Юлиан Климович
Точка бифуркации
Светка боготворила меня. В десятом классе бросив школу, она ушла на улицу, а в двадцать два года, благодаря мне, соскочила с иглы. Сначала я использовал ее только в качестве курьера, которым всегда можно пожертвовать, но со временем привык, как привыкают к удобной уже разношенной, но еще почти новой обуви. Вскоре привязанность и опостылевший до крайней степени секс с презервативами заставили меня отправить ее на лечение. Разница в возрасте давала хорошую возможность поддерживать отношения отец-дочь, что вполне устраивало и меня и Светку.
Профессор сидел напротив и улыбался. Разлив коньяк по рюмкам и нарезав лимон, он ждал дальнейших моих разъяснений.
– Че ты лыбишься, а, Профессор? – меня смутила его как бы всепонимающая улыбка.
Я вдруг отчетливо понял, что меня пугает перспектива вдруг оказаться слабым перед ним, и все мое первоначальное намерение излить душу вмиг улетучилось. Опять напиваться не хотелось, а захотелось поговорить о чем-нибудь отвлеченном, например о душе или о вечно неоконченной философской книге, которую Профессор пишет уже лет десять, разрабатывая какую-то концепцию о воле, взятую, по его словам, у Шопенгауэра и Ницше. Он всерьез решил осчастливить человечество своими изысканиями в области человеческой природы.
– Как поживает твоя книга?
– Пишется. С трудом, но пишется.
– Не лениво тебе сидеть в четырех стенах и карябать всякую ерунду, которая никому не интересна?
– Это не ерунда. Мои мысли также интересны, как, например, и твои, только аудитория у нас разная. Вообще творить – это классно, – Профессор достал сигарету, размял ее и закурил. Потом продолжил: – Преимущество творческого человека в том, что он оставляет вехи, ну, или скорее такие вешки во времени. Большие или маленькие, значительные или нет, но он оставляет их. Помнишь песню Аквариума “Небо становится ближе”? – без перехода спросил он и тут же довольно сносно напел:
“Все пути начинались от наших дверей,
но мы вышли, чтобы стрельнуть сигарет,
И эта долгая ночь была впереди,
и я был уверен, что мы никогда не уснем?”
Ты помнишь любовь к своей первой женщине? – спросил Профессор, задумчиво смотря куда-то за окно.
– Уже нет, это было в третьем классе, – я помолчал, вспоминая. – Нет, точнее не вспомню. Но ведь с тобой-то все проще? Вы с Лариской до сих пор вместе. Как это все время с одной, а, Профессор?
Меня, правда, всегда интересовало, как всю жизнь спать с одной бабой. Профессор точно ей не изменял и не изменяет до сих пор, мне бы он сказал, но он не из таких. Он ее любит ведь. Вроде умный мужик, а привязался, как телок, к одной бабе и все. Загадка, одним словом.
– Мне нравится, но иногда становится тяжело. Ты же знаешь, что Лара нелегкий человек. У нее сложный характер. Просто, когда любишь, то многое прощаешь, – Профессор пожал плечами.
– Нет, Профессор, прощать, любить, я не про это. Я про секс. Как можно всю жизнь спать с одной и той же женщиной? Надоедает ведь быстро. Через год-два, иногда и быстрее, фактор новизны исчезает, и тогда уже тупо не встает. Я вот про это тебя спрашиваю.
– Ну, у меня таких проблем нет, поэтому ничего тебе сказать по этому поводу не могу. Все работает, все шевелится.
– Странно, – я инстинктивно пошевелил пальцами правой руки.
