным физиком в конторе, название которой в нашей семье до сих пор запрещается произносить вслух. К моменту их встречи в 1985-м папа уже носил звание подполковника в своей манере, скромно и скрытно. После полосатой вести последовало краткое «Я рад!» и ничего более. Ни слова.
В тот июльский день он приехал с большим рюкзаком и неожиданными для летнего сезона лыжами. Мама сделала осторожный вывод, что это переезд. Ни слова. Все по умолчанию – как до сих пор любит говорить папа.
Родители, конечно, расписались, но это произошло так же спонтанно и неброско, как многое в их совместной жизни. А я 3 августа 1987 года отправилась в увлекательное путешествие под названием жизнь, весело покрикивая уже тогда низким голоском.
Глава 3. Без царя в голове
– Пап, я устала! – густой ледяной ветер подхватывал слова, разрывая их на куски и смешивая со снежинками, уносил в южном направлении. Но до папы они все-таки долетали.
– Потерпи, Лю! Еще разочек и все, – слегка запыхавшийся, но явно довольный папа в очках-хамелеонах с толстыми линзами был здесь, в Кировске, в своей стихии. – Если задуло, то это, может, и дня на три. А мы всего на неделю приехали, что ж нам время терять?
Тогда в 1991-м подъемника для чайников на горнолыжном комплексе «Айкуайвенчорр» не было. А если и был, то платный – нам не по карману. Первые горнолыжные шаги я делала на одном из пологих выкатов, так называемом «балетном склоне». Буран то стелился поземкой, то вздымался обжигающим ледяным бризом. На горе не было ни души, и только фиолетово-синий комбинезон тащил голубую курточку вверх на стареньком самодельном бугеле. Поднявшись «еще разочек», мы отдышались, снова спустились и с чувством выполненного долга отправились на съемную квартиру. В горнолыжных ботинках маленьким ножкам топалось неудобно. Но желание скорее снять две большие гири настолько грело, что я порхала в них, как в сапогах-скороходах.
– Девочка! Ты такая маленькая, а уже горнолыжница. Сколько ж тебе лет?– у ларька ко мне наклонился веселый мужчина с усами как у казака в одноименном мультике.
– Три с половиной! – голубая курточка гордо выпрямилась. – Мы с папой даже в буран катаемся, – по-детски неидеальная буква «р» умиляла беседу…
Постсоветская разруха не ценила военных, и жили мы небогато. Всю папину зарплату тратили на поездки в горы, походы и встречи с друзьями. Особенно полюбились долгие вечера на поляне в Битцевском лесу, когда веселая компания собиралась у костра и протяжно пела под гитару бардовские песни. Поздний ребенок, я еще тогда привыкла к общению с людьми намного старше меня. Определенно они казались интереснее сверстников.
– Мам, хочу в школу, – как только стукнуло шесть, я тут же заявила о самостоятельности.
– Ну давай попробуем…
Маленькая, худющая, похожая на нарезной батон с торчащими ребрами, облаченная в традиционно белую рубашечку, я отправилась в «джунгли». Так папа назвал школу, когда за свою излишнюю открытость я сразу же пострадала от злых языков одноклассниц и их мамаш. С мальчиками было проще. Отношения строились на общих интересах – побегать на свежем воздухе, играя «в полицейских» или «в пиратов». Такое времяпрепровождение увлекало куда больше томных посиделок с девочками и обсуждений «у чьей куклы платье красивее» или «муж богаче». На правах друга я приобрела у мальчишек авторитет, чем девочки были крайне недовольны. Они не делали явных гадостей, просто бойкотировали пацанку. Молчание джунглей не сильно расстраивало, но на характер повлияло, проращивая во мне образ мышки. Не серой и забитой, но маленькой и способной в любой момент без следа скрыться от злой реальности в собственных мечтах и размышлениях.
– Посадил дед репку… – известные слова Оксана Юрьевна читала за автора. – …Тянет-потянет, вытянуть не может. – К доске на импровизированную сцену один за другим выбегали дети в хенд-мейд костюмах. Сгорбленная бабка в платочке, внучка с косичками-колосками, Жучка с выкроенным из опушки старой дубленки хвостом, кошка с нарисованными черным фломастером на лице усами.
– …Позвала кошка мышку! – Серые лосины на тоненьких ножках, вязаная жилетка, картонные ушки, приклеенные к ободку, – мой выход.
Тогда, будучи мышкой, я поняла, как важно делать вместе. Иногда не хватает совсем немного, чтобы осуществилось задуманное. Быть малой, но решающей силой мне невероятно нравилось.
После второго класса родители решили поменять мое место учебы. В соседнем здании открылась частная начальная школа. Помню, как сложно им было платить за обучение. Но именно оно дало мне возможность душевно окрепнуть и раскрыться. Да так, что к моменту перехода в обычную среднюю школу было уже не закрыть…
С пятого и до окончания учебы я умудрилась поучиться во всех классах от «А» до «Д». Это была крайняя мера, которую применял педсовет для усмирения дикорастущего неуемного диссидентства недавней мышки. Переходный возраст кормил ядреным гормоном не только мою кровь. Компания одноклассников не терпела лицемерия, которое встречалось в джунглях на каждом шагу, и стала живым эпицентром подросткового максимализма школы. Тема бунтарства лейтмотивом звучала на страницах дневника, начатого мной в пятом классе, и переплеталась с многочисленными влюбленностями.
– Нет, это невозможно. Что она себе позволяет? Совсем без царя в голове… – шипела русичка, выпроваживая меня из кабинета. Показывая средний палец закрывшейся перед носом двери, я думала, что «царь в голове» – это вообще-то неплохо. Но точно им никогда не станет кто-то из людей. Для твердолобых постсоветских педагогов, уставших от нестабильности девяностых, я была отвратительным бельмом на глазу. Только ленивый из них не троллил негодницу.
Пока на летних каникулах преподы переводили дух, я штурмовала наглостью детский лагерь «Спутник». Долго терпевший усатый замполит на третьей смене принял решение перевести оторву из пятого отряда в первый. Старшие обитатели лагеря, считавшие себя хозяевами жизни, моканием головы в унитаз доходчиво объяснили мне «где зимуют раки». И все же я стояла на своем, со временем заслужив уважение даже у них. Старшакам нравилось мое стремление не плыть по течению, а оставаться собой.
Юной анархистке нужно было бороться с системой. Неважно, с какой и зачем. Главное – противостоять. С коллегами по подростковому цеху мы боролись «за правду». Не находя ее за партой, с удовольствием прогуливали уроки. Проводили академические часы на квартире одного из лодырей, чьи предки были на работе. Иногда слонялись по улицам с панасоником, из колонок которого вырывалась все более тяжелая музыка. Это был конец девяностых. Нам было тогда все глубоко пофиг…
– Лю. А ты никогда не задумывалась, в чем смысл жизни? – спросил меня однажды дядя Саша, завсегдатай походной компании родителей. Битцевский лес окутала безветренная тьма, поднимая кудрявый дым костра между подмосковными соснами.
– Задумывалась. Но пока не могу сформулировать.
– Смысл жизни – почувствовать Господа в себе… – Не знаю, был ли верующим дядя Саша, и что конкретно он имел в виду. Но эти слова оставили глубокий след в моей душе. По нескольку раз в год я вспоминала их, каждый раз понимая по-разному, но никогда не понимая до конца.