Юлия Латынина
Иисус. Историческое расследование
Борьба бога Грозы с чудовищем
Одна из важнейших особенностей Торы – это полное отсутствие у Яхве космических противников. Это обстоятельство кардинально отличает космологию и теогонию Библии от космологии и теогонии всего остального Древнего Ближнего Востока.
Во всех остальных шумерских и семитских космогониях бог сотворяет мир, уничтожая водяное чудовище, олицетворение хаоса. Мардук в Вавилоне уничтожает Тиамат, а ближайший родственник Яхве угаритский Баал побеждает водяное чудовище Ямма, Бога моря (ямм), Господа реки (нахар).
Но Яхве не уничтожает своих соперников. У него их просто нет. Книга Бытия начинается текстом о том, что без всякого конфликта со хтоническими чудовищами Бог, носящийся над бездной (техом) и водой (ямм), создает мир одним словом.
Это-то и делает иудаизм – монотеизмом.
Собственно, всё это было бы прекрасно, если бы в других местах Торы Яхве, так же как Мардук или Баал, не представал истребителем чудовищ[54].
Пророк Исайя призывает: «Восстань, восстань, облекись крепостью, мышца Господня! Восстань, как в дни древние, в роды давние! Не ты ли сразила Раава, поразила Таннин? Не ты ли иссушила море (ямм), поразила воды великой бездны (техом)?» (Исаи. 51:9-10).
Здесь уже никак не скажешь, что Раав и Таннин (дракон) – это просто стихии.
Точно так же 74-й Псалом гласит:
«Ты расторг силою Твоею Ямма, Ты сокрушил головы Таннин воды; Ты сокрушил голову Левиафана, отдал его в пищу людям пустыни» (Пс. 74:13–14)[55].
Означает ли в этом Псалме «ямм» – просто море, или для его древнего автора Ямм, как и Таннин и Левиафан, был не просто морем, но и морским чудовищем?
«Разве я Ямм или Таннин, что Ты поставил надо мною стражу?» (Иов. 7:12) – причитает Иов.
«В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, Левиафана, змея ускользающего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьет Дракона Морского», – обещает Исайя (Исаи. 27:1).
Все эти тексты идентифицируют Яхве с богом Бури, который приходит на облаках и поражает водяное чудовище. Другие тексты идентифицируют с этими чудовищами врагов Израиля, а борьбу с этими врагами, соответственно, возводят в ранг сотворения мира. К примеру, у Исайи Египет называется «Раав» (Исаи. 30:7), а у Иезекииля – «Танним» (Иез. 29:3).
«Говори и скажи: так говорит Господь Бог: вот Я – на тебя, фараон, царь Египетский, Танним, который, лежа среди рек своих, говорит: „моя река, и я создал ее для себя“» (Иез. 29:3).
Таннин/Танним, который переводится в синодальном переводе то как «крокодил», то как «дракон» – это близкий языковой родственник той самой Тиамат, которую разрубил Мардук, и той самой техом, бездны, которая упоминается в начале Книги Бытия.
Вода, ямм, над которой кружит Дух Божий – это то самое водяное чудовище Ямм/Нахар, которого убивает угаритский Баал и победу над которым Бог обещает царю из рода Давидова: «И положу я на Ямм руку его, и на Нахар – десницу его» (Пс. 89:25)[56].
А семиглавый змей Левиатан/Лотан не просто упоминается в угаритских текстах в качестве одного из противников Баала. Он даже описывается в них той же самой ритуальной формулой, как у Исайи, включая угаритское словечко «изгибающийся» (каллатон), которого нет ни в одном другом тексте Ветхого Завета[57].
Надо полагать, что история борьбы Господа и его воплощения, Царя, с хтоническими чудовищами – Танним/Ямм/Нахар – была хорошо известна многим авторам Библии, коли они позволяли себе такие сравнения.
Для нас же особенно важно, что в семитских мифологиях функция борьбы с Чудовищем неизменно была закреплена за Молодым Богом. Баал, победитель Ямма, был сын Эля. Тешуб, победитель Улликумми, был сын Ану. Сам Эль, Отец Дней, никогда не побеждал Чудовище и никогда не сражался со Смертью.
Это делал его Молодой Сын.
Лицезрение Бога
Вторая важная для нас теологическая идея – это идея лицезрения бога.
Позднейший монотеизм строго-настрого запрещал видеть бога лицом к лицу. Жреческий Кодекс даже рассказывает нам по этому поводу большую историю про Моисея.
Когда Моисей поднялся на гору Синай и получил там от Господа каменные скрижали, он, рассказывает Жреческий Кодекс, пожелал увидеть лицо Господа. Однако тот сказал, что это невозможно.
«Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых» (Исх. 33:20), – сказал Моисею Яхве.
Однако Моисей так настаивал на своем желании повидать бога, что обе стороны решились на эксперимент. Бог поставил Моисея в расселине скалы и прикрыл его рукой. После этого перед Моисеем прошла Слава Господа. Моисей видел эту Славу только сзади. Однако и этого хватило, чтобы лицо Моисея начало сиять (Исх. 34:29).
Это положение Жреческого Кодекса станет краеугольным положением ортодоксального иудаизма. Бог трансцендентен и непостижим. Человеку невозможно увидеть лицо Господа и остаться в живых.
Однако Элохист – наш более ранний источник – совершенно не осведомлен об этом запрете. Он утверждает, что Моисей взошел на гору и увидел Господа. Более того, он утверждает, что вместе с Моисеем на гору взошли семьдесят старейшин Израиля! Они тоже видели бога, и более того – они пообедали с ним! «Они видели Бога, и ели и пили» (Исх. 24:9-11).
Эта северная практика лицезрения бога, и тем более участия на пиру в совете богов, вероятно, имела прямое отношение к еще одному важнейшему для Элохиста понятию: святости. Те, кто видел бога, становились святыми, кедошим, и, наоборот, только кедошим могли видеть бога. «Освящайтесь и будьте святы, ибо и я свят» (Лев. 11:44). В Элохисте святым называется весь еврейский народ: «Вы будете у меня царством священников и народом святым» (Исх. 19:6).
Почему Жрецу было так важно заявить, что Моисей не видел бога?
Ответ на этот вопрос дает нам египетская традиция, развивавшаяся вдали от всеподавляющей теологии Второго Храма.
В рамках этой традиции современник Иисуса Христа Филон Александрийский называл Моисея богом. Более того, Филон утверждал, что Моисей стал богом в тот момент, когда увидел Бога, и потому, что увидел Бога. Он стал богом потому, что совершил акт гнозиса – т.е. познал Бога.
«Он был назван Богом и Царем всего народа. И он, как говорят, вошел во тьму, где был Бог, то есть в бесформенное и невидимое и безвещное прасуществование существующих вещей, познав вещи, невидимые смертному существу»[58].
Такое представление о Моисее вовсе не было личным мнением самого Филона. Оно было широко распространено среди египетских евреев. Оно даже нашло свое отражение в написанной на потребу публике светской пьесе Езекииля Драматурга – единственного дошедшего до нас иудейского драматурга, писавшего на греческом языке пьесы по образцу Софокла и Еврипида.
В пьесе Езекииля «Исход» момент Преображения Моисея в бога является кульминацией всей пьесы: Моисей поднимается на гору Синай, и Бог уступает ему свой престол:
«И на вершине я горы узрел
Великий трон, достигший небосвода,
И мужа с благороднейшим лицом
Увенчанного царскою короной; и десницей
Он поманил меня; я встал перед престолом.
Он мне вручил свой скипетр и венец,
И попросил меня занять престол,
С которого поднялся. Я воззрел
На мира круг широкий, и под ним
на землю, и на небосвод над нею.
Затем у ног моих тьмы звезд
Паденье начали, и я их сосчитал…»[59]
Позднейшее христианство утверждало, что в иудаизме бог не мог воплощаться в человеке.
Тот факт, что бог мог быть человеком, утверждали христиане, есть уникальное ноу-хау христианства, которого ограниченные евреи не смогли понять. Это – грань в познании Бога, которую они не смогли перейти. И вот выясняется, что для египетских евреев человек мог-таки стать богом! Причем эта традиция у египетских евреев была связана вовсе не с их эллинизмом. Наоборот, это была часть их традиционных представлений, восходивших к древнейшей части Торы, Элохисту, в которой люди «видели бога, и ели и пили».
В ходе монотеистической реформы потомки Аарона наложили категорическое вето на традицию, согласно которой обычный человек мог видеть Бога и в процессе этого становиться богом. Они даже переименовали человека, который назывался прозорливцем, то есть умел видеть бога, в пророка, который только слышал его. «Ибо тот, кого называют ныне пророком, раньше назывался прозорливцем» (1 Цар. 9:9).
Тем удивительней, что в Библии, помимо Моисея, сохранился еще один персонаж, который прямо именовался Сыном Яхве или его воплощением, самим Господом на нашей грешной земле. Этот Господь был не кто иной, как царь из рода Давидова.
Именно так он называется во Второй книге Царств, где Яхве обещает царю Давиду: «Я утвержу престол царства его на веки. Я буду Ему Отцом, и он будет Мне Сыном» (2 Цар. 7:13–14).
В Псалтири о таком царе говорится: «Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя, Проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе. Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника» (Пс. 2:7–9).
Фраза «Я ныне родил тебя», вероятно, относится к церемонии миропомазания, которая совершалась во время коронации. Именно в этот момент, скорее всего, звучал этот гимн, и, таким образом, сыновние взаимоотношения царя Израиля и Яхве возникали в момент помазания царя на царство.
Это помазание превращало царя в Помазанника или, по-древнееврейски, в Машияха, Мессию, в голос Яхве, его слово, сосуд, через который говорит сам Бог: «Дух Господень говорит во мне, и слово Его на языке у меня» (2 Цар. 23:2).
Этот смертный царь стоял так высоко, что иногда сам именовался богом и Господом, земным отражением и образом Всевышнего: Этот царь садился в Храме на Господний Престол (1 Пар. 29:23), и люди поклонялись при этом Господу Царю[60].
«Сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих» (Пс. 110:1)[61]. «Престол твой, Боже (элохим), вовек… Помазал тебя, Боже, Бог Твой елеем радости» (Пс. 45:7–8)[62].
Словом, мы видим в этих описаниях хорошо узнаваемую фигуру священного царя, – земной ипостаси бога, царя, чье правление породит мир, любовь и изобилие на земле, царя, который поражает своих врагов, как бог поражает хтонических чудовищ. Этот царь взошел к Яхве во время коронации, сев на престол во Храме, и, наоборот, Яхве снизошел в этого царя во время коронации, этот царь есть ипостась Яхве, его образ и сам Яхве.
«Ибо Младенец родился нам – Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира, Умножению владычества Его и мира нет предела на престоле Давида и в царстве его» (Исаи. 9:6–7).
Глава 3
Монотеистическая реформа VIII–VII вв. до н.э
Израиль и Иудея
Как мы уже говорили, нашим главным источником по истории евреев до разрушения Первого Храма является Девтерономист/Иеремия, то есть предводитель могущественной теократической партии, ставленником которой (если не марионеткой) был царь Иосия из дома Давидова.
Немудрено, что он описывает историю евреев так, как она была выгодна для пропаганды Иудеи. Из двух еврейских царств – Иудеи на юге и Израиля на севере – именно Иудея изображается им как главное.
В Иудее был расположен Иерусалимский храм, который, согласно Девтерономисту, был единственным легитимным местом поклонения Яхве. Ее цари вели свой род от Давида, который, по утверждению Девтерономиста, правил обоими царствами, и именно цари Иудеи периодически удостаиваются от Девтерономиста похвалы за то, что они «делали правильное в глазах Господа».
