Йен Макдональд
Новая Луна
– Я хочу, чтобы он успел на игру. Он бы ее пропустил, если бы отправился поездом. – Он поворачивается к мальчику: – Ты хочешь посмотреть игру? «Мусус» против «Тигров». Джейден Сунь думает, что победит, но я говорю, мы надерем «Тиграм» задницу на глазах у всего стадиона. А ты что скажешь?
Робсону Корте одиннадцать лет, и один его вид, его присутствие, его изумительные волосы, его лицо, его великолепные зеленые глаза, то, как его губы приоткрываются от восторга, наполняют Рафу такой великой радостью, что от нее больно, и в то же самое время такой тяжелой утратой, что от нее тошнит. Он приседает, чтобы быть вровень с ребенком.
– День игры. Что ты думаешь, а?
– Ох, бога ради, Раф. – Рэйчел знает, Рафа знает; оба отряда телохранителей и даже сам Робсон в курсе, что дело не в гандбольном матче. Условия контракта разрешают Рафе получать доступ к сыну в любое время. Даже если мальчику придется пролететь через всю Луну и его будут швырять и ловить, швырять и ловить, как гандбольный мяч.
– Можем устроить скандал в его присутствии, если пожелаешь, – предлагает Рафа.
– Роббо, милый, ты не мог бы вернуться в капсулу? Это всего на пару минут. – Кивок Рэйчел отправляет одного из ее рубак с мальчиком. Робсон бросает взгляд через плечо на отца. Убийственные зеленые глаза. Он будет разбивать сердца. Одно разбивает прямо сейчас.
– Роббо, – презрительно повторяет Рафа.
– Я не имею никакого отношения к тому, что случилось на вечеринке.
– «Что случилось на вечеринке». На вечеринке случилось то, что меня едва не ужалила подосланная кем-то муха, заряженная нейротоксином. Я бы часами бился в конвульсиях, ссал и срал под себя, прежде чем задохнуться.
– Круто, но это не наш стиль. Маккензи любят демонстрировать свое лицо жертве, прежде чем прикончить ее. Лучше взгляни на своих дружков-Асамоа. Яды, жуки-убийцы; это так на них похоже.
– Я хочу его вернуть.
– Условия соглашения…
– На хрен соглашение.
– Предоставь это адвокатам, Раф. Ты действительно не понимаешь, о чем говоришь.
– С тобой он не защищен. Я задействую оговорку о безопасности. Пожалуйста, пришли Робсона ко мне.
– Со мной не защищен? – Смех Рэйчел Маккензи похож на удары кайлом по камню. – Ты сбрендил? Раф, мне наплевать, как тебя убьют, если вообще убьют, но я знаю Луну – тот, кто за тебя взялся, не остановится. Корни и ветви, Рафа. Позволить забрать Робсона? Ни хрена ты не получишь. Роб останется со мной. Маккензи заботятся о своих. – Она поворачивается к охраннику. – Запрограммируйте новый прыжок БАЛТРАНа. Мы отправляемся в «Горнило».
Рафа рычит в немой ярости. Ножи выскакивают из магнитных ножен: эскольты против рубак.
– Знаешь, твой брат прав, – говорит Рэйчел Маккензи. – Ты тупое дерьмо. Хочешь начать войну с нами? Не вмешивайтесь, парни. – Рубаки Маккензи открывают капсулу. Перед тем как шлюз захлопывается, Рэйчел Маккензи прибавляет: – Вот что я тебе скажу: твоя сестра пугает меня сильней, чем ты. И яйца у нее побольше.
«Капсула в подъемнике, – говорит Сократ. – Разгонный двигатель набирает мощность».
Рафа бьет кулаком по бетону изо всех сил. Из его костяшек брызгает кровь.
– Я знаю, это была ты! – орет он. – Я знаю, это была ты! Ты хочешь посадить его во главе «Корта Элиу»!
