Юлия Лавряшина
Простить нельзя помиловать (сборник)
© Лавряшина Ю., 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018
Темное эхо
роман
Глава 1
– А можно устроить на Новый год факельное шествие!
Перед глазами заколыхалось огненное марево, и Мишка едва не зажмурился. Его воображение создавало другую реальность мгновенно, на время вытесняя знакомый мир и вырисовывая ее многообразием ярких красок. Мальчик даже не догадывался, что другие люди не умеют видеть так. Сотни нетерпеливо подрагивающих, рвущихся куда-то огоньков вытянулись неровной цепью, высвечивая в домах, знакомых уже двенадцатый год, новые черты.
Увиделось, как криво ухмыляются окна, за которыми, казалось, прячется что-то страшное… Как металлические морды подъездов холодно скалятся, заманивая в темноту, что была их сущностью… А растопыренные мерзлые ветки тянутся прямо к огненным глазам окон, не боясь опалить себя…
– Нет, вообще-то лучше без факелов, – пробормотал он, не решившись поднять глаза на Стаса.
Тот, может, и не разглядел всей жути этой ночи, зато всегда замечал, когда с Мишкой что-то не так…
– Конечно, не надо, – снисходительно заметил брат. – А то папа тебе голову оторвет, если пожар устроишь!
– Папа не оторвет!
Стас нехотя согласился:
– Ну, не оторвет. Он этого и не умеет, добрый слишком… Таким всегда не везет. Запомни!
Мишка оглянулся, хотя отца не было дома, и спросил шепотом:
– Она не звонила?
– Я с ней и разговаривать бы не стал, – отрезал Стас. Глаза у него стали похожи на стеклянные шарики. – Ушла и ушла. Нечего к нам лезть.
– Она не ушла, а уехала, – зачем-то сказал Мишка, хотя и сам понимал, что это ничего не меняет.
Старший брат посмотрел с той насмешливой снисходительностью, от которой внутри у Мишки все вскипало, как в серебристом высоком чайнике, что появился у них после маминого отъезда. Отец всеми способами пытался отвлечь сыновей от происходящего в семье, как сорок отвлекают ярко-блестящей штуковиной…
– Без разницы!
Лицо у Стаса сделалось грустным и длинным – так случалось всякий раз, когда разговор касался их матери. Правда, перемена приходила не в первый же миг, когда он ощетинивался со всей непреклонностью семнадцати лет, а спустя минуту, позволявшую больше никому не доказывать, как же он презирает эту… Ее…
«Они в жизни ее не простят». Мишка попытался сглотнуть эту мысль, но она так и застряла в горле. Он испугался, что сейчас брат спросит о чем-то таком, на что он не сможет дать ответ.
Но Стас лишь небрежно бросил:
– Ну, ладно…
Не продолжая разговора, он быстро ушел в свою комнату. Мишка же остался в своей, отыскивая, чем бы заняться. Побродив из угла в угол несколько минут, взял недочитанную книгу Крапивина, чтобы спокойно поразмышлять, делая вид, будто читает, и никого не беспокоя тем состоянием оцепенения, в которое так хотелось погрузиться. Он не часто позволял себе думать о маме, потому что мысли эти были острыми, от них в груди все болел…
…В тот вечер родители заперлись на кухне, а Мишка подслушивал их разговор из своей комнаты, приставив к стене банку. Обычно он подобного не делал, но на этот раз глаза у мамы стали словно чужие, и он сжался от страха перед неожиданно поселившимся в ней новым чувством. Видимо, оно и ей самой казалось настолько ужасным, что им с братом нельзя было об этом знать.
Поначалу разговор между родителями, голоса которых шелестели, как бумага, показался ему самым обычным – о новой работе, которую маме предлагали. Чего в этом страшного? Но следом Мишка понял: речь идет о переезде в другой город. Только он и сам не понял – испугался этого или нет.
«Зато директором на местном телевидении назначат – это же здорово!» Он все силился понять, отчего в голосах обоих родителей появились нотки непереносимой муки?
А потом было произнесено имя какого-то Матвея, который займется маминым будущим, и Мишке сразу все стало ясно. Ладони увлажнились, и банка, через которую он слушал разговор, опасно заскользила, норовя грохнуться на пол. Тут же промелькнула мысль: «А током не шарахнет?» И понял, что нарочно отвлекает себя этой глупостью от чего-то уже непоправимого, выпущенного родителями наружу. Только много дней спустя Мишка задумался над тем, каково же им обоим было жить с осознанием неизбежной разлуки.
