Юлиус Велльхаузен
Арабский халифат. Золотой век ислама
Так из национального государства, основанного Мухаммедом, после его смерти возникло царство, господство теократии над миром. В нем было два вида приверженцев, которые отличались друг от друга и политически и религиозно. Господствовали в нем арабы, будучи мусульманами, а также воинами и завоевателями. Община Мухаммеда была полностью преобразована в армию; молитва и пост и другие благочестивые занятия стояли на втором месте после джихада. В таком виде ислам стал ясен и для бедуинов. Это было знамя, которое вело их к победе и добыче или, в худшем случае, в рай. В захваченных провинциях теократия в новых условиях была организована как армия. Перечень ее подданных был военным реестром, племена и роды составляли полки и роты. В него включались не все арабы, а только годные к строевой службе, мукатила, то есть бойцы и защитники. В противоположность тем, кто остался дома, мукатила также называли мухаджирами, то есть теми, кто отправлялся в крупные военные центры, из которых и управлялась и велась война. Хиджра уже означала не бегство, а переселение (вместе с женой и детьми) в военно-политический центр, чтобы нести там службу[7]. Полные права гражданина можно было получить только в войске, а также в столичных и гарнизонных городах; бедуины, которые бездействовали в своих усадьбах, со своими стадами, не признавались полноправными гражданами, а может быть, даже и сторонниками. Первым Дар аль-исламом или Дар аль-хиджрой была Медина, куда сначала и направился поток «активных» мужчин; позже добавились столицы провинций (миср; мн. ч. мусур), туда тоже можно было совершить хиджру. В Сирии выбор пал на старые, уже существовавшие города, а в других местах были созданы новые военные поселения, такие как Фустат в Египте, Кайруан в Римской Африке и особенно Басра и Куфа в Ираке.
Из этих пунктов, где разместились главные штабы, арабы держали в повиновении провинции; это было абсолютное военное положение. Эмиры, под руководством которых покорялись области, были первыми «штатгальтерами», наместниками, и их преемниками прежде всего становились военные командиры. Но так же, как армия была одновременно и уммой, так и эмир был одновременно и имамом, который вел службу в мечети, особенно в пятницу, день проповеди. Он был «аль-харб вассалят»; и война, и богослужение относились к сфере его полномочий. Наряду с этим он, естественно, обладал исполнительной властью, а следовательно, и судебной, в чем и заключается сила повелевания миром. Сначала эмир отправлял правосудие лично, позже он стал назначать кади в столице[8].
В целом он передал ведение внутренними делами и до некоторой степени принятие судебных решений самым заинтересованным кругам, поскольку даже в захваченных провинциях арабы сохраняли свою древнюю родовую систему. Но довольно скоро начали постепенно складываться различия. На арабской родине сравнительно небольшая группа образовывала реальный союз, чтобы вместе пасти свои стада и кочевать. Эта группа причисляла себя наряду с другими племенами к группам, чья важность возрастала, но фактически от них мало что зависело. Ситуация изменилась под влиянием громадного притока людей из-за границ пустыни. Как правило, все племя не отправлялось из родного поселения, чтобы «телесно» переселиться в одно и то же место, но части племени были рассеяны повсюду, части, которые не могли существовать сами по себе. Поэтому, чтобы обрести необходимую солидарность, они заключали более тесный союз с частями родственных племен, принадлежащих к аналогичной группе, стоящей на более высокой ступени. Это было тем легче, что уже оставалось не так много мест для эмиграции, как было прежде, и люди были сосредоточены в колониях и жили в самой тесной связи друг с другом; например, Куфа была образцовым показателем разветвленных этнических связей пустыни. Таким образом, можно понять, что благодаря определенной интеграции более крупные союзы приобрели реальную важность, которой они никогда не имели прежде и которой они едва ли когда-либо потом обладали в самой Аравии. Сочетание других обстоятельств способствовало этой тенденции к образованию групп, которые сыграли важную роль во внутренней истории Арабской империи.
