Полная версия:
Юлия Владимировна Алейникова Золотой камертон Чайковского
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
– Лара, Лара, что со мной, что сказал доктор? – На Анатолия было страшно смотреть. Его обрюзгшее, но еще нестарое румяное лицо было до синевы бледным и ужасающе худым, глаза потухли, он почему-то лысел, его мучили боли во внутренностях, тряслись руки, то и дело случались приступы удушья.
Лариса Валентиновна держала его дрожащую руку и не могла ничего сказать. Если бы открыла рот, тут же заплакала бы навзрыд. От жалости, от ужаса, от страха.
– Лара, говори, что сказал доктор? – Чтобы выговорить эти несколько слов, Анатолию пришлось совершить нечеловеческое усилие.
– Толя, это какая-то инфекция. Они точно не знают, почему у тебя такая реакция, они делают все, что могут, – она тоже сделала над собой неимоверное усилие.
– Посетителей попрошу выйти, – распорядилась суровая, крепкая, одетая во все белое медсестра, входя в палату. Халат, шапочка, марлевая повязка, перчатки. Строгая, безликая, не ведающая сочувствия и жалости. Словно ее простерилизовали вместе с халатом, и от этого все ее чувства умерли вместе с микробами.
– Лара! – с мольбой смотрел на жену Анатолий, цеплялся за ее руку.
– Толик, я приду завтра, обещаю. Доктор сказал, что пустит, – слезы беззвучно катились по щекам на шею за воротник, их было так много, что ворот блузки намок. – Толя, ты держись, ты, главное, держись. Они делают все возможное, врач говорит, ты молодой, ты справишься. – А вот это уже вранье. То самое, во спасение. Доктор ни во что уже не верит, ни в лекарства, ни в силы организма. Толик умирает.
Лариса Валентиновна ничего не могла понять. Все случилось как-то вдруг, сразу. Он вернулся из Риги, бодрый, язвительный, как всегда, слегка пьяный. В поездке он обнаружил пропажу камертона, искал его, перевернул вверх дном весь дом. Обвинял в пропаже ее, детей, соседей, знакомых, всех подряд. Истерил, угрожал, пил. Был жуткий, совершенно невообразимый скандал. Лариса Валентиновна через двое суток сбежала к сестре.
Потом приехали дети, и Ларисе Валентиновне пришлось вернуться домой. Анатолий пил, закатывал истерики, Илья даже однажды был вынужден скрутить отчима и запереть в кабинете. Хорошо, что мальчик вырос крепким и спортивным. А потом Анатолий заболел.
Сначала Лариса Валентиновна думала, что у него разболелась печень. Что удивляться при его образе жизни. Потом началась рвота, кровавый стул, и она, подумав о сильном отравлении, вызвала неотложку. Анатолия увезли в больницу, а она перетряхнула холодильник, проверила все кастрюли и пришла к выводу, что Гудковский наверняка съел какую-то дрянь в рюмочной, куда в последнее время частенько захаживал.
Но уже на следующий день у него появился кашель, одышка, скакнуло давление, и врачи стали подумывать о редкой и сильной желудочной инфекции. Анатолия перевели в бокс. У него началась мучительная бессонница, дрожали руки и ноги, появились галлюцинации. Болело буквально все, он с трудом дышал, ему все время ставили капельницы, что-то кололи, брали анализы и то и дело созывали консилиумы. Лучше Анатолию не становилось.
Лариса Валентиновна, забыв о старых обидах и о жажде мести, сутками дежурила в больнице.
– Лариса Валентиновна, позвольте вас на пару слов в мой кабинет? – отрывая несчастную женщину от стены, возле которой она плакала, уткнувшись в мокрый от слез платочек, ласково попросил главврач Николай Михайлович, плотненький, с торопливыми движениями и ласковыми усталыми глазами. – Прошу вас, присаживайтесь. Может, чаю, вы сегодня, наверное, еще не завтракали?
– Нет, спасибо. Вы хотели поговорить о Толе, есть новости, вы нашли лекарство? – с надеждой взглянула на доктора Лариса Валентиновна.
– Не совсем. Мы смогли установить причину его заболевания, а точнее отравления.
– И что же это?
– Это – химический элемент, очень опасный, который используют на различных производствах, и иногда даже в медицине, но в крайне малых дозах и с большой осторожностью, – мягко проговорил Николай Михайлович.
– Что это за элемент? – с дрожью в голосе проговорила Лариса Валентиновна.