«С какой стати мальчики должны ехать с тобой? Их дом, почва здесь, незачем вырывать их с корнем из родной земли!» – голос у отца стал скрипучим, как у старика. Мишке захотелось крикнуть, что не таким он должен быть, когда нужно уговорить родного человека остаться рядом! Неужели папа не помнит, он сам учил его, Мишку, этому? И вдруг понял: уговаривать никого не приходится, мама даже не протестует. Это просто игра в слова. Отец вынужден был озвучить то, что ей было не по силам самой сказать вслух.
Мишка поставил банку на пол и забрался в постель. Потом залез под одеяло с головой и часто задышал, но все равно не смог согреться. Наверное, потому, что в сентябре отопление в квартире еще не подключили. Но с тех пор прошло уже больше двух месяцев, а он все так и не согрелся.
Строчки в книге Крапивина плясали перед глазами. С этим Мишка уже сталкивался: буквы внезапно становились жидкими, как медузы, и начинали ползать по странице, налезая друг на друга. Удерживаясь, чтобы не шмыгнуть носом, ведь брат тут же услышит, Мишка быстро вытер глаза и мысленно отругал себя басом: «Здоровый пацан! А нюни развел, как маленький». Почему-то, пытаясь кого-то укорить, всегда напрашивается сравнение с кем-то более слабым…
Ему вспомнилось, как папа сказал по телефону: «Ради бога, не изображай Анну Каренину!», и Мишка понял, что звонит мама. Хотя кто такая Анна Каренина, он знал только понаслышке, ведь этот роман был о любви, а ему такие книжки казались скучными. Мама, правда, говорила, что там есть глава о лошадиных скачках, но не будешь ведь читать целую книгу ради одной главы! Зато он слышал, чем закончилась эта история, даже анекдоты на эту тему бытовали, поэтому он сразу испугался за маму.
Мальчику захотелось перезвонить ей тайком и запретить даже думать об Анне Карениной и сравнивать себя с ней. Но в тот день Мишка так и не остался дома один, а еще через день уже побоялся напомнить матери о том, что может случиться что-то настолько страшное, как в романе Толстого. Может, она уже и вовсе забыла о разговоре с отцом…
Иногда она успевала позвонить, когда Мишка возвращался из школы раньше Стаса. Но если брат уже оказывался дома, то приходилось просто молча отключать трубку, и мама не перезванивала. А в этом месяце не звонила вообще, хотя целую неделю Мишка просидел дома с простудой и мог бы разговаривать с ней хоть целый час, не опасаясь, что кто-то об этом узнает и осудит его.
У мальчишки, о котором писал Крапивин, мама как раз была, а вот отец погиб. Мишка подумал, что это ничуть не лучше. И еще – с горечью – о том, что мир устроен как-то однобоко: всегда чего-то ты оказываешься лишен. Если родители на месте, так болячка какая-нибудь прицепится или в школе зашпыняют…
Он закрыл книгу, на чтении которой все равно никак не мог сосредоточиться, и, повернув голову, посмотрел в окно. Уже начался декабрь, но снега еще было мало, и папа все откладывал обещанную прогулку на лыжах. Не бороздить же ими по земле, в самом деле! Правда, сегодня с утра разошлась метель, и когда Мишка возвращался из школы, ему кололо щеки холодом.
Эти самые щеки его просто бесили! Они до сих пор были пухлыми, как у младенца, и сколько бы Мишка ни поднимал гантели и ни подтягивался на турнике, установленном в коридоре, на них это никак не сказывалось. Мама говорила, что, увидев его в первый раз, он сразу же показался ей похожим на игрушечного медвежонка из ее детства, поэтому она и назвала его Мишкой.
– А Стасик был похож на таракана, – ехидно добавлял он, если брата не было поблизости.
– Не болтай! – пресекала его мама. – Стас у нас просто красавец… А ты – мое теплое солнышко. Самое яркое и светлое.
«Я не скучаю по ней, – упрямо сказал себе Мишка, наблюдая, как ветер подхватывает с земли едва осевший снег, не давая ему возможности слежаться как следует. – Чего мне скучать? У меня вон и папа, и Стас рядом… А у нее один этот Матвей. Пусть они купаются себе в своих деньгах, хоть захлебнутся ими!»