В отличие от арабской военной знати неарабы были подданными[9], то есть их жизнь проходила в подчинении и зависимости. Они составляли финансовую основу государства. Они должны были обеспечивать своих господ посредством взимаемой с них дани, налога на подданных, который был гораздо более обременительным, чем так называемый налог в пользу бедных для мусульман, что и вызывало возмущение. Арабское правительство, насколько это было возможно, проявляло даже еще меньший интерес к своим внутренним делам, чем к племенным. В бывшей римской провинции епископы часто становились также гражданскими главами общины; в персидской провинции дехкане таковыми и оставались. Эти местные вожди несли ответственность за сбор налогов в своей местности; правительство не утруждало себя иной задачей, кроме как наблюдение за поступлением этих налогов. Дело наместника состояло в том, чтобы держать подданных в достаточном повиновении, дабы они исправно платили дань. Впоследствии наряду с ним часто назначался независимый финансовый чиновник, что не встречало его особого одобрения, поскольку в таком случае его роль заключалась лишь в том, чтобы держать корову за рога и не давать ей уйти, пока ее доит кто-то другой.
Старое арабское право разбоя, в несколько измененной форме санкционированное Мухаммедом в Коране, составляло основу налогообложения подданных и регулирования их положения в целом. Когда город или область сдавались мусульманам без борьбы (сулхан), их жителям сохраняли жизнь, свободу и собственность, но они должны были платить дань за милосердие и защиту, взимавшуюся либо в виде единовременной выплаты, либо в соответствии с заключенным договором о капитуляции[10]. Но если их побеждали силой оружия (анватан), они попали под действие закона войны, то есть лишались всех прав; они сами и все, чем они обладали, становились добычей победителя. Пятая часть предназначалась Богу, то есть государству, даже общинные земли и имущество, брошенное его владельцами, попадали в казну. Все остальное, и не только движимое имущество, но и земля и люди, следовало поделить по закону, и не среди мусульман вообще, а среди воинов того самого войска, которое одержало эту самую победу. Так, однако, не могло продолжаться долго. Невозможно помыслить, чтобы переход из рук в руки такой огромной массы продолжался без помех, не говоря уже о тех лишениях, которым из-за него подвергались низшие классы, только обрабатывавшие землю и не владевшие ею. Арабы не могли бросить жребий между собой за половину мира, так чтобы не превратить его в пустыню. Но они не решались и распределиться по обширной территории, чтобы управлять ею. Если они не хотели потерять свои позиции, единственным способом было сконцентрировать военную силу. «Сила моей общины, – якобы сказал Мухаммед, – опирается на копыта лошадей и острия копий, пока воины не возделывают землю; если же они начинают это делать, они ничем не отличаются от остальных». И, кроме того, они должны были думать о будущем. Если всю добычу сразу же делили между первыми и фактическими завоевателями, она утекала сквозь их пальцы так же быстро, как и приобреталась. Таким образом, земля рассматривалась как надежный капитал и передавалась в качестве лена ее прежним владельцам, так что им приходилось платить проценты, и эти проценты шли только арабским воинам и их наследникам – не капитал, а доход[11]. Фактически городам и местностям, захваченным силой оружия, приходилось ненамного хуже, чем тем, которые сдавались добровольно, и даже дань и в том и в другом случае называлась одинаково[12], только во втором случае дань была юридически закреплена и ее нельзя было произвольно изменить[13].
Так возникла разница между ганимой и фаем в период после Мухаммеда. Ганима – это добыча, доставленная в лагерь в виде движимого имущества, а также пленники; она и прежде и теперь делилась между воинами. Фай, с другой стороны, – это добыча в виде недвижимого имущества и живущих там людей, и ее не делили, а оставляли прежним владельцам после выплаты дани, так что настоящие владельцы (согласно закону войны) получали только ренту[14]. Но государство собирало плату через своих должностных лиц и не выплачивало полную сумму ежегодно законному мукатила или его наследникам. Им выплачивали только фиксированную пенсию, а остальное шло в государственную казну. Таким образом, организация завоеваний в значительной степени ограничивалась военной оккупацией для эксплуатации подданных. По сравнению с предыдущим положением вещей мало что изменилось. Правящая власть стала другой, но положение misera contribuens plebs[15] осталось таким же, как и раньше. Арабская администрация ограничивалась финансовыми делами, арабское правительство было счетной палатой. Арабы сохранили греческих и персидских служащих – единственных специально подготовленных чиновников, которыми арабы располагали. Они также в основном сохранили старые названия и виды налогов и не внесли особых изменений ни в ставки, ни в процедуру взимания. Если бы те два мединца, которые, как говорят, измерили и распланировали Ирак, были в своем уме хоть наполовину, они и эту половину использовали слишком экономно. Во многих случаях халиф санкционировал лишь временные меры своих военачальников, действия которых зависели от местных условий.
