Юлия Саймоназари
Посевная
Автор: Юлия Саймоназари
Посевная
Тёплый свет торшера плавно растекался по комнате. Синявский сидел в полумраке и смотрел на большую потёртую коробку из-под кухонного комбайна, что стояла перед ним на журнальном столике. Он выглядел расслабленным и умиротворённым, но за внешним спокойствием скрывалось сильное волнение.
– Чего в темноте сидишь? – В комнату вошла Белова – бывшая одноклассница Синявского. Она сушила полотенцем рыжую копну волос и между делом потянулась к выключателю.
– Не включай! Иди ко мне, Катюш. – Он похлопал рукой по дивану.
Белова подошла к нему и кивнула на коробку.
– Что это?
– Подарок тебе.
– Кухонный комбайн? – скривилась Белова. – Я думала, заслуживаю большего.
– Открой. – Синявский схватил её за полу махрового халата и притянул к себе.
Белова присела к нему на колени, открыла коробку и оцепенела от ужаса.
Из-под густых бровей на неё таращились блёклые глаза. Ноздри широкого носа раздувались, точно рыбьи жабры. Полные губы облизывал длинный язык. По раздвоенному подбородку текли слюни. Лицо было перепачкано буро-коричневой грязью. Живая голова Юры Синявского в цветочном горшке отличалась от оригинала только клочковатой бородой и причёской – небрежно остриженные тёмные волосы слиплись от запёкшейся крови и топорщились во все стороны, точно оборонительные колья.
Голова в горшке клацнула зубами. Белова вздрогнула, резко вдохнула, но не успела закричать: Синявский зажал ей рот. Он выхватил из-за спины припасённый нож и дрожащей рукой перерезал бывшей однокласснице горло. Застрявший в ее гортани крик высвободился булькающими хрипами. Горячая кровь хлынула пульсирующим потоком. Крепко удерживая сипящую Белову, Синявский наклонил её над горшком. Голова омылась красными струями, широко раскрыла рот и начала жадно хлебать.
– Господи, надеюсь, это ты, – прошептал он.
***
Вернувшись домой поздно вечером, Синявский спрятал коробку от кухонного комбайна в дальнем углу шкафа-купе, что стоял в гостиной. Прошёл в спальню и включил свет – сотни глаз уставились на него. Большие, маленькие, мужские, женские, выразительные, блёклые, пустые, глупые, лучезарные, смеющиеся, грустные, умные – глаза очень разных людей, из разных миров и поколений. Все стены небольшой комнаты были обклеены чёрно-белыми фотографиями, и под каждой висел цветной стикер с пометками.
Синявский подошёл к письменному столу, взял красный маркер, перечеркнул фото улыбающейся Беловой, сорвал розовую бумажку и пробежался по убористым строчкам:
«Катя Белова – одноклассница.
– Недолюбливал. Бесили веснушки.
– Близко не общались.
– Конфликты: Не помню.
– Мотив: Не ответил на флирт Беловой на встрече выпускников (замутил с её подругой Алёной)?».
Он скомкал стикер, окинул взглядом стену с лицами знакомых, коллег, приятелей и остановился на одной из шести фотографий, перечёркнутых красным крестом. Синявский хорошо помнил тот день, когда впервые перерезал человеку горло. И до сих пор не мог объяснить себе, как это случилось, ведь он не собирался никого убивать.
В тот день Синявский долго выпытывал у Вани Гвоздкова, с которым лет десять назад стажировался в инженерной компании, не затаил ли тот злобу на него, когда узнал, что место младшего проектировщика досталось Синявскому. Ведь ходили разговоры, что Гвоздков был в ярости и наговорил много гадостей о нём. Ошеломленный неожиданной встречей и странной беседой он не понимающе смотрел на Синявского, неужели бывший коллега нашёл его только для того, чтобы вспомнить об обидах десятилетней давности. Гвоздков улыбнулся и сказал, что дело прошлое, было и было, он уже давно забыл о той стажировке. Но Синявский не поверил. Он ударил его в челюсть, схватил за волосы, перерезал ему горло и полил кровью Гвоздкова свою голову в горшке. Голова напилась, довольно зажмурилась, но не лопнула – порча не снялась. Синявский впал в отчаяние: он убил невиновного! И клятвенно пообещал себе, что больше никого не лишит жизни, и будь, что будет.
Вскоре Синявский вспомнил о своём бывшем тренере по борьбе Геннадии Александровиче Серове, который мечтал сделать из него чемпиона мира, и очень злился, когда Синявский бросил секцию ради учёбы. Он встретился с Геннадием Александровичем, чтобы только поговорить. Оказалось, спустя шестнадцать лет тренер был всё ещё зол на бывшего ученика. Он кричал на Синявского, обвинял в предательстве, но наложение порчи отрицал. Да и кто бы в таком сознался, думал Синявский, когда поливал голову в горшке его кровью.
После третьего убийства однокурсника, с которым он в студенчестве соперничал за сердце девушки, Синявский с ужасом всё про себя понял: он продолжит искать недруга, пока голова в горшке не лопнет. И даже испепеляющее чувство вины за смерти невинных не остановит его. Он должен найти того, кто втянул его в это дерьмо, иначе всё напрасно. Да и, вообще, разве он всё это начал? Ему просто хотелось нормальной жизни: завести семью, работать, купить дом, путешествовать… Но кто-то перечеркнул его планы. А что он сделал? В чём провинился? Спрашивал себя Синявский, вспоминая всю свою тридцатичетырёхлетнюю жизнь. Но не находил ответа.