На самом деле он, конечно, этого не желал. И если бы мама на его глазах действительно попала в беду, Мишка сделал бы все возможное, чтобы ей помочь. Но она, видимо, больше доверяла этому Матвею… Говорили, будто он так богат, что купил для мамы телевидение, но Мишке не очень-то в это верилось. Неужели у человека действительно может быть столько денег?
Однажды он сделал для себя неприятное открытие: если взять первые слоги от имени Матвей и от ее – Мария, то как раз и получится «МАМА». А с папиным именем, Аркадий, составлялось что-то пугающее, звучащее по-военному. Может, поэтому у них и не сложилось?
– Не болтай! – строго сказал он себе маминым голосом. – Придумал же…
Вытащив из ящика стола заготовки для картонного самолета, Мишка принялся вырезать оставшиеся детали, нашептывая, что это будет настоящая военная техника. Надо только покрасить его поярче, а то он какого-то непримечательного болотного цвета. Может, так и лучше для маскировки, но зато некрасиво…
«Если она приедет на Новый год, я подарю самолет ей! – эта мысль успела обжечь радостью прежде, чем он придушил ее на корню. – Очень он ей нужен… Она его и домой потом не довезет даже, помнет весь в дороге. Лучше Стасу… А еще лучше – себе оставлю. Стасу все равно уже игрушки не интересны».
– А папа когда придет? – спросил он громко, чтобы брат услышал его вопрос из своей комнаты.
Тот отозвался недовольным голосом:
– Не знаю. А чего тебе? Есть, что ли, хочешь?
– Да нет. Я так…
– Придет и придет. У него встреча со спонсором. Если их лаборатории дадут деньги, он свою новую работу сможет закончить.
В отличие от брата, Мишка не слишком хорошо разбирался в том, чем именно занимается отец. Но большой машиностроительный завод разработками папиной лаборатории очень даже интересовался, и время от времени отец получал от них суммы, казавшиеся Мишке гигантскими. Только их почему-то все равно ни на что не хватало… Отец говорил про свои заработки, что они вымазаны в машинном масле, поэтому прямо-таки выскальзывают из рук.
«А у Матвея, видно, не выскальзывают. Интересно, в чем вымазаны они?» – противно было то, что мысли постоянно возвращаются к этому человеку, которого Мишка даже ни разу не видел. По какому-то неведомому праву тот вошел в их жизнь и развел их с мамой по разным городам… Мишка и представить себе не мог, как теперь собрать всех воедино, хотя с младенчества поражал всех способностью справляться с любым, даже самым сложным, конструктором. Только в воссоединении семьи эти навыки были бесполезны.
Он повторял себе вновь и вновь: «У меня есть папа и Стас», но одиночество, которому Мишка не мог дать определения, заливало его изнутри, будто он был пустотелым шоколадным человечком, который никому не в радость.
Ножницы непослушно вихлялись в руке, норовя разрезать важную деталь фюзеляжа поперек. Ее, конечно, можно было потом склеить, но Мишка выходил из себя, когда что-то получалось не так, из-за этого мог бросить полностью всю затею. Практически все у него всегда получалось так, как надо, и это уже стало вполне естественным. Только в последнее время удача от него отвернулась.
Глава 2
«Выключить свет? – подумал Аркадий, даже не тронувшись с места. – Может, розоватые лучи утреннего солнца уже достаточно набрались силы, чтобы можно было разглядеть на бумаге эти странные, придуманные каким-то арабом значки? Он сам назвал их цифрами? Почему он нарисовал каждую так, а не иначе? И почему все человечество подчинилось его прихоти? Кроме римлян, пожалуй, но и они сдались… Вот оно – арабское владычество в действии! Господи, какая ерунда лезет в голову…»
Не шевелясь, Аркадий смотрел на чайно-золотистую портьеру, которую надо было отодвинуть, чтобы впустить в комнату утро, еще пока не разбудившее сыновей. Проснувшись, он всегда передвигался по квартире тише кошки, половицы от шагов которой вечно скрипели, хотя она весила всего кило девятьсот. Аркадий знал это наверняка, ведь на днях мальчишки снова затолкали Нюську на кухонные весы. Взглянув на них, Стас деловито подытожил:
– Да еще минусуем около ста граммов какашек, она еще на горшок не ходила.
