Юлия Лавряшина
Просто вспомни обо мне…
– Может, и нет… Почему ты назвался вождем племени сахаптинов? Они какие?
– Они настоящие, – уверенно ответил он и в подтверждение несколько раз качнул крупной головой.
– А ты? – с любопытством спросила Даша. – Ты – настоящий?
Он вдруг растерялся и жалобно заморгал:
– Я… я не знаю… Вот ты – настоящая.
– Почему? – Она замерла, ожидая ответа.
– У тебя глаза такие… Настоящие.
– Они у меня карие. А у принцесс всегда бывают синие.
Выпятив большие губы, Данил взглянул на нее с укором, потом не выдержал:
– Ты хочешь быть принцессой? Ты уже не хочешь быть моей женой?
– Хочу, – не смутившись, сказала Даша. Она взяла его руку и, зажав остальные пальцы, направила указательный на окно. – Смотри, там звезда.
Сосредоточенно проследив взглядом, Данил обрадовался:
– Правда, звезда! Маленькая…
– Тебе ее жалко?
– Может, ей нравится быть одной, – задумчиво ответил он. – Это ведь часто бывает.
Даша с тревогой спросила:
– А тебе?
– А мне нравится быть с тобой, – просто сказал он. – Можно, я тебя поцелую?
Не ответив, она повернула к нему лицо, но Данил осторожно прикоснулся губами к ее щеке.
– Вот так. – Он громко, счастливо вздохнул. – Вот теперь я усну.
Глава 3
– Ты уходишь?
«Опять!» – простонала она про себя. Всякий раз, когда за спиной раздавался этот жалобный возглас, у Даши так и сжималось сердце. Стараясь грубостью вытеснить жалость, она твердила слова подруги: «Купила себе порося…» Еще не обернувшись, она поняла, что сейчас Данил попросит взять его с собой.
– Возьми меня с собой…
– А Сережка? – попыталась защититься она. – По-твоему, он один должен сидеть?
Данил умоляюще заглядывал снизу ей в глаза:
– Он поиграет с приставкой. Она хорошо работает! Ему не будет скучно.
– Вот и ты поиграй…
– Я не люблю. У меня не получается.
– Как раз и научишься…
– Зачем?
«Действительно, – согласилась Даша. – У меня ведь тоже это не получается, но я и не собираюсь учиться».
Не позволяя себе окончательно размякнуть, она сердито спросила:
– Даня, почему ты все время сидишь на полу?
– А нельзя? – растерялся он.
– Да можно! Только… Тебе не холодно?
Мотнув головой, он широко улыбнулся, и в глубине слева сверкнула золотая коронка.
«Я ничегошеньки о нем не знаю, – уже без прежней паники подумала Даша. – Может, ему зубы надо лечить или чего-то нельзя есть… Кормлю его, как Сережку».
– Я боюсь вставать, – тихо признался Данил, отведя глаза. – Когда я стою, все кажется таким странным…
«Потому что ребенок смотрит на все снизу, – догадалась Даша. – Он считает естественным такой взгляд».
– Индейцы всегда сидят на земле, – добавил он.
– Как же ты собираешься идти со мной? – Она решила его развеселить. – На четвереньках?
Он громко расхохотался, спугнув кота, и умоляюще заглянул Даше в лицо. Не удержавшись, она погладила его по голове, потеребив щепотью постаревшие волосы. За эти полмесяца странности Данила совсем перестали ее пугать, и Даша уже не находила ненормальным то, что разговаривает, как с сыном, с человеком, который лет на десять ее старше.
– Я встану, – пообещал Данил, но не сдвинулся с места.
Рыжий опять бесстыдно развалился у него между ногами, устроив на большом колене вытянутую несимметричную морду. Подавив вздох, Даша без особого желания сообщила:
– Я иду в кафе. По четвергам там собираются поэты. Ты любишь стихи?
Когда его лицо вот так болезненно напрягалось, у Данила становился настолько несчастный вид, что Даша была готова за него ответить на все вопросы. Но она держала свое сострадание под контролем, полагая, что необходимо приучать его к мысли, что надо взрослеть. Правда, иногда она с недоумением спрашивала себя: «А зачем? Он такой хороший…» Потом принималась себе же яростно доказывать, что это просто необходимо, и все. Без объяснений.