Большинство завоеваний имели место во времена халифа Умара, и он считается их организатором. Как мы видели, он не создал никакой новой системы, но именно он был причиной того, что право арабов на добычу было отменено и государство встало между армией и подданными. В какой-то степени он защитил подданных и на основе их способности выплачивать налоги укрепил государство в противовес армии.
Развитие политического законодательства шло не в ногу с развитием политической власти. В старой арабской традиции отсутствовала какая-либо практическая наука об управлении государством, как и в идее теократии. Этот недостаток становился ощутимым сразу же, как только вставал вопрос о том, кому принадлежит главенство в теократическом правительстве.
При жизни Мухаммеда этот вопрос не возникал. Пророк был представителем Бога, истинным теократическим правителем; теократия подходила ему как нельзя лучше. Однако предположение, что с его смертью настанет час последнего суда, не оправдалось. Мир не был разрушен, и Мухаммед умер, не позаботившись о том, чтобы его паства не осталась без пастыря. Он, конечно, оставил ей Коран и вдобавок к нему сунну, то есть путь, по которому он сам ступал, дорогу, которую он указал своей собственной жизнью, но ни в Коране, ни в сунне невозможно было найти ответ на вопрос, кто должен стать его преемником. Тем не менее из Корана и сунны следовало, что преемник не нужен; фигура единого религиозного и политического вождя представлялась незаменимой. Не существовало ни установленного метода его избрания, ни права наследования пророку. Смерть Мухаммеда, казалось, покончила с теократией, хотя многие благочестивые люди не поверили бы, что это возможно. Арабские племена отпали от Медины, а в ней самой возникла угроза раскола. Поскольку никакие условия правопреемственности не были оговорены, единственное возможное решение заключалось в скорейшем захвате власти. При Мухаммеде его старейшие мекканские сторонники и друзья, которых было немного, стояли ближе всего к верховной власти; они были, так сказать, первыми плодами веры, теократической знатью, знатью подлинно исламской по происхождению и характеру. Они фактически не имели официальных постов, но просто составляли круг советников пророка и оказывали на него очень большое влияние, а теперь, лишившись его защиты, они не допустили, чтобы власть выскользнула у них сквозь пальцы, и твердо взяли бразды правления в свои руки, когда те выпали из рук Мухаммеда. Главным из них с точки зрения интеллекта был Умар ибн аль-Хаттаб, которого можно считать основателем второй теократии, теократии без пророка. Он был высокого роста, быстро двигался, громко говорил, был силен в бою и всегда изображался с кнутом в руке. Он не ходил вокруг да около и не нашептывал, как лицемеры, но был искренне богобоязнен и никогда не болтал лишнего. Сначала он поддержал Абу Бакра, самого доверенного друга Мухаммеда, и лишь после смерти Абу Бакра, которая случилась вскоре после этого, он официально взял власть в свои руки. Абу Бакр передал ее Умару в своей последней воле[16], но это стало лишь подтверждением того, что уже было признано всеми. Абу Бакр прекрасно понимал, что у них нет законного титула для правителя и они лишь узурпировали его. Все, что они смогли сделать, – это впоследствии узаконить свою изначально незаконную власть, используя ее в соответствии с идеей теократии. Поскольку Аллах больше не властвовал через Своего живого полномочного представителя, они обеспечили Его власть тем, что приняли в качестве правил поведения его слова – Коран и пример Его посланника – сунну. Они хотели, чтобы их рассматривали только как временных представителей единственного полноправного правителя теократии – пророка, и выразили это в том, что приняли в качестве официального титула слово «халиф», то есть «наместник». Абу Бакр называл себя наместником Божьего посланника, а Умара – наместником наместника Божьего посланника, пока такое наименование не стало чересчур церемонным, и тогда слово «халиф» без цепочки родительных падежей превратилось в самостоятельное название. Кроме того, они носили титул эмира правоверных.