Мне стало неприятно оттого, что у Профессора все хорошо с Лариской, и все работает. “Может он врет?” – спрашивал я себя, и совершенно убеждался, что нет, не врет. Вот ведь сейчас сидим, разговариваем, а он нет-нет, а посмотрит на часы. И взгляд его не с опаской и неприятием, а с тревогой и некоторым волнением. Ждет он ее. Поджидает. На минуту мне даже стало завидно от такой его зависимости. Есть у него на свете женщина, которую он ждет и хочет видеть, хотя нет уже в ней никаких секретов, а поди ж ты, не надоедает, и не тянет узнать новое. Нет, мне этого не понять. Маринка меня интересовала года три, и то только потому, что долго была для меня недоступна. Наверное, у Профессора это любовь, по-другому объяснить его затянувшийся роман я не могу.
– Неужели никогда не хочется попробовать что-то новенькое? Ты же книги любишь новые читать, вон их сколько у тебя. И с бабами также: прочитал и поставил на полочку. Если сильно зацепила, то можно еще пару раз прочитать, но и все. А ты все одну, да одну. Извращение какое-то.
– Никакого извращения, – Профессор усмехнулся и закурил. – Просто тебе не повезло найти интересную женщину, которая заставит дочитывать ее до конца. Открывая прочитанную книгу, ты видишь знакомых героев и откладываешь ее. В этот момент тобой, ну или кем-то совершается ошибка, поскольку в книге, на самом деле, уже все, кроме героев перемешалось и изменилось, как в калейдоскопе. Тебе не интересно читать, хотя там уже совсем другой сюжет, другая история. Человек – это книга с постоянно меняющимся сюжетом.
– Как в сериалах с одними героями, а в каждой серии отдельные истории?
– Да, типа того. Просто тебе не повезло встретить м…, – он на секунду задумался, потом усмехнулся и закончил мысль, – интересную книгу.
– Может ты прав, – ответил я, разлил по рюмкам коньяк и, чокнувшись своей рюмкой со стоящей на столе профессорской, произнес: – вздрогнули.
– Давай, – охотно отозвался Профессор, опрокинув коньяк себе под моржовые усы.
Закурили.
– Знаешь, может мне попадаются не книги, а брошюры какие-то? Как ты думаешь?
– Обычно я не говорю в уничижительном смысле о людях, но по поводу Марины я бы сказал, что она не самая интересная книга, – он помолчал немного и продолжил: – Возможно даже она, правда, такой… женский журнал, – Профессор неопределенно пошевелил пальцами в воздухе. – Хотя…, – он немного подумал, а затем покачал головой, как бы опровергая свои слова. – Нет, все-таки каждый человек – это книга, просто надо уметь ее прочесть. Понимаешь, кому-то нравятся детективы, кому-то любовные романы, кому-то исторические книги, а кто-то не читает даже беллетристику.
– Я долго ее добивался, помнишь? Хотя нет, откуда тебе помнить, мы тогда с тобой почти не общались, да я вообще с кем бы то ни было тогда мало общался, все время убивал на Маринку. Все добивался ее, – саркастически сказал я и тоже помахал рукой в пространстве, разгоняя уже начавший слоиться табачный дым. – Все забросил, бегал за ней, как бобик на веревочке.
– Это с каждым бывает, – философски заметил Профессор. – В этом нет ничего позорного или необыкновенного. Обычный вынос мозга гормонами, дружище. – Он похлопал меня по руке. – Давай лучше накатим еще по одной.
– Категорически поддерживаю, – согласился я.
Помолчали. Опять закурили. Сумерки за окном сгущались, отчего уютная лампа под розовым абажуром разгоралась все ярче.
– Я все больше уверяюсь в том, что человек лишь орудие Господне, – вдруг произнес Профессор.
В наступивших сумерках это прозвучало загадочно. Повеяло мистицизмом.
– Посмотри, какие провидческие, потусторонние тексты выдавал все тот же БГ в восьмидесятые, и какие у него сейчас не вдохновленные тексты. Через нас идет поток информации, который мы не можем контролировать, мы лишь удобные ретрансляторы. Даже не удобные, не правильно сказал, а достоверные. Когда мы говорим про те чувства, которые переживаем, то наши слова приобретают достоверность, настоящесть. Чем дольше мы страдаем, тем дольше мы являемся открытым каналом для ретрансляции.
