Йон Колфер
Последний дракон
Верн не то чтобы чересчур обеспокоился.
– Да ладно вам, ребятки, – сказал он. – Это мой дом. Вы ломаете холостяцкую берлогу. Личное пространство, все дела?
Один аллигатор, огромный самец – пятнадцать, может, футов в длину и три в плечах, – вышел из стаи вперед, мотая башкой из стороны в сторону.
– Серьезно, Кнопка? – поинтересовался Верн. – Вот нужно тебе прямо сейчас?
Кнопка, которому Верн дал весьма ироничное имя, ведь зверь определенно не был ни маленьким, ни миленьким, зашипел, и светлый горловой мешок под его челюстью задергался. Чего бы он ни хотел, по всей видимости, сделать это нужно было действительно прямо сейчас.
– Ну брось, мужик, – продолжил Верн. – У меня гости вообще-то. И допрос в самом разгаре.
Аллигатор, который не понимал его слова, да и плевать на них хотел, если бы понял, опустил тупоносую морду и молниеносно подскочил ближе, зубодробительно щелкая челюстями.
– Да ла-а-адно, – отозвался Верн, ни на грамм не впечатленный.
Он бился один на один с морским змеем в России. А этот парнишка по сравнению с арктической рептилией – вообще мелочь.
Он мог бы поджарить тупого здоровяка, проще некуда, но группе поддержки конкурента было нужно преподать урок на доступном им языке, так что Верн остановил выбор на быстром и жестком показательном выступлении. Он с силой наступил аллигатору на шею так, что конкурент наполовину провалился сквозь гнилые доски. Потом грохнул бутылку водки о гребни морды аллигатора и наделал кучу шума.
Верн поджег алкоголь, пыхнув искрой из ноздри, и вся голова зверя вдруг вспыхнула огнем.
– Вот так-то, аллигаторы, – произнес Верн. – Ваша великая зеленая надежда весь в огне.
А потом он как будто безо всяких усилий поднял конкурента в воздух и вышвырнул наружу через окно.
«Потянул гребаную спину», – подумал Верн, но не подал виду.
– Посмотри на меня, малец, – бросил он через плечо. – Высший воин. Сраный Хищник. Собственно говоря, я этому Хищнику вломил бы до Земли в иллюминаторе.
Остальные аллигаторы не могли покинуть помещение достаточно быстро. Они ринулись сквозь дыры в кипарисовых досках, карабкаясь друг на друга в стремлении убраться подальше от могущественного дракона.
Верн бы рассмеялся, если бы не устал от драк на сегодня. Впрочем, удирающие аллигаторы определенно выглядели забавно. Так и не овладели этим навыком.
Верн вновь сосредоточился на пацане.
«Еще одно тупое животное, с которым надо разобраться».
– Хочешь помолиться, Пшик? Или не ждать и покончим с делом?
Малец не ответил, потому что, разумеется, как только Верн отвернулся, он выбрался в окно.
«Умный пацан, – подумал Верн. И потом: – У старины Виверна могут назреть проблемки с планами на пенсию».
Придется принять меры.
Глава 5
Пшик нырнул в реку, абсолютно положив на то, кто там шныряет под поверхностью. Явно не аллигаторы, эти в радиусе мили не покажутся после того, как Верн явил им гнев дракона.
И даже если в окрестностях все-таки задержался какой-нибудь аллигатор-дегенерат, Пшик скорее предпочтет испытать судьбу против этой ящерицы, а не огромного мифологического существа, ожившего почему-то в Луизиане.
На подходе к байу Пшик нахлебался речной воды, но это ничего; она не попала в дыхалку. Пшик отплевался, а потом рванул к Хани-Айленду на всех парах паники. Не то чтобы такое плавание было особенно результативным – на самом деле, с тем, как он молотил конечностями, оно было откровенно опасным, – однако Пшик перешел в режим полета, и любые осмысленные рассуждения, какие вообще могли только прийти ему в голову, унесло вместе с ним в окно.
