Юлия Алейникова
Тайное сокровище Айвазовского
© Алейникова Ю., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Пролог
В ночь с 1-го на 2 мая 1900 года мирно скончался во сне великий художник-маринист Ованес Айвазовский. Ему было восемьдесят два года. Он умер, так и не узнав ответа на вопрос, преследующий его всю жизнь.
Ранним утром 2 апреля того же года, в Вербное воскресенье, в феодосийском доме Айвазовского зазвонил колокольчик – посыльный принес корзину цветущих ландышей. За первой корзиной последовали другие – маки, мимозы, тюльпаны, нарциссы… В праздничные дни жители города задаривали обожаемого художника цветами. Вечером Иван Константинович пожелал выпить чаю на балконе, который утопал в цветах. Корзина с ландышами стояла на инкрустированном чайном столике.
Айвазовский смотрел на них и ощущал смутную тоску. Ему казалось, будто эти ландыши он уже где-то видел. Художник поделился с женой, Анна Никитична – молодая цветущая красавица – с улыбкой ответила, что точно такую корзину видит каждое Вербное воскресенье год за годом и все хочет спросить, от кого это, да забывает.
Неужели он сам раньше не замечал? Оказывается, нет. Слишком много в доме цветов.
От кого же эти ландыши? Здесь нет ни записки, ни визитной карточки. Как таинственно! Он запомнил только посыльного – высок, сед, в потертом сюртуке, такого хотелось нарисовать. Анечка постаралась успокоить мужа: мало ли в Феодосии стариков в потертых сюртуках? Наступит следующее Вербное воскресенье, и все прояснится, к чему тревожиться. Но Айвазовский так и не успокоился, он был уверен, что здесь кроется что-то важное, без чего жизнь его, счастливая и долгая, останется неполной.
Шел 1839 год. Иван Айвазовский, талантливый начинающий художник, жил тогда в Петербурге. В тот судьбоносный день он возвращался из Академии художеств и не заметил несущуюся вскачь упряжку. Успел отбежать, но потерял равновесие и едва не упал. В экипаже сидела дама под белой вуалью. Испуганная, она возбужденно что-то говорила по-французски. Аромат духов, грация, изящество – все вскружило голову пылкому юноше. Пока незнакомка подвозила молодого человека к его дому, он все время бормотал: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь». На прощание дама поинтересовалась, как зовут жертву кучерской неосторожности, но сама так и не представилась.
Айвазовский сидел дома и грезил о дивной незнакомке, когда к нему ввалились друзья, огорченные, что не смогли раздобыть билеты на «Сильфиду» с божественной Тальони в главной партии. Вдруг на пороге возникает посыльный с письмом. Айвазовский вскрывает надушенный конверт, оттуда выпадают билеты… На саму Тальони, да не на галерку, а в четвертый ряд! Недоумению нет конца.
Взяв напрокат фраки, приятели отправились в театр и громче всех рукоплескали прекрасной итальянке. Мария Тальони в этот вечер была божественно грациозна. А потом молодые люди побежали к артистическому подъезду, чтобы еще раз увидеть легконогую балерину. Из дверей выпорхнула Тальони, возбужденная публика рванулась ей навстречу. Юноши, намереваясь сдержать толпу, схватились за руки. Добравшись до кареты, Тальони вдруг оглянулась. Она узнала Айвазовского.
– Месье Гайвазовский! – Очаровательная балерина бросила ему букет роз. Да, это была она, его прекрасная дама!
– Сто рублей за цветок, молодой человек, умоляю! – тут же подлетели к нему обезумевшие балетоманы. Но он бросился бежать, прижимая к груди драгоценный букет, а вослед неслись завистливые крики: «Счастливчик!»
Спустя несколько дней балерина покинула Петербург, а Айвазовский, мысли которого были только о ней, совсем потерял голову. Осенью того же года он получил аттестат об окончании академии, свой первый чин и личное дворянство. Но карьерные перспективы мало занимали влюбленного, и он принялся хлопотать о пенсионерской поездке в Италию, чтобы вновь увидеть прелестную Марию. И ведь смог убедить президента академии, что ему, как маринисту, необходимо быть в Венеции. Летом 1840 года он прибыл в Италию.