– Ты последнего БГ вообще слушал? Терпеть не могу, когда по части, делают вывод об общем и обставляют это умными словами, – я раздраженно хлопнул ладонью по столу. – Сплошные шерлокохолмсы вокруг какие-то. С какого ты решил, что у него ничего хорошего сейчас нет?
Профессор обожал ранний “Аквариум”, это у него связано с первой и единственной любовью, с его Ларисой, или как он ее тепло называет “Ларой”. Я руку могу дать на отсечение, что он ни фига из современного БГ не слушал, а теперь втирает мне с умным видом о его сегодняшнем никчемном творчестве.
– Если бы у него было что-то стоящее, то я бы обязательно это услышал, – Профессор упрямо смотрел на меня. – Но сейчас не об этом.
Безнадежно махнув рукой, я понял, что Профессор начал пренебрегать логикой, а это верный знак – спорить с ним в таком состоянии бесполезно. Разлив остатки коньяка по рюмкам, я поставил бутылку на пол и приготовился слушать закусившего удила Профессора.
– Эманация воли от единого потустороннего источника – Бога через ретрансляторы для его осуществления здесь – вот, собственно, механика и цель нашего мироздания. Каждый человек, являясь уникальным, реагирует и фокусирует только определенные волевые посылы, близкие ему. Таким образом, все человечество является детерминированным набором волевых ретрансляторов, которые здесь создают полифонию Божественной воли. Схожие, скажем так, по восприятию трансляции определенной частоты воли люди, вступая в резонанс, усиливают определенный волевой посыл и реализуют некие процессы, которые, в конечном итоге, каждый по-своему двигает прогресс в сторону главной цели.
– Короче, это люди, что ли должны стать Богом?
– Да. В конечном итоге должна сложиться Божественная мелодия, и человечество станет не ретранслятором эманации потусторонней воли, а самой Волей. Созидающей и бесконечной.
Мы снова немного помолчали. Кран, не обращая внимания на нас, усердно капал. Я направил к нему волевой посыл, но вода по-прежнему равномерно и равнодушно крупными каплями срывалась вниз и с веселым звуком “кап” разбивалась о тонкое железо мойки, разлеталась в стороны, чтобы потом опять собраться вместе и тонкой струйкой стечь в желто-черное жерло слива. Я встал, прикрутил кран, затем достал сигареты и закурил. Пустая бутылка коньяка, нерешительно выглядывающая из-за ножки стола, прозрачно намекала на добавку. Но пить мне больше не хотелось. На какое-то мгновение мне даже показалось, что измена жены, развод, угроза лишения квартиры – вопросы настолько мелкие, совсем глупые и ничтожные по сравнению с проблемой эманации Божественной воли. Именно за этим эффектом я и приезжал. На дне души в лужице удовлетворения копошилась простая мысль: “Все правильно сделал: пусть теперь Маринка кувыркается с голой жопой со своим отделочником, и дочку неблагодарную поднимает”. Мне полегчало, и захотелось чаю, но надо было уже ехать.
– Поеду, поиграю с мужиками в хоккей.
От удовольствия, что сейчас вот заеду на каток и погоняю шайбу с приятелями, на душе стало еще теплее.
– Мы тут скооперировались впятером и теперь играем через день. Недешево, конечно, это все, но удовольствия масса. Ты помнишь Леху из “Д” класса?
Профессор, с минуту прилежно порывшись в памяти, отрицательно покачал головой.
– Блин, ну такой маленький, крепенький паренёк. В футбол еще хорошо играл. Он теперь хозяин большой фирмы по производству пластиковых окон. Очень богатый человек. А Олежика помнишь?
– Этого помню. – Профессор кивнул головой. – Здоровый такой амбал. Все за Маринкой, которая теперь твоя бывшая, ухлестывал, но она его отшила, – он улыбнулся, видимо вспомнив что-то забавное про Олежика.