– Я не знаю стихов, – наконец признался он и покраснел до того, что даже глаза заслезились.
– Пойдем! – вырвалось у Даши.
Она решительно протянула руку, и Данил, стряхнув кота, обрадованно схватился за нее. Дав Сережке последние наставления, от которых десятилетний сын небрежно отмахнулся, она поглубже натянула Данилу меховую шапку и закутала горло. Месяц назад Даша и вообразить не могла, какое это, оказывается, удовольствие: заботиться о мужчине. Сережка ей этого уже не позволял и вырывался на улице, если Даша пыталась взять его за руку. Она все время ощущала в ладони пустоту.
«Почему ты не играешь с Данилом? Ему же скучно одному», – как-то сказала она, увидев, как сын перетаскивает игрушки в другую комнату.
«Да ну его, – пробурчал Сережка в ответ и вывалил гору пиратов на ковер. – Он как маленький… Всему верит! С ним неинтересно».
Даша строго напомнила:
«Он болен, ты же знаешь».
«Да знаю… Только все равно неинтересно. А он так никогда и не повзрослеет?»
По дороге она держала Данила за руку и наслаждалась этим, исподволь наблюдая, как он смешно морщится от мороза и прикрывает нос рукавичкой. Своих у него не оказалось, как и шарфа. Даша отыскала на антресолях отцовские варежки, а шарф отдала свой – старый. Она больше не задавалась вопросом, зачем же это делает. Ей нравилось это делать. Неприятно было только отвечать на вопросы посторонних.
Но в том кафе, куда они направлялись, никто никем не интересовался. Считалось, что по четвергам там собираются послушать друг друга, но Даше казалось, что каждый слышит лишь собственные стихи. Ее это вполне устраивало, потому что она стихов не писала и говорить ничего не собиралась. Даше просто хотелось побыть со всеми на равных, ведь обычно всё обстояло иначе: все отдыхали, а она работала.
– Мне нравится, – весело сообщил Данил, опустив руку. Нос у него был совсем красным.
– Закрой, закрой! – крикнула Даша. – Отморозишь еще… Такая холодища несусветная!
– Мы так долго идем…
– Да мы только вышли! Ты что, уже устал?
Он молча дернул плечами и опять закрылся варежкой. Приняв его послушание как должное, Даша встревоженно подумала: «Устал… Это еще что за новости? Не может же он и физически превратиться в ребенка… Или усталость – это тоже психическое явление?»
Сама Даша только дома позволяла усталости тяжестью осесть в пояснице и грузом повиснуть на ногах. Тогда она задирала их на спинку дивана и минут на десять «умирала», как говорила сыну, чтобы он ее не тревожил.
«Мам, ты воскресла?» – лукаво спрашивал Сережка через какое-то время.
«Жизнь продолжается», – думала Даша без особого энтузиазма и заставляла себя встать.
– Наша «Радуга» – особый район, – заговорила она, чтобы развлечь Данила. – У нас свои тайны. Вот, например, видишь магазин «Чибис»? Для приезжих это самый обычный магазин, а местные помнят, что на «Радуге» жил парень по кличке Чибис. И все девчонки были в него влюблены… По-моему, даже Ксюшка, хотя она вообще ни в кого не влюблялась.
– И ты? – спросил Данил через варежку.
Даша преувеличенно громко фыркнула:
– Да еще маленькая была! Его убили, этого парня… Оплакивал его весь наш район, честное слово! И теперь, когда я вижу этот магазин, мне кажется, что им владеет одна из тех, влюбленных в Чибиса, девочек.
– Но ты – нет, – радостно повторил он, заглянув ей в лицо.
– Вот и пришли! – бодро воскликнула Даша и сама покривилась от этого ненатурального «взрослого» тона.
Как чужой, она с раздражением напомнила себе: «Он же не слабоумный, а просто ребенок».