На обратном пути в Меридиан Марина Кальцаге покупает место у окна, на верхнем ярусе. Горы и кратеры, огромные и пыльные, не очень-то величественные, как она и думала. Она смотрит теленовеллу по развлекательному каналу. Смысла нет, но все понятно. Любовь, предательство и соперничество среди элиты. В качестве элиты выступают добытчики резкоземельных элементов. Сюжет дурацкий, клишированный, актерская игра плоха. Марина смотрит, потому что может. Она посылает сообщение домой. «Мама, Кэсси: новости-новости-новости. Я ПОЛУЧИЛА РАБОТУ! Настоящую работу. В „Корта Элиу“. Термоядерные ребята. Пять Драконов. Я добуду для вас деньги». Хетти отправляет письмо, потом Марина открывает меню магазина поезда, чтобы найти для фамильяра новую оболочку. Роботы-обезьянки милы, но слишком уж банальны. Бог с мечами. Стимпанковая ведьма. Косатка-киборг. Да. Она моргает «купить», и Хетти вместо дефолтного облика получает гибкое черное тело с вкраплениями жидкого металла. Марина тихонько верещит от восторга. Деньги даруют свободу. Она снова глядит из окна на мягкие серые горы и каньоны, испещренные следами шин и отпечатками ботинок, пытается вообразить, как сама оставит там отпечатки вместе с Карлиньосом Кортой и его пылевиками. Корта черпают пыль огромными ведрами, просеивают, сортируют, экстрагируют гелий-3, а остальное выбрасывают. Грязная работа.
«Поговори с Карлиньосом», – сказал ей Лукас. Марина побежала. Посткризисные обещания забываются, если их не выполняют моментально. Карлиньос принес ей чай, усадил под куполом одного из многочисленных павильонов Боа-Виста, чтобы она смогла объясниться с ним и Вагнером.
– Ну и чем же ты занимаешься?
– У меня ученая степень по вычислительной эволюционной биологии в архитектуре промышленного контроля.
Как выяснилось, у Карлиньоса Корты была особая гримаса, обозначавшая полное непонимание. Его нижняя губа провисла – всего лишь на миллиметр, – а между бровями появилась тоненькая вертикальная линия. Марина решила, что это милая особенность. Но когда на лице Вагнера появилось точно такое же выражение, это означало, что он понял куда больше, чем было сказано.
– Больше смахивает на организацию производства, чем на биологию, – сказал Вагнер.
– В очень грубом приближении. Я изучала, насколько богатая солнечной энергией среда вроде Луны сопоставима с земной фотосинтетической сухопутной системой вроде высокотравной прерии и как это могло бы породить новые производственные парадигмы и увеличить эффективность. Технология с биологией неразделимы, это навсегда.
– Интересно, – сказал Вагнер, качнув головой, как будто под грузом новых идей потерял равновесие. «А это твоя милая особенность», – подумала Марина.
– А опыт работы на поверхности у тебя есть? – перебил Карлиньос.
– Я здесь восемь недель. Ничего не видела, не считая внутренности Меридиана.
Оба брата Корта все еще были в пов-скафах. Полоски из светоотражающих пятнышек вторили очертаниям их мускулатуры. Марина вдохнула их «парфюм» с ароматом пороховой лунной пыли и переработанных жидкостей человеческого тела. Лунный пот. Парни чувствовали себя расслабленно и спокойно в своих грязных герметичных костюмах. От этого Марина почувствовала обиду и тоску; схожим образом у нее щемило в груди при виде сноубордов и защитных очков. Ее друзья занимались сноубордингом на вершинах Снокуалми и Мишн-Ридж. Они были снежными ребятами. Как-то раз предложили взять ее с собой и обучить, но нужно было сдавать статью. Не невозможную статью, но проблемную. Требовалось время. Так что Марина оставалась в квартире, пока они загружали машину, и расплакалась от одиночества, когда та отъехала. Она закончила статью, но навсегда осталась девушкой-которая-упустила-сноубординг. Предложение так и не повторилось. Каждый раз, видя в магазинах очки, перчатки и прочее обмундирование, слыша прогноз погоды, сообщавший о первом снеге в горах, она мучилась от неутоленных желаний и чувства утраты. Где-то в параллельной вселенной существовала сноубордистка Марина, свежая и веселая. Испещренные ярлыками пов-скафы, шлемы, они манили ее, точно слухи о снегопаде. Вот он, второй шанс. Не стань женщиной-которая-упустила-Луну.