Увы, балерины в ее венецианском доме не было. Покрутившись на гондоле вокруг палаццо с темными окнами, Айвазовский решил дождаться ее, употребив время с пользой, и посвятил себя работе.
В ожидании приезда Тальони художник писал Венецию. Его картины раскупали, сам папа Григорий XVI купил для Ватикана его «Хаос». Это был оглушительный успех. Однажды Айвазовскому сказали, что пару его картин купила сама Тальони. Для него это означало, что она вернулась в Италию. Он еще не успел подумать, под каким предлогом покажется предмету своих грез, как в гостиницу доставили письмо в знакомом голубом конверте, в котором снова обнаружились билеты на «Сильфиду». И снова она, воздушная и грациозная, танцевала на сцене, и снова Айвазовский стоял у артистического подъезда. По дорожке, усыпанной цветами, Тальони побежала к своей гондоле и позвала: «Синьор Айвазовский, что же вы, я жду!»
В тот вечер они долго катались по Венеции. Для него настали счастливые дни. Он жил в ее доме. С утра писал картины, прислушиваясь к музыке из комнат Мари, – она репетировала. В полдень за завтраком они встречались, а потом катались по каналам, пьянея от морского воздуха. Ему двадцать пять, ей тридцать восемь. Но для влюбленного не существовало возраста, он был покорен своей Сильфидой. Айвазовский мечтал, чтобы это счастье длилось вечно. И сам все испортил, не справился с нахлынувшими чувствами. Он попросил ее руки. Но тогда ей пришлось бы выбирать между семейной жизнью и искусством, а ссоры с Ованесом из-за ее занятости уже стали мучительными. Однажды она вошла к нему в мастерскую и протянула балетную туфельку со словами:
– Этот башмачок растоптал мою любовь. Возьмите его на память и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь, а свою женщину вы еще встретите.
– Но оставьте мне хотя бы надежду!
– Нет, милый мальчик. Я никогда не полюблю вас…
Айвазовский был убит отказом. Страдал, плакал над подаренной Тальони розовой балетной туфелькой. Потом путешествовал по Европе, вернулся в Россию. И здесь признал, что великая балерина была права. Его жизнь – в России. На родине он обнаружил, что мода на него растет стремительно. После итальянского успеха петербургские аристократы скупали его картины за бешеные деньги. Прошло еще немного времени, и, как пророчила Тальони, Айвазовский встретил новую любовь.
И все же эти ландыши не давали ему покоя. Он начал поиски посыльного, ему казалось, что следующего Вербного воскресенья он не дождется. Так и случилось.
Когда умер Айвазовский, Феодосия оделась в траур. Закрылись школы, магазины, рынок умолк. Сотни людей плакали навзрыд. Среди шедших за гробом был и старик в потертом сюртуке. Те, кто оказался рядом в толпе, слышали, как он сокрушался: «Некому теперь носить посылку от Трубецкого! Итальянка Мария Тальони, выдавшая дочь за князя, умирая, завещала каждый год на Вербное воскресенье посылать Ивану Константиновичу ландыши. А ежели тот поинтересуется от кого, сказать, что от той, которая много лет назад его отвергла, хотя всю жизнь любила только его одного. Шестнадцать корзин отнес я Ивану Константиновичу, а он так ни разу ни о чем не спросил. Может, знал, к чему эти ландыши?»
Часть I
Глава 1
Ленинград, 1975 год
Тоскливо скрипели за окном обледеневшие старые деревья, тревожные тени метались по стенам и потолку ветхого особняка. Исследованные при свете дня залы казались незнакомыми, таинственными, словно иллюстрации к готическому роману.
Тихий посвист поземки на каменных ступенях террасы долетал сквозь старые рассохшиеся рамы, неряшливо заткнутые ватой.
Они точно знали, что в этот ночной час ни души не было во всем здании, но отчего-то дрожали и крались так неуверенно, точно боялись спугнуть призрака.
– Куда теперь? – остановился посреди стылого вестибюля грузный высокий мужчина в ватнике и поношенном треухе. – Не тяни, а ну как до утра не управимся.
– Не бойся, должны все успеть, – ответил тихий голос. Обладатель голоса был невысоким, худощавым, в поношенном нелепом пальто, сидевшем на сутулой фигуре как с чужого плеча. – Пойдем. Нам на второй этаж.