К Хани-Айленду Пшика вел, словно маяк, голубой огонек на задней части лодки Хука, которая, не успев затонуть полностью, еще торчала из болотной воды. До светлого неба было пока далеко, но в черноту уже закралась капля синевы, и луна потихоньку собиралась валить, так что где-то в глубине Пшикова мозга промелькнула мысль, что без сознания он пробыл по меньшей мере пару часов.
Болотная лягушка-бык размером с ананас, квакая, выпрыгнула из темноты и отвесила Пшику нехилую затрещину, вызвав у бедняги новую вспышку паники, ибо он тотчас решил, что дракон заключил с лягушками соглашение и они ему прислуживают. Однако земноводное перепугалось не меньше самого Пшика и ушло брассом вниз по реке, забив на мальчика.
«Ладно, хоть лягухи за мной не охотятся», – подумал Пшик первый и последний раз в жизни. Носок его «конверса» прочертил борозду по дну, и Пшик чуть не заорал от облегчения – наконец можно выбраться из болота. Сперва он прикинул, что если иметь дело с драконами, то лучше держаться под водой – в связи с огнем, – но потом передумал: тому аллигатору влажность ни фига не помогла.
«Верн. Дракон сам сказал, что его зовут Верн. Что это вообще за имя для сверххищника?»
Очуметь.
Вся эта ночь была в книге его жизни страницей безумия.
Пшик нашел в насыпи нишу и втащил себя на Хани-Айленд, едва не парализованный томительным ужасом и весом болотной грязи, облепившей всю одежду до нитки.
«Можно остаться тут, – подумал он, – и пусть водоросли пустят корни. Стать растением. Драконы ведь не едят растения, правда?»
С другой стороны, Верн, как Пшику казалось, мог съесть все, что ему заблагорассудится.
А еще, если он исчезнет, матушка сойдет с ума от беспокойства, и после всего, что она прошла с его настоящим папашей и потом с ненастоящим, и теперь, когда ее преследует Ридженс Хук, Пшик ненавидел огорчать матушку. У нее бывало два вида огорченного лица. Первый матушка использовала, когда Пшик рядом – напряженный, сдержанный, с внезапными прерывистыми вздохами, словно она боялась расслабить желваки надолго и не удержать себя в руках. А второе она выпускала, когда думала, что никто не видит. И оно всякий раз било прямо в сердце. Элоди ложилась щекой на стол и рыдала так, словно на свете нет большей печали. Она плакала, пока вокруг не растекалась лужа слез, громко, как несчастная кошка. Пшик правда очень ненавидел этот звук – и не любил быть его причиной.
Временами то, что он огорчал Элоди Моро, расстраивало Пшика настолько, что он, вместо присущих ему нечистых побуждений, почти становился на путь добродетели.
Почти.
Пшик обнаружил, что его пирога на самом деле никуда не уплыла, но застряла в камышах. Вытягивая ее, Пшик с каждым рывком костерил Хука. С двигателем пришлось повозиться чуть больше – на винт намотался хлам, судя по всему, со всего болота.
Небо уже стало синевато-серым, и Пшик, сидя на корточках и дергая двигатель, превратился в отличную, мать его, мишень. Он видел в воде свое отражение, а раз он его видел, то само собой разумеется, что и самого его тоже кто-нибудь запросто увидит.
Кто-нибудь… или что-нибудь.
Стремно – вот, каково было Пшику. Он вскидывал голову на каждый шорох, как олень у водопоя.
«Пора убираться», – подумал он.
Пшик толкнул свою лодку, запрыгнул в нее и, несмотря на остаток забившихся водорослей, дернул шнур – что без сомнения было плохо для мотора, но времена нынче исключительные: Ридженс Хук, возможно, давно свалил, но на хвосте скорее всего висит чудовище.
Мотор – надежный «Свомп Раннер», собранный из набора деталей – оправдал репутацию, с визгом ожив и нарезав растительность. Звук разнесся во все стороны, но сейчас Пшик ничего не мог с этим поделать. Из двух зол он, вроде бы, выбрал меньшее.
– За мной гонится дьявол, – произнес Пшик, поддавая газу. Не то чтобы мотор в его распоряжении смог бы обогнать особенно целеустремленную стрекозу, не говоря уже о драконе, но ощущение воды, плещущей в фанерные бока пироги, несколько приободрило.