– Ну, вот, он тоже с нами играет. Тоже богатик. На крузаке ездит. У него торговля сантехникой. Большими деньгами ворочает. Он себе дома все унитазы настоящим золотом в несколько микрон покрыл, прикинь? Я сам не видел, но ребята, которые у него были, говорят круто…
В это время из коридора послышался звук открываемого замка. Профессор встал и пошел к входной двери, я поднялся вслед за ним. Пришла Лариска. Оставаться больше не было смысла, поэтому, поздоровавшись с ней, я простился с Профессором и вышел в темноту парадной. Уходя, я успел услышать Ларискино недовольное шипение и какие-то оправдательные нечленораздельные звуки Профессора. Я с удовлетворением утвердился в своем решении, и мне вместо хоккея захотелось немедленно завалиться в постель со Светкой.
Встреча третья
– “Это угодно народу” – обожествление, наделение народа единой волей, интеллектом, могуществом, вот следующий этап развития человеческого общества на пути к собственному совершенству. Понимаешь, когда ты являешься частью, пусть маленькой, но все-таки частью Бога, то нравственная ответственность перед другими людьми, составляющими Его, настолько высока, что каждый человек будет вести себя таким образом, чтобы не навредить никакой отдельной составной частичке.
– Богообщество такое, что ли?
– Да, Богообщество, это ты хорошо сказал. Раньше ведь как было?
Профессор вопросительно-азартно смотрел на меня, разминая в пальцах сигарету. Табак сыпался мимо пепельницы на стол, распространяя в воздухе терпкий пряный аромат. Хорошо зная Профессора, я понял, что сейчас он начнёт излагать свою концепцию, и его уже ничего не остановит, а я надеялся поговорить с ним о своих проблемах. “В конце концов, все что не делается, все к лучшему. Хотел я поплакаться, а не получается, значит так надо, неча теребить рану, лучше отвлечься. Пусть говорит”, – подумалось мне. А поговорить мне было о чем.
Бизнес мой уже лет пять чах, но окончательно загнуться ему мешала все возрастающая дороговизна нашего высшего образования. В общем, на жизнь хватало, и еще оставалось. Да, моими самыми сильными конкурентами были ВУЗы, отбивающие у меня кусок хлеба с маслом. Но с недавнего времени их издержки увеличились, что незамедлительно отразилось на стоимости образовательных услуг. Повышение явилось следствием скорее не увеличения заработных плат профессорско-преподавательского состава, а увлечением ректоров разного рода ремонтами, научившихся их делать по поводу и без у своих более продвинутых коллег из сферы ЖКХ и дорожного строительства. Как раз Профессор мне недавно рассказывал историю об их удивительном ректоре и проректоре по АХЧ, которые одновременно с ремонтом фасадов корпусов университета, длящегося больше года, пересели на дорогие иномарки и, как утверждают злые языки, построили себе по даче. Мне эти коррупционные издержки высшего образования помогали оставаться на плаву, хотя прежнего изобилия, как пять-шесть лет тому назад уже не было. Кроме того, моим направлением в бизнесе стала активно заниматься милиция после того, как по телевизору рассказали о врачах с поддельными дипломами, которые работали в поликлиниках где-то в Сибири. Хотя подделка документов об образовании и разных других удостоверений любой направленности и специфики не подпадает под жесткое уголовное наказание, я никогда не занимался паспортами и водительскими удостоверениями. У меня тоже есть принципы.
– У тебя от сигареты уже ничего не осталось, Профессор, – кивнул я, указывая на его руки.
– Да хрен с ней, – он бросил выпотрошенную бумажку с почти оторванным фильтром в пепельницу и стал собирать со стола руками просыпавшийся табак. Стряхнув с ладони остатки, он вытащил из пачки другую сигарету. Закурив, он с прищуром через дым снова вопросительно посмотрел на меня.