Осторожно поднялись по скрипучей дубовой лестнице, держась за широкие, отполированные за два века сотнями рук перила. Вошли в парадную анфиладу.
Одна, другая, третья зала. Украшенные лепниной, заброшенные и унылые, как кладбищенские склепы, они навевали ужас.
А может, это только казалось, потому что шли они по тайному делу, незваные и чужие в этом старом доме. Темная стремительная тень пронеслась за окном, сердца их забились испуганно, и они замерли, прислушиваясь.
– Ворона, – хрипло пояснил коренастый.
– Да, – торопливо согласился с товарищем худой, и оба пошли дальше.
Они добрались до углового кабинета. В окно сквозь высокие голые окна смотрела луна, пронизывала комнату насквозь, словно наполняла ее осязаемым на ощупь светом.
– Где? – нетерпеливо спросил коренастый, нервно облизываясь и воровато глядя по сторонам.
– Здесь, за камином. Видишь эту декоративную панель? – Худой подошел к отделанному мрамором камину и указал на пространство над каминной полкой. На панели выбит был барельеф – кораблекрушение. Редкий сюжет для украшения каминов. Худой провел пальцами по шероховатой холодной поверхности. Неужели это все? Осталось протянуть руку…
Коренастый подошел, встал рядом, лицо его исказилось диковатой усмешкой.
– Вот и добрались, – блаженно проговорил он. И строго добавил: – Делить будем сразу. Как договаривались – мне две трети, тебе треть.
Худой отступил на пару шагов. Лицо, бледное в свете луны, с тонкими правильными чертами, исказилось. Он нагнулся, поднял с пола кувалду и, с трудом замахнувшись, опустил ее на голову своего компаньона.
Коренастый рухнул. Его убийца, оттащив покойного за ногу от камина, снова поднял кувалду. Удар, другой – старинный особняк замер от испуга, а барельеф, украшавший дымоход, разлетелся вдребезги. Кувалда обрушилась на кирпичи. Спустя полчаса все было кончено. Темный зев дымохода зиял, как ворота преисподней. Худой, утерев рукавом пот, отбросил кувалду, подтащил валявшийся в углу стул, встал на него и запустил руку в пробитую им амбразуру.
Он пыхтел, пытался залезть глубже. Вскарабкался на каминную доску, засунул в дыру голову, засветил спичку. Стон отчаяния слышался все громче. Худой нанес еще два удара по старой кирпичной кладке, увеличил пролом, снова потянулся к дымоходу, перерыл кирпичный мусор, насыпавшийся в зев камина, но ничего не нашел.
– Не может быть! Не может быть! – утирая тыльной стороной руки пот, взвыл худой. Потом отчаянно, по-бабьи разрыдался. – Все напрасно! – крикнул он в залитый бледной луной равнодушный сад. Красота зимней ночи не тронула его, только напомнила, что на улице мороз, а он вспотел и может простыть.
Он еще раз с ненавистью взглянул на лежащее у его ног тело, бросил кувалду и вышел из комнаты шаркающими шагами.
Глава 2
Майор Ленинградского угрозыска Юрий Терентьев стоял посреди плохо освещенной залы старинного особняка и слушал дрожащего от волнения заместителя директора НИИ, имеющего вместо названия почтовый ящик.
Сам директор в данный момент находился в командировке и о случившемся пока поставлен в известность не был.
– Вы понимаете, это крыло здания должно было идти на капитальный ремонт в ближайшее время, – объяснял замдиректора, стараясь не смотреть на лежавшее посреди зала тело. – Сотрудники уже переехали в другой корпус, здесь оставался всякий мусор, так что я не знаю, что могло понадобиться…
– Осмотр места происшествия начат в восемь часов тридцать три минуты, – слышался рядом безучастный голос криминалиста. – Осмотр проводится при слабом электрическом освещении. Трехэтажное здание дореволюционной постройки, где располагались бухгалтерия, отдел кадров и финансовый отдел, в настоящее время пустует в связи с подготовкой к ремонту. Северная его часть…
– Все понятно, – кивнул майор Терентьев, прерывая объяснения замдиректора. – Пока вы можете быть свободны, идите, работайте, я к вам еще зайду. Сотрудникам о происшествии пока сообщать не надо. – И он направился к криминалистам.