Нюська мрачно смотрела на них с пластикового поддона весов глазами убийцы, вдруг почувствовавшего тягу к своему поприщу, и все сильнее прижимала уши, становясь похожей на затаившуюся в листве рысь. Морда у нее была такой узкой и вытянутой, что казалось, будто кошка постоянно к чему-то принюхивается. Аркадий незаметно для ребят загородил собой младшего сына, ведь если б Нюська вздумала броситься на одного из них, то, конечно, жертвой выбрала бы Мишку. Его самого, как отца семейства и главного в доме, она очень любила, а Стаса побаивалась – он мог свернуть ей шею одним ударом, и кошка хорошо это понимала. Такое чутье свойственно всему женскому полу.
– Во всех нормальных семьях отцы уходят, а не матери, – однажды в разговоре с братом бросил Стас, уверенный, что папа не слышит. – У нас все не как у людей!
Однако, поразмыслив, добавил: «Ну и ладно, лучше быть не как все». После этого случая Аркадий так и не смог отделаться от мысли: сыновья предпочли бы, чтобы в этом их семья не отличалась от остальных.
Заметив, что Аркадий не занят работой, Нюська легко вспрыгнула ему на колени и вопросительно муркнула. Они часто разговаривали так – каждый на своем языке, но обоим эти беседы доставляли удовольствие.
– Что, малышка, не спится? – он медленно провел рукой по гладкой, скользкой шерсти. – Ты ведь у меня сытенькая, только спать да спать… За окном столько снега навалило – тебя бы с ушами скрыло. Всю зиму его почти не было, а тут словно весь разом выпал! Тебе на улицу не стоит выходить, и дома хорошо, правда?
Кошка согласно зажмурилась и задрала слегка выпяченный подбородок, чтобы он его легонько почесал. Аркадий потеребил короткую шерстку пальцем.
– Вот ты от меня не уйдешь… Я даже не спрашиваю, ты заметила? Самоуверенность просто дьявольская. А ведь стоит забрести сюда какому-нибудь паршивому коту с его могучим зовом природы…
Это было не совсем справедливо по отношению к бывшей супруге и ее новому возлюбленному, ведь даже у него самого сложилось впечатление, что Матвей ее действительно любит. Однако «бывшую» пока только на словах – никто из них до сих пор не подал заявление на развод. Впрочем, Аркадий сделал бы это уже давно, если бы не полное отсутствие времени и отвращение к бумажной волоките. Он по сей день с ужасом вспоминал, как они приватизировали квартиру…
С Матвеем виделся всего раз. Больше и не надо, одного взгляда достаточно. Он выглядел настолько молодым, что Аркадий даже растерялся.
– Ты его усыновляешь? – он тут же понял, что со злости сказал пошлость, но извиняться не стал. Подавить непривычную для него злость Аркадий даже не пытался. Она спасала его от боли.
Маша виновато улыбнулась – эта привычка у нее появилась в последнее время – и проговорила совсем тихо, чтобы Матвей, задержавшийся у своего огромного джипа, не расслышал:
– Я и сама понимаю, что это безумие. Но я… Видишь ли… Я ничего не могу с собой поделать…
– Зачем было рожать детей, если ты, оказывается, так и не научилась держать себя в руках? – на смену пошлости пришла банальность, но Аркадий не мог себя контролировать.
Маша не ответила. Если бы она уже нашла те необходимые слова, подобрать которые практически невозможно, что могли оправдать ее, то уж наверняка произнесла бы их вслух. Но их просто не было. Любовь? Когда-то они с мужем сходились в мнении о том, что, если страдают дети, любовь не может служить оправданием.
– А у него?
Аркадий не уточнил, что именно имеет в виду, но она поняла все без слов, как и всегда, тотчас догадывалась обо всем, что он и додумать еще не успел.
– Нет, – она нервно улыбнулась Матвею, который был уже близко. – Хотя он был женат. Но детей нет.
У Аркадия вырвалось нелепое:
– Прекрасно!
– Что – прекрасно? – Матвей заинтересованно и с одинаковым дружелюбием посмотрел на обоих. Словно и не он, внезапно появившись в их жизни, растоптал то, что выстраивалось ими чуть ли не двадцать лет.
Маша противилась, когда Аркадий так сильно округлял количество лет, прожитых в браке. «Всего семнадцать! – уточняла она. – Ты же математик, должен бережно обращаться с цифрами».
– Прекрасно то, что вы будете жить в пяти часах езды отсюда, – сказал Аркадий. И хотя секунду назад речь шла о другом, это тоже было правдой.