Путь на север занимал не более десяти минут, однако Пшику казалось, что он гнал все утро. Он прикинул, что дракон вряд ли захочет щеголять чешуйчатой тушей перед туристами, рыбаками и охотниками, любившими выбраться на реку с утра пораньше. Чудовищу вроде Верна не выжить, прогуливаясь по населенной местности, даже просто затариваясь там водкой.
Если, конечно, на него не наткнется какой-нибудь языкастый пацан.
Точно, если не вот это обстоятельство.
Перл текла, полноводная и ленивая, вниз к заливу, а лодка Пшика неслась по ее глади, словно пальмовая ветвь на ветру, даже против течения. Идеальная конструкция. Детишки нынче предпочитали стеклопластик; даже местные не стали бы напрягаться и выстругивать пирогу. Однако Ваксмен свято верил в деревянное судно, и сейчас Пшик был рад, что последовал совету древней сволочи. Все, что пироге нужно – шлепок по заднице от крошечного двигателя, и она летела изящней копья.
Пшик пригибаясь, вроде так его меньше видно сверху, плыл в тени кипарисов, пока не наткнулся на небольшое рассветное движение транспорта. Двое ребят постарше помахали Пшику из своих лодок, и его пульс подскочил на пару десятков ударов в минуту.
«Может, дракон меня даже не узнает, – подумал он, в общем-то, ничуть не обманывая себя. – На реке тусуется полно темноволосых пацанов».
«Так свали со сраной реки, мудак ты эдакий, – заговорил с ним внутренний голос. – Пусть лихо станет тихо».
Стоит заметить, иногда внутренний голос Пшика был разумней его самого.
Пшик убрался с реки, что нельзя было назвать проявлением тактической гениальности. Дом семьи Моро располагался в ответвлении основного байу. По правде, это была всего лишь лачуга на сваях с квадратом настила, покрытого пятнами тысячи выпотрошенных предыдущими жильцами раков. Деревянная обшивка, вероятно, еще где-то в прошлом столетии была алой, но теперь стала розовой и облупилась, как кожа туриста после дня под солнцем Луизианы. Единственным насыщенно-красным пятном был свежий прямоугольник, которым домовладелец закрасил флаг конфедератов; тот почему-то игнорировал попытки навеки скрыть его синий крест, и раз в год работу приходилось переделывать.
«Чертова проклятая дрянь, – говорил Боди Ирвин. – Южане, видать, никогда не угомонятся».
Пшик подтолкнул ручку ладонью и, направив свое судно параллельно пристани, затормозил.
«Да, так себе, но это дом», – подумал он.
И даже такого бы не досталось, если бы не милость Боди Ирвина, вышеупомянутого борца с флагом, который был влюблен в Элоди еще с выпускного или даже раньше и который был готов закрыть глаза на неполную оплату аренды в обмен на то, что ее сын пару смен в неделю таскал ящики с пивом в его баре.
Хорошая сделка, если спросить Пшика. Вдобавок ко всему, Боди так долго откладывал, что вряд ли уже когда-нибудь пригласит его матушку на свидание. А это Пшика полностью устраивало – по крайней мере, раньше. Пшик подходил к тому возрасту, когда появляющийся разум заставлял его рассматривать Элоди не просто как маму, но и как отдельную личность. Ваксмен, во время очередной заунывной лекции, приписал выводы Пшика некоему «росту его суперэго», и мальчишка на мгновение подумал, что это у него просыпаются суперсилы.
Но откуда бы ни исходила его новообретенная сознательность, она подсказала ему приглядеться к матушке. Элоди была для него красивой, это он знал. Матушка все время рассказывала своим подругам-медсестрам, как ее сынок Эверетт постоянно звал ее замуж.
«Когда вырасту, я на тебе женюсь, мам».
Тогда он действительно так считал. Теперь, спустя несколько лет после той фазы, Пшик увидел, что с его личным мнением о красоте матушки согласны и все остальные. И это только глазурь на пончике: его матушка была нежной и внутри; ночами она заботилась о больном народе, а днями беспокоилась о Пшике. Она редко тратила на себя хоть грош, сама стригла волосы и себе, и Пшику. Может, раз в неделю Элоди мягко отказывала какому-нибудь парню, и дело с концом – ну, кроме Хука; констебль получил решительный отказ, что заставило его клеиться еще настойчивее.