Владелец этого нового для «Радуги» заведения в прошлом году издал на собственные деньги книжечку своих стихов, которые Даша не могла читать без зубовного скрежета. Но это событие настолько подняло Василия Скорнякова в собственных глазах, что он даже ощутил настоятельную потребность облагодетельствовать собратьев по перу. Кроме бесплатной рюмки водки по четвергам, его поэтическая фантазия ничего не выродила, однако, насколько Даша успела заметить, и этому убогому дару все были искренне рады. Сам Скорняков от своей человеческой щедрости тоже не оставался внакладе, потому как остановиться после первой рюмки мог только случайный посетитель. На Дашу хозяин поглядывал косо, ведь водки она не пила даже на даровщинку, а заказывала чашечку кофе. Но у Скорнякова хватало ума понимать, что красивая женщина обладает притягательностью для поэтов, даже если она так откровенно бедна. Правда, уже после второй рюмки собравшиеся почему-то переставали замечать каких бы то ни было женщин. Дашу это ничуть не задевало, ведь мужчин она в них не видела.
– Давай снимем шапку, – предложила она в «предбаннике».
Данил поспешно стянул ушанку, потом рукавицы и взглядом спросил ее: «Всё?»
– Остальное снимем в зале, – ответила она. – Там стоят такие металлические вешалки с рогами!
Она изобразила это руками, рассмешив Данила. Он всегда хохотал во весь голос, не обращая внимания, есть ли рядом люди. «Может, так и надо, – с сомнением думала Даша, подталкивая его к своему любимому столику в углу. – Почему нас волнует чужая оценка собственного поведения? Кто сказал, что она – правильная? А если вокруг дураки?»
Даша вовсе не была уверена, что вокруг дураки, но допускала такую возможность. Уже полгода она приходила к Скорнякову по четвергам и не раз имела возможность убедиться, что, оказывается, не все писатели так умны, как ей казалось раньше. Поначалу Даша впитывала их суждения с благоговением жадной до знаний ученицы, но однажды услышала, как повторился один из них, преподав уже звучавшую мысль, как только что родившуюся. Потом другой… За несколько месяцев Даша не менее трех раз выслушала все истории о шапочном знакомстве с известными поэтами и выучила все знаменитые афоризмы. И не ощутила, что стала от этого хоть чуточку умнее.
Уже начиная скучать в их кругу, она все же не решалась от него оторваться, потому что другого у нее попросту не было. Чужие праздники обычно кружились вокруг нее хороводами, не увлекая за собой. И в кафе Даша не чувствовала себя своей и всегда молчком просиживала вечера в своем уголочке. Но здесь было еще несколько таких же, как она, – прибившихся с мороза к огоньку, и это позволяло Даше не видеть в себе приживалку.
Сейчас ей казалось, будто она на глазах неверного возлюбленного прогуливалась под руку с другим. Толкая Данила в спину, она словно выставляла его напоказ: «Вот, глядите! У меня тоже есть мужчина. Да еще какой!» В эти минуты Даша смотрела на него чужими глазами, и то, что она видела, ей нравилось. Даже больше, чем она ожидала.
«Все же надо его вылечить, – мелькнула у нее шальная мысль, но Даша тут же испугалась ее. – Да что это я… Он же Ксюшин… Но ведь…»
Ей до сих пор было страшно до конца отслеживать любые мысли о сестре. Но, как ни странно, Данил не служил живым раздражителем ее неостывшей боли. Даша почти и не вспоминала, что он так тесно был связан с сестрой, ведь ей не доводилось видеть их вместе.
– Снимай свою дубленку, – шепнула она, добравшись до столика.
Он послушно разделся, потянулся к вешалке, потом замер, осмотрел ее и поглядел через плечо на Дашу заискрившимися глазами. Когда Данил смеялся, глаза у него начинали светиться.
«Даже ресницы у него, как у ребенка, – длинные», – с умилением отметила Даша. У Сережки тоже были длинные, но она почему-то и мысли не допускала, что такими они и останутся.
– Рога, – шепнул Данил и стрельнул глазами по сторонам: не услышал ли кто?
«А-а, соображает, что нужно говорить тихо!» – обрадовалась Даша. Ей не хотелось попадать из-за него в неловкие ситуации, хотя до сих пор Данила не в чем было упрекнуть – он вел себя вполне сносно. Наверное, со стороны и подумать нельзя, что с ним что-то не так.
– Садись, – негромко сказала она и сама села первой, чтобы (опять же со стороны!) никто не посчитал его дурно воспитанным. Отчего-то ей казалось, что Данил каким-то образом это почувствует.
Пока не подошел официант, в котором Даше виделся скрытый кокаинист, она решила выяснить, что Данил захочет заказать. В его взгляде опять проступила растерянность, а губы озабоченно напряглись. Он так силился угодить ей и не оплошать, что Даша сжалилась и подсказала:
– Хочешь «Пепси»?