– Я думаю! – откликнулся Матвей и весело тряхнул светлыми, ровно остриженными чуть ниже уха волосами. – А то торчали бы у вас перед глазами!
Но взгляд у него оставался настороженным и, как показалось Аркадию, чуточку умоляющим. Было понятно, о чем он безмолвно просит, только Аркадий и без того не собирался ни проклинать их, ни устраивать скандала. Не то чтобы потрясение прошло, а обида уже улеглась, просто он отлично знал: времени упиться своим горем будет достаточно. Уже потом, когда эти двое наконец уедут…
Матвей перестал улыбаться. Похоже, это давалось ему нелегко. Он оглянулся на засыпанные желтыми листьями столики летнего кафе. Их до сих пор не убрали, хотя желающих выпить «Пепси», сидя на свежем воздухе в такую погоду, уже не было. Аркадию показалось, что столы усеяны скомканными носовыми платочками, и подумал, что, должно быть, это кафе видело много расставаний…
– Давайте сядем, – вполне предсказуемо предложил Матвей и отодвинул для Маши стул.
Теперь, когда он ссутулился и перестал встряхивать волосами, почти невозможно было поверить в то, что этот человек так богат, как о нем говорили. Разве зажиточные люди ходят в самых обычных свитерах и джинсах?
Усаживаясь, Аркадий несколько раз пристально взглянул ему в лицо. Оно было крупным, но не полным, скуластым, и желваки ходили так заметно, что на мгновенье Аркадию стало его жаль. Это чувство было столь же нелепым, как и предстоящий разговор, каким бы он в итоге ни вышел. Впрочем, как и вся их история, если ее поведать в двух словах: сорокалетняя женщина (ну, почти сорокалетняя!), мать двоих детей, уходит к тридцатилетнему… или сколько там ему… парню и при этом не устает твердить, что на деньги ей плевать.
Это лицо… Аркадий цепко взглянул на него еще раз. Что в нем такого, перед чем невозможно устоять? Маша была далеко не из тех, кому незнакомо слово «ответственность». Сыновьям она отдавала полностью всю себя, другая с такой отдачей уже давно перестала бы следить за собой, а у Маши только черты лица стали чуточку острее за эти годы. Почему же они, все трое, внезапно растворились в тени этого Матвея, словно за ним тянулась полоска кислоты, все за собой разъедающая?
– Как же нам быть с мальчишками? – спросил Матвей, пристально глядя на искореженный старостью лист, который отрывисто трогал пальцем, будто пытаясь дозвониться до осени. Может, просил послать дождь, чтобы этот мучительный для всех разговор можно было прервать…
Аркадий с трудом принял то, что он так запросто назвал его сыновей «мальчишками». Хотя это было вполне справедливо, как еще можно было о них сказать? Дети? Да ребята бы убили новоявленного «папу» за такие слова даже не задумываясь. Особенно Стас.
– А что вас волнует? – Аркадий смотрел на него холодно, но без той злости, которая сама собой приливала к глазам, стоило только взглянуть на Машу.
Матвей несколько раз кивнул, хотя вопрос не предполагал согласия или отрицания. Прядь волос упала ему на глаза, и он отбросил ее раздраженным жестом.
«Он сердится на себя за то, что моложе меня и носит модную стрижку, а я лысею. А еще за то, что ездит на джипе, – насмешливо подумал Аркадий. – Он решил, будто я ненавижу его за все это».
– Вы не хотите их отпускать?
– А вы хотите попытаться забрать их?
– Не я… Почему я? Но это же Машины дети.
«Вот за это Стас бы его точно убил», – отметил про себя Аркадий и, стараясь говорить спокойно, пояснил:
– Маша меняет свою жизнь. Кто может ей запретить? Но почему по ее прихоти мальчики должны отказываться от привычного хода их жизни? Этого хочется ей, а не им. Они здесь выросли, тут их друзья, школа…
– Школа-то заурядная, – заметил Матвей. – Терять особо нечего. Я, например, сменил пять школ.
– Меня не интересует, как было у вас.
– Ну, понятно!
– А вы смышленый! Тогда вам не составит труда понять все, что я могу сказать, но предпочту этого все-таки не озвучивать.
Бросив на Машу тревожный взгляд, Матвей выложил последний козырь:
– Я мог бы организовать им обучение за границей. В Англии, например. Легко!
«Организатор хренов! – едва не вырвалось у Аркадия. – Массовик-затейник!»