«Вот бы Боди все-таки подкатил», – мечтал Пшик, особенно зная то, что он теперь знал о констебле Хуке.
Однако Ваксмен заверял, что владелец бара никогда не пригласит Элоди на свидание: «Парниша слишком, черт возьми, уродливый. Твоя мать – объективно девятка, а Боди, ну, выше трешки не запрыгнет даже со стремянкой и после пластики».
Что звучало, если спросить Пшика, чуть менее философским рассуждением, чем привычные нотации Ваксмена.
Пшик привязал свое судно к латунному кольцу, которое пару лет назад попало к нему в сеть. Стоило его продать, но кольцо стало для Пшика чем-то вроде талисмана. Люди вечно ищут, где б привязаться поудачнее.
«А вот и Пшик-большая-шишка-Моро с большим блестящим латунным кольцом, прикрученным к его пристани».
Что-то же это должно значить? «Благоприятное» – вот было слово, если верить мисс Ингрэм.
Но «пристань»?
Серьезно?
Скорее поваленный забор, говоря откровенно.
Потереть кольцо запястьем в завершение дня стало для Пшика традицией. И он совершил ритуал и сейчас, запачкав латунь грязной рукой.
– Пока живой, и слава богу, – буркнул Пшик и прошмыгнул по настилу, избегая скрипучих мест на случай, если каким-то чудом его матушка решила не заглядывать к нему, закончив ставить прививки от столбняка пьяницами в клинике Пети-Бато.
Как большинство непослушных сыновей, Пшик давно разработал тайный а-ля ниндзя способ забраться в дом. Он мысленно называл его своим «окном возможностей», что иногда смешило его прямо в ходе самого маневра и вообще-то портило желаемый эффект.
В этот великий день было не до смеха. Сегодня за Пшиком вели охоту два самых опасных существа из всех, с кем ему приходилось сталкиваться – и наверняка с кем придется столкнуться в будущем.
«Если я не проснусь, это явно один из двух ублюдков постарался».
Так вот, метод ниндзя: последовательность Пшика включала одну точку опоры на баллоне газа, вторую на изгибе старого якоря, который приладил на стену какой-то жилец-мореход, потом хват обеими руками за подоконник и наконец подобие гимнастического подъема с переворотом сквозь москитную сетку, закрепленную только верхним краем. Выполненный верно, сей небольшой алгоритм юного грабителя определял Пшика ровненько на его собственную койку.
Даже в столь обалделом состоянии Пшик легко мог провернуть такую штуку – раз, два, три и внутрь. Хоть с закрытыми глазами, хоть во сне. Но тут, уже в воздухе и без возможности прервать маневр, Пшик услышал голос, раздавшийся в комнате, которую матушка назвала гостиной, и принадлежал этот голос не матушке.
А Ридженсу Хуку.
И этот голос говорил:
– Змея укусила.
«Н-да, не навозная ли это глазурь на всем говнотортике?» – подумал Пшик Моро, прежде чем с глухим стуком приземлиться на кровать.
«Лучше б я, конечно, обошелся без стука», – подумал он тогда.
Стук для органов правопорядка – что кошачья мята. Не могут не разнюхать. А тут, здравствуйте, Пшик Моро, умащенный таким количеством дерьма, которое только можно навалить на пятнадцатилетку; как тот, кто ни дать ни взять только что выполз из болота.
Как тот, кого ищет Хук.
Ридженс Хук чувствовал себя дерьмово – не прибавить, не отнять, так что он забил на стратегии в принципе и, взяв надувную лодку Карнахана, погнал вверх по реке на всех парах – то есть чертовски быстро, спасибо сотне или около лошадиных сил, прикрепленных к корме. Хуку лодка казалась ерундовой, а вот Карнахан бесконечно пел ей дифирамбы.
«Это жэ-эн-эл, констебль, – объяснял он. – Жестко-корпусная надувная лодка. Да эту малышку сам Посейдон бы не перевернул. Могу рассредоточить по ней тонну товара и все равно давать максимум узлов. Спецзаказ из Канады. Отправили поездом. Каково, а?»
Расфуфыренная динги, если спросить Хука, однако ему пришлось признать, что шла она как по маслу. Заводилась с полпинка и в охотку отзывалась на касание, не иначе симулировала.
«Как та парочка из клуба Айвори, которые сосутся, будто им в жизни лучше не бывало».
Та еще ночка выдалась.
Та еще.
Не то что эта. Хук понимал, что нужно найти тихий угол и со знанием дела разобраться, что, черт возьми, навлекло это цунами дерьма ему на голову.
«Разберу этот вечер на части, как двигатель, прикину, где не складывается».
Но всё по плану.
И первым в этом самом плане было загнать чудо-лодку под крышу.
– Я тебя под нож пущу, – пообещал он лодке. – На ленточки порежу.
Имело смысл: криминалистика нынче продвинутая, плюс любой кадр отсюда и до Слайделла знал, кому эта лодка принадлежит.
Но Хук столкнулся с прозаическим препятствием – солнце уже продиралось сквозь испанский мох, и совсем скоро он станет здоровяком на ярко-оранжевой надувной лодке посреди водной глади.
«Шериф в ежевечерний запой уйти не успеет, как я сидеть буду».
Так что единственным его вариантом было добраться до станции, пришвартоваться у ангара, а потом не спеша разделать лодку.
«Кроме движков. Этих близняшек можно толкнуть за три штуки».
Хукова стоянка располагалась в слепом углу лодочной станции Пети-Бато, которой, как почти всем в этом городе, владел местный воротила-ушлепок, Боди Ирвин. Хук арендовал у Ирвина дальний ангар и установил туда собственные камеры с датчиками движения, которые мог проверять прямо с телефона.
– Да чтоб мне яйца прищемило! – выругался Хук. Теперь надо достать новый телефон и заново настроить все барахло. А у него, наверное, с двадцать сраных паролей и никакой нигде не записан.
«Надо было взять один из тех чехлов, – подумал он. – Пять баксов, и телефон лежал бы в водонепроницаемом конверте целехонький».
Ну, пролитое молоко и так далее. Этот телефонный мост лучше пересечь, когда встанет вопрос.
Хук подплыл к станции чуть медленнее обычного. В этих краях мужик не булькал мотором со скоростью черепахи, дудки! На подходе к пристани мужик предпочитал пропахать в болотной воде борозду, малость похвалившись мастерством управления. Местные больше всего на свете обожали сидеть на террасе бара и хохотать до усёру над тем, как лопухи-туристы крутятся по байу в арендованных аэроглиссерах, как сраные фрисби. Оказаться в той же категории Хуку не хотелось. Может, он и не местный, но сам тоже родился на болотах и знал, как поддать выхлопа, на какую посудину бы его ни потрудились забросить.
Но, правда, не этим утром. Сегодня Хук довольствовался плавным заходом, без лишней суеты. Он не хотел, чтобы народ отрывал взоры от кружек с кофе, гадая, что же так низко гудит большими подвесными движками, или опозориться, оцарапав планшири незнакомого судна. Так что – тише едешь и все дела.
Ангаром звался простой причал со стенами, не более. На них висело немного инструментов и снастей, в углу треугольником встроились железные бочки. Может, нефть, может, ядерные отходы, почем знать? Довольно заурядная берлога для констебля с какой бы там ни было ставкой, которую могло ему платить управление крошечного городка. Хук радовался, что пригнал на позицию собственный «Шевроле Тахо», иначе ему б навязали городскую эко-«хонду». Кто, черт возьми, способен поддерживать хоть какой авторитет, разъезжая в электрической «хонде»? Салоном владел мэр, и в этом заключалась проблемка. Мэр порядком злился, что Хук не стал колесить по городу в его клейменном гольф-багги, однако Ридженс полагал, что не найдет ни одного контрабандиста, которому было б откровенно не насрать, когда какой-то понаехавший тормознет рядом в машине с розеткой. Это ж посмешище. Потому Ридженс гнул ту линию, что собственной тачкой экономит городу деньги. Оспорить это было сложно.
Хук пришвартовался и обнаружил, насколько ослабел – на пристань ему пришлось выкатываться.