Он сел на кровать, откинулся назад и тяжело выдохнул:
– Кто же ты?
***
После кровавых вылазок с головой в горшке сон Синявского превращался в пытку. Реалистичный кошмар повторялся по несколько раз за ночь. Он снова и снова перерезал жертве горло, ощущал горячую кровь на руках, слышал булькающие хрипы и с отвращением смотрел, как голова в горшке, получив питательную влагу, довольно скалится… Синявский стонал, метался по кровати и вскакивал в холодном поту, но облегчения – это всего лишь плохой сон – не наступало. Он в деталях помнил подробности минувшего вечера, и от фантомного запаха крови невыносимо чесалось в носу.
Синявский встал с кровати, сунул ноги в тапочки и пошаркал на кухню за водой.
Проходя через гостиную, он замер и стал напряжённо всматриваться в темноту, разбавленную светом уличных фонарей: ночную тишину нарушал посторонний звук. По спине Синявского пробежал холодок, сердце забилось чаще. Страх, точно огромный лоснящийся питон, медленно сдавливал грудную клетку. Неужели она снова пришла? Но у него ещё есть время! Ещё рано!
Синявский подлетел к выключателю, хлопнул по нему ладонью и зажмурился от яркого света, вспыхнувшего под потолком. В комнате никого не было. Звук доносился из шкафа-купе. Он открыл дверцу, подтащил к себе коробку от комбайна, достал из неё горшок и скривился. От хрипящей головы исходил запах тухлого мяса, перепачканное запёкшейся кровью лицо сморщилось.
– Я же полил! – занервничал Синявский. – Какого чёрта?! Чего тебе ещё надо?!
Не дожидаясь рассвета, он оделся, сунул горшок в коробку и вместе с ней вышел из дома.
***
Душная ночь пахла дождём. По пустынным улицам изредка проезжали машины, разрывая гудящими моторами застывшую тишину.
Синявский стремительно миновал два квартала и свернул в неприметный тёмный двор старых двухэтажек.
– Твою мать! – Сердце ухнуло от страха – он споткнулся о колдобину в дырявом асфальте и чуть не выронил коробку.
Синявский подошёл к крыльцу с мерцающей лампочкой, распахнул помятую железную дверь и нырнул в плохо освещённый подъезд, провонявший мышиными фекалиями. Он взбежал по деревянной лестнице на второй этаж и принялся настойчиво колотить в крайнюю дверь.
– Аня! Это Юра! Открой!
В глубине квартиры послышался протяжный скрип металла.
– Кто? – спросил напуганный голос.
– Юра! Синявский!
– Юра?! Что-то случилось?! Почему не позвонил?!
– Да звонил! У тебя телефон выключен!
Щелкнул замок. Синявский дёрнул дверь на себя и вошёл в квартиру, освещенную тусклым светом старомодного бра. Его окутали запахи бергамота и пачули. Аня любила эти масла, втирала их в кожу, наносила на волосы и наливала в аромалампу.
От порога медленно отъехала инвалидная коляска, в ней сидела хрупкая женщина лет сорока.
– Да что стряслось?! – Аня потуже запахнула атласный халат, отороченный рюшами, зевнула и потёрла сонные большие глаза под очками в оправе «кошачий глаз».
Синявский прошёл на кухню, включил свет. Аня в скрипучей коляске проследовала за ним.
Он достал из коробки горшок и поставил на кухонный стол.
– Почему она хрипит и воняет? Я ведь полил.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Аня, осматривая голову в горшке.
– Как обычно.
– Ненадолго. Она гниёт. Теперь тебя спасёт только кровь пожелателя.
– Я всё ещё не знаю кто это! – Синявский рухнул на табурет и обхватил голову руками.
– Тогда вернись к ней. Попробуй договориться об отсрочке… если она, конечно, позволит. Другого выхода нет.
Пока Аня в очередной раз говорила о могуществе Ведары (в миру Антонина Матвеевна Чурова, основательница древнего ведьмовского рода Крешвинь) Синявский вспоминал сентябрь прошлого года, когда его привычная жизнь пошла под откос…
…поздним вечером он сидел дома над чертежами системы водоснабжения и увлечённый расчётами не сразу заметил в тугой тишине посторонние звуки, похожие на шорох лезвия, будто два ножа затачивали друг об друга. Юра огляделся и, не веря своим глазам, окостенел от ужаса. В углу спальни высилось изломанное нечто, отдалённо схожее с гигантской мухоловкой длиной в полтора человеческих роста. Тварь стояла на задних ногах, будто показывала себя во всей красе. Из смолянисто-чёрного узкого тела, подобно раскрытому капкану, в несколько рядов торчали кривые рёбра. На шипастой шее покачивалась большая голова, она напоминала перекошенную звезду с обломанными лучами, из которых тянулись тонкие жгутики, они переплетались между собой и ощупывали воздух. От головы до плоского рачьего хвоста под разными углами сгибались и тёрлись друг об друга десятки пар коротких и длинных ног, отчего комната наполнялась тихим шорохом.
Обездвиженный ужасом Синявский долгие минуты смотрел на тварь. Она в ответ глядела на него жёлтыми пузырьками глаз и не пыталась напасть. Он медленно встал со стула. Тварь не сдвинулась с места. Он осторожно шагнул к двери. Она по-прежнему стояла в углу. Он выскочил из комнаты.