– Таллий.
– Таллий? Откуда же он мог попасть к Анатолию. Вы же знаете, он музыкант, композитор… И вдруг таллий? – Лариса Валентиновна была искренне удивлена, какой-то таллий? Откуда он взялся?
В ее голове банка с раствором Клеричи никоим образом с неизвестным ей таллием не ассоциировалась.
– В этом и странность. Дело в том, что, судя по течению болезни, отравление было острым, в организм вашего мужа попала большая доза вещества, – продолжал вкрадчиво объяснять доктор, пристально гляда, на Ларису Валентиновну.
– Но откуда же он мог взяться? Что это вообще такое? Не в столовой же ему в суп положили?
– Нет, конечно. Я полагаю, либо здесь могла произойти роковая случайность, либо вашего мужа хотели намеренно отравить.
– Намеренно отравить? – немеющими губами повторила за доктором Лариса Валентиновна. Его действительно хотели отравить. Я его хотела отравить, но я же этого не сделала. Я этого не делала! – едва не выкрикнула вслух Лариса Валентиновна.
– Вам что-то известно об этом?
– Мне? О чем? В смысле, об отравлении? Господи, нет, конечно! Я просто не могу понять, что за дикая мысль – намеренное отравление? И это вещество… Простите, я снова забыла, как оно называется?
– Таллий.
– Да. Как и где оно используется? Что это за штука такая?
– Ну, оно используется на некоторых производствах, но состоит на строгом учете. Я и сам не специалист, но, кажется, в ювелирном деле, в химическом производстве, для изготовления проводников и для производства каких-то сплавов, в геологии в виде особого раствора.
В геологии? Лариса Валентиновна слегка нахмурилась.
– На самом деле много где. И, как я уже упоминал, даже в медицине. Но дело в том, что он не хранится вот так просто, как, допустим, доски, или цемент, или кирпичи на стройке.
– Да, понимаю. Но я понятия не имею, как Анатолий мог им отравиться, – приложив к пульсирующим вискам ладони, пробормотала Лариса Валентиновна. – Вы знаете, много лет назад, еще до нашей свадьбы, он сам мне рассказывал, они с бригадой были на каком-то подшефном предприятии. Перед концертом их водили на экскурсию по цехам и лабораториям, и он там прихватил колбу или пробирку с каким-то ядовитым веществом. Просто так, ради шутки, – поспешила добавить Лариса Валентиновна.
– А что он с ней дальше сделал?
– Понятия не имею. Это же было еще до нашей свадьбы. А вообще они часто ездят на всякие предприятия, иногда на колбасный завод, иногда на ликеро-водочный, туда Анатолию особенно нравилось ездить, – с горькой усмешкой добавила Лариса Валентиновна. – И всегда они возвращаются с подарками. Может, у него уже превратилось в традицию с пустыми руками не уходить? – предположила Лариса Валентиновна и, поймав внимательный взгляд доктора, добавила: – В последнее время Анатолий стал часто выпивать, причем без всякого повода. А в таком состоянии он становился очень жестоким, язвительным, я очень обижалась, мы ссорились. Я пыталась с этим бороться. Но он меня не слушал, – чувствуя себя жалкой, нелепой, стыдливо объясняла Лариса Валентиновна. – У него появилась своя компания, свита, как он называл этих людей в шутку. Они часто гуляли за его счет, подначивали его на всякие глупости, подпевали ему, в общем, потворствовали, а настоящие, хорошие друзья стали от Толи отдаляться. Нет, вы только не подумайте, он еще не стал запойным алкоголиком, но выпивал часто и под градусом становился очень неприятным. Мы с мужем отдалились друг от друга, поэтому я не знаю, откуда мог взяться этот таллий.
– Ясно. Что же, такое бывает, – сочувственно покивал головой главврач. – Особенно с людьми искусства. А, впрочем, и не только. А что касается состояния Анатолия Михайловича, то, боюсь, что медицина в данном случае бессильна, в организме произошли необратимые процессы, время было упущено, мы слишком долго не могли поставить диагноз, – со вздохом проговорил Николай Михайлович. – Дело в том, что диагностировать отравление таллием довольно сложно, особенно если даже подозрений на подобное отравление не имеется. Нам вообще повезло, что лечащий врач вашего мужа прежде уже имел дело с подобным случаем, ему и пришло в голову провести дополнительное исследование. Но время, к сожалению, было упущено. Анатолий Михайлович умирает.