– В общем, так, – перекинул блокнотный лист лейтенант Олег Ребров. – Вахтер приехал на работу в семь, входная дверь была открыта. Коростылева на месте в дежурке не было. Вахтер переоделся и решил поискать сторожа, то есть Коростылева. Сперва заглянул в туалет, – бесцветным речитативом отчитывался Ребров, – мало ли какая ситуация, потом заволновался и пошел проверять помещения первого этажа. Обычно Коростылев входные двери держал закрытыми и ждал вахтера в вестибюле. Не обнаружив Коростылева, вахтер заволновался. Подумал, что воры могли залезть или начальство с проверкой нагрянуло. Он закрыл входную дверь на задвижку и отправился обследовать здание. Осмотрел рабочие помещения, все были заперты, потом сообразил заглянуть в старое крыло, где и нашел убитого. Клянется, что ничего не трогал, побежал сразу звонить начальству, потом нам. Да, кстати, убитый до пенсии в нашем ведомстве работал. Я в отделе кадров еще не был, но фактик небезынтересный.
– Хорошо. Степан Георгиевич, что у вас? – обернулся Терентьев к криминалисту, составлявшему протокол осмотра места происшествия.
– Картина примерно такая. Следов взлома мы не нашли, значит, скорее всего, Коростылев впустил убийцу на территорию самостоятельно. Кувалда тоже отсюда, хранилась вместе с дворницким инвентарем. Дворник опознал ее. Комната, где хранятся метлы и лопаты и лежала вот эта кувалда, запирается снаружи на обычную задвижку. Достать ее не проблема, если знать где. Коростылев знал. На кувалде обнаружены отпечатки пальцев, чьи – покажет экспертиза. Далее. Судя по всему, участников было двое – Коростылев и его гость. В коридоре удалось обнаружить нечеткие следы, ведущие из этого зала. След сорок первого размера, подошва изрядно стерлась, протектор фактически не просматривается. На полу в помещении в основном кирпичная крошка и осколки мрамора, следов обнаружить не удалось. Есть два нечетких следа на стуле. Вон он стоит, видимо, убийца встал на него, чтобы заглянуть в развороченный камин.
– Юрий Васильевич, фотограф и медэксперт работу закончили, тело можно забирать, – подошел к ним Алексей Выходцев, молодой широкоплечий лейтенант со строгим лицом.
– Давай, – кивнул Терентьев и снова повернулся к Реброву.
– Я так понимаю, Коростылев со своим гостем надеялись что-то найти в камине. Может, клад, кто его знает. Но, вероятно, повздорили еще до разгрома камина. В момент удара Коростылев стоял у камина, это видно по следам крови на полу. Удар был нанесен сзади тупым тяжелым предметом, очевидно, этой самой кувалдой. Думаю, экспертиза сможет найти на ней следы крови. Коростылев упал, его оттащили в сторону, после чего убийца разгромил камин.
– Нашел он что-нибудь?
– Пока трудно сказать, с камином надо поработать. Разгромив камин, убийца покинул здание через центральную проходную. На тротуаре следов, понятно, нет, затоптали. Пока все.
– Окна проверили? Не мог он через них в институт проникнуть?
– Исключено. Окна заклеены на зиму, выходят во внутренний двор. Следов на снегу не обнаружено, да и деваться ему с этого двора некуда. Он замкнутый, ворота в другой двор на замке.
– Хорошо, заканчивайте. Я проверю, как дела у Сапрыкина, он сейчас с сослуживцами беседует.
Ему открыли не сразу, и он готов уже был сдаться, но тут звякнула цепочка, щелкнул замок, и дверь распахнулась.
– Добрый день, – вежливо поздоровался Терентьев, пытаясь разглядеть фигуру в сумраке междверного пространства.
– Вам кого? – строго спросил женский голос, и майор понял, что застал дома соседку Коростылева Марию Осиповну.
– Вас, Мария Осиповна. Разрешите войти?
Женщина отступила на шаг, и он смог наконец ее разглядеть. Под шестьдесят, невысокая, плотная, с помятым, словно заспанным лицом и собранными в пучок седыми волосами.
– Извините, – поймав его взгляд, пояснила Мария Осиповна, – заснула после работы, не сразу звонок услышала. – Вынув из прически гребенку, она привычным жестом поправила выбившиеся со сна пряди. – Так вы по какому вопросу?
– Я из милиции, насчет вашего соседа Сергея Игнатьевича. Майор Терентьев Юрий Васильевич. – Он достал из внутреннего кармана удостоверение.
– Ясно. Что ж, проходите в комнату. – Поправила воротничок ситцевого пестрого халата и пошла вперед, показывая дорогу.
– Присаживайтесь, – отодвигая стул и усаживаясь у круглого, покрытого поверх скатерти клеенкой стола, пригласила хозяйка. – Что вас интересует? Он ведь не дома умер, на службе.
– Совершенно верно, – согласился капитан, оглядывая вытянутую чулком комнату. Жила Мария Осиповна тесновато. Сюда едва вместились стол, буфет, шкаф и кровать, да еще между шкафом и буфетом втиснулся короткий диванчик. Зато комната была очень светлой и порядок в ней царил идеальный.
– Так что же вы от меня хотите? – отвлекла от наблюдений хозяйка.
– Хотелось бы узнать о друзьях и знакомых вашего покойного соседа. Кто приходил к нему в гости, кто звонил? Может, вы знаете его коллег, дальних родственников, знакомых? Нас интересуют любые связи.
– Да какие у него связи? – пожала плечами Мария Осиповна. – Сын на флоте служит, раз в год в отпуск приезжает. Жены нет. Сам он уже на пенсии, работает ночным сторожем, точнее работал. А какие у него коллеги могут быть? Все домой – он на работу, все на работу – он домой. Жил тихо, вон во двор летом выйдет, с такими же пенсионерами на лавочке посидит, и все друзья, – кивнула в сторону окна Мария Осиповна. Лицо ее не выражало ни интереса, ни готовности помочь следствию, а только желание поскорее избавиться от гостя.
– Может, по телефону ему кто-то звонил? – с чуть большим нажимом спросил майор. – Меня интересуют последние несколько месяцев.
– Может, и звонил. Да я ведь за ним не слежу, меня и дома-то днем не бывает. Я, между прочим, работаю, занимаюсь просветительской деятельностью, читаю научно-популярные лекции в обществе «Знание».
– Ясно. Так, значит, вы у Сергея Игнатьевича гостей никогда не видели? И чтобы звонил ему кто-то, не слыхали?
– Нет, – ответила она, но тут же как-то смешалась и виновато нахмурилась. – Хотя нет, видела одного, забыла просто. Давно это было, месяца полтора назад. Я как раз дома днем оказалась – зашла в перерыве между лекциями пообедать. Я иногда с выездными лекциями выступаю на предприятиях и, бывает, успеваю забежать. Правда, нечасто, – словно оправдываясь, торопливо добавила соседка, и ее некрасивое лицо потеплело и стало приятней.
– А когда это примерно было?
– Мне кажется, в начале ноября. Слякоть была, я еще ноги промочила и даже пожалела, что домой пошла.
Майор слушал пожилую гражданку с искренним интересом. Если свидетель решил все рассказать и помочь следствию, перебивать его и уж тем более торопить не стоит, можно пропустить какую-нибудь мелочь, из-за которой потом все дело посыплется. Так что Терентьев сидел смирно, слушал внимательно, впитывал.
– Я пришла, разделась. Вы, может, не заметили, у нас вешалка стоит сразу за кухней. Там ниша большая за занавеской и вешалки стоят, удобно очень, чтобы в комнату в пальто и в шубах не ходить. И как раз звонок в дверь прозвенел.
– А вы всегда черным ходом пользуетесь? Мне кажется, через кухню ходить не совсем удобно, – рискнул перебить хозяйку майор.
– Да, наверное, – пожала она плечами. – Парадная лестница у нас есть, но так уж заведено, что ходим через кухню. Не знаю даже почему. Так при старых соседях еще повелось, так и идет. И гости ходят, и почта, и вообще.
– Ясно. И что же в тот день дальше было?