Влияние старейших и самых выдающихся сподвижников пророка, из числа которых вышли первые халифы, разделяло и родственное им племя курайшитов, и не только та его часть, которая переселилась в Медину в год бегства, или по крайней мере до завоевания Мекки, но и та, что приняла ислам лишь после того, как была принуждена к этому после завоевания. Кровь утверждала свою силу рядом с верой. Несмотря на то что курайшиты сопротивлялись исламу, сколько могли, все их племя чувствовало себя вправе занимать главенствующее положение в теократии, потому что Мухаммед вышел из него и их притязания поддерживал и он сам, и его сподвижники. Даже у арабов, как правило, считалось в порядке вещей, что правящая власть по-прежнему оставалась если и не в руках одной семьи, то все же в пределах одного племени или рода и считалась его общим достоянием, хотя ею обладал только один человек. Лишь ансары упорно боролись против верховенства курайшитов в исламе. Сначала они радушно приняли их как беженцев и предоставили им жилье, помощь и защиту. Они также не возражали против того, что Мухаммед всячески выделял своих мекканских сторонников, или против того, что они сами вели самые тяжелые войны, а кто-то другой (курайшиты) забирал львиную долю добычи, например при разделе имущества изгнанных евреев. Но со временем у них возникло чувство, что призванные ими духи слишком много на себя берут, и попытались показать, что сами будут хозяевами в своем собственном доме и не станут довольствоваться подачками гостей. Нередко их негодование вырывалось наружу. Особенно его подстегнул бывший влиятельный вождь племени хазрадж, который считал себя ущемленным пророком. Этот человек сразу же пробудил ревность и у другого племени – аус. Опасность прежнего раскола еще не исчезла, и ситуация сыграла на руку третьей стороне, не вступавшей в эту ссору. В таких условиях Мухаммеду было легко сохранить расположение ансаров, но они также были обязаны ему тем, что он спас их от самоуничтожения, и, когда они вспоминали об этом, они понимали, что тоже не могут обойтись без него. Их очень тревожила мысль, что он может покинуть их город и после захвата Мекки отправиться туда и поселиться там. Так все продолжалось, как и началось; курайшиты продолжали укрепляться в Медине, поддержанные многочисленными переселенцами из других племен, которых также называли мухаджирами. Ансары по-прежнему находились в шатком большинстве и все больше отступали на второй план. После смерти пророка они еще раз предприняли серьезную попытку отстоять свое право на власть в собственном городе или по крайней мере на свою автономию. Они забыли, что Медина давно уже была не их городом, а городом пророка и он превратил ее в нечто совершенно иное – в центр Аравии и ислама. Их застигли врасплох быстрые действия Умара и других сподвижников Мухаммеда, а затем их разделили собственные старые разногласия, так что в конце концов они оказались в меньшинстве по причине постоянного притока бедуинов из окрестностей, которые встали на сторону мухаджиров против них.
К счастью, в это время произошло крупное восстание арабских племен против Медины, и перед лицом общей внешней опасности внутренние ссоры сошли на нет. В соответствии с традициями ансары снова встали в первые ряды в борьбе с врагами; они также играли главную роль в завоеваниях, особенно в Сирии. Они составили костяк мусульманских сил, но не имели права назначать вождей. Более того, они все еще оставались в определенной оппозиции к правителям, но их сопротивление колебалось вместе с общим сопротивлением благочестивых теократов против существующей власти. Медина как место оппозиции, исламской традиции и подавленной исламской аристократии появляется позже и всегда как единое целое; совершенно ошибочно в этой связи думать только об ансарах. Даже в великом восстании, которое закончилось в Харре, они объединились с мухаджирами против Омейядов; они пошли за курайшитскими претендентами и не боролись за свое собственное влияние в качестве отдельной стороны[17]. За исключением, может быть, хариджитов, главенство курайшитов признали, хоть и неохотно, все стороны. Они занимали нейтральную позицию в отношении соперничества племен, которые одно за другим отдавали верховную власть курайшитам в ущерб себе, как бы порой их ни раздражали эти урожденные долыники государства.