Лариса Валентиновна заплакала навзрыд без всякого стеснения. Почему она плакала, и сама толком не знала. Ей было жалко Анатолия, или себя, или она испытала облегчение от этой новости, а может, она плакала от страха или от скверных предчувствий? Она не знала сама, но рыдала от души, выпуская наружу давно копившиеся усталость и напряжение.
Глава 7
Сентябрь 2019 года. Санкт-Петербург
– Александр Юрьевич, можно тело выносить? – спросил у капитана Гончарова Артем Хромов.
– Да, выносите. Эксперты уже закончили. Так что у нас с личностью убитого, он один проживал или с семьей?
– Александр Юрьевич, так это же дирижер известный и композитор Павел Ившин! – едва сдерживая возбуждение, объяснил Артем.
– Какой еще дирижер, в жизни не слыхал, – пожал плечами капитан.
– Да его афишами весь город обклеен! Он знаменитость с мировым именем. Сейчас он постоянно проживает в Нью-Йорке, а в Петербург на гастроли приехал.
– Я когда по городу еду, у меня времени нет и настроения по сторонам глазеть, – ворчливо ответил капитан.
– Ившин – это мировая знаменитость. У него свой оркестр, а еще он известный композитор, только он симфоническую музыку сочиняет, а не песни и прочее. Его английская королева недавно в рыцари посвятила, – продолжал просвещать капитана Артем.
– Не знал, что ты у нас такой знаток симфонической музыки, – насмешливо сощурился капитан Гончаров.
– Да никакой я не знаток. Просто вчера про него передача по телику была, мать смотрела, пока меня ужином кормила. Ну и я заодно, – смущенно оправдывался Артем. – А то, что он знаменитость, и так видно, вон хоромы какие, – с завистливым восхищением огляделся Артем.
– Да кого сейчас такой квартирой удивишь, у некоторых наших сограждан дворцы в Европе имеются, яхты и прочее, – с неодобрением заметил капитан.
– У него тоже собственный замок во Франции есть. И квартира в Нью-Йорке. Их по телику показывали, – с завистью припомнил Артем.
– Это плохо. Покоя не будет, телевидение с прессой продыху не дадут, и начальство наедет, – мрачно изрек капитан. – Дай бог, чтобы он от естественных причин кони двинул, а не то влипли мы с тобой, лейтенант.
– Да, может, еще пронесет, на теле явных повреждений не видно, может, сам того?
– Не верю я в такое везение, но будем надеяться, – направляясь к дверям, бормотал про себя капитан Гончаров.
За ним все так же бодро шагал Артем Хромов.
– А вот и приятные известия, – сидя за своим столом, потряс бумажкой капитан, мрачно оглядев подчиненных. – Заключение экспертов пришло. Отравили нашего гения заморского. Вот, черным по белому – «в тканях обнаружены следы таллия». Это не тухлая рыба, это яд. Ох, только бы журналюги не пронюхали. Житья не будет.
– Да не расстраивайтесь вы так, Александр Юрьевич, может, его еще там отравили, а у нас он только умер? – попытался утешить начальство Артем.
– Докажи, – коротко посоветовал капитан и, прихватив папку с бумагами, вышел из кабинета.
Расследовать дело, разумеется, пришлось, а продюсеры и команда дирижера сделали все возможное, чтобы раздуть из убийства скандал на весь мир. В прямом смысле слова на весь мир. И отдуваться перед мировой общественностью придется капитану Гончарову.
Уволиться, что ли, закралась в голову капитана трусливая, пораженческая мысль. Но уволиться он не мог. Александр Юрьевич Гончаров работу свою любил. Пусть она была тяжелая, неблагодарная, плохо оплачиваемая, но это была его работа. Здесь он был на месте. Значит, придется поднатужиться, забыть про мировую общественность, прессу, начальство, собраться с мыслями и раскрыть дело. А то ведь и против воли могут попереть. Невесело усмехнулся капитан, натягивая повыше одеяло и поворачиваясь на правый бок, как мама в детстве учила. Рядом сладко сопела во сне жена. А вот Татьяна наверняка обрадовалась, если бы его уволили, зевая, подумал капитан, и уснул.
– Ну что, бойцы, разработаем план операции, – обратился к сотрудникам отдела Александр Юрьевич. – Как сообщают нам некоторые источники, – и капитан взглянул на Артема Хромова, – убитый редко появлялся на родине. – Артем важно кивнул. – Этот факт требует проверки. Артем, свяжись с таможней, выясни точно, когда именно Ившин последний раз был в России и где именно. А заодно, когда въехал в этот раз. В общем, собери информацию.
– Есть.
– Далее. Исходя из вышеизложенного, возьмем в разработку ближний круг убитого. В Петербург Ившин прибыл по приглашению директора фестиваля «Музыкальная Нева» Виталия Наумкина. Это по его милости еще вчера днем об убийстве трубили все телеканалы. Вместе с Ившиным в Россию прибыла его помощница, Марина Полтерович, она же, типа, повар, уборщица, костюмер и так далее. Она проживала в квартире с Ившиным. Нам повезло, что тетка эта русская, знает музыканта лет двадцать, всюду с ним ездит. Одинокая, муж давно умер, детей нет, Ившин ей как родной. Убитого нашла тоже она. У нее были выходные, она ездила на три дня навестить сестру в Выборг, а когда вернулась, нашла Ившина мертвым. По заключению эксперта, он умер накануне вечером.
– Значит, домработницу вычеркиваем? – поспешил с выводами Артем.
– Погоди, отравление – это не удар топором по черепу. Она могла ему перед отъездом супчик сварить с приправой из таллия. Он его накануне вечером разогрел, съел с аппетитом и отправился в путешествие в мир иной.
– Да. Точно.
– Так что со счетов пока никого не сбрасываем, – протягивая руку к телефону, распорядился капитан. – Гончаров. Слушаю.
– Александр Юрьевич, тут к вам Наумкин пришел, говорит, вы его приглашали, – сообщил снизу дежурный.
– Приглашал, пусть поднимается.
Виталий Маркович Наумкин был упитан, невысок ростом и очень деятельный. Он буквально вибрировал от наполнявшей его энергии. Со стороны казалось, что не плотный животик натягивает дорогую рубашку и не круглая, подбитая жирком спина морщинит пиджак, а эта самая энергия рвется наружу.
– Добрый день, господа! – стремительно входя в кабинет и без всякой задержки бросаясь к столу капитана с протянутой на ходу рукой, воскликнул бодро Виталий Маркович. – Рад, безмерно рад. Слышал о вас много, и – самое лучшее, – энергично тряс он руку несколько растерявшегося и утратившего инициативу капитана. – Такая утрата, в международном, можно сказать, масштабе. Гений! Талант! Невосполнимо, – безостановочно тарахтел Наумкин, тряся уже руку Артема. – И какая ирония судьбы! Прибыть в родной город, в свою, можно сказать, колыбель, и здесь так трагически, так нелепо расстаться с жизнью! Невероятно! Горько! Невосполнимо!
– Присядьте! – раскатился по кабинету громкий, твердый, резкий окрик капитана, прервавший на мгновение словесную россыпь Виталия Марковича. Тот осекся на полуслове, обиженно нахохлился и присел на стул возле капитана.
– Пожалуйста.
– Итак, насколько мне известно, Павел Ившин прибыл в Россию по вашему приглашению, чтобы принять участие…
– Да-да. В нашем фестивале, – поспешил перебить капитана Виталий Маркович. – У нас еще молодой фестиваль, мы только набираем обороты. Обзаводимся выгодными спонсорами. По сути, фестиваль проходит в нашем городе всего пятый раз, и мы крайне заинтересованы в привлечении известных имен, нам нужно создавать себе имидж, престиж, от этого во многом зависит финансовая сторона нашего мероприятия. И для нас согласие Павла Владимировича удостоить, так сказать, почтить… было большой удачей. И мы со своей стороны…
– Как вам удалось уговорить Ившина принять участие в фестивале? – последовал примеру Наумкина капитан, бесцеремонно перебивая собеседника.
– Ну, в основном благодаря давнему личному знакомству. Мы когда-то вместе учились в консерватории, правда, он на композиции, а я на хоровом дирижировании, но у нас была прекрасная компания, знаете, молодость, задор, вера в себя, девчонки из кордебалета в Мариинском… Эх, сколько воспоминаний… – размахивая руками, устремил взор вдаль Виталий Маркович.
– И что же, вы столько лет поддерживали с покойным дружеские отношения? – прервал его воспоминания капитан.