– Что за черт? – пробормотал он. Куда это делась вся его силища?
А потом увидел опухшие костяшки и понял: «Бля, змея укусила».
За остальными ссадинами и общим безумием он этого даже не заметил. Зато сейчас вспомнил щитомордника, которому двинул.
«Видать, так просто, как думал, я не отделался».
Ну, по крайней мере, врезал он не специально. Помереть последним кретином было бы обидно.
Как приходскому констеблю, а до того патрульному офицеру прихода Сент-Таммани, Ридженсу пришлось проходить не один, а два курса первой помощи; он попытался вспомнить особенности при различных обстоятельствах, но рассудок помутился, в нем оставалось только следующее: «За помощью. Во весь опор».
Прямо здесь не было никакого противоядия. Хук все собирался, и собирался, и так без конца, но в любом случае, клиника была в парочке миль отсюда.
«Под каждым банановым листом сидят тарантулы, а у тебя противоядия ни хрена нет».
«В тачилу, – сказал он себе, – и ты что-нибудь придумаешь».
Невероятно оптимистичный план, однако Ридженс был под действием яда, и прежде стадии угнетенности шел именно оптимизм.
«Всё будет в порядке», – подумал констебль, хотя, на самом деле, происходящее свидетельствовало об обратном.
Пикап Хука кое-как вырулил к дому Элоди Моро. Он располагался в полумиле, не больше, вниз по разъезженной, обрамленной соснами дороге – деревянная хибара с жестяной крышей; народ с более северным мировоззрением вообще с трудом верил, что такие еще сохранились со времен Гражданской войны. Хибара эта стояла одинокая, омываемая грязными водами и окруженная смерчем из стрекоз.
Констебль, должно быть, на мгновение вырубился за рулем, но его пробудила адская пульсирующая боль в костяшках, и он с неудовольствием и тревогой увидел, что правая рука раздулась до размеров бейсбольной перчатки. Хук потыкал раздутую руку пальцем. Кожа оказалась натянута, как воздушный шар, и наполнилась электричеством.
«Шутки кончились, Ридженс, мой мальчик, – сказал себе констебль. – Противоядие найдется у Элоди. Она ж медсестра, так что верняк?»
Ослиное упрямство вытащило Хука из пикапа на крыльцо, и он взобрался по ступенькам, опираясь на собственный лоб и прижимая больную руку к животу.
Показываться на глаза Элоди Моро вот так, в столь унизительном виде, было ужасно неприятно. Элоди Моро – единственная женщина, с которой он мог провести сколько угодно времени, не прибегая к насилию. Она примчалась в окружную больницу, когда ее кретин-сынок оттяпал себе палец, и чуть не задушила пацана любовью. Хук еще никогда не видел столь зашкаливающих в своей откровенности чувств на людях, тогда это вызвало у него неприязнь. Но потом он изменил мнение и оказался… тронут, что ли. А в последний раз Ридженс Хук был тронут ажно никогда, так что он положил на Элоди Моро глаз и поклялся, что сперва попытается добиться ее честными способами. Ну где-то с полгодика.
«Честные способы», о которых он думал, не предполагали его явления с коркой из грязи и змеиным укусом, но куй железо, пока горячо, и тэ дэ.
«Только у меня ни куя, – подумал Хук. – Даже, мать его, лимона нет».
И еще:
«Бля. Надо б в дверь, это самое, постучать».
Как выяснилось, Хук уже достаточно настучал головой по двери, потому как она открылась и перед его глазами возникли кроксы Элоди Моро. Из этих кроксов торчали спортивные носки, их вид вызвал у Хука флэшбек с воспоминанием из старшей школы, и он выдал:
– Джессика Милтон носила спортивные носки. Подглядывал за Джесси через дырку в стене душевой. Тощая задница, огромные сиськи. Редкое сочетание.
Не то, с чего он бы начал разговор при обычных обстоятельствах, но к его счастью, Элоди заметила раздутую руку и мигом поняла, что происходит. Она помогла констеблю пройти в дом, попутно перепачкавшись грязью сама.
– Господи боже, констебль, – произнесла она, – у вас как с головой? Бродить с таким укусом?