Курайшиты действительно в тот момент были не особенно сплочены. Первоначально они были всего лишь последователями пророка и его старых сподвижников; только через них, будучи из одного с ними племени, кровными родственниками, они приобрели важность в исламе. Но теперь среди них возникло опасное сочетание истинной мусульманской аристократии сподвижников.
Это произошло после смерти халифа Умара, когда снова встал вопрос о преемнике. Умар не оставил завещания в пользу Али, который претендовал на власть, как двоюродный брат и зять пророка, и считал, что им и без того уже пренебрегли. Умар предпочел открытые выборы как способ назначения халифа вместо него. Но шура – орган, который должен был совершить этот выбор, – включал в себя отнюдь не всю общность мусульман. С провинциями никто не посоветовался; одна Медина представляла собой полис, а в
Медине с ансарами вообще считались мало, как и с курайшитами в целом. Шура фактически состояла только из шести остававшихся в живых старейших сподвижников пророка, и они наверняка должны были выбрать кого-то из своего числа, как конклав кардиналов выбирает папу. Остальной народ Медины имел только право или обязанность принести клятву верности избранному. Это событие должно было состояться после выборов в Медине.
Шесть сподвижников со своей стороны обошли Али. Они не хотели признавать его приоритета и решили назначить уже престарелого Усмана ибн Аффана из дома Омейядов. Он был самым непритязательным и наименее влиятельным, и именно по этой причине он и пришелся им по вкусу, ведь им нужен был деревянный чурбан вместо царя[18] и они не желали второго Умара. Но результат их разочаровал, потому что слабость Усмана не принесла пользы никому, кроме его собственного рода, чьему давлению он уступал – сознательно или не задумываясь. Омейяды, как и родня пророка, принадлежали к потомкам Ибн Абд Манафа и были богаче, влиятельнее и могущественнее, чем бану хашим и мутталиб. После Бадра они заняли место бану махзум, силы которого были сломлены в этой битве, и благодаря их мудрому вождю Абу Суфьяну добились главенствующего положения в Мекке и стали главными фигурами в длительной борьбе курайшитов против Медины и Мухаммеда. Хотя в этой борьбе они проиграли, они не потеряли из-за этого своего влиятельного положения и сохранили его в новом содружестве, к которому им пришлось присоединиться. Мухаммед облегчил им вступление в это содружество и очень старался показать им, что для них не позорно присоединиться к нему. Когда Мекка потеряла политическое значение, они переселились в Медину и вскоре заняли там руководящие посты, и, приспосабливаясь к новым временам и подлаживая свою веру к обстоятельствам, они приобрели известность благодаря тем самым событиям, которые грозили им гибелью. Уже при Абу Бакре и Умаре Язид, сын Абу Суфьяна, а после смерти Язида его брат Муавия достигли высокого положения в провинциях, если не в самой Медине. В лице Усмана Омейяды фактически добились халифата, потому что его правление было правлением дома, к которому он принадлежал. Он назначил своего двоюродного брата Марвана управляющим в Медине и предоставил ему править, и тот поставил на все должности своих родственников. Тем самым он вызвал недовольство других членов шуры. Их было пятеро: Али, Абдуррахман ибн Ауф, Тальха, Ибн аз-Зубайр и Ибн Абу Ваккас. У последнего не было политических амбиций, а Ибн Ауф умер еще раньше самого Усмана, но этих двоих заменила Айша, молодая вдова пророка, которая занимала равное с ними место в высшем совете ислама и пользовалась большим уважением. Высокопоставленные сподвижники пророка в том положении, которое они занимали до того, оказались под угрозой из-за создания династии; это было причиной их враждебности к Омейядам. Разве могли они, представители подлинной теократической знати, уходящей своими корнями в зарождение ислама, стерпеть, что их вытесняет старый знатный языческий род, возглавлявший курайшитов в борьбе против ислама? Сначала они попытались отвратить халифа от его клики, как они ее называли, а когда это не удалось, обратились против самого халифа. В Медине они сделали все, что могли, чтобы подорвать его авторитет, и поддерживали недовольство арабов в провинциях.