– Ну, я бы не стал так преувеличивать, но все же отношения были хорошие, хотя и виделись мы в последние годы нечасто. Знаете ли, переезд Павла в Европу, а затем в Штаты… Расстояние пагубно влияет на близкие отношения. Но до его отъезда с родины мы были весьма и весьма дружны. Да что там говорить, город у нас не так велик, музыкальная среда тем более… Конечно, мы вращались в несколько разных сферах. Я с начала девяностых оставил творческие занятия и посвятил себя бизнесу. Организовывал концерты, небольшие гастроли, налаживал контакты, искал формы работы. Все было очень ново, это, по сути, была неподнятая целина. Госконцерт развалился, кому-то надо было взять на себя его функции. Хоровая деятельность очень специфична, у нас хоровое искусство не так популярно, как, скажем, в Прибалтике. Приходилось нелегко, надо было искать новые возможности, расширять репертуар, искать новые формы выражения, все это требовало времени, на личное общение его просто не оставалось. Но иногда… – картинно развалившись на стуле и бурно жестикулируя, рассказывал Виталий Маркович, намереваясь снова погрузиться в дебри воспоминаний. И капитан снова был вынужден его прервать:
– Давайте вернемся к нашей теме. Значит, в последнее время вы не поддерживали отношений с убитым?
– Нет. Но вы знаете…
– Как же тогда вы смогли связаться с Ившиным, чтобы предложить ему участие в фестивале?
– Ой, разве это так сложно? Мы же все из одной консерватории, – беззаботно развел руками Виталий Маркович. – Я позвонил Додику Натансону, он сейчас в Венском оркестре играет, тот позвонил Владику Гуревичу в Гамбург, а тот Бэллочке Трауберг в Нью-Йорк, она замужем за Мишей Татлиным, а он играет в оркестре Ившина, вот и все. Потом я позвонил Павлу Владимировичу, и мы обо всем договорились. Я уже вам говорил, что музыкальный мир очень тесен.
– Действительно. Даже теснее, чем я себе представлял, – с легкой иронией заметил Александр Юрьевич. – Значит, вы связались с Ившиным через общих знакомых, и он согласился принять участие в фестивале?
– Именно.
– На каких же условиях?
– Простите. Но это коммерческая тайна, и я не готов ее обсуждать с кем бы то ни было, – мгновенно нахохлился Виталий Маркович.
– Думаю, вам придется, поскольку речь идет об убийстве, а не о праздном интересе.
– Не знаю. Не знаю, я должен проконсультироваться, – упрямо потряс головой Наумкин.
– Хорошо. Пока оставим этот вопрос. Как прошла ваша встреча с покойным?
– Замечательно! Тепло, дружески. Павел совершено не изменился со студенческих времен, такой же, знаете ли, теплый, открытый, приятный человек, – благодушно поделился впечатлениями Виталий Маркович.
– Выступление Ившина уже состоялось?
– Да, и прошло на ура! Но он должен был еще выступить на закрытии фестиваля, чтобы создать яркий, запоминающийся финал. Имя Ившина – это всегда гарантированный успех, в том числе и коммерческий.
– А кто же будет закрывать фестиваль теперь, после смерти Ившина?
– О, это было непросто, но мы смогли уговорить всех участников фестиваля, и даже кое-кого из наших видных деятелей искусств, выступить на закрытии, исполнив сочинения покойного. Думаю, Павлик был бы тронут, – с трудом удерживая скупую мужскую слезу, проговорил Виталий Маркович. – Разумеется, мы привлекли прессу, чтобы оповестить поклонников Пашиного таланта о готовящемся большом концерте. Дали развернутую рекламу, и могу вам с гордостью сообщить, что билетов на концерт в продаже практически не осталось. Если желаете, могу вам по знакомству преподнести контрамарку, – любезно предложил Виталий Маркович.
– Благодарю вас. Не располагаю свободным временем. Расследование, – огорченно развел руками капитан. – А вот Артем Сергеевич у нас большой поклонник творчества Павла Ившина. Думаю, он с удовольствием примет ваше приглашение, – наблюдая за вытянувшимся лицом Артема, проговорил Александр Юрьевич.
– Разумеется. Конечно. Позвоните мне сегодня ближе к вечеру, молодой человек, и я вам передам два пригласительных на прекрасные места. Мы всей душой готовы помочь органам правопорядка в раскрытии этого зверского преступления. Всем, чем можем, – с излишним пафосом проговорил Наумкин.
– Ну, что думаете о Наумкине? – поинтересовался капитан, когда за Виталием Марковичем плотно закрылась дверь.
