Юлия Андреева
Метресса фаворита (сборник)
© Андреева Ю. И., 2018
© ООО «Издательство «Вече», 2018
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018
Знак информационной продукции 12+
Об авторе
Андреева Юлия Игоревна родилась в Ленинграде в 1969 году. Печататься начала с 1993 года.
В настоящее время член Союза писателей Санкт-Петербурга, автор 47 книг, из которых большую часть составляют исторические романы, биографическая литература, а также книги нон-фикшн.
Кроме того, к настоящему времени Ю. И. Андреева издала более сорока сборников стихов и прозы, выступая как автор и как составитель. Регулярно публикуется в средствах массовой информации, есть заграничные публикации (Австралия, США, Эстония, Украина, Германия).
Жизнь Юлии Андреевой тесно связана с ее произведениями. С семнадцати лет она служила в театре. Будучи прекрасным импровизатором, создавала моноспектакли и литературно-музыкальные композиции, с которыми выступала на различных площадках страны и зарубежья. Неудивительно, что из-под ее пера вышла книга «Айседора Дункан. Жрица любви и танца». Танцевала с творческим коллективом в Японии, две поездки на три и шесть месяцев – и появилась книга «Изнанка веера, или Приключения авантюристки в Японии» – документальный роман. А также остросюжетный роман «Трансмиссия», действие которого тоже происходит в Стране восходящего солнца, повесть «Прикосновение» и тетралогия «Геймер».
Любимый исторический период Юлии Андреевой – XII век, Лангедок (юг Франции – Тулузское графство). Об этом периоде автором написаны книги «Рыцарь Грааля», «Последний рыцарь Тулузы», «Тюремная песнь королевы».
Роман «Фридрих Барбаросса» – тоже XII век, только теперь уже место действия – Германия и Италия. А роман «Святы и прокляты» повествует о внуке Фридриха I Барбароссы, Фридрихе II, и детском крестовом походе.
Посещение Египта, а именно монастыря Святой Екатерины, там, где с незапамятных времен находится неопалимая купина и возвышаются горы Синай (библейская Хорив), и поездка в Израиль, с его Мертвым морем, змеиной тропой к крепости Масада, навели на мысль писать об этих библейских местах и об Ироде Великом. На ее счастье, как раз в то время в Израиле начались интенсивные раскопки, поэтому очень многие детали в описании дворцов Ирода писательница брала непосредственно из отчетов археологов.
В настоящий момент Юлия работает над биографией Людвига ван Бетховена.
Избранная библиография Ю. И. Андреевой:
«Рыцарь Грааля» (2006)
«Последний рыцарь Тулузы» (2006)
«Двойник Жанны д, Арк» (2006)
«Король Лебедь» (2006)
«Ирод Великий» (2011)
«Свита мертвой королевы» (2013)
«Тюремная песнь королевы» (2013)
«Карл Брюллов» (2013)
«Палач сын палача» (2014)
«Святы и прокляты» (2014)
Аракчеев однажды сказал Ермолову: много ляжет на меня незаслуженных проклятий.
Из воспоминаний Д. Давыдова
Молюсь об Аракчееве. Он явился раб Божий со Святою Церковь и веру, яко Георгий Победоносец.
Из письма архимандрита Фотия
Метресса фаворита
Глава 1. Принимая дела
Кто не был в Грузине, на Волховских брегах,
Едва ли тот видал хозяйство в совершенстве,
Хозяйство русское, на деле, не в словах.
Крестьянам нужды нет мечтать там о равенстве;
Имев добро в руках, не ищут уж добра.
В поместье Грузинском приволье – дар природы,
Искусством обновясь, оно во всем щедро;
Обильны пажити, поля, обширны воды.
Воздвигнув на холме великолепный храм
Во славу Божию, в свидетельства векам,
Как благодарным быть – и к тени, нам любезной,
Как подвиг в гробе чтить, отечеству полезный[1].
В приютах садовых зрят памятники в честь
Надежну дружеству, любви сыновней нежной,
Для любомудрия там пищи много есть
И все приятности для жизни безмятежной.
Устройство Грузина поместьям образец.