– Хочу! – Его еще красное с мороза лицо оживилось.
На прошлой неделе Даша покупала им с Сережкой двухлитровую бутыль, и они оба так обпились, к вечеру начали икать. Это развеселило их до неприличия. Данил хохотал так громко, что Даша пригрозила дать обоим ремня.
– А икать не будешь?
Он тихонько прыснул и помотал головой. «Хороший мой, – с нежностью подумала Даша и опять едва не погладила его по голове. – Повезло твоей маме… Такой милый был мальчик».
Ее внезапно охватило чувство, полярное тому, что она испытывала минуту назад: страх, что он вылечится и станет как все. Взрослым.
Перебивая собственные мысли, она быстро заговорила:
– Когда подойдет официант, скажи ему: «Кофе и “Пепси”».
Данил вопросительно склонил голову:
– Кофе? Зачем?
– Мне – кофе.
Он понятливо кивнул:
– Скажу. Так надо?
– Да, так надо. Заказ делает мужчина.
– Мужчина, – повторил он и довольно разулыбался.
– Ну да. Можешь поиграть во взрослого?
Не выказав ни малейшего удивления, Данил подтвердил:
– Могу.
Даша с изумлением проследила, как он небрежно откинулся на спинку, положив руку на стол, слегка побарабанил пальцами и оглядел зал с видом готового зевнуть аристократа.
«Вот, черт возьми! – восхитилась она. – Все дети – великие актеры».
Но прежде официанта к ним подошел один из поэтов, имя которого Даша не запомнила, поскольку его стихи прошли мимо нее. Она не бралась судить, плохи они или хороши. Просто одни ложились ей на душу, а другие – нет.
– Вечер добрый, – прохрипел поэт, низко наклонясь над столиком. – Мы не знакомы? Вы не из наших? Где я мог вас видеть?
Он обращался только к Данилу, на вспыхнувшем лице которого выразился неподдельный ужас. А Даша моментально представила, что на такой вопрос может ответить ребенок. Да что угодно!
– Вряд ли вы его видели, – не позволив ему и рта раскрыть, сказала она. – Он приезжий.
– Москвич? – почему-то спросил поэт, еще ближе подавшись к Данилу.
Но тот неожиданно хихикнул:
– «Москвич» – это машина.
Похожие на запятые брови высоко подскочили над переносицей. Поэт с недоумением протянул:
– Шутите?
Данил только радостно улыбался. «Гордится тем, что блеснул эрудицией», – поняла Даша.
– А что, – спросила она с вызовом, – здесь и пошутить нельзя?
– Все можно, – задумчиво ответил безымянный стихотворец, не сводя с Данила пристального взгляда. – Значит, на контакт идти не желаете?
– Что это вы о нем как об инопланетянине?
– А он и похож…
Нетерпеливо поерзав, Данил весело спросил:
– Кто?
– Ты, – строго сказала она.
Он сразу притих, лишь изредка коротко поглядывая на поэта, который, наклонившись к Даше, с присвистом прошептал:
– Он сильно под кайфом?
Открыто поморщившись от его тяжелого запаха, она отрезала:
– Ничего подобного. И вообще, какое вам дело? Что вам от нас нужно?
– Он знает, где достать?
– Что?!
Толкнув столик так, что поэт чуть не упал, она грозно прошипела:
– Отстаньте от нас, пока я не позвала милицию! Старый идиот…
– Да что это с вами, – виновато забормотал тот, переступая с ноги на ногу, но все еще не отходя от столика. – Я же не стукач… Я так… Для себя… Молодой человек показался мне знакомым, я подумал, что, может, он…
Даша нетерпеливо прервала его:
– Нет. Вы ошиблись. И, кстати, он не моложе вас, нечего говорить о нем в таком тоне.
«Я уже защищаю его, как собственного ребенка. – Ей самой стало смешно. – А он, бедный, даже не понимает, в чем дело…»
Данил уже давно убрал со стола руку и теперь сидел, зажав ладони между коленями. Его широкие плечи были напряжены, а шея склонена, будто он покорно подставил ее под секиру. Бросая исподлобья настороженные взгляды, он силился угадать, что происходит, но это давалось ему с таким трудом, что на лбу проступила влага. Когда они остались вдвоем, Данил потерянным голосом спросил:
– Даша, а что со мной?