Началось брожение, во всяком случае в провинциях, то есть в городах, где жили арабы. Прекратились великие завоевательные войны, и времена изменились. После сумятицы последовал покой, отрезвление после разгула. Арабских защитников больше не заставляли служить в полевых условиях, у них появилось свободное время, чтобы задумываться. Пока ганима, фактическая добыча, постоянно поступала к ним благодаря непрерывным военным кампаниям, они мирились с тем, что правительство забирало себе фай – имущество завоеванных народов и их самих, так как арабы не знали тогда, что с ними делать. Но теперь они поняли, что среди бурь и лишений того времени они невольно позволили забрать у себя самую ценную часть добычи. Если бы теперь они получили оплату размером по крайней мере с полный фай, то есть годовую сумму налога с подданных, они бы не возражали, но, как мы видели, этого не произошло. Этот налог вместе с остальными государственными доходами шел в казну; правительство лишь выплачивало из него пенсион арабским воинам. Оно владело кошелями, содержимое которых на самом деле принадлежало армии. Оно получило независимость от армии благодаря завоеваниям, которые совершила армия и которые были по праву ее добычей, поскольку оно не разделило между воинами земли и людей, а прикарманило собранные с них налоги. И армия стала зависимой от него благодаря выплатам, которые правительство могло выдавать или отбирать по собственному усмотрению. Правительство когда-то пользовалось поддержкой армии, теперь армию поддерживало правительство. Неудивительно, что мукатила считали себя обманутыми этим подлым государством, основой которого была казна, и благодаря ей оно возвысилось над ними и держало в повиновении. Они утверждали, что деньги, собранные в качестве дани, принадлежат им, а не государству, что это мал аль-муслимин, а не мал Аллах. Они придерживались своих требований о том, что фай должен быть поделен; когда они получили такую возможность, они разграбили казну провинций и не могли стерпеть того, что излишки должны были уйти в государственную казну. Их ревность к государству была естественным образом направлена против его функционеров, распоряжавшихся властью и деньгами. Они считали несправедливым, что чиновники, так сказать, отогнали их от кормушки[19].
Собственно говоря, это был протест против системы Умара. Ибо Умар был тем, кто вырвал фай из рук войска и передал его государству, вопреки Корану, хотя и в соответствии с тенденцией налогообложения, которой в значительной мере уже следовал Мухаммед[20]. Тот факт, что недовольство возникло и распространилось не при Умаре, а при Усмане, можно объяснить не только изменившимися временами, но и разницей между личностями правителей. Усман справедливо сказал, что против него говорили такое, чего никто не осмелился бы сказать против Умара. Ему не хватало властности и авторитета, которыми обладал его предшественник, поэтому деспотизм и самонадеянность функционеров и чиновников при нем усилились по сравнению с правлением Умара, которого они боялись, и это выглядело тем хуже, что он имел обыкновение назначать их из числа своих родственников. Складывалось впечатление, что халифат стал прерогативой нескольких привилегированных личностей, которым было позволено кормиться за счет провинций.
Высокопоставленные сподвижники пророка встретились в Медине с представителями провинций. Они обладали подавляюще большей частью капитала, особенно ансары во главе с Али, Тальхой и Ибн аз-Зубайром, чтобы поддерживать их в ненависти к клике Усмана, ненависти, которая в их случае возникла по совсем иному поводу. Для них было простой задачей придать соперничеству с Усманом нужный религиозный акцент, заявить претензии на роль истинных представителей старой подлинной теократии и защитников Корана и сунны, а также использовать общее недовольство к своей выгоде. При всей своей дерзости и непокорстве в поступках по отношению к Усману они не хотели открыто объявлять ему войну при поддержке жителей Медины. Они предпочли разбередить провинции, которые в какой-то мере обладали военной и финансовой мощью государства, в то время как в Медине был сосредоточен только моральный авторитет ислама. В 34 году от хиджры (654–655) они писали в провинции: «Если вы хотите начать священную войну, то ее место теперь у нас в Медине». Первый ответ это обращение нашло в Куфе, главном сосредоточии оппозиционных мукатила. В конце 34 года (июнь 655 года), когда наместники во время хаджа, как обычно, находились в Мекке вместе с халифом, там вспыхнуло восстание под предводительством Малика аль-Аштара, видного йеменца и преданного друга Али. Тысяча человек из Куфы встала перед городом и преградила вход своему наместнику Саиду, когда он вернулся из Мекки. Однако Усман сместил Саида без дальнейших церемоний, дал повстанцам того наместника, который был им по вкусу, и таким образом на время успокоил их.