– Я хочу работать на поверхности. Я хочу попасть туда. Я могу всему научиться.
– Придется освоить целый комплекс физических навыков, – предупредил Вагнер.
– Я научу, – сказал Карлиньос. – Приходи на завод «Корта Элиу» в Жуан-ди-Деусе.
– Так и сделаю. – Беззвучным шепотом она велела Хетти подыскать жилье.
– Выучи португальский, – крикнул Карлиньос на прощание. Охранники сопровождали группы гостей и официантов на станцию. – И спасибо тебе.
Марина откидывается на спинку своего сиденья у окна. Она получила работу и квартиру, ее жизнь полностью переменилась, и все это отражается в одном мимолетном, едва уловимом движении: если взглянуть на чиб в правом нижнем углу поля зрения, то можно увидеть, что измеритель О2 окрасился в золотой цвет. Она дышит за счет Корта. Марина почти заканчивает свой второй мохито, когда поезд въезжает в Меридиан и воздушные шлюзы совмещаются с дверьми. С помощью лифтов она поднимается в ревущий хаос хаба Орион, похожего на кафедральный собор. Каждый прилавок с чаем и водой, каждая забегаловка и магазин, каждая уличная столовая и киоск самообслуживания щеголяют вещами, которые Марина может купить. Потом она вспоминает про Блейка, там, на крыше города, выкашливающего легкие кусок за куском. Косатка-Хетти рассылает запросы в фармации, договаривается о цене на курс фаг-терапии. Мультиплюрирезистентный туберкулез – недавний агрессор с Земли, пробравшийся сквозь строгий карантин и быстренько нашедший себе жилье. Он прилип как белая плесень к высоким ребрам квадр, влажным и вонючим, где обитает беднота. Аптечный киоск печатает двадцать белых таблеток. Маленьких белых таблеток.
Три битси за экспресс-лифт. Один битси за эскалатор, который везет ее вверх, мимо плоских крыш, лестниц и переулков 80-х и 90-х уровней западной стороны. Выше 110-го уровня не идет ничего механического. Остаток пути наверх, в Байрру-Алту, она бежит, совершая большие и неутомимые земные прыжки; одолевает целые лестничные пролеты одним скачком. Вот торговец мочой, вот Богоматерь Казанская – ни света ей не досталось, ни любви. Вот балкон, с которого Марина завистливо наблюдала за летающей женщиной.
Комната пуста. Все исчезло: матрас; бутылки для воды, барахло Блейка. Пластиковые ложки и тарелки. Вымели последнюю частицу слизи, последнюю пылинку. Хлопья кожи – ценная органика.
Конечно, она перепутала дом.
Конечно, Блейк переехал.
Конечно, этого не может быть.
Марина прислоняется к дверной раме. Она не может дышать. Не может дышать. Хетти регулирует работу ее легких. «Дыши». Она не должна дышать, не имеет права дышать. Она не заслужила этот воздух, раз Блейка больше нет.
– Что произошло? – кричит она занавешенным дверям и пустым окнам теснящихся клетушек. На лестницах и в коридорах Байрру-Алту сплошь чьи-то повернувшиеся к ней спины. – Где же вы были?
«У меня есть запись», – говорит Хетти, и линза Марины накладывает поверх пустой комнаты изображения людей. Заббалины со своими роботами. Падальщики. Она замечает ступню с вывернутой лодыжкой на краю матраса. Заббалины собираются вокруг, и ступня скрывается из вида. Запись взята с уличной камеры, так что угол обзора неудачный и картинка зернистая из-за увеличения. Заббалины выходят, держа в каждой руке по тяжелой металлической канистре.