– А что с тобой? – Она нервничала и не умела этого скрыть. – Этот человек просто ошибся, вот и все. Он принял тебя за другого. С пьяными это часто случается.
Он послушно кивнул и уставился в стол. «Где этот чертов официант?!» – Даша нетерпеливо огляделась, но маленький зал был полон, как вокзал в старые времена. Никто не стоял на месте, все будто искали кого-то, но не могли вспомнить – кого и с мучительным ожиданием всматривались в каждое лицо.
Официант все не появлялся, может, и в самом деле нюхал кокаин в затененном уголке. А Даше не терпелось сделать заказ, чтобы «Пепси-кола» развеселила ее опечаленного спутника.
Прикинув, сколько осталось в кошельке, она мужественно решила заказать ему и мороженое, для которого, по ее расчетам, Данил уже достаточно согрелся.
– Даша, я чей? – вдруг спросил он.
Она опешила:
– Что значит – чей?
– Все чьи-то. Сережка твой…
– И ты мой.
Горестно вздохнув, Данил покачал головой, и в голосе его зазвучала безнадежность:
– Я не твой. Ты никогда меня не целуешь.
– Ох ты, бог ты мой! Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала? И только-то?
– Сережку ты всегда целуешь, – ревниво напомнил он.
«Так он же маленький, – едва не вырвалось у Даши. – Ах ты…»
Она внезапно почувствовала полное безразличие ко всем, находившимся в зале, как бывало каждый раз, когда ей приходилось снимать чужой праздник. Придвинув свой стул, она обняла Данила за плечи и мягко поцеловала его согревшуюся щеку. Кожа оказалась чуть шершавой, и Даша подумала, что надо подарить ему крем после бритья. Саму бритву и недорогую пенку она купила сразу же и с восторгом проследила, как Данил со знанием дела произвел всю сложную процедуру.
«А руки-то помнят!» – с облегчением отметила она в то утро, а перед глазами почему-то возникла картинка, как несколько лет назад Ксения, навестив сестру, села за пианино и без ошибок сыграла что-то из Чайковского. «Сто лет не подходила к инструменту, а руки помнят!» – радовалась она тогда, с восхищением разглядывая тонкие, но сильные пальцы. Тогда еще на безымянном было обручальное кольцо.
Проведя согнутой кистью вдоль его щеки к подбородку, Даша ласково сказала:
– Мой хороший, не обижайся. Я не злая. Я просто немножко замотанная.
Он повернулся и доверчиво прижался лицом к Дашиной шее. Задевая губами ее кожу, Данил чуть слышно спросил:
– Я правда – твой?
– Теперь да, – уверенно ответила она и прижала его покрепче. – Раньше был Ксюшиным, а теперь мой.
«Только вот ей наверняка не приходилось так с тобой нянчиться!»
– Я помню Ксюшу, – не отрываясь от нее, сказал Данил.
– Конечно, ты и не должен ее забывать.
– Она мне пела про Барбоса.
– Ксеня? Шутишь! Она в жизни не пела! Хотя… Может, тебе… Я такой песни не знаю.
Резко выпрямившись, он азартно воскликнул:
– А я тебя научу!
– Обязательно. Дома, ладно?
Опомнившись, Данил настороженно огляделся и покорно согласился:
– Дома.
– Хочешь, потанцуем? Здесь можно, – предложила Даша, отчаявшись дождаться официанта. До выступлений играла музыка, и в кафе действительно танцевали.
Его взгляд снова стал беспомощным:
– А как? Я не умею.
– Это проще простого. Пойдем, я тебя научу.
Потянув его за руку, Даша отошла от столика шага на два, чтобы не смешаться с толпой, и положила руки ему на плечи.
– Обними меня, – сказала она категоричным тоном, чтобы он не посмел ослушаться.
В руках Данила чувствовалась неуверенность, но Дашу это не смущало. «Конечно, ему страшно, – рассуждала она, всем телом помогая ему попасть в такт. – Он же не чувствует себя наравне со всеми, а я заставляю его вести себя так же… Ну, ничего. Он все вспомнит».
Его ладони вдруг задвигались, и, подняв голову, Даша увидела в широко раскрывшихся серых глазах замешательство. «Ох ты! – испугалась она. – Да ведь он…»
Она попыталась отстраниться, но Данил держал ее. Его руки уже прожигали ей блузку, а сердце колотилось так, что сбивало с ритма ее собственное.
– Данил… – начала она строгим голосом, но тут ее охватило что-то настолько горячее и сильное, будто это было отдельное от Данила живое существо, не знающее неуверенности и страха.
Это нисколько не походило на обычный поцелуй, которых в Дашиной жизни было немало. Но ни один не увлекал ее в жаркую многоцветную спираль, закручивавшуюся с такой скоростью, что Даша не успевала даже перевести дыхание. Она застонала от страха окончательно раствориться в этом новом для нее и пугающем, а Данил все не выпускал ее. Все его тело, едва ощутимо, незаметно для остальных, но двигалось уже в другом танце, который Даша хорошо знала, а он только вспоминал. И ей вдруг показалось, что каким-то чудом Данил уже проник в нее, иначе откуда взялась бы эта болезненная судорога, от которой сводило бедра?
Внезапно он отпрянул и беспомощным движением прижал ко рту ладонь. На его лице выразилось такое потрясение, что Даша схватилась за его сжавшиеся плечи:
– Что ты? Все хорошо.
– Что это… было? – едва слышно спросил он.
– Ничего страшного. Это…
«Как же ему объяснить?!» – Она в отчаянии подыскивала слова, но все они оказывались неверны. Наконец она нашлась:
– Это и значит, что ты – мой. А я – твоя.
И сама удивилась, потому что совсем даже так не считала.
– Хочешь еще? – нетерпеливо облизнувшись, спросила она, прислушиваясь к собственному желанию.
Он молча смотрел на нее несчастными глазами, и тогда Даша сама обхватила его за шею и поцеловала. Но оказалось, что когда целует он – это совсем другое. Это ни на что не похоже. Она взмолилась, хватая его губы:
– Ну, давай еще… Так же…
И, не успев набрать воздуха, опять улетела за край земли, ни на секунду не пожалев об этой самой земле, с которой расставалась. Она даже не вспомнила, что есть ее дом, а в доме ждет сын. Ничто сейчас не могло ее удержать. Одна рука Данила грела ей затылок, а другой он пускал через поясницу молнии.
«Так он и вправду… – мелькнул у нее слабый отсвет мысли, – инопланетянин…»
– Эй, друзья, вы не слишком увлеклись?
Оторвавшись от Дашиных губ, Данил обвел слепым взглядом чужие лица. Он еще не научился их видеть. Он уже возвращался, но еще не вернулся.
– Здесь вам не стриптиз-бар, – недовольно пробурчал уже знакомый Данилу поэт и сердито указал ему на низ живота.
Данил тоже оглядел себя и не увидел ничего особенного.
– Чего он хочет? – спросил он у Даши, которая смотрела туда же и как-то загадочно улыбалась.
– Да-а, – протянула она в ответ, и в ее голосе послышалось уважение.
– Да что?! – Данил опять беспомощно осмотрелся.
Очнувшись, она торопливо потащила его к вешалке:
– Ничего, мой хороший. Всё просто отлично! Пойдем скорее домой…
– А «Пепси»?
Даша замерла, от изумления расширив глаза, потом неудержимо расхохоталась:
– Ты хочешь «Пепси»?
– Ты же обещала, – обиделся Данил.
Она с размаху прижала к груди руку и поклялась:
– Я куплю тебе по дороге целую бутылку.
Всучив ему дубленку, она юркнула в свою меховую куртку и рывком натянула вязаную шапочку. Пока Данил не спеша застегивался, она сама нахлобучила ему ушанку и опять, как маленькому, завязала под подбородком. Он вдруг прерывисто вздохнул:
– Я тебя огорчил?
– Ты?! Ну что ты! Совсем наоборот.
У него обиженно дрогнул все еще влажный рот:
– Тогда, значит, я тебе не нравлюсь.
– Вот еще новости! Да что с тобой? Ты мне очень даже нравишься! Стала бы я…
Он не дослушал:
– А почему же ты хочешь, чтобы я стал другим?
– Пойдем же… Да каким другим? Дай мне руку… Я ничего не понимаю!
– Другим, – упрямо повторил Данил, следом за ней выходя на улицу.
Насторожившись, Даша решила продвигаться в глубь его рассуждений на ощупь.
– Почему ты так решил?
Некоторое время он шагал молча, прикрывая нос коричневой варежкой. Снег сухо поскрипывал под их ногами, и разнобой шагов сливался в нескладную песенку сердитого мальчишки, похожую на «Упрямца» Свиридова. Наконец Данил убрал от лица руку и угрюмо проговорил:
– Я не такой, как те люди. Они так смотрели на меня…
Она успела удержать смешок и покровительственно похлопала его по спине:
– Они завидовали, мой хороший. Не задумывайся над этим.
– Я правда твой?
– Сегодня ты станешь моим целиком, – загадочно пообещала Даша и, как взрослого, взяла его под руку.
Через несколько шагов Данил серьезно спросил:
– А что для этого нужно?
– Чтобы ты стал моим? Ну… Надо, чтобы ты… Чтобы ты снова поцеловал меня.
Он с облегчением сообщил:
– Я уже целовал тебя.
– У тебя это здорово получается, – усилив голосом свое восхищение, сказала Даша и потеснее прижалась к его руке.
– Я все правильно делал?
– О да! Так и продолжай… А дальше… Всё само произойдет. Ты сам все знаешь, только немножко забыл.
– А «Пепси» ты мне купишь? – встревожился Данил и притормозил у павильона.
«Ах ты, продажная душа!» – подумала она с нежностью и полезла за деньгами.
Зажав бутыль под мышкой, он довольно улыбнулся:
– Сережка обрадуется.
– Надеюсь, он уже спит, – пробормотала Даша, подтаскивая Данила по ледяным дорожкам.
Быстро взглянув на нее на ходу, он озадаченно заморгал:
– Ты на него сердишься?
– Нет, конечно. За что?
– А почему ты хочешь, чтобы он уже спал?
– Чтобы не помешал тебе стать моим. Это может произойти, только когда никто не видит.
На этот раз Данил не удивился.
– Это как путешествие на радугу, – задумчиво подтвердил он.
– Осторожно, тут лед! Ну, прокатись… Про какую радугу ты говоришь? Я ведь тебе объясняла. Это район наш так называется.
Но Данил несогласно мотнул головой:
– Это не район! Ты ошибаешься. Радуга – это… это совсем другое.
– И ты там бывал? – насмешливо поинтересовалась Даша.
– Да, – уверенно кивнул он.
– Ну, может, и так… Хотела бы я там побывать.
Он остановился рядом с воткнутой в сугроб новогодней елкой и сразу стал похож на молодого и совсем неопытного Деда Мороза. Глядя на Дашу восторженными глазами, он, запинаясь, спросил:
– Ты… правда… хочешь?
– На радугу? Ну, еще бы! Вот где я хотела бы поснимать.
– Там нельзя снимать, – возразил Данил.
– А что так? – поддразнивая его, поинтересовалась Даша. – Убудет от нее, что ли?
Уже схваченные морозом ресницы растерянно затрепетали:
– Не убудет… Я не знаю. Не получится!
– Не стой, мы окоченеем… Жалко, что не получится. Но посмотреть-то можно?
– Я тебе покажу, – серьезно пообещал он.
– А поцелуешь? – Даша лукаво заглянула ему в лицо.
Когда Данил вставал на ноги, ей, в свою очередь, приходилось смотреть на него снизу вверх. Вновь замедлив шаг, он робко спросил:
– Сейчас?
– Испугался? Нет, на морозе нельзя. Тебя разве в детстве не учили? Губы обветрит. Тебе надо беречь губы. Они у тебя какие-то волшебные…
– Волшебные, – повторил Данил и засмеялся, польщенный. Потом вдруг огорченно заметил: – Еще одна.
– Что?
– Елка. Зачем их выбрасывают? Берут домой, а потом выбрасывают.
– Что делать, Даня… Не бывает вечных праздников. Хотя всем хотелось бы…
– Ты меня тоже выбросишь.
– Что?! – ужаснулась Даша и хлопнула его по руке. – Только посмей еще раз сказать такое!
Но Данил с неожиданной для него рассудительностью пояснил:
– Я ведь тебе не сын. Я видел передачу. Там одну девочку тоже взяли, а потом вернули.
– Куда?