Тогда вместо куфийцев египтяне отправились в Медину. В Египте вместо завоевателя Амра Ибн аль-Аса Усман назначил своего двоюродного брата Ибн Абу Сарха, хотя Мухаммед объявил того вне закона. Поэтому Амр, человек очень опасный, был его врагом, способствовал усилению недовольства против него в Медине и, вероятно, не постеснялся сделать то же самое и в Египте. Другими тамошними мятежниками были Мухаммед ибн Абу Хузайфа, приемный сын халифа, и Мухаммед ибн Абу Бакр, ревностный сторонник Али. В великой морской битве с императором Константином у ликийского побережья они отделились на своем корабле от арабского флота, сказав, что воины покидают истинную священную войну. Они предъявляли озлобленные обвинения Усману, в частности упрекая его в том, что он поставил своих родственников на все прибыльные места и таким образом посеял опасное семя. Это случилось в 34 году от хиджры. В следующем году полтысячи арабов из Египта послушались призыва к одобренной Богом войне с внутренним врагом. Они предстали перед Мединой примерно в десятом месяце 35 года (апрель 656 года), выдвинули халифу определенные требования и угрожали насилием, если он их не удовлетворит. Жители Медины, за редким исключением, встали на их сторону и поддержали их. Поскольку Усман, правитель самого на тот момент мощного государства в мире, не имел в своем распоряжении абсолютно никаких внешних сил, он снизошел до переговоров с чернью. Ему удалось убедить египтян вернуться, пообещав им загладить их обиды, но, как только они ушли, он снова укрепил свое положение при поддержке Марвана и родственников из Омейядов. В следующую пятницу он выступил в мечети с речью, в которой утверждал, что египтяне осознали свои ошибки и поэтому отступили. Тогда люди Медины, из которых состояли присутствовавшие на богослужении, пришли в ярость и, не довольствуясь одними упреками, так побили старика, что он лишился чувств и его пришлось нести домой. Это было его последнее публичное выступление в мечети. Тогда мединцы стали группами появляться перед даром[21] Усмана, который находился неподалеку от мечети, не обращая внимания на требования разойтись. Через несколько дней египтяне внезапно вновь появились на сцене, принеся с собой роковое письмо от халифа, которое и предъявили ему[22]. Он отрицал, что написал его, и заявил, что ничего о нем не знает. «Разве такое может случиться против твоей воли? – сказали они. – Тогда ты не наместник!» Но он категорически отказался согласиться с этим намеком на отречение и заявил: «Я не стану снимать с себя одежды, в которые облачил меня Бог». Начиная с того времени он фактически находился в осаде; его слуги и гости, а также несколько родственников обороняли его в даре. Мединцы отпустили египтян восвояси; если бы они захотели, им было бы нетрудно справиться с несколькими сотнями человек. Они подняли восстание против халифа, но предоставили заканчивать его посторонним мятежникам, и даже в этом они фактически оказали им помощь, особенно часть ансаров. Высокопоставленные сподвижники Али, Тальха и Ибн аз-Зубайр, которые были главными виновниками этого пожара, не прилагали никаких усилий, чтобы его потушить. Их отношение к халифу скорее было сожалением о том, что они не могли ему помочь, поскольку они не имели возможности действовать свободно, а только старались поддерживать видимость. На самом деле они ничего не делали, чтобы остановить ход событий, в надежде, что все это в итоге пойдет им на пользу.