Наоборот, все израильские цари для Девтерономиста – длинная череда узурпаторов, идолопоклонников и изменников. Они откололись от дома Давидова, поставили Золотых Тельцов в Вефиле и Дане, поклонялись Баалу и вообще делали неправильное в глазах Господа.
Особенно достается от Девтерономиста нечестивому царю Израиля Ахаву. Этот Ахав женился на финикийской принцессе Иезавели, которая кормила от стола своего «четыреста пятьдесят пророков Баала и четыреста пророков Ашеры», пытался ввести в Израиле культ Баала и отобрал у несчастного Навуфея его виноградник. За всё это пророк Илия, устами которого говорил Господь, предсказал, что дом Ахава будет истреблен совершенно и что псы будут лизать кровь Иезавели на том самом месте, где была пролита кровь Навуфея (3 Цар. 21:19).
Именно царствование Давида и Соломона описывается Девтерономистом как золотой век соединенных Израиля и Иудеи.
Поэтому, когда в середине 1920-х годов археологи из Чикагского университета раскопали в Мегиддо гигантский дворец, сложенный из тесаного камня, они сразу решили, что нашли дворец царя Соломона, тем более что Девтерономист прямо приписывает строительство Мегиддо, а также Хацора и Гезера именно Соломону (3 Цар. 9:15).
Однако, как доказал один из величайших археологов XX в. Исраэль Финкельштейн, дворец в Мегиддо был построен во время нечестивого Ахава. Тогда же были построены Хацор и Самария, столица Ахава[63].
Это были поистине необыкновенные инженерные сооружения. Все они были сооружены на гигантских искусственных платформах. Господствующие над местностью высоты и в Самарии, и в Мегиддо, и в Хацоре укреплялись стеной из полых каменных казематов, а получившееся пространство затем заваливалось камнями и землей, создавая огромную строительную площадку. Такое строительство должно было сопровождаться повальной национализацией окружающих лачуг, и мы легко понимаем, откуда взялась история про несчастного Навуфея и его виноградник.
Другой особенностью дворцов были фантастические водяные туннели: в Хацоре вертикальный тридцатиметровый тоннель, пробитый прямо в толще скалы, вел к наклонной двадцатипятиметровой шахте, в конце которой находился источник. Такая система водоснабжения позволяла городу выдерживать любую осаду.
Археология полностью опровергает всё, о чем сообщает нам Девтерономист. Творцами первого развитого еврейского государства с развитой бюрократией, письменностью и дворцами был не дом Давида, правивший в южной Иудее, а дом Омри (Амврия), правивший в северном Израиле, утверждает Финкельштейн[64].
Более того, это политическое развитие было естественным следствием географии. Иудейское царство располагалось в засушливых неплодородных горах, в труднодоступных местностях, где сельское хозяйство зависело от непредсказуемых зимних дождей.
Напротив, северный Израиль после разрушительного похода фараона Шешонка стал гегемоном над бывшими ханаанскими городами и плодороднейшими долинами; это было мультикультурное, процветающее, искушенное государство, имевшее к VIII в. до н.э. население около 350 тыс. человек – на тот момент это самая большая плотность населения на Ближнем Востоке.
Такое процветание было связано в первую очередь с тем, что цари из дома Омри переняли власть над существующим ханаанским населением, находящимся на значительно более высоком уровне культуры, и не стали уничтожать его. Женитьба Ахава на дочери могущественного царя Тира и была признанием нового высокого международного статуса царства Израиля. Всё то, что Девтерономист считает преступлениями Ахава, на самом деле было его колоссальным достижением.
Население южной Иудеи в то время было на порядок меньше, и мы не видим никаких археологических следов строительных достижений Давида и Соломона. В то время, как цари из рода Омри строили свои фантастические дворцы, Иерусалим был не больше чем типичной горной деревней[65].
Давид и Соломон, несомненно, существовали, но даже если они и притязали когда-то на власть над всеми евреями, то власть эта была достаточно рудиментарной. В противном случае Давид вряд ли избрал бы своей столицей горный Иерусалим, который годился скорее на роль разбойничьей крепости, нежели на роль могучей столицы могучего царства.
На момент завоевания его Давидом Иерусалим был никому не известным городком, чья подпорченная иевусеями репутация резко контрастировала с действительно древнейшими религиозными и культурными центрами евреев – Сихемом, Вефилем и Силомом.
Реформы Езекии
Итак, по состоянию на VIII в. до н.э. северный Израиль был куда могущественней и богаче южной Иудеи.
Оба царства, разумеется, поклонялись Яхве; всякие попытки отступничества от Яхве жестоко карались, и когда царь Ахав вознамерился интродуцировать в Израиль культ Баала (по-видимому, Баал Хадада), ответом ему было яхвистское восстание во главе с пророком Илией.
Но это поклонение Яхве строилось принципиально на других основаниях. Оно включало в себя поклонение Яхве и его ашере; оно не знало запрета на изображения, зато знало небесное войско и совет богов, оно предусматривало рощи, идолы, столбы и высоты. Оно включало в себя культ царя как сына и воплощения Яхве и культ могущественных волшебников, которые, подобно пророку Илии, умели насылать засуху и огонь и даже возноситься живьем на небо. Не исключено, что эти волшебники умели видеть Яхве лицом к лицу и в результате этого сами становились сверхъестественными существами.
При этом оба царства резко различались экономически.
Когда богатые и процветающие цари Израиля из дома Омрия строили свои фантастические города – с насыпными террасами, шестикамерными вратами, искусной системой водоводов, пронзающих толщи скал, – Иерусалим оставался заштатным городишком, бедной столицей глубоко отсталой Иудеи.
Это процветание и погубило Израиль. В VIII в. до н.э. могущественнейшей державой Ближнего Востока была Ассирия. Как и все остальные ближневосточные державы со времен Саргона, Ассирия практиковала то, что можно называть политикой контролируемого геноцида. Любое царство, оказавшееся в зоне ее геополитического влияния, либо становилось данником, либо подвергалось тотальному разграблению: города уничтожались, а население – ремесленники, ткачи, каменотесы – все, кто мог пригодиться в качестве государственных рабов, вывозились в метрополию (кроме, разумеется, тех, кто помрет по дороге).
В 722 г. до н.э. подобная участь постигла и Израиль; отсталая Иудея, которой тогда правил царь Езекия, избегла уничтожения в первую очередь благодаря своей инвестиционной непривлекательности. Война против Иудеи попросту не окупалась.
После разорения Израиля население Иудеи в течение короткого времени возросло в разы. Население Иерусалима, до этого колебавшееся в пределе двадцати-тридцати тысяч, вдруг выросло до 120 тыс. человек. В нем вдруг появились искусные ремесленники и горные мастера, способные выбить в толще камня такие же водоводы, как были выбиты в северных Самарии и Мегиддо. Крошечный городишко Лахис превратился в крупный административный центр, окруженной мощной стеной. Количество поселений любого типа в Иудее выросло на порядок и перевалило за три сотни[66].
Откуда взялось всё это население?
Исраэль Финкельштейн справедливо предполагает, что это были беженцы из Израиля, и вместе с собой они принесли невиданный взлет ВВП, популяционное давление и страшную ненависть отчаявшихся людей, которые видели, как на их глазах чужаки жгут их города и разбивают головы младенцев о камни.
Царь Езекия должен был выбирать: покориться ассирийцам или бросить им вызов, и этот вызов означал капитальную реорганизацию его патриархального и крошечного государства. Он означал невиданную централизацию сил и невиданное напряжение ресурсов.