– Укус, – согласился Хук, падая в единственное кресло. – Змеиный.
В задней комнате что-то стукнуло.
– Стук, – сказал Хук. – Стук?
Элоди с трудом взгромоздила его ноги на кофейный столик.
– Эверетт свалился из кровати. Дерется во сне с аллигатором или еще с кем.
«Эверетт? – подумал Хук. – Пшик?»
Что-то насчет мальчишки его настораживало, но размышлять сейчас не получалось, потому что сквозь туннель, открывшийся на потолке, к нему пришли кошмары. В этих кошмарах его отец вскинул пылающее распятие, словно шприц, и сказал:
– Надо только ввести сыворотку. Она выведет из тела весь яд.
И Хук подумал: «Придется тебе найти распятие побольше».
Верн поднялся в небо, что в последнее время делал редко – из-за назойливых людишек и систем наблюдения. Эти прикованные к земле мудаки некогда умудрились извести без малого всех драконов, не имея при себе ничего, кроме арбалетов и злобных намерений, так что Верн не обольщался на предмет того, как быстро они завершат начатое, если дать им без помех прицелиться. По сути дела, со всеми нынешними технологиями, даже целиться-то особо не придется. Капитан Солдафон потратит секунду и пометит Верна лазером, а потом за ним вечность будет гоняться ракета «земля-воздух».
«Ну, значит в заплыв, Хайфаэр. Затаись».
«Нет, на заплыв нет времени. Время летит, значит, должен и ты».
Теперь Верн больше не наслаждался полетом как раньше, особенно на рассвете, потому что дракон никогда не знает, не воткнется ли боеголовка ему куда поглубже. Верн не сомневался, что детонацию он не переживет.
«Черт, да я вряд ли переживу и приличного размера бронебойный патрон», – мрачно подумал он.
И все-таки, из хорошего, река в рассветных лучах напоминала о славном времени, когда он протаранил ту субмарину. В тот вечер вода стала красной.
«Счастливые деньки», – подумал Верн и широко раскинул крылья, чтобы поймать восходящие потоки.
Ситуация из серии «Уловки-22»: расправить крылья и стать целью покрупнее – или хлопать ими чаще и стать целью погромче. Обычно Верн предпочитал парить. В добротном скольжении по воздуху есть некое достоинство, и можно притвориться, будто он по-прежнему тот самый лорд Хайфаэр, что обозревает свои владения.
Он проследовал по ленивой излучине реки к ближайшему поселению Пети-Бато и вскоре заметил на воде, постепенно растворяющиеся, ленты пены. Эти ленты вели к рукаву, где пришвартовалась маленькая пирога, которая все еще покачивалась после недавней высадки.
«А вот, вполне вероятно, и мой мальчишка», – подумал Верн.
На лучший результат он и не надеялся. Юный Пшик имел совесть квартировать со стороны воды, и дракон мог попросту выдернуть сию человеческую занозу самостоятельно. Еще чуть в глубь суши, и пришлось бы об устранении проблемы просить Ваксмена, а насчет некоторых вещей Ваксмен питал сомнения. Особенно насчет детей.
«Ты так любишь людей, женился бы на одной», – сказал ему как-то Верн много лет назад.
«А я и женился, – ответил Ваксмен. – Дважды. Первая была сущим ангелом, а вот вторая меня чуть не прикончила. Бразильянка, очень уж пламенная, не в обиду тебе».
Но здесь, в запруде, таланты Ваксмена не потребуются. Этот его жуткий кожаный саквояж может и дальше скрываться под половицами. Когда Ваксмен его поднимал, саквояж и правда весьма зловеще лязгал содержимым. Даже стреляный воробей Верн слегка напрягался.
«Итак, давай-ка посмотрим, Хайфаэр», – подумал Верн, а потом обернул себя крыльями и, сдвинув ноги вперед, рухнул вниз, словно по тросу.
Если это действительно постоянное обиталище мальчишки, то Верн попросту умыкнет его оттуда и дело с концом. Придется, конечно, глядеть в оба, вдруг взрывы привлекут ораву с факелами – или ее современный вариант.
«Факелы? – подумал Верн. – Да я почти скучаю по этому дерьму».