Пытаясь припомнить, он широко растянул губы, и на искусанных морозом щеках проступили удлиненные скулы.
– Я забыл, – измучившись, признался Данил.
Вспоминать не было нужды, Даша и сама поняла, о чем идет речь. Но ей хотелось прощупать глубину его памяти, и она убедилась, что даже свежие впечатления могут осесть в тихом омуте, куда и соваться страшно.
«Он – взрослый, видавший виды мужчина, – уже забыв, о чем они говорили, думала Даша, торопливо пересекая последний двор, отделявший их от дома. – Что стало бы со мной, если б на моих глазах погибли двое самых близких людей? Нет! Даже представлять не хочу… А ведь его, наверное, еще и контузило взрывом… Вдруг со временем ему станет еще хуже? Почему же я все тяну с лечением?»
– Ты молчишь, – печально заметил Данил.
– Что? – опомнилась она. – А, ты опять про детский дом?
– Да, детский дом, – ничуть не обрадовавшись, подтвердил он.
– Так туда отдают маленьких детей, а ты смотри какой! Выше меня. И сильнее в два раза… Тебя никто не посмеет тронуть. Ты можешь жить, как любой взрослый человек. Работать, дружить с кем-нибудь, путешествовать… если денег хватит. Ты и жениться можешь.
Он резко и обиженно выкрикнул:
– Нет!
И с силой втянул студеный воздух.
– Ты что делаешь? – испугалась Даша. – Так и легкие застудить недолго… Почему – нет? Ты не хочешь работать? Или жениться?
– Я не хочу… всего этого.
– Ну, не хочешь, и не надо, – пошла она на попятный, чтобы не расстраивать его.
Даша еще не отказалась от мысли о близости, и тело само торопилось к дому. «Хорошо, что он понимает лишь половину, – воровски радовалась она. – А то посмеялся бы, пожалуй, над изголодавшейся бабой…»
Давно приучив себя отгонять нежеланные мысли – сперва о Сережкином отце, позднее о собственном, которого они похоронили три года назад, потом о сестре, – Даша с тем же упорством загоняла в темный уголок совести и новые угрызения: «Это же все равно что совратить ребенка! Совсем невинного… Как ты можешь?!»
Неловко оправдываясь: «Но на самом-то деле он же не мальчик… Уж насмотрелся на своем веку!» – Она сама себе была противна и рассерженно думала, что, наверное, именно так и рассуждают похотливые соблазнители, которые отлично понимают, насколько же непорядочно будет обидеть именно эту женщину, но что поделаешь, если желание просто выворачивает наизнанку?!
«Если б он был здоров, в этом не нашлось бы ничего запретного… Но тогда я ни за что так не завелась бы». Даша с третьего раза наконец попала ключом в замочную скважину и открыла дорогу к грехопадению. Без опасений шагнув первым, Данил спросил уже из темноты:
– А можно, я сначала попью «Пепси»?
Вся так и сжавшись от стыда, она подалась к нему и, пытаясь защититься от самой себя, схватила его неожиданно горячую руку и прижала к своей замерзшей щеке.
– Погрей…
Он приложил и вторую, потом осторожно прижался губами к уголку ее губ. Их окружала темнота – Сережка уже и вправду лег спать. Спешить было некуда, и Даша настойчиво подавила свое нетерпение.
– Делай что хочешь… Зачем ты спрашиваешь? Конечно, пей, если хочется.
– Хочется, – шепотом откликнулся Данил, но вместо того, чтобы отправиться на кухню, припал к ней всем телом.
– Можно, я сниму с тебя свитер? – теряя слоги, пробормотала она и запустила руки под вязаное полотно.
Там была еще футболка, но Даша не решилась сразу пробраться к телу и остановилась на половине пути. Его выдох едва не обжег ей лицо, как пар от горячего источника. Данил рывком стянул свитер и бросил его на пол.
– Так?
– Пойдем в комнату…
Наступив на кота, который гневно вякнул во все горло, она пошатнулась и, наткнувшись на Данила, опять почувствовала то, что так поразило всех в кафе. «Он и не понимает», – подумала Даша с умилением и тут же потеряла эту мысль, потому что Данил обнял ее сзади и яростно задышал в шею.
– Пойдем, пойдем. – Даша на ходу расстегивала пуговицы на блузке.
