Ю_ШУТОВА
Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви
И вдруг в лоб им свет бьет, мужик какой-то, за светом не видно, как заорет чего-то, явно матерное, хоть и иностранное, и собака залаяла. Они, не сговариваясь, развернулись и дёру. Забор перелетели, как и не заметили, неслись в полном мраке через какие-то буераки, спотыкаясь, срываясь в ямки, куда, бог весть. Наконец, остановились, отдышались, а в рядах – недостача, одного, Лёнчика, не хватает. Весь хмель сразу сдуло. Пошли обратно искать. Мобилками светят, зовут: «Лёнчик, Лёнчик…» Без толку.
Вернулись к самому тому саду, на этот раз прямо к воротам. Там тишина, как не было никакого шухера. За воротами кондейка небольшенькая, в окошке свет занавеской притушеный. Ну чего, надо идти. Подошли, тут из будки псина вылезла. Здоровенная, собака Баскервиллей. И не лает. А так потихонечку их обходит и от ворот отжимает. Обратной дороги нет. Собакина цепь об какую-то железку звякнула – дверь в домушке открылась, мужик вышел. Давешний. В руках винтарь. Он винтарем махнул, заходите, мол, и сам – в дом вернулся. Ну вошли. Знаешь, так на полусогнутых, стремно все-таки. Угробит тут и в саду своем зароет, чтоб яблоки крупнее росли. Короче вошли, а там Лёнчик сидит за столом и с мужиком этим, это сторож был, ракию распивает.
Тогда сидя на полу и привалившись спиной к дивану, Лиза смеялась этим байкам. И ребята, Ника и Игорь, казались ей своими, и она сама тоже была здесь своя. А сейчас, когда они молча шли через мост, рядом, но не вместе, Лиза чувствовала – чужая.
Во двор Лиза его не пустила, предпочла расстаться на углу, в мертвой для обзора из окна зоне. Остановилась в темном сыром проходе между стеной и кустами сирени, черными, практически уже облетевшими.
– Пока. Спасибо, что проводил.
Махнула рукой. Он поймал ее ладонь, притянул к себе и быстро поцеловал. Так быстро, что она не успела отпрянуть. Напряглась, уперевшись свободной рукой ему в грудь, и тут же обмякла, перестала сопротивляться, сама потянулась, отдавая свои губы: «на, пожалуйста, мне не жалко». Они целовались долго, Лизе казалось очень долго, вечность, до звона в ушах, до легкой щекотки в горле. Он делал это умело. Главное, он делал это так, как ей нравилось. Тот невеликий опыт, что она приобрела в этом деле раньше, когда еще была студенткой, был не слишком успешным. То ли партнеры ее сами толком не умели целоваться, а оказалось, это тоже нужно уметь, то ли просто не нравилось им, или жалко было время терять на пустяки, надо по-быстрому к главной фазе переходить.
Наконец, насытились, отпрянули друг от друга, задохнувшись. Но совсем он ее не отпустил, по-прежнему сжимал ее правую ладонь.
– А как же Женя?
– Что Женя? – не поняла Лиза, «Женя? При чем здесь Женя?»
– Женя, твой друг?
– А-а, – Лиза смотрела на него снизу-вверх, но сейчас ей показалось, будто наоборот сверху, – Женя – да. Это подруга моя, мы работаем вместе. Она не будет против.
Лиза засмеялась. И он тоже. И поцеловал ее ладошку. И ушел. А она полетела домой. И крылья ее были легки и прозрачны, и осыпалась с них волшебная золотая пыльца.
***
– Я поеду одна!
– Ты с ума сошла, Лизок. Куда ты поедешь одна? Зачем? Ленуся поедет с тобой. Подожди неделю. Всего одну неделю, семь дней, – бабушка настаивала.
Она артистически выдерживала паузы, она расставляла ударения: «КУДА ты поедешь одна? ЗАЧЕМ?» Бабушка была неумолима. Как Судьба. «Та-та-та-та-а-ам…».
– Она сдаст свои дела на базе и поедет с тобой. Ее уже отпустили. Тебе же все равно, когда ехать.
– Я поеду одна!
– Может ты с Игорем собралась ехать? Тогда так и скажи.
– Я… поеду… одна!
– Эля, ты же мать! Скажи ей! И где твой муж? Позови его. Что он там в комнате сидит? Пусть скажет ей. Она поедет с Ленусей!
Лиза сидела на кухне за столом, в самом углу. Вырваться оттуда она не могла, выход перегораживали своими телами мать и бабка. Они взывали к ней. Они воздевали руки. Они поднимали очи горѐ. Это была высокая трагедия. «Электра». Представление длилось уже двадцать минут и готово было перейти в стадию «У меня давление разыгралось. Где тонометр? Господи, я этого не вынесу. – Мама, приляг, я сама с ней поговорю. Юра, иди сюда, скажи хоть слово, что ты всегда молчишь, тебе нет дела до собственной дочери? …» После этого страсти утихнут.
Обычно такие представления разыгрывались в сторону отца. Прожив более четверти века со своей тещей, он до сих пор не научился соглашаться с ней. До сих пор высказывал свое мнение по всяким там семейным вопросам. А кто, звиняйте, этим его мнением интересуется? Кому оно надо? Засуньте его себе, сами знаете, куда. Но ему было проще, он все время был где-то, дома реже, чем в отъезде. В девяностые, когда те, кто не умел ничего, ни таскать тачки с заграничных автопомоек, ни выстраивать финансовые пирамиды, ни покупать-продавать все подряд по принципу «товар отдельно, документы отдельно», все те, кто был готов работать, но не мог понять где, ушли в ремонты-стройки. «Отделка квартиры (офиса) под ключ» – стало их жизненным кредо.
А что? Какой мужик дрель в руках не держал? Ты что, Петрович, обои клеить не умеешь? Кафель класть? Я как-то сам на кухне положил, нормально, жена не жаловалась, ничего не попа̀дало. И там оказались все: вчерашние мальчики-мажоры, которым сломала бизнес свобода торговли, учителя, инженеры, пенсионеры, задыхавшиеся от безденежья, мужики и бабы со строек: маляры, каменщики, сантехники. Кто попало. Квалификацию у них никто не спрашивал.
Там же оказался и Лизин отец. А где еще он мог зарабатывать со своим образованием: местный кулек, культпросветучилище, спецуха – художественная роспись по дереву. Да он и не работал по ней никогда, опять же теща пристроила на «Полтинник», завод по производству полупроводников имени Пятидесятилетия Октября, мастером. Там платили не плохо. А потом все схлопнулось. Никому эти полупроводники и микросхемы («самые большие микросхемы в мире») стали не нужны. Но Юрка Вихров – молодец. Выкрутился. Сначала его приятель пристроил в бригаду, что новый бизнес-центр строила. Ну не строила, конечно, приспосабливала старое заводское здание под бизнес-центр. Заказчик был богатый, платили хорошо и почти вовремя. Правда должность тогда у него была «подай-принеси». Но осмотревшись, он сам раскрутился. Как центр тот сдали, Юрка самых дельных мужиков подговорил, они из бригады ушли и свою контору открыли. По ремонту. Под тот самый ключ. И ничего, дела пошли. Он и руководить, и заказы добывать наловчился, сначала ТОО, потом ООО открыл, бухгалтершу нанял, все чин чинарем. А главное, сам руками научился все делать. Пришлось. Чтоб не вкручивали: это сложно, это дорого, а это вообще невозможно. И квартиру сам отремонтировал, обои, плитка, ванная, сортир, сантехника, даже мебель на кухне сам собрал. Тут уж теща ничего не могла сказать, уесть нечем.
Сегодняшний сыр-бор разгорелся из-за Лизы. Она заявила, что взяла в счет отпуска две недели и уезжает в санаторий в Беларусь. Не хочет, не собирается, не думает о том, чтобы…, а уезжает. Послезавтра. Одна. В конце ноября. В эту гриппозную пору. Чёрти куда, на перекладных, сначала поездом, а потом еще автобусом. Зачем? Почему? Ничего нельзя понять. Она и не ездила никогда одна. Всегда либо с мамой, либо с Ленусей, либо с ними обеими. А тут на тебе. Какой-то каприз.
Это был не каприз. Они просто не понимали. Это все Игорь. Игорь, Игорек, Игореша. Это все из-за него. Бежать, спрятаться, забиться в нору, скулить, зализывать рану, ловить слезы языком. Остаться одной. Не здесь, не на виду, подальше отсюда. Чтобы не достали, не видели, не говорили ничего, не жалели. Перетерпеть, привыкнуть, жить дальше. Улыбаться.
После того поцелуя под бесстыдно голым и мокрым кустом наступило счастье. Счастье, это когда он звонил ей по несколько раз на дню, все время присылал в мессенджере какие-то смешные картинки, и каждый раз какую-нибудь свою подпись. Когда ждал ее после тренировки и подвозил до дома на своем ниссане. Когда таскал ее по кафешкам, кормил то каким-то невообразимым стейком («Уверен, ты такого никогда не пробовала, это мраморная говядина»), то мелкими корзиночками из слоеного теста с чем-то похожим на сладкий омлет («Ты что, это же португальские народные паштелки, это не омлет никакой, это крем-брюле, жареные сливки. Ты вообще-то знала, что у нас в городе есть настоящая португальская кафешка?»). Когда бродили по пожухлой траве, вдыхая прелый осенний запах, далеко за городом. И к резиновым сапогам прилипали бронзовыми денежками березовые листики. А потом, сидя в салоне машины, пили очень сладкий чай из термоса, осторожно передавая друг другу единственную горячую кружку.
Уже через два дня он встретил ее после работы и отвез в гостиницу. В номер с почасовой оплатой. И она не отказалась. Все вышло очень просто и естественно, без долгих рассусоливаний. Он решил, она согласилась. Теперь Лиза жила так: три раза коньки, два раза гостиница. Выходные дома с ноутом в обнимку.
Он ничего не говорил ей о любви, о будущем, которое могло быть позже, чем через неделю. Он весь был здесь и сейчас. И там, где был, захватывал всё и всех. Заставлял людей вращаться вокруг себя. И они вращались. Радостно.
Через две недели она привела его домой. И он понравился всем. Бабушка была вообще в восторге, он подарил ей камею. Почему ей, а, например, не маме, Лиза не могла понять. Может сразу понял, кто у них тут генерал? Теперь, если дома знали, что она с Игорем, все были спокойны. За город – пожалуйста, на пару дней на Ленусину турбазу – на здоровье. Игорь – это надежно.
Однажды он пришел к ней в музей. В первый раз. А ее не было на месте, услали на другой конец города, в филиал, посмотреть кое-что там в фондах. Он заказал себе индивидуальную экскурсию по картинной галерее. Ходил по залам с Натальей, внимательно слушал, кивал головой, расспрашивал. Поход по залам растянулся на два с половиной часа. Наталья заливалась соловьем, давно ей не попадался столь внимательный и столь интересующийся искусством экскурсант. И это она, заметьте, предложила ему выпить чашечку кофе в отделе. На правах самого старшего научного сотрудника пригласила его в музейное нутро. Когда Лиза подошла к дверям кабинета, оттуда доносился дружный женский смех. С удивлением открыла дверь, нечасто у них бывало такое веселье без всякого на то повода. И что же? За Натальиным столом вольготно расположился Игорек, он что-то рассказывал, дирижируя маленькой белой чашечкой, вокруг него – все музейные дамы, включая и Анну Леопольдовну. Все дружно попивали кофеек, да не просто так, а сдабривая его коньяком. Начальница не поскупилась, выдала его из своих «репрезентативных» запасов.
– А, вот и Лиза! – все разом обернулись к ней.
– Лизавета, мы тебя отпускаем, – Наталья, раскрасневшаяся, то ли от мензурки коньяка, то ли воодушевленная своим недавним выступлением, замахала на Лизу пухлыми ручками, – идите, идите. Завтра отчитаешься.
Игорь поднялся из-за стола, и (О! все были сражены окончательно и бесповоротно, теперь он мог повести их за собой куда угодно, в бой, на край света, в космические дали…) поцеловал руку сначала Наталье, а затем Анне. Слегка поклонился, подхватил свою куртку, пошел навстречу все так же стоявшей в дверях Лизе, взял ее под локоток и увел. Она даже пикнуть не успела, даже «до свидания» сказать. Так и ушла остолбенелая.
– Что ты им сказал?
– Сказал, что я американский продюсер и увожу тебя в Голливуд.
– Нет, ну правда…
– Что я твой побочный брат… Вновь обретенный. Такой, знаешь, индийский сюжет.
– Ну врешь же. Ну что ты им наговорил? – она пыталась на него рассердиться.
Надо же, не предупредив, явился к ней на работу, сидел там полдня, болтал всякую чушь. Но сердиться не получалось. Она тоже вращалась вокруг него. Сама чувствовала это. И отказаться не могла.
***
Лиза стояла у кассы в зале вокзала, ее послали покупать билеты, начальство отъезжало в столицу на конференцию. Можно было купить билет через интернет. Но начальство уперлось: «А как я буду подотчет в бухгалтерию сдавать? Кто у меня компьютерную распечатку возьмет. Это же финансовый документ!» Идти пришлось, конечно, Лизе, другие варианты не рассматривались. Касса была закрыта, технологический перерыв. Лиза смотрела в окно на перрон. Там маялись бездельем встречающие питерскую Ласточку. И тут она увидела, как на платформу вышел Игорь. Тоже ждет ее? Кого же он встречать собрался? Лиза хотела выйти к нему на улицу, но тут как раз вернулась кассирша и убрала прозрачную загородочку с окошечка. Лиза стояла первой, значит прямо сейчас отойти не получится. Но ничего, сейчас она возьмет билеты – и к нему. Как назло, кассирша долго возилась, забивая в систему паспортные данные Анны Леопольдовны, что-то напутала, стала исправлять…
Когда Лиза с билетом в руке снова обернулась к окну, питерский поезд уже подошел, из открытых дверей стали выходить пассажиры. Она поискала Игоря глазами. Вот он заглядывает в окошко, машет кому-то рукой. Из вагона вышла девушка, и Лиза сразу поняла, это ее встречает Игорь. Поняла за мгновение до того, как увидела: он широко раскинул руки, а девушка, завизжав, бросилась навстречу, подпрыгнула и повисла на нем, обхватив и руками, и ногами, и он закружил ее. Девушка была совсем молоденькая, девчонка, лет шестнадцать-семнадцать, ну восемнадцать от силы. Джинсики с дырами на коленях, («не холодно же ей»), ярко-розовая курточка, рюкзачок за спиной, личико мелкое, только глаза большие, цвет не разглядеть, рыжие лохматые патлы во все стороны. Не фотомодель. Он прижимал ее к себе, а она целовала его куда придется, в лоб, в нос, в бороду. Он смеялся.
Он смотрел на эту девчонку так радостно, будто держал в руках великое сокровище. Смотрел с любовью. Издалека было видно, что это любовь. На Лизу он так никогда не смотрел.
А потом они ушли с платформы. Ушли обнявшись, тесно прижавшись, поглощенные друг другом, светящиеся счастьем.
А Лиза осталась стоять за стеклом. Замороженная. Одна. В темноте.
Только где-то далеко, за гранью вселенной, звучали шаги уходившей судьбы: «Та-та-та-та-а-ам…»
Курс лечения несчастной любви
Лиза лежала на шезлонге, закрыв глаза. Сквозь веки и темные очки все равно чувствовался горячий ослепительный свет. Шум прибоя, далекие крики чаек, легкий бриз щекотал разогретую кожу. За окном хлопьями падал снег. Окно в Комнате Солнца было огромное, во всю стену. Казалось, можно встать на границе этого игрушечного лета с нарисованным на стене морем, протянуть руку сквозь прозрачную пленку, разделяющую две реальности, и в ладонь доверчиво опустятся мохнатые снежные зверики.
– Елизавета, вы бы не загорали так долго, солнце хоть и искусственное, а сгореть можно по-настоящему.
Села, спустив ноги на пол, пошарила ими в поисках шлепанец.
– Да, пожалуй. Спасибо, Людмила Георгиевна, пойду поплаваю.
Она приехала сюда под вечер, к самому ужину. Заселилась в свой роскошный номер, студию с полустенкой, отделяющей кровать от гостиной зоны с диваном, телевизором, журнальным столиком и парой пейзажиков неизвестных никому художников. Дополнительным роскошеством был комплект посуды: ложки, тарелки, чайные чашки. Правда, чайника в номере не водилось. Зачем тогда чашки?
Под окном – газон, на него белой полупрозрачной вуалью ложился по утрам снег, чтобы уже к обеду исчезнуть, раствориться в зелени невянущей даже поздней осенью травы.
В огромной, как спортзал, столовой, набрав себе всякой еды в тарелку, Лиза блуждала из конца в конец, ни одного свободного столика не было. Наконец ее окликнула какая-то женщина:
– Девушка, вы мимо нас уже третий раз дефилируете, присаживайтесь, у нас свободно.
За столиком у окна сидела пара: пригласившая ее женщина, а правильнее, пожалуй, дама, лет пятидесяти, стройная, в светлом свитерке, стрижка современная, ассимметричная, слегка разлохмаченная, нарочито небрежная, волосы, видимо, крашеные, каштановые, и ее спутник, про таких обычно говорят «настоящий полковник»: красиво вылепленная голова, крупное строгое лицо, расправленные плечи, хотя было ему верных шесть десятков.
– Спасибо.
Познакомились.
– Людмила Георгиевна.
– Борис Семенович.
– Елизавета.
Попозже, когда Лиза вышла прогуляться по санаторию, посмотреть, что где, она встретила их обоих у бильярдного стола.
– Сыграйте с нами, Елизавета.
– Да я не умею. Никогда не играла.
– Тогда откуда вы знаете, что не умеете? Попробуйте.
Ну что ж попробовать можно. Борис Семенович очень толково все ей объяснил, как держать эту штуку, которая кий, куда смотреть, как пальцы ставить. Она ударила. Шарик выскочил через борт, с грохотом рухнул на пол.
– Ну вот видите. Я же говорила, не умею.
– Давайте еще раз. Получится, я уверен. Не боги горшки обжигали.
И правда, стало получаться. И даже один шар ей удалось закатить в эту тряпочную сеточку в углу стола. И тогда Лиза почувствовала азарт. А еще ей понравилось смотреть на них. На этих стариков. Нет, ну не то, чтобы совсем стариков, особенно она, но… Да, не важно. Они были так предупредительны друг к другу: «Боренька, может окно прикрыть? Дует. У тебя же еще вчера горло болело», «Людочка, я принесу тебе палантин? Нет? Не холодно?» Это выглядело трогательно.
«Они прожили вместе, рядом, бок о бок огромное количество лет, притерлись друг к другу. Давным-давно они страстно любили друг друга, может им пришлось преодолеть какие-нибудь трудности, разлуку… Теперь их любовь выплавилась в обоюдную нежность. Лебединую. Мне бы так, много-много лет, целую вечность… рядом…» – в груди заворочалось, заскребло лапками, заскулило брошенным щенком горе – «у меня так не будет… никогда… Игорь, Игорь, Игорек, прощай…»
На следующее утро на завтраке Бориса Семеновича не было, Людмила Георгиевна сидела за столиком одна.
– Доброе утро, Елизавета. Присаживайтесь.
– Здравствуйте. А где Борис Семенович?
– А он уехал. С утра пораньше.
– Как уехал? Куда? Что случилось?
Лиза опешила: уехал куда-то без своей Людочки, вот дела. Глядя в ее удивленно вытаращенные глаза, Людмила Георгиевна рассмеялась:
– Домой уехал. К себе в Тверь.
Помолчала, еще посмотрела на Лизу, кивнула самой себе, будто поняла что-то, и добавила:
– Вы видимо решили, что мы – пара, супруги или любовники. Ничего подобного. Просто приятели. Познакомились здесь в «Соснах» четыре года назад. И с тех пор приезжаем сюда примерно в одно время, списываемся, согласовываем свои варианты и вперед. Еще парочка друзей у нас есть из Москвы. Только они нынче еще раньше уехали. Я одна осталась.
«Вот те на», – думала Лиза. Она сидела, опустив лицо пониже в тарелку, чтобы не видно было как она покраснела. «А я-то понапридумывала с три короба: страсть, разлука, Ромео и Джульетта, песня лебединая… Дура набитая. Господи, до чего неудобно получилось».
Людмила Георгиевна не то, чтобы шефство над Лизой взяла, но снабдила ее кучей полезных советов для санаторной жизни.
– Вы, Елизавета, возьмите себе побольше процедур всяких. Тут кроме как на процедуры ходить, да в столовой отъедаться – делать нечего. А так не заскучаете. Я вон не просыхаю с ура до вечера: бассейн, жемчужные ванны, грязи, водный массаж. Так и бегу по коридору от одного корыта к другому, зажав трусы и лифчик в кулаке и капая с головы себе за шиворот.
Лиза так и сделала. И не пожалела. Пока носилась с процедурной книжкой туда-сюда, мусолить свои несчастья было некогда. Жалеть себя, плакать о доле своей несчастной некогда. Образ вероломного обманщика Игорька отступал, потесненный массажем воротниковой зоны и водорослевыми обертываниями. После ужина устраивали концерты, в санаторий приезжали местечковые знаменитости: певцы в стиле молодого Хиля или Витаса, камерные ансамблики: пара мандолин и виолончель, хоры с народными песнями и шлягерами прошлого века. Если концерта не было в самом санатории, подавался автобус для доставки всех желающих на такие же зрелища к соседям.
Лиза ходила на концерты, на все, будто обязана была отсматривать эти номера, будто она на работе. Это помогало.
Сердце потихоньку заживало, затягивалась ранка, зарастала корочкой. Главное не дергать, не царапать воспоминаниями. На ночь, уже лежа в кровати она читала Олди. Дрязги и страсти в семействе древнегреческих богов ее не трогали, но она старалась читать внимательно, пристально, не отвлекаться от страниц, чтобы не унестись ненароком в свои мысли. Главное – не распускать крылья. Главное – не взлететь в холодную пустую высоту одиночества. Главное – привыкнуть. Она вцеплялась в книгу как в якорь: «Держи меня».
«Это герой должен быть один. А почему я? Я – не герой. Я не хочу быть одна», —молча кричала Лиза.
«Не хочешь, а будешь» – тихо отвечала ей та, другая, внутренняя.
Рано или поздно приходилось закрывать глаза.
И тут накрывало. Бежать, спрятаться, забиться в нору, скулить, зализывать рану, ловить слезы языком.
Она скулила. Ей снился Игорь. Она бежала за ним, звала, он уходил куда-то… Она кричала, громко. Господи, как громко она кричала. Она и не подозревала, что умеет так громко кричать. Он оборачивался. Улыбался. Смотрел по сторонам: кто это его зовет(?) – он не видел ее. Она подбегала, вставала рядом, заглядывала ему в глаза. Там, у него в глазах, было солнце… луг… трава шелестела… двое шли, взявшись за руки… далеко, почти у горизонта… Но, если приглядеться, видно – это Игорь и та девчонка, мелкая, рыжая. Рыжая смеялась. Громко. Поэтому он и не слышал, как Лиза звала его.
Лиза просыпалась. То ли от своего крика, то ли от этого грохочущего смеха.
Потом засыпала опять.
Карусель. Лошадки. Бегут по кругу. Музыка, одна и та же повторяющаяся звуковая фраза: ля-ляля-ля… Как шарманка. Лиза, почему-то маленькая, лет пяти, на лошадке… Кружится. Она счастлива. Музыка, лошадка, карусель. Парк возле Кремля. Река недалеко. Запах воды.
Игорь. Он в центре карусели. Лиза кружится вокруг него. И никакая она не маленькая. Взрослая. Вращаться вокруг Игоря – счастье. Она счастлива.
Игорь не смотрит на нее он смотрит вверх. Там, вверху ничего нет. Просто небо. Лиза тоже смотрит вверх. Там девушка. Смешливая рыжуха. Ямочки на щеках. Игорь поднимается к ней. Куда? Лиза смотрит вниз, в центр карусели. Там пусто. Совсем пусто. Черная дыра. Холод. Лиза вращается вокруг пустоты, холода, дыры. Каждый радиус короче предыдущего. Лизу ждет дыра. Черная. Холодная. Пустая. Навсегда. Страшно.
Лиза просыпается от своего крика. Или от воющей в дыре пустоты.
Потом не уснуть. Долго.
Потом наступает утро. И снег плетет свою холодную кисею на газоне под окном.
– Вы знаете, я первый раз одна поехала. Без мамы, без Ленуси. Это тетя моя, Ленуся. Они никуда меня не отпускают. Может это и хорошо. Уютно. Я не жалуюсь.
Что она хотела донести до этой совершенно чужой женщины, зачем начала рассказывать про себя? Может просто «эффект купе»: вывалить, то что гложет, не отпускает, и разойтись. Исповедь. Чтобы не в пустоту. Чтобы живому, теплому. Чтобы человеку. Чтобы слышал, кивал, соглашался, а потом забыл.
– Мама исторический закончила. В нашем институте. Она в Питере хотела учится, но ее не пустили, мама не разрешила, ее мама, в смысле, бабушка моя. Они даже поехали поступать, документы подали, а потом вернулись. Как-то сразу. Не знаю почему. Не говорили. И я тоже на истфак поступила. Тогда уже это университет был. Я в музее…
Они вдвоем стояли на пустом берегу озера. Издалека по холодной чуть наморщенной глади плыл к ним лебедь. Озеро было огромным, дальний берег едва угадывался более темной полоской между одинаково серыми небом и водой. Лебедь, изогнувший шею, белел точно посредине этой глянцевой открытки. Привыкший к подачкам, он торопился к берегу. Рассчитывал получить свою порцию булки или еще чего-нибудь человечьего.
Лиза рассказывала, глядя на картинного лебедя. Потом перевела взгляд на свою спутницу. Та улыбалась. Чуть склонив голову к плечу, слушала, смотрела пристально и улыбалась. Того и гляди, расхохочется. «Что смешного-то? Она надо мной что ли смеется?» – Лиза остановилась посреди предложения.
Не дождавшись продолжения, Людмила Георгиевна хмыкнула. Помотала головой: «Ну и ну!» и сказала:
– В музее, Лизок? Как мама Эля?
«Лизок» резанул ухо: откуда она…? Это только для внутреннего пользования… больше никто ее так не зовет…
– Лизок… Я ведь тебя последний раз видела…, да, тебе года четыре было. Ты в комнате спряталась. Так и не вышла. Боялась чужих.
Слово «чужих» прозвучало как-то очень печально, хотя она продолжала улыбаться. Наверное, Лиза выглядела оторопело. Людмила Георгиевна похлопала ее слегка по плечу и добавила:
– Я тетка твоя. Сестра Эли и Ленуси. Старшая. Неужели не слышала?
И обалдевшая Лиза выдохнула:
– Вы Люся? – И спохватившись: – Ой, простите, Людмила Георгиевна.
– Зови меня Люсей. Ладно?
Лиза кивнула:
– А вы меня – Елизаветой. Пожалуйста.
***
Через два дня ее вновь обретенная родственница собиралась уезжать. Она складывала вещи, Лиза сидела рядом в кресле. Люсин номер не отличался скромностью: две комнаты, в гостиной – белая мебель, едва смахивавшая на стиль кого-то из Людовиков, стеклянная витринка с сервизом, большой телевизор, в спальне – кровать с резным тоже белым изголовьем. Правда тумбочка только с одной стороны, а ночника вовсе нет. Уютом эта провинциальная помпезность похвастать не могла. Эти два дня Лиза и Люся провели вдвоем с утра до вечера. Лиза рассказала про себя все, ну почти все: и про Нику, и про коньки, и про то, что это страшная тайна, и дома об этом не знают. Про Игорька не стала говорить, болело до сих пор. Она узнала много нового про свое семейство. Правда, почему ее тетя, как уехала сразу после школы из родного дома, так почти ни разу и не возвращалась, она не поняла. Та только отмахивалась: да ну, что там делать, в Питере гораздо интереснее. Но видно, что-то там все-таки было, какая-то черная кошка пробежала между нею и всеми остальными. Давно. А раз давно, то это не Лизино дело. Нечего и лезть.
– Слушай, Елизавета, а у тебя еще сколько дней осталось? Ты когда уезжаешь?
– Через пять дней.
– А поехали со мной! Чего ты тут будешь. Скучища же. Развлечения для старперов. Поехали. Я тебе Питер подарю. Не покажу. Именно подарю. Весь твой будет, начинай поглощать с любого конца.
– Нет, я… Как же? – Лиза замешкалась.
Ей никогда не приходило в голову, что можно запросто сойти с маршрута. Ну да, было запланировано одно: сидеть в лесной глуши в одиночку, мучиться, выздоравливать потихоньку от своей неудачной любви. А теперь вот предлагается совсем внезапно: ехать в Питер, гулять там, бродить под зонтом по набережным, заглядывать в незнакомые подворотни, пить капучино на Невском. А театры? А в Русский метнуться? И это показалось ей таким заманчивым, таким вкусным.
– А что я дома скажу? Они же с ума сойдут. Меня сюда-то со скандалом выпустили.
– А ничего не скажешь. Про свои коньки же не сказала. Приедешь домой, когда положено, день в день. А пока эсэмэски слать будешь: «Все в порядке». Ну что, поехали?
– Поехали!
Лиза сидит в Люсиной машине. Они едут в Питер. Дорога не близкая. Оставим же ее здесь, тем более, что она, кажется, задремала.
Лиза спит, и не знает, что перестала быть главной героиней нашего сумбурного повествования. Теперь у нас есть новое лицо. Люся. Давайте же посмотрим на нее более внимательно.