– Скользкий тип, – тут же высказался Артем. – Этакий сладенький, разговорчивый, а как про денежки упомянули, тут же окрысился.
– Вот-вот. Так что ты, Артем, когда на концерт пойдешь, не забудь за кулисы заглянуть. Послушай, о чем там музыканты болтают, а еще лучше, технический персонал. Покрутись, поспрашивай. Только осторожно. Коркой своей не свети. В курилке поболтайся, в буфете, с девушками пофлиртуй. Прояви сообразительность.
– Есть, – радостно отозвался Артем, – а то я думал, вы меня хотите заставить весь концерт в зале сидеть.
– А что такого? Люди вон за это удовольствие большие деньги платят. Ты хоть маму с собой возьми, может, она удовольствие получит, – посоветовал капитан. – Никита, посмотри, домработница Ившина явилась?
– Проходите, садитесь, – предложил капитан Марине Яковлевне. Дама меньше всего походила на домработницу. Подтянутая, с короткой элегантной стрижкой, в простом, но ладно сидящем брючном костюме, она была строга и чуть высокомерна.
– Марина Яковлевна, мы с вами уже встречались в тот день, когда нашли тело. Старший оперуполномоченный капитан Гончаров. Можно просто Александр Юрьевич.
– Я вас помню. Так что же вы хотели узнать? – присаживаясь возле стола, поинтересовалась Марина Яковлевна.
– Расскажите мне о Павле Владимировиче.
– Что же вам рассказать? О нем и так все известно, вы можете даже в Википедии прочитать, – пожала плечами Марина Яковлевна. – Он великий современный композитор, или один из величайших. К тому же он талантливый дирижер. Его признал весь мир, им восхищаются, он награжден множеством орденов разных стран, он…
– Да, да. Это все я и так знаю. Меня интересует, каким он был человеком. Ведь как бы то ни было, но мы расследуем смерть именно человека, а не композитора. Вы удивитесь, из-за каких низменных и мелких мотивов погибали гении, – едва заметно улыбнулся Александр Юрьевич. – Расскажите мне, пожалуйста, об Ившине как о человеке.
– Ладно, попытаюсь. Павел Владимирович был очень увлеченным человеком, он творил, он отдавался своему делу полностью.
– А я думал, что у него есть семья…
– Да, разумеется. У него жив отец, он живет здесь, в Петербурге, у него есть сын от первого брака, он учится в Штатах, ему уже двадцать два. Пять лет назад Павел Владимирович женился второй раз, на француженке Эме Жильбер. Очень тонкая, красивая женщина. Очень образованная.
– Она вам нравится?
– Думаю, гораздо важнее, нравилась ли она Павлу Владимировичу, – усмехнулась Марина Яковлевна.
– И что же, нравилась?
– Он влюбился в нее. Она была поклонницей его таланта, восторженная, молодая. Красивая. Он влюбился. Она сама музыкант, часто помогает ему в работе, она восхищается им, но, на мой взгляд, они слишком разные. Внутренне, глубинно. В ней нет русской жертвенности. Впрочем, это, наверное, бред, понятие из века двадцатого. Но Эме, она какая-то, на мой взгляд, слишком ровная, отстраненная, равнодушная, что ли. Во всем, что не касается творчества мужа. Но жили они хорошо, мирно, правда, в последнее время она редко ездила с Павлом на гастроли. Предпочитала проводить больше времени дома.
– Понятно. Ну а друзья?
– Да, разумеется. У Павла Владимировича было много друзей, все они достаточно успешные занятые люди, так что видятся нечасто. Обычно все стараются приехать на его день рождения. А так в основном по скайпу или телефону общаются.
– Кто из них проживает в Петербурге?
– Сергей Рогов. Точнее, Сергей Дмитриевич. Они дружили еще с музыкальной школы. Сейчас очень известный баритон, солист Мариинского театра, должен вернуться через неделю в Петербург. Павел Владимирович очень ждал встречи с ним.
– Кто-то еще?
– Да, Максим Георгиевич Смоляков, он доктор филологических наук, преподает в университете. Они должны были встретиться за день до гибели Павла Владимировича.
– Они встречались в квартире Ившина?
– Нет. Дома у Смолякова.
– Почему?
– Ну, это же понятно. Павел Владимирович редко бывал в Петербурге, эта квартира больше похожа на гостиничный номер. А у Смолякова дом, семья. Такая встреча всегда теплее, как-то уютнее.
– Действительно. С кем еще общался в Петербурге Ившин?