Должно б то ж всюду быть, помещик где отец.
А. Ф. Малиновский[2]. Стихи, при удалении от Грузина. 17 сентября 1818 г.
В том, что лучший в Новгородской губернии следователь Александр Иванович Псковитинов[3] не удовлетворится обычной в таких делах отповедью дворецкого де «дома нет», «болен», «не приказано принимать-с», было понятно с самого начала. Тем не менее хозяин дома буквально до последнего не мог решиться выйти к незваному гостю. Впрочем, с каких это пор следует звать человека, принимающего дела? Это он, Корытников Петр Петрович, был обязан передать заступившему на его место другу детства и крестному отцу своей дочери все текущие дела, снабдив его при этом ценными наставлениями и полезными советами. То, что Александр Иванович, не застав его на службе, был вынужден ехать в имение, дабы потолковать по срочной служебной надобности, было исключительно доброй волей самого Псковитинова. А такими вещами не принято пренебрегать. Тем не менее Петр Петрович никак не мог заставить себя на что-нибудь решиться. Наконец, когда дверной колокольчик «задохнулся собственным криком», и двери отворил старый дворецкий Гаврила, навстречу гостю легкой птичкой выпорхнула дочь Корытникова, Машенька, оттолкнув пытавшегося не пустить Александра Ивановича дворецкого, она весело приветствовала крестного, звонко чмокнув его в щеку.
– Проходите, отец в кабинете.
– Но Гаврила сказал, будто бы нет дома? – снимая картуз и передавая его дворецкому, обидчиво заметил Псковитинов.
– Гаврила что-то напутал, правда, папенька?
На лестнице появился сам глава семьи – Петр Петрович Корытников, невысокий, худощавый господин с темными, коротко подстриженными волосами. Несмотря на летнее время, на Петре Петровиче была дорогая байковая куртка и шелковый галстук. На носу посверкивали аккуратные кругленькие очки.
– Ну вот, жив-здоров. А мне бог весть что наплели. Я уже, право, не знал, то ли доктора к тебе везти, то ли батюшку.
Корытников многозначительно приложил палец к губам, приглашая гостя пройти за ним в кабинет. Остановленный на полуслове, заинтригованный Александр Иванович проследовал за приятелем, успев, однако, приметить, с каким немым укором провожает барина его верный Гаврила. Забавно, выходило, что Корытников действительно приказал не принимать старого друга? За что такая немилость?
– Я две недели отсутствовал по делу беглых помещика Владимирова, воротился, а тебя как ветром сдуло, – устраиваясь в любимом кресле, продолжил Псковитинов, когда Петр Петрович затворил дверь и можно было продолжать без страха быть подслушанными. – Что, скажи на милость, приключилось? Тебя, прости за фамильярность, погнали, или действительно по состоянию здоровья? Впрочем, вид у тебя цветущий. Рассказывай, поссорился с кем-то?
– Ушел сам и обратно пока не собираюсь. – Петр Петрович занял место за дубовым рабочим столом, сложив пальцы домиком. Знак, принятый между собой в Уголовной палате, означал «повременить с новой информацией». Впрочем, подслушивать в кабинете Корытникова было невозможно, так что, скорее всего, Петр Петрович просто собирался с мыслями.
Александр Иванович отвернулся от приятеля, делая вид, будто бы разглядывает знакомое ему с детства убранство кабинета, перешедшее к Петру Петровичу от его отца, тоже следователя: шкафы с книгами, каждый из которых был увенчан бронзовым бюстом знаменитого философа. Над небольшим изящным камином красовалось широкое зеркало, которое, однако, не отражало ни стола, ни сидящих за ним посетителей Корытникова. Неудобно, когда гость только и знает, что пялится на свое распрекрасное изображение. Полы во всех комнатах были обиты красноватым сукном и устланы коврами, протертыми по середине и около кресел, но неизменно чистыми.
– Отобедаешь? – Корытников подошел к окну и для чего-то поправил идеально висящую штору.