Нынче факелы стали не нужны. Даже у типичной деревенщины в пикапе найдутся очки ночного видения – в комплект к законному полуавтомату.
Были времена, когда уложить дракона могла только даровитая и целеустремленная толпа человечков. А теперь – любой дурак с подходящим снарядом.
Верн приземлился на железные перила, изначально, наверное, V-образные и снятые с носа рыбацкой лодки, а теперь прибитые под нужным углом к настилу. Верн опустил приблизительно половину веса и продолжал гулко взмахивать крыльями – на случай, если понадобится срочно сняться с места.
И, срань господня, даже окно оказалось открыто: с мальчишкой в кровати его разделяла лишь сетка от насекомых.
У драконов лучшее ночное зрение на земле, следовательно Верн с легкостью увидел, что мальчишка – это его мальчишка.
«Я за тобой слежу, девятипалый, – подумал дракон, – и ты ни черта не спишь. Прямо в кроватке, до сих пор весь по уши уделанный. Что-то мне подсказывает, столь скользкому персонажу не стоит болтаться по болоту».
Верн заметил оранжевый баллон бутана. Выглядел он так, будто его сняли с самого «Титаника», вот примерно такой древний; краска облупилась, обнажив металл, откуда-то торчал кусок резинового шланга.
«Как фитиль», – подумал Верн.
Наверняка этот баллон давным-давно пустовал, но если местный инспектор пожарного надзора установит очаг возгорания именно тут, значит, все – дело закрыто.
Вероятно, огонь – способ аккуратнее похищения.
Никаких тебе улик для исследования.
Никаких поисковых отрядов на реке.
Сопутствующие потери, может быть. Однако, с точки зрения Верна, такими сопутствующими потерями был весь его вид.
«Прости, малец», – подумал Верн второй раз за эту ночь и приоткрыл челюсти. Железы в глотке брызнули сернистой нефтью на моляры, и дракон поджег их щелчком зубов, служившим запалом.
Верн уже набрал воздуха для плевка, но этого пацана, Пшика, явно благословили боги или еще какое шаманство вуду, потому как ровно в этот момент где-то в полумиле от них выскочила «скорая» с воющей сиреной и сверкающей мигалкой. Сирена, мать ее, орала так, что Верн едва различал рев двигателя.
– Ну это ли не тили-бом? – прошептал Верн фразу, слащавую и старую, которую редко употреблял в обществе. Ваксмен однажды услышал, и от хохота на нем чуть вельветовый жилет не лопнул.
«Тили-бом? Ну бля, Верн! Мы тут не школу благородных девиц оканчиваем».
И тем не менее, выражение описывало ситуацию просто образцово-показательно, ведь «тили-бом, тили-бом» означало неожиданную суету, которую приближающаяся «скорая», без сомнений, вызывала.
– Жопа, – заключил Верн. – Полная жопа.
А «полная жопа» – выражение уже посовременнее.
Он ненавидел незаконченные дела, но «скорая» привлекала больше внимания в его сторону, чем ему хотелось бы, и солнце уже вовсю теснило тени.
– Пора убираться, Хайфаэр, – сказал Верн себе, когда «скорая» вырулила на дорогу, в направлении к дому Пшика.
Но сперва он должен отметить дом для Ваксмена. Стремный старый саквояж, видать, все-таки понадобится.
Верн с минуту подержал большой палец во рту, выдыхая на коготь пламя, потом вырезал на металлических перилах букву.
Метка дракона.
Типа противоположность крови агнца в Ветхом Завете.
«Все в этом жилище умрут».
– До скорого, Пшик, – произнес Верн и спиной вперед нырнул в реку.
Домой лучше добираться вплавь.
Пшик лежал на кровати, ожидая смерти, как вдруг оконная сетка хлопнула на ветру, и он увидел на перилах дракона – с глазами, какие бывают у кошки в свете фар. Не злыми, вовсе нет. Задумчивыми.
«Ох черт, я для него букашка, – подумал Пшик, жмурясь, чтобы спрятаться, как малыш от бабая. – Ох господи боженька, спаси».
Как будто боженьке не насрать на такого оболтуса.