– Так вот, я как раз пальто повесила, и звонок раздался. Звонили не мне, но какая, думаю, разница, раз я рядом. Хотела открыть и возле дверей столкнулась с Сергеем Игнатьевичем. Он вроде как мне не обрадовался. Я тогда подумала, что задела его случайно. А сейчас сообразила: может, ему не хотелось мне гостя своего показывать?
– А почему вы так подумали? – наклонился к собеседнице майор.
– Он обычно спокойный такой, доброжелательный. Интеллигентным человеком его не назовешь, но и не грубиян. Если ситуация какая-то, знаете, как в коммунальной квартире бывает, все с шуточками-прибауточками, без ругани. А тут как-то грубо меня от двери отодвинул и сказал что-то вроде того, что я у него под ногами путаюсь. Я даже обиделась тогда.
– А гость что же? – с трудом сдерживал нетерпение майор.
– А вот он как раз оказался очень приятным. Сразу видно, что человек воспитанный. Увидел меня – поздоровался, поклонился даже. Шляпу приподнял. По-моему, даже представиться хотел, да Сергей Игнатьевич его быстро в комнату повел.
– А дальше?
– Я пошла обед разогревать, а они в комнате были. Тихо сидели, ни голосов громких, ни смеха – ничего. Даже чайник не ставили, я бы услышала, если бы Сергей Игнатьевич из комнаты выходил. Его комната дальше моей по коридору, а полы у нас скрипучие, такие песни поют, что и глухой услышит. Потом я на работу ушла, а они еще сидели.
– И все? – разочарованно спросил майор. – Вы даже имени его не знаете?
– Нет, я же говорю, он мне не представился. Хотя потом, вечером, я как раз вышла на кухню чайник поставить, и Сергей Игнатьевич пришел покурить. Он всегда на кухне курит, там форточка целый день открыта.
– Так.
– Вот пришел, сел на подоконник и глазом так подмигивает. Что, мол, Мария Осиповна, понравился мой гость? Я плечами пожала: что мне до его гостя? Я все еще на него тогда обижалась. А он как ни в чем не бывало говорит: знакомец это мой старый, по делу одному проходил, давно уже. Сто лет не виделись, а тут случайно на улице повстречал.
– А как зовут – не говорил? – взволнованно спросил майор.
– Нет.
– Может, о том давнем деле какие-то подробности вспоминал?
– Нет, – покачала головой Мария Осиповна. – Больше ничего о госте не добавил. Да и я не расположена была с ним беседовать, у меня на следующий день большая лекция была запланирована для учащихся Военно-морского училища, а выступать перед молодежью всегда очень ответственно. Вот я и хотела с вечера еще раз материалы просмотреть, примеры свежие добавить.
– Ясно, – вздохнул майор, не впечатленный трудовым энтузиазмом коростылевской соседки. – Как выглядел гость, описать сможете?
– Не знаю даже, – с сомнением протянула она. – Обыкновенный такой товарищ, в пальто и в шляпе. Как еще объяснить?
– А вот роста он был какого – высокий, низкий? Как я, к примеру? – поднялся с места Юрий Васильевич.
– Да, наверное, повыше, – придирчиво оглядела следователя Мария Осиповна. – И щуплый. Лицо у него было такое вытянутое, худое лицо.
– Вот видите, сколько вы всего вспомнили, – подбодрил ее майор. – А насколько он выше меня?
– Наверное, вот настолько, – неуверенно показала Мария Осиповна. – Но его-то я в шляпе видела.
– А какая шляпа была?
– Такая, знаете, с заломом посредине, и поля небольшие, ровные. Фетровая, серая.
– А пальто? – не отставал майор.
– Пальто драповое, в елочку, карманы врезные, мешковатое немного, но приличное, – с полным знанием дела описывала Мария Осиповна.
– Вот видите, как вы хорошо пальто разглядели. А говорите, не знаете, как выглядел.
– Так то пальто, а то человек. Его-то я не разглядела.
– Не может быть, – уверенно возразил майор. – Вот какой у него был нос – как у меня, картошкой? Или, может быть, вытянутый, уточкой?
– Да какая там уточка, – категорически отмела Мария Осиповна. – Массивный нос был. Крупный такой, но прямой. И лицо чисто выбрито, и губы тонкие. И вообще приятный мужчина, не знаю, что у него за дружба была с Сергеем Игнатьевичем. Уж больно разными людьми они смотрелись, – покачала головой соседка.