– Как прикажешь, впрочем, врать не стану, с утра не ел. Ночь в дороге, домой даже не заходил, чаю не выпил. Слугу своего Селифана отпустил, а сам в Уголовную палату, а там такие дела… В общем, рванул в архив, толку – нуль без палочки. Сел в свою же коляску и прямиком к тебе, не отдыхали. Ермошка-подлец уж как уговаривал хоть в трактир к жиду заехать, как жалостливо о лошадях не кормленных, не поенных, уставших соловьем разливался, я аж расчувствовался. Но все равно с дороги свернуть не позволил, на чашку чая не соблазнился, на крендель с глазурью не позарился.
– Отобедаем в скором времени. – Корытников поглядел на часы. – Однако не пойму, к чему такая спешка? Ну, уволился я со службы, на покой удалился. Обычное дело. Ты ведь не только за этим приехал?
– Не только. У меня, дорогой ты мой, на руках личный приказ нашего генерал-губернатора Дмитрия Сергеевича Жеребцова[4], язви его душу, срочно отправляться в Грузино, расследовать убийство госпожи Настасьи Федоровны Шумской[5] – домоправительницы самого Алексея Андреевича Аракчеева[6]! Слыхал про такое?! Страшное дело. Наши говорят, искромсали всю начисто, ну просто в рагу. Приврали, – понятное дело. Приеду – сам разберусь. При этом Жеребцов уже два дня как в Грузино, собственной персоной, графу слезы вытирает, не иначе. Мы-то с тобой знаем, какой от него в следственном деле прок, от блазня[7] этого.
– Убита Минкина? – Петр Петрович казался взволнованным.
– Ну да… Минкина, Шумская. Ну, ты ее не можешь не знать. Так вот, наши уже хотели меня не пивши, не евши затолкать в мой же экипаж и препроводить в Грузино, да я и сам поначалу решил, что так оно и вернее получится. А то как бы не зарыли нехристи, поди, Жеребцов ведь труп не осмотрит, а потом меня как громом поразило – ты ведь занимался делом об утоплении их управляющего и по совместительству полицмейстера, как его, Синицына[8]! Я к тебе – говорят, уволился согласно собственного же рапорта. Я в архив, а там точно впервые о таком деле слышат. Я к нашим – руками разводят, никому, говорят, Петр Петрович дел не передавал… Синицын известный человек, войну прошел, наши его хорошо помнят. Так я подумал, может быть, ниточка какая-нибудь протянется от убийства управляющего к убийству домоправительницы? Что скажешь? И еще, с полгода назад поминали эту Минкину-Шумскую в связи с похищением младенцев, что ли? И старое дело поднимали, ну, помнишь, его еще твой батюшка вел? Кстати, как он? Здоров ли? Как ноги? Говорили, будто бы так распухают, что он ни одну обувь надеть не может. Прошлой весной, когда у него обострение случилось, я где-то вычитал, что лишнюю жидкость следует выпустить, а он только отмахивается, мол, дома, в Ям-Чудове, у него доктор-волшебник, Корф, что ли? Из немцев. Припарками да пиявками это дело убирает. Помнишь, студентами были, вот на этом самом месте, он нам с тобой рассказывал, будто бы состоящая в любовницах у Аракчеева, Минкина, у кого-то из крестьянок дитя выкупила и господину графу младенца в качестве его же новорожденного сына предъявила. А тетка твоя, случайно разговор подслушав, потом еще бранилась, зачем он такие неприличные подробности юношам рассказывает. А Петр Агафонович еще и возразил, что де мы оба уже давно не дети, и Минкина эта – наша с тобой ровесница. Потом еще говорили, будто бы Настасья занимается черной магией, а я тогда у вас по случаю рыбной ловли ночевал, и мне всю ночь кошмары снились.
Дверь отворилась, и кротко улыбнувшись, Машенька прошла к столу, поставив перед гостем графин с домашним лимонадом и два стакана.
– Насчет колдовства это я знаю, Матрена Бельская рассказывала на губернаторском балу, будто бы госпожа Шумская – такая демоница, что все про все в доверенном ей хозяйстве знает. Комнатная девушка еще только раздумывает, пойти ли на свидание, а она уже ей грозит и все, что произойдет с ней после этих встреч, рассказывает. Лакей только наметит взять вещь без спроса, а она уже за его спиной выжидает.
Анастасия Федоровна все про всех знает и сглазить может, и порчу наслать, оттого что цыганская в ней кровь. А цыгане – все как один колдуны.
– Я тоже могу предсказать, что, если ты вот так будешь неспросясь заходить в мой кабинет, да еще и перебивать деловой разговор, я тебя…
– Все-все, ухожу. – Машенька ловко обняла отца, целуя его в щеку и заговорчески подмигивая Псковитинову.
– Отчего же ты не даешь мне потолковать с крестницей? Тем более у нее такие важные для дела сведения? – Александр Иванович поцеловал ручку Машеньке, и та залилась ярким румянцем.
– Позже потолкуешь. А теперь, душенька, оставь нас ненадолго. Распорядись насчет обеда, Александр Иванович с дороги голоден, и кони его тоже не кормлены, не поены.
Маша сделала книксен и поспешно удалилась, успев, однако, лукаво взглянуть на любимого крестного.
– Как ты понимаешь, я не верю во весь этот вздор с черной магией, но кой-какого материала подобрал, так что поделюсь, изволь, с нашим радушием. А о личности самой Шумской, как ни странно, лучше всего расскажут тебе твои же дворовые люди. Или что далеко ходить, моих расспроси, вот Гаврила мне на многое глаза открыл. Так что…
Псковитинов закашлялся, и Петр Петрович поспешно налил ему из графина.
– Значится так, по делу Синицына я сдал все документы губернатору, по его личному приказу, жаль, не письменному. Но почти все помню, и что интересует, перескажу, впрочем, и пересказывать особо нечего, я и сам, признаться, собирался дело закрывать, ибо не вижу в нем состава преступления. По делу же о похищении младенцев расследование было в самом разгаре и, как ты совершенно правильно заметил, тянуло за собой еще одно давнее дело, которое, однако, на первый взгляд выеденного яйца не стоит, так что сам рассуди, с какого начать? Его тоже отобрал у меня Жеребцов, ибо выслуживается перед сам знаешь кем, точно щен, на задних лапках прыгает. Обидно. После того как он от меня дела отобрал, я, признаться, наперво хотел жаловаться, да только, чтобы не перепрыгивать через инстанции, все одно пришлось бы Аракчееву слезницу подавать… Так никуда и не написал, а просто подал в отставку. Теперь буду сидеть в имении, заведу собак, починю ружьишко, стану на охоту ездить.
– Так значит, Синицын действительно наложил на себя руки? Точно никто не помогал? – сразу сник Псковитинов. Первая версия безнадежно разваливалась.
– Однозначно, я на месте преступления был лично, снег там нетронутый, а по снегу следы раба Божьего Синицына в одну сторону. Один он там был, сам местечко выбрал, от глаз подальше, прорубь прорубил, да и… Течение сильное, быстро под лед уволокло. Тело нашли у мельницы, судебный врач сделал вскрытие. В общем, чем хочешь клянусь, сам он это дело проделал, в полном, можно сказать, одиночестве. Другое дело, кто его до подобного шага довел?
– Так-так! – Александр Иванович затаил дыхание.
– Так Минкина же и довела. Он ведь – Синицын, хоть и крепостной, но человек в обществе считался непоследний. Воевал, у хозяина солидную должность занимал, от него ведь много всего зависело. Кто заказы мастерам отправляет? Синицын. Кто решает, кого в городской дом отрядить? Кого в услужение барину на место службы? Опять же он. Теперь купцы, у которых он товар закупал, пожалуй, и разорятся без благодетеля. Я уже не говорю, сколько отставных военных, сколько полицейских низших чинов от него верный кусок хлеба имели. Аракчееву ведь то людишек своих нужно в Петербург отправлять, то в Новгород на работы гнать, то с этапом в Сибирь. За рекой, в комендантской роте, что в деревне Бабино, у него специальные люди обученные провинившихся пороть, а на все про все охрана нужна, да и экзекуторов этих, я думаю, тоже Синицын набирал. Вот и посуди, сколько недовольных после его смерти собралось, сколько ртов остались без прокорма… Что же до причины самоубийства, то тут никакой тайны нет. Домоправительница обвинила управляющего в краже графского имущества, а Аракчеев, знамо дело, расследований по такому ничтожному поводу производить не станет. Если Анастасия Федоровна сказала – стало быть, так и есть. Первая после Господа Бога! Истина, понимаешь ли, в последней инстанции. За такую провинность Синицыну грозила полная конфискация имущества и порка батогами. В общем, думаю, его, ветерана двенадцатого года, более всего возмутила как раз не потеря дома со всем приобретенным, а то, что ошельмуют, опозорят, да еще и высекут перед всем миром. Стыдно. А может, на старости лет уже и боли боялся. Вот и утопился раб Божий. А что еще делать оставалось?
– Полагаю, что все эти люди, что после кончины Синицына свою выгоду потеряли, люто должны были Шумскую ненавидеть?
Корытников хмыкнул.
– Ну, вот тебе и подозреваемые полна хата людей. Впрочем, если я правильно понял, Аракчеев конкретно обвиняет дворню.
– А по поводу дворовых людей, может быть, он и прав, в 1790 году было дело, дворня артиллерийского капитана Маслова забила того до смерти, как писали в протоколе, не вынеся систематических притеснений и издевательств. Затем, в июле 1809-го такая же история произошла с фельдмаршалом Каменским[9]. И вот совсем недавно, ты не можешь этого не помнить, четыре года назад крепостной Минаев зарезал своего хозяина – чиновника Тимофеева.
– Ты забыл еще один случай. – Александр Иванович нетерпеливо постукивал пальцами по столу. – В 1806-м кучер графа Яблонского, Кондратьев, из-за своей жены-красавицы, которую барин возвысил до интимности, удавил того вожжами. Ну и что, все знают, что такие преступления имеют место, доберусь до Грузино – дворню проверю в первую очередь.
– А по поводу ведовства, похищения младенцев – мне так видится, что чистая дичь. Но ты все равно едешь в те края, не поленись, доскачи до Ям-Чудово. К батюшке моему загляни. Он это дело много лет вел. У него там все материалы, с которыми он когда-либо работал, в отдельных папках скопированы.
В этот момент в дверь постучали, и вошедший молодой лакей сообщил, что кушанье готово и Мария Петровна уже ждут-с.
– Ты хоть гонца в Грузино отправил, чтобы тело не зарывали до тебя? – поинтересовался уже на лестнице Корытников.
– Первым делом. Не беспокойся, как закончим, сразу и поеду. Лошади отдохнут, а я уже в карете отосплюсь. Жаль, не успел домой заехать, Селифана-то я отдыхать после поездки отправил, не знал, что так спешно ехать придется. Со своим-то слугой в дороге как-то полегче: и причешет, и побреет. Ермошка ведь, окромя своей кучерской должности, ничего не знает. Правда, тут уж ему равных нет.
– Лошадей я тебе своих отдам, негоже животину мучать. Заберешь на обратном пути, мне теперь ездить некуда.
Глава 2. Аракчеев и его присные
Не вор, не лжец и не беспутен —
Простой и верный, как шпицрутен!
О’Санчес
Пройдя через холл, украшенный картинами работы самого Петра Петровича, которые он малевал на досуге, друзья свернули в сторону столовой.
– Слушай, я вот одного понять не могу, отчего Анастасию Федоровну то Шумской, то Минкиной называют? Я и раньше слышал, да как-то значения не предал.
– А тебе какая прибыль знать? – не уразумел сразу Корытников. – Его сиятельство страсть не любит, когда кто-то в биографию его милой лезет. Впрочем, изволь. Шумские – древний дворянский род с трехсотлетней родословной и, согласно документам, означенная Анастасия Федоровна происходит от Михаила Шумского[10], Минкиным же кличут, то есть откликали уже, помер в прошлом годе, аракчеевского конюха Федьку-цыгана. Так вот, долгое время, почитай, до 1803 года, Настьку Минкину никто Шумской не величал, и вообще, не было никакой Шумской в наших местах, и что есть таковая никто, пожалуй, не ведал.
Они подошли к дверям в столовую, и Петр Петрович, зайдя вперед, открыл их перед гостем. За широким столом уже сидела Машенька в розовом с оборочками платье и уложенными в аккуратную прическу волосами.
Девушка вскочила, приветствуя вошедших, и тут же лакеи внесли еду.
– Если вы и дальше о колдовстве будете говорить, то можно я тоже послушаю? А то, как из города сюда переехали, я целый день одна сижу. Скучно.
– А я бы ради экономии времени попросил бы тебя, брат, теперь же позвать Гаврилу, дабы расспросить его об этой Минкиной-Шумской, – сразу пошел в атаку Псковитинов.
Корытников кивнул лакею, и тот вышел исполнять приказ. О том, что в доме приятеля слуги жили по многу лет и считались чем-то вроде членов семьи, Псковитинов, разумеется, знал, а стало быть, его просьба пригласить дворецкого во время обеда никого не могла задеть.
Псковитинов уселся на предложенное ему Машей место, лакей поставил перед ним тарелку наваристых щей.
– Ты уж прости, брат, у нас нынче все по-простому. – Петр Петрович налил гостю сливянки. – Опосля будут парная телятина и разварная рыба, знаю, ты до нее охотник. Упредил бы заранее, что приедешь, попросил бы мужиков сходить на рыбалку, так еще и пожарили бы.
Вошел старый дворецкий, Псковитинов помнил Гаврилу с того времени, как отец в первый раз привел его в дом к своему старому приятелю. Облаченный в парадную по случаю какого-то праздника ливрею, Гаврила показался маленькому Саше не просто старым, а каким-то благородно древним, как рыцарский замок. И вот теперь он смотрел на дворецкого и не видел большой разницы. Все те же согбенные плечи, роскошные бакенбарды, которые он расчесывал по сто раз на дню. Вот только доброе красноватое лицо приобрело с годами несколько заискивающее выражение, в последние годы голова начала трястись, но глаза не утратили ясности.
– Александр Иванович хочет расспросить тебя о госпоже Шумской, Анастасии Федоровне. Знаешь такую?
– Настьку, что ли? Минкину? Как не знать. Ее батюшка Федька Минкин[11] по кузнечному делу у Алексея Андреевича Аракчеева служил. Но только все знали, конокрад он, Федька этот, конокрадом был, конокрадом остался. И Настька – та еще стерва, не при барышне будет сказано.
– Как же так, Гаврила?! – удивился Псковитинов. – А мне говорили, будто бы Шумская дворянского сословья?
– Какого дворянского? Нос не дорос до дворянского-то, а туда же. Крестьянка она, из Гатчины ее Аракчей с собой привез, с тех пор в Грузино обосновалась зараза непутевая анафемская душа, а то, что в шелках да бархате с господином в одной карете разъезжает, так таких особ иначе называют. – Он покосился на Машу и предусмотрительно замолчал.
– Спасибо тебе, Гаврила. Ступай к себе. – Петр Петрович махнул ему уходить. Лакей принес разварную рыбу в большой супнице, стараясь не задеть старика, аккуратно обошел его и, поставив посреди стола, картинно открыл крышку. Столовая тут же наполнилась восхитительным ароматом.
– Подумаешь, жила крестьянкой, так такое вполне можно объяснить, – встрепенулась Машенька. – А что, Александр Иванович, это ведь просто роман! Я слышала, матушка Анастасии, будучи замужем за шляхтичем Михаилом Шумским, страстно полюбила простого цыгана. И из-за этого ее движения чувств у нее родилась дочка.
– Фи, Машенька, какие ты нелепицы рассказываешь! – не выдержал отец.
– Так во многих романах случается, – парировала дочка, – дитя несчастной любви. А потом цыган из отцовских чувств выкрал девочку и спрятал у себя. Или, может, мать сама ее передала, чтобы муж ни о чем не проведал и не навредил малышке. В общем, жила себе Настя Минкина в деревне, не ведая о своем благородном происхождение. А потом…
– Давно я не проверял твои полки. Чую, пора ревизию произвесть. В общем, если отбросить «как в романе», то картина складывается следующая, Настька Минкина крестьянского сословья, дочь кузнеца Федьки Минкина, родилась в Гатчине, где Аракчеев служил в должности губернатора. Когда он привез свою новую метрессу в Грузино, она была Минкиной и оставалась крестьянкой Минкиной, пока в один прекрасный день генерал Бухмейер[12] не привез документы от некого шляхтича, содержателя бедной гостиницы в городе Витебске, Михаила Шумского, что де та – его законная дочь. Маша, голубушка, нельзя ли распорядиться насчет чая, и пусть подадут в беседку, душа моя. А мы уж с Александром Ивановичем туда подойдем. Люблю на свежем воздухе чаи попивать.
– Сами принесут, – начала ныть дочка, но Петр Петрович сверкнул на нее глазами, и та пулей вылетела из-за стола. В семье Машу как единственного ребенка отец, естественно, баловал, и даже позволял время от времени встревать в беседы и давать «дельные» советы, но, когда нельзя, значит, нельзя. – Сын у нее – тоже Шумский, Михаил Андреевич, – продолжил он, когда за дочкой закрылась дверь. – Аракчеев и не скрывает, что его отпрыск – двадцать два года ухарю, а только и умеет, что винище хлестать да девкам подолы задирать. В общем, хоть и учился в пансионах пастора Коленса и потом Греча, по выходу из которых закончил Пажеский корпус, но, – он выразительно повел плечами, – в общем, парень вырос из рук вон испорченным. С приятностью обращения вовсе не знаком. Во время вакаций помнится, приезжал, так порядочные люди дочерей своих по домам прятали, близко к нему не подпускали. Плевать на Аракчеева, честь дороже. Четыре года назад сей вьюнош был выпущен из корпуса и сразу же стал флигель-адъютантом императора, казалось бы – счастье привалило, но только ненадолго. Не знаю, что там произошло, но только перевели его в гвардейскую конную артиллерию, с тех пор при графе для употребления на службу по его усмотрению. Впрочем, я уже сказал, пустой это человек, думаю, Алексей Андреевич еще наплачется с сыночком-то. Потому как воспитан он ужасно, и как прилично честному человеку жить – не ведает и к службе государевой не готов.
Они поднялись из-за стола и, выйдя из дома, неспешно направились в сторону беленькой кружевной беседки, стоящей на бережку самодельного прудика. Время от времени Петр Петрович потчевал гостей рыбной ловлей, которую можно было осуществлять, не выходя из беседки, мирно прихлебывая крепкий душистый чай с мятой или редкое в этих местах пиво «Портер», доставляемое хозяину дома его двоюродным братом – завсегдатаем столичного Английского клуба. Единственное место в Санкт-Петербурге, где можно было приобрести подлинный «Портер». Во время такой ловли рыбаки занимали места на плетеных креслицах около беседки, забрасывали длинные удочки, продолжая неспешные разговоры о том о сем. Каждому рыбаку Корытников еще в начале рыбалки выделял по дворовому мальчишке, в обязанности которых входило подсекать рыбу, когда та показывалась из воды, а также добывать зацепившиеся крючки и распутывать лески. Детвора не считала это дело работой и выстраивалась в очередь за счастьем послужить приезжим господам. Ну и те, разумеется, жаловали детишек пирогами да пятаками.
– Как ты сам заметил, сразу же после рождения байстрюка пошли слухи, будто бы Шумская не родила этого ребенка, а украла у какой-то бабы, чтобы с Аракчеева деньги на него тянуть, – продолжил Петр Петрович, устраиваясь у стола в беседке. Вошедший вслед за барином казачок лет десяти принес зажженную свечу и трубку, которую ловко теперь набивал табаком. – Скверная история. Аракчеев роженицу одарил и ребенком очень гордился. Но ты же знаешь моего отца. Он не поленился вызнать, кому приписывали мальца. Дело в том, что Минкина, ух черт, приелось, веришь ли, неприятно называть ее Шумской! Тогда-то она еще Минкиной значилась, ракалия. В общем, Анастасия Федоровна, желая крепче привязать к себе любовника, сказала ему, будто бы беременна. Не знаю, была ли она на самом деле в положении или выдумала, но никого она тогда не родила, а уговорилась с беременной солдаткой Лукьяновой[13], что та отдаст ей ребенка, а сама привязала себе подушку на живот. Так что никого она не отнимала, следовательно, никто и не жаловался. Денег она Лукьяновой отвалила да еще и при родном сыне оставила кормилицей.
– Ты говоришь, что ему сейчас двадцать два года, стало быть, родился он в 1803-м, – подсчитал Псковитинов. Приблизительно с того времени, если я не ошибаюсь, и пошли слухи о пропавших младенцах и черной магии?
– Да, действительно. – Корытников закурил, с удовольствием выпуская голубоватое облачко ароматного дыма, в беседку вошла Маша в сопровождении лакея, несшего огромный самовар, и девушки, в руках которой обнаружилось блюдо с пирогом. Пока прислуга готовила чайную перемену, Машенька подсела к мужчинам, жадно вслушиваясь в каждое слово.
– А тебе, голубушка, следует знать, что, если бы Минкина была рождена не от мужа своей матери, а от безродного цыгана, «по движению чувств», как ты говоришь, она бы не могла претендовать на дворянство и родовую фамилию. И тебе как девице вполне начитанной и разумной это следовало знать, – первым делом отчитал дочь Петр Петрович.
– Да я и сама догадалась, какую глупость брякнула. – Маша с гневом шлепнула себя по плечу, убив присевшего на розовый фестончик комара. – Но ведь могло быть и так, что Минкина – подлинная дочь своих родителей, а цыган просто похитил ее. Цыгане ведь воруют детей. Все это знают.
– Цыганам своих чумазых девать некуда. На что им еще и чужие? – ласково приобнял девушку Александр Иванович.
– Но все же говорят! Решительно все! – не сдавалась Машенька. – К тому же в этом случае все сходится. Если ребенка украли и воспитали как крестьянку, она от этого крестьянкой ведь не стала?! А потом генерал Бухмейер поехал в этот самый город и получил от ее отца документы о рождении.
– Тогда бы он, как минимум, получил и предписание арестовать похитителя, – парировал Петр Петрович. – Да и отец, если, конечно, он отец, а не фикция, обязан был потребовать найденную дочь к себе.
– М-да. В таком случае еще один вариант…
– Все, уволь дорогая. Александр Иванович приехал о деле говорить, а ты отвлекаешь своими нелепицами.
– Ладно, с утопленником разобрались. А насчет пропавших детей что-нибудь еще скажешь?
– А далеко ходить не надо, в прошлом году Минкина отобрала ребенка у крестьянки Дарьи Константиновой[14], уроженки села Грузино. Эта самая Дарья, возьми на заметку, личность примечательная, богатая баба, муж ее, Семен Алексеев[15], ни много ни мало управляющий мирским банком[16]. Между прочим, с окладом в тысячу рублей. Ты, к примеру, сколько на службе государской имеешь? То-то… Представляешь, какой платит оброк своему господину такой крепостной? Для сравнения, сама Минкина получала четыреста рублей. Чуешь? Крепостной человек богаче домоправительницы своего господина!
– Удивил, у нас, почитай, половина богатейших купцов – крепостные.
– Но Минкина все же отобрала дитя у родителей. Придралась к какой-то мелочи да и наказала на свой лад. В сиротском приюте теперь проживает бедолага, но мать с отцом к нему тайно ездили и на приют сей жертвовали. Об этом и бумаги соответствующие у директора имеются, проверял.
– А ведь это тоже может быть мотив для убийства, – задумался Псковитинов.
– Отчего же нет? Ну, не своими руками, чай, есть в кубышке про черный день. Полагаю, когда ты вызовешь эту парочку на допрос, у них и отговорка будет наготове, и твердое алиби, где они находились в день и час убийства. Гостей принимали или сами в гости ездили. Большое число народу непременно сможет сей факт подтвердить. Семен – человек умный, законы знает, если это он убийство спланировал, стало быть, и последствия просчитал. Тридцать четыре года, огромные связи, денег куры не клюют!