– Вы не поверите, – отозвался он церемонно, – но я сторонник российской системы обучения…
– В МГУ хотите?
– Я ничего не хочу. Я уже отучился, слава богу!
У него мелькнуло язвительное: «У этого типа хоть образование-то есть? Или начальной школы хватает, чтобы деньги считать?»
Он посмотрел на Машу, еще полгода назад (или когда там у них началось?) считавшую себя духовной гурманкой. Трудно было поверить, что Матвей обворожил ее, читая Бродского… На какой-то миг ему показалось, что Маша их даже не слушает, так увлеченно она гоняла по десятисантиметровому квадрату оставленную кем-то пивную пробку. Этот кто-то и не подозревал, в каком разговоре примет свое молчаливое участие не выброшенная им пробка…
«Да что с тобой! – Аркадий еле удержался, чтобы не отбросить от нее Машину руку. – Ты же брезглива, как черт знает кто! Что с тобой происходит?»
Почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза, и Аркадий вновь увидел то, что месяц назад заставило его оцепенеть: Маша смотрела словно сквозь него. Для нее он будто растворился в пространстве, и это ее ничуть не расстраивало. Ему стало страшно случайно перехватить ее взгляд, устремленный на Матвея…
– Так что обсуждаем? – заторопился он, боясь отпустить ее невидящие глаза. – Все предельно просто и ясно. Мальчики остаются со мной. А вы живите, как хочется, никто вам не указ.
– Я могу… – первые слова дались Маше с трудом. – Я могу приезжать?
– Ну разумеется!
Аркадию показалось, что он говорит голосом героя какого-то семейного фильма о правильном поведении при разводе.
– А ты будешь отпускать мальчиков к нам? Ко мне, – быстро поправилась она.
Аркадий неожиданно для самого себя сорвал с лица невидимую маску:
– Я думал, ты жить без них не можешь! А ты оговариваешь часы свиданий!
– Я не могу! – голос у нее взлетел и тут же смешно сорвался. – Действительно не могу! Но ты же не хочешь меня понять…
– Я еще помню, как ты брезгливо кривилась, когда одна певичка ушла от мужа к стриптизеру, – выпалил он, отлично понимая, что это – вызов.
У Матвея помертвело лицо.
– Я вам не стриптизер, – его голос прозвучал совсем низко.
Аркадий без особой радости отметил: задел как следует. Следовало бы остановиться на этом, но он язвительно добавил:
– И вы, конечно, будете любить ее до конца дней своих! Пока смерть не разлучит вас…
– Я вам шею сверну, если вы попытаетесь ее обидеть!
«А вот это моя реплика, – ревниво отметил Аркадий. – Он нарушает правила игры. Может, он просто не знает их? Классику не читал?»
– Не надо…
Произнесенные шепотом, Машины слова отозвались новой болью: она допускала демонстрацию интимности со своим новым возлюбленным прямо при нем. И в том, как были взъерошены ее короткие черные волосы, тоже проглядывал элемент их близости, словно Маша только что выбралась из постели…
– Это уж ни в какие ворота – заверять, что я буду любить Машу вечно, – заговорил Матвей почти спокойно, только под кожей щеки что-то нервно подрагивало. – Никто не может знать, сколько это продлится. И вы, в свое время, не знали. Маша не знает… Но сейчас… Маша, закрой уши! – повеселев, прикрикнул он. – Сейчас я готов землю прогрызть, чтобы она была счастлива!
– Зачем грызть землю? – бесстрастно поинтересовался Аркадий. – До Австралии вы и на самолете сможете добраться. А сейчас садитесь в свой джип и уезжайте навстречу счастью. Никто у вас на дороге не встанет.
Смахнув со стола горсть листьев, Матвей выкрикнул, подавшись вперед:
– Да вы еще как стоите! И уходить не желаете.
– А вам надо, чтобы я застрелился? Или чемоданы помог донести?
– Я… Мы хотим быть уверены, что вы не станете настраивать мальчишек против Маши.
– Больше, чем она сама против себя настроила? Не стану, будьте спокойны.
С сомнением дернув сломанной посередине бровью, Матвей пробормотал:
– Будешь тут спокоен…
– А как же ваше «легко»? Я думал вам все – легко!
– Не все, как видите, – он вдруг улыбнулся. – Но я уж постараюсь, чтобы нам всем стало легче. Разве такое не возможно?