– Скажите, а опознать его в случае чего сможете? – с надеждой глянул на Марию Осиповну майор.
– Если в шляпе, а еще лучше в пальто, тогда может быть.
– Отлично. А вот уши у него какие, не заметили?
– Уши? Да вроде такие какие-то, – Мария Осиповна приложила ладони к голове. – Под шляпой-то не очень разглядишь. А глаза светлые, это я точно помню. Он, когда здоровался, мне в глаза посмотрел. И глубоко посаженные.
– И это все? – недовольно приподнял седые кустистые брови подполковник. – Негусто. А что эксперты? Нашел убийца что-то в камине или нет?
– Трудно сказать, скорее всего, нет. Следы тоже ничего пока не дали. Отпечатки пальцев на кувалде принадлежат покойному Коростылеву. Да и что удивляться, зима на улице, все в рукавицах ходят. Рукоятка у кувалды старая, гладкая, полированная. Никаких ворсинок, ниточек, ничего, кроме крови и биологического материала покойного, обнаружить не удалось. Смерть наступила между двенадцатью и половиной второго ночи. Свидетелей, которые видели бы входящего или выходящего с территории института человека, нет. Словом, этот неизвестный гость – единственная на сегодняшний день зацепка.
– Плохо. Очень плохо, – опустил на стол растопыренную пятерню подполковник. – Результат почти нулевой.
– Да я-то при чем? – буркнул Терентьев. – Я, что ли, виноват, что Коростылев ни с кем не общался? Еще хорошо, что соседка на обед домой зашла, а то бы и этого не было. Второй сосед, Степанцов Дмитрий Романович, и того меньше о Коростылеве знает. Ему всего двадцать один, днем работает, вечером учится, еще по танцулькам бегать успевает. Он так редко дома появляется, что я даже сомневаюсь, узнает ли он своих соседей, если на улице встретит. А третья соседка Коростылева сейчас и вовсе у дочери проживает. У той второй ребенок родился, муж на заработки завербовался на Север, так она с внуками помогает. Приезжает только раз в месяц за квартиру платить.
– А соседи по подъезду? Старухи во дворе? Дворник, наконец? – сердился Николай Иванович, и очки у него на носу подпрыгивали от возмущения.
– Да что я, ребенок, что ли? Всех опросили, ребята с ног сбились.
– И что нам теперь делать, взрослый ты мой?
– Не знаю. Искать этого типа в шляпе, – отвел глаза в сторону майор просто от обиды.
– Это-то понятно. Только сколько лет у тебя на эти поиски уйдет? Ты посчитал, сколько Коростылев в уголовном розыске проработал? По какому делу этот твой в шляпе проходил? Кем – свидетелем, подозреваемым? Когда? У нас даже имени его нет.
Оба они тяжело вздохнули.
– Ладно, нос не вешай, – первым ожил подполковник. – Будем думать. Как показывает жизнь, всегда что-нибудь да выплывет, пустячок какой-нибудь. Сама судьба нам подыгрывает. Глядишь, и дело с мертвой точки стронется. А пока с сыном его свяжись, пусть срочно вылетает. Спроси заодно, может, отец ему писал, рассказывал о чем-то этаком. Короче, не спи, под лежачий камень вода не течет.
– Как там наш «барин»? – весело подмигивая майору, поинтересовался ясноглазый Алеша Выходцев.
Алексей был еще молод, только получил лейтенанта и на ковер к начальству, как прочие члены следственной группы, зван не был.
– Барин? Ничего, – с наигранным добродушием прогудел Терентьев. – Работайте, говорит. Ищите, говорит, неизвестного гостя, перекопайте все дела, которые покойничек Коростылев вел за годы работы в уголовном розыске. И найдете.
– Да это на сто лет работы! – возмутился молодой и наивный лейтенант. – Мы так до самой пенсии провозимся. Он что, ничего лучше придумать не мог?
– Не барское это дело – придумывать, – одернул его майор. – А ты, раз такой умный, предложи, как этого типа искать. А если мыслей умных нет, топай в архив и выполняй распоряжение начальства.