– Выруби это, выруби! – кричит она. Хетти отключает видео в тот самый момент, когда Марина видит, как роботы запечатывают дверь и окна вакуумным пластиком. До последней частицы кожи. До последней капли крови. И ничего нельзя сделать. Никуда не подашь апелляцию. Блейк мертв, но на Луне смерть не освобождает от долгов. Заббалины все еще взыскивают суммы с чиб-счетов Блейка, жутким образом перерабатывая каждую часть его тела в полезную органику.
Он умирал от кашля, слыша, как скребутся у двери боты заббалинов и ждут наступления тишины…
– Почему вы ничего не сделали? – кричит Марина, обращаясь к дверям и окнам. – Вы же могли хоть что-то сделать. Многого бы не потребовалось. Пара децим с каждого. Разве пара децим вас бы убила? Да что вы за люди?
Пустые дверные проемы, повернутые к ней спины, спешащие прочь плечи – вот и весь ответ, который дают Марине люди, живущие на Луне.
Трамвай отвергает его. Отказывает ему. Пренебрегает им.
До этого еще никто и никогда не пренебрегал Лукасинью Кортой. На миг от безграничной наглости оскорбления его парализует. Он снова приказывает Цзиньцзи открыть шлюз.
«Доступ запрещен для тебя».
– Что ты имеешь в виду под «запрещен для меня»?
«Доступ к трамваю ограничен для людей из следующего списка: Луна Корта, Лукасинью Корта».
А он-то думал, отец пошутил, сказав, что Боа-Виста переходит в режим строгой изоляции. Ради защиты детей.
– Обойди запрет.
«Я не в состоянии это сделать. Могу обратиться в службу безопасности. Хочешь, чтобы я обратился в службу безопасности?»
– Забудь.
Лукасинью понравилась идея о том, чтобы какое-то время отдохнуть в Боа-Виста и Жуан-ди-Деусе. Пожить как полагается. Можно не спешить возвращаться в университет: коллоквиум заполнит пропущенное. Для того он и предназначен. Теперь отец его запер, и ему надо выбраться. Клаустрофобия! Боа-Виста – каменная кишка. Лукасинью заперт в брюхе чудовища, его медленно переваривают. Он вскидывает кулак, чтобы ударить непокорный металл шлюза. Останавливается. Внезапно ему в голову приходит блестящая, куда лучшая идея.
Карлиньос и Вагнер пришли через шлюз, ведущий на поверхность. Лукасинью может через него выйти наружу. А пройдя через шлюз, он сможет отправиться куда угодно. В любое место. Прочь отсюда. На хрен строгую изоляцию, на хрен безопасность семьи. На хрен семью. Возможно, во не на хрен. Она старая и уже не та, что прежде, но еще может зажечь как следует, и Лукасинью восхищается тем, как она вызывает уважение к себе – естественно, будто дышит. И, наверное, не Карлиньоса, хотя Лукасинью вечно не может взять в толк, что сказать дяде, как дать понять, что он считает его славным малым. Лукасинью годами боялся, что его-то Карлиньос считает говнюком. О детишках и вспоминать не стоит. Остальных на хрен.
В особенности отца.
Трико-подкладка аварийного скафандра не рассчитано на третье поколение, и Лукасинью приходится попыхтеть пять минут, натягивая его. В герметичном ранце, прикрепленном к наружной оболочке скафандра, нет места для одежды. Невелика потеря. Он может напечатать новые шмотки в Жуан-ди-Деусе. Лукасинью отстегивает «Леди Луну» и прячет в ранец. Аварийный скафандр – пупырчатый сай-фай робби-робот, оранжевый и светоотражающий, с маячками. Внутри он достаточно просторный, чтобы Лукасинью мог шевелиться. Цзиньцзи копирует себя в систему скафандра и запускает его. На поверхности он окажется за пределами зоны покрытия сети. Зажимