Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история – Юрий Лотман

Математика – это не циферки и зубодробительные теоремы. Математика – это прекрасный язык абстракций. И когда в этот ясный язык начинают облекать хаотичные пласты культуры, происходит чудо и пароксизм довольства у меня – как у выпускника матмеха.Первые страницы отпугивают – не понятно, зачем это всё и где, собственно, обещанные откровения? Но по законам хороших учебников нужно ввести термины, договориться о языке изложения – и поэтому первые главы нужно просто прочесть и принять к сведению.А потом начинается само действо с фейерверком примеров. Я выберу несколько, чтобы вас откровенно завлечь:1. Когда Шекспир писал «Гамлета», это была всего лишь история о некоем принце. Сейчас к пузырьку, содержащему пьесу, прилепились пузырьки многочисленных интерпретаций, стихов и конгениального перевода Пастернака, книги Тома Стоппарда и так далее, и тому подобное. И, конечно же, тысячи отсылок в других произведениях искусства! И исторические персоналии, ассоциирующиеся с пьесой – например, Павел I.Таким образом, мы имеем дело с текстами, сохраняющими культурную активность, они обнаруживают способность накапливать информацию, то есть функцию памяти.

Мы можем забыть, что знал Шекспир и его зрители, но мы не можем забыть то, что мы узнали после них.А теперь представьте, что культурная оболочка Земли (семиосфера) наполнена такими пузырьками и скоплениями пузырьков. Они взаимодействуют, меняются, находятся в беспрестанном движении. И у каждого из нас в голове есть такие структуры (если кто-то – Шерлок Холмс, то они похожи на коробки, сложенные на чердаке). Когда мы читаем, то наши личные пузырьки взаимодействуют с теми, внешними, и мы испытываем всю гамму чувств, знакомых любому читателю.И всё это можно изложить не моими корявыми пузырьками, а языком теории множеств.2. Почему крупные поэты чаще всего двигаются от сложного «с завитушками» стиля к классической простоте? Пастернак говорит о том, что надо впасть как в ересь, в неслыханную простоту. К простоте приходит Пушкин, Тютчев, Ахматова, Самойлов. Совпадение? – Не думаю(с). И это тоже можно объяснить и даже распространить на весь эволюционный процесс в искусстве.3. В тексте содержится не только «что хотел сказать автор», но и образ идеального читателя этого текста. Навязший в зубах пример – читатель в «Евгении Онегине». Давайте перенесемся в современность – каков идеальный читатель иронического детектива, любовного романа Янг эдалта? «Шантарама»? А ведь образ активно воздействует на реальную аудиторию, перестраивая её по своему подобию. Короче, не читайте «Шантарам».4. Очень много сказано о творческом методе Достоевского. Не люблю Достоевского, но теперь даже хочется перечитать. Смотрите – в начале его романов лежит не решение написать что-то на сформулированную злобу дня (сравните с дидактикой Чернышевского), а одно или несколько впечатлений, пережитых сердцем автора действительно. Это чисто поэтическое явление. А уже потом появляется план, тема – дело ремесленника. Между первыми импульсами и вошедшим в школьную программу романом лежат рукописи, которые у Достоевского больше похожи на коллажи, чем на обычный текст, и представляли собой знаки огромного многомерного целого, живущего в сознании писателя.5. Почему бесконечен Пушкин? Мы привыкли, что в основе произведения лежит что-то формулируемое: «тирания это плохо», «женщина тоже человек», «ничто не ново под луной», «я крутой перец на мотоцикле». За произведениями Пушкина стоят некие кристаллические решетки или графы. Например, «Медный всадник» и «Капитанская дочка» изучают треугольник «человек-стихия-кумиры». Причем Петр успевает побыть и человеком, и кумиром, а Пугачев – и стихией, и человеком . То есть эти элементы находятся в движении и меняются даже под влиянием того, какой человек их сейчас читает. Тому пример – диаметрально разные прочтения «Капитанской дочки» учеником школы, взрослым человеком и Мариной Цветаевой. Трактовки «Медного Всадника» так вообще меняются в соответствии с «курсом партии».

Пушкин изучает возможности, скрытые в трагически противоречивых элементах, составляющих его парадигму истории, а не стремится нам «в образах» истолковать какую-то конечную, им уже постигнутую и без остатка поддающуюся конечной формулировке мысль.

Я останавливаюсь на пяти примерах – а ведь совершенно необходимо рассказать вам о том, почему глубоко неправильный мир «Маленьких трагедий» порождает такое здоровое чувство, о безвременности архаики и появлении понятия сюжета в культуре, о безусловно архаичном Гоголе и почему вечна Коробочка, о культурных двойниках, о необычной геометрии Ада Данте, о том, почему Петербургу необходимы мифы, о парадоксальном диалоге культур Франции и России, об агрессии поэзии в прозу и наоборот, об обратном течении времени в «Слове о полку Игореве» и еще о многих вещах.Еще раз повторюсь про пузырьки. Художественный текст есть акт создания мира, такого мира, в который заложены механизмы непредсказуемого саморазвития. Каждый из нас – тот самый «мыслящий мир» из заглавия книги. Законы взаимодействия этих пузырьков безусловно существуют. Мне они чрезвычайно интересны. Книга испещрена карандашными пометками, моими ассоциациями из литературы и живописи, она была бы настольной книгой, имей я старомодную прекрасную привычку читать за столом.И, в заключение, сделаю маленький (и восторженно-завлекательный) F.A.Q.1. У меня нет математического образования, и вообще я алгебру со школы ненавижу. Стоит ли мне читать эту книгу?

– Если у вас есть элементарный здравый смысл и любовь к литературе, то безусловно стоит! Никто не потребует с вас теоремы Пифагора или рядов Фурье, а пару определений можно посмотреть в интернете! Ни одной формулы!2. Я не филолог, не читал средневековых памятников, из мифов знаю только Куна, но люблю современные книги и классику. Стоит ли мне читать эту книгу?

– Конечно, ведь для понимания не нужны познания в шумерском эпосе – любой средненачитанный человек найдет там знакомые себе примеры. А «Медного всадника» и «Маленькие трагедии» Пушкина можно перечитать за пару часов! 3. Я не люблю литературу, чтение для меня – лишь способ скоротать время в очереди, когда нет интернета. Стоит ли мне читать эту книгу?

– Боюсь, вам эта книга совершенно не нужна.

Первое и главное: ясность мышления счастливо переводится («Перевод есть основной механизм сознания», стр.182) в ясность изложения. Сложный предмет работы (означающее/означаемое, автономность знака от смысла, мир как текст и т.д.) иллюстрируется таким количеством примеров, что впору писать книгу «Иллюстрации Ю.М. Лотмана по теории семантики и семиотики культуры» или что-то в этом роде.Представление мира как «текста», конечно же, есть атрибутика постмодерна и, чуть уже – структурализма. По сути дела, ранние работы Лотмана (60-е гг. прошлого века) – предтеча, мейнстрим, складывающегося постмодерна, структурной лингвистики и структурализма. В сущности, речь идет о дигитализации картины мира. Представление о цифровой сущности мира вообще, а не «просто» его картины, думаю, подобной повестки дня тогда не существовало. Лотман одним из первый «гуманитариев» применяет достижения физики и математики к, на первый взгляд кажущийся далеким, миру сложно формализуемый – мир культуры. Культуры – с большой буквы «К».К счастью или нет, сам предмет книги есть фильтр «на элитарность», если угодно. Нужно быть, по крайней мере, очень заряженным на понимание, на стремление к пониманию вещей прямо скажем нетривиальных. Приглашаю посмотреть на предмет книги – сфера семиотики, т.е. сфера знаков, символов, сфере означаемого – через уникальный феномен российской действительности, более привычно читаемый в контексте геополитического, нежели культурологического. Калининградская область, дамы и господа, Янтарный край России, Западные ворота страны! Добро пожаловать в сложнейший культурологический текст!Уже известный нам сэр Стаффорд Бир, мировая звезда кибернетики, показывает в теории систем, каким образом они реагируют на внешние «раздражители». Лотман демонстрирует эти «ответы на вызовы» в культурологии, – оба ученых доказывают идентичность поведения различных систем в разных фазах своего развития. Так, на начальном этапе происходят серьезные флуктуации в пограничных для текстов (систем) областях, идет колоссальный либо обмен, либо одноканальное воздействие одной системы на другую, «накачка» последней новыми текстами, насыщенных собственной символикой, кодами и смыслами. Затем система постепенно стабилизируется и, либо переходит в новое фазовое состояние, либо возвращается в первоначальное.Что же произошло с Калининградом?

Типичный, но чрезвычайно интересный случай наложения гетерогенных культурных текстов – русского и немецкого. Что особо важно для любого текста? Язык, код написания. В случае Калининграда-Кёнигсберга произошло наложение гетерогенных кодов, главным образом, архитектурно-строительных (иконические коды, в терминологии автора, континуальные, пространственные). И если первый этап взаимодействия – военные действия, занятие немецкой территории – характеризовался резким и радикальным сломом предыдущего кода, то в дальнейшем происходила, по сути, стадия стабилизации, адаптации, взаимопроникновения культурных текстов – русского и немецкого.Повторюсь: чрезвычайно важен контекст (в иной терминологии – принцип историзма, кстати, не Марксом открытый). Каков он был в отношении немцев после 27 миллионных людских потерь – нужны какие-то комментарии? Кроме того, хозяйственный уклад прежней и последующей культур был совершенно различным. Отсюда казавшиеся на первый взгляд непонятные и неоправданные разрушения прежней материальной культуры. Например, первыми под разрушение попали хутора юнкеров – немецких фермеров. В коллективном сельском хозяйстве хутора как экономические ячейки абсолютно не нужны.

По мере адаптации кодов, происходит постепенная переоценка символов: если в самом начале советского периода каждый дом, каждый памятник, каждое свидетельство прежней культуры было символом ненавистного, оправданно ненавистного, – то со временем немецкие дома становятся всё более престижными в использовании, строительные и инженерные решения (знаки, символы по Лотману) находят новых адептов, и в целом, культуры из состояния агрессии переходят в стадию взаимодействия: начинается строительство «под немцев», восстановление прежних объектов материальной культуры. В сущности идет обычный процесс формирования нового текста как сложной системы, включающей априори конфликтующие между собой элементы. Но возникает новая проблема – проблема референтности.Как это часто и бывает, саморефлексия (по Лотману – высшая стадия развития системы) по поводу референтности (кто варвар, а кто несет бремя белого человека) идет по энергетически кратчайшему пути: это – Культура, а это – культурка. Варварская. Не нужно быть академиком для изобретения аргументов «против»: поместим рафинированного саморефлексирующего «не-варвара» в ситуацию, несколько отличающуюся от уютного кафе в Латинском квартале. Например, на берег Енисея. Без кофе и круасанов. С -40 по Цельсию 7 месяцев в году. Но это так – к слову.Но слово должно быть произнесено. Нет, не для оправдания – для объяснения.Сохраняются ли символы Кёнигсберга в нынешнем Калининграде? Судя по фото и рассказам очевидцев – вполне себе – да, сохраняются. (Лотман убедительно показывает, что сосуществование текстов с разной кодировкой в единой системе – вещь чрезвычайно плодотворная благодаря напряжению внутри системы; он говорит о принципиальной возможности и даже, при определенных условиях, желательности взаимодействий далеких друг от друга по своему генезису элементов). Так что сосуществование советского эстакадного автомобильного моста на фоне Кафедрального собора в Калининграде – вещь не уникальная, но плодотворная Так и хочется сказать: Добро пожаловать в Калининград, дамы и господа!А в завершение одна настоятельная рекомендация: отложите все прочие книги, и Лотмана в том числе. Возьмите «Внутри мыслящих миров», упритесь, пройдите весь путь. Перестанете ходить впотьмах. Обещаю вам!

Не для средних умов, конечно, книга. Продираться через нагромождение закрученных и перегруженных специальной терминологией заумных мыслей Лотмана, откровенно говоря, тяжеловато. Хотя, когда продраться все-таки удается, вдруг наполняет чувство сопричастности к какой-то глобальной мудрости, объясняющей взаимосвязь всего и со всем.Структурно книга напоминает больше сборник эссе, выстроенных вокруг одной центральной темы, но регулярно уходящих в сторону – то в область пушкинистики, то в городскую мифологию Петербурга, то в бытовые детали «Мастера и Маргариты» или космологию Данте. Подобные «отвлечения» написаны гораздо более доступным для простых смертных языком и часто по-настоящему интересны и глубоки в плане проработки темы – так что если думаете, что вся книга зубодробительна, то нет, есть моменты передышки.А вообще как бы не было сложно местами, в какой-то момент ловишь на себя на мысли, что начинаешь понимать, что такое семиотика и семиосфера, и откуда что берется. Это как с «постмодерном» или «дискурсом» – не понимаешь, не понимаешь, а потом вдруг бац и понимаешь. И уже начинаешь мыслить этими категориями. Интуитивное понимание всегда предвосхищает возможность выразить словами, и после прочтения в голове оседают не термины, не сложные формулировки, а приоткрытая лакуна о том, как устроен этот мир (но это не точно).