Никогда еще царь Иудеи не тратил столько ресурсов на войну; никогда он еще не делал это так централизованно. Именно в этот момент по всему царству появляются гигантские кладовые: кувшины, стоящие в них, запечатаны личной печатью Езекии: скарабеем и краткой надпись lmlk, т.е. «принадлежит царю»[67]. Иерусалим был обведен новой стеной; в скале был пробит водовод, позволяющий расположенному за городом источнику Гихон изливаться в подземный Силоамский пруд. Работы велись с таким искусством, что две бригады мастеров, прорубавшие тоннель в известняке, вышли почти навстречу друг другу, а разница уровней между источником и прудом составила всего тридцать сантиметров.
Параллельно с военной централизацией происходила централизация религиозная. Иерусалимский Храм был объявлен единственным местом, где можно приносить жертвы Яхве. Царь послал к Ефрему и Манассии (то есть в павший Израиль) гонцов с приглашением отпраздновать Пасху в Иерусалиме, и многие отчаявшиеся, оголодавшие мужчины, оставшиеся без земли и семьи, с удовольствием приняли его предложения.
Для этих людей был устроен роскошный пир. Для них зарезали две тысячи тельцов и двадцать тысяч мелкого скота. По окончании этого пира его участники пошли «в города иудейские и разбили статуи, срубили посвященные дерева и разрушили высоты и жертвенники во всей Иудее и в земле Вениаминовой, Ефремовой и Манассииной» (2 Пар. 31:1).
Иначе говоря, Езекия собрал со всех концов земли отчаявшихся и обозленных беженцев, накормил их до отвала и сформировал из них ударный отряд хунвейбинов, которые разнесли для него нецентрализованные алтари.
Это и была первая отпразднованная в Иерусалиме Пасха, объявленная, разумеется, восстановлением древнего обычая (2 Пар. 30:26).
Централизация государства через централизацию религиозного культа была первой важнейшей частью реформы Езекии.
Второй важнейшей частью этой реформы стало создание священнической бюрократии. Доселе жертвы Яхве приносили где угодно и кто угодно. В Дане жертвы приносили потомки Моисея. В Вефиле, вероятно, жрецы не были даже левиты[68]. В Библии жертвы Господу приносят, в частности, Авраам, Моисей, Самуил, Саул, сын Давида Авессалом и пророк Илия Фесвитянин, о которых мы точно можем быть уверены, что они не являлись потомками Аарона.
Однако в Иерусалимском храме жертвы Господу приносили именно потомки Аарона. Теперь, после того как Езекия предписал приносить жертвы только в храме, они автоматически получили на них монополию, в связи с чем их материальное положение сильно улучшилось. «С того времени, как начали носить приношения в дом Господень, мы ели досыта» (2 Пар. 31:10), – заявил Езекии священник Азария.
Одним изящным бюрократическим маневром царь Езекия создал влиятельную группу интересов, доход которой и, главное, статус зависели именно от централизации культа Яхве.
Эта группа интересов испытывала немалую конкуренцию со стороны других бежавших в Иудею жрецов Яхве, и эта конкуренция была запрещена Езекией официально.
Он разделил потомков колена Левиева, к которому относились и Моисей, и его брат Аарон, на коэнов (священников) и простых левитов. Он закрепил монополию на приношение жертв Яхве за одними только коэнами – потомками Аарона. Все остальные потомки колена Левиева превратились из жрецов в храмовую обслугу. Они имели право рубить дрова, мыть полы и петь в хоре. Езекия составил списки коэнов и левитов «со всеми малолетними их, с женами их и с сыновьями их и с дочерями их» (2 Пар. 31:18).
Потомки Аарона, которые еще недавно были вынуждены конкурировать на рынке ритуальных услуг с великим множеством местечек, богов и богинь, вдруг оказались обладателями монополии. Потомки Моисея, лишившиеся святилища в Дане после ассирийского завоевания, должны были или жить впроголодь, или идти по спискам в левиты и получать пособие от царя в обмен на поддержку его курса.
Что еще сделал царь Езекия, первостроитель тоталитарного монотеизма?
Он сделал еще одну очень важную вещь.
Он заказал (или благословил) написание P – Жреческого Кодекса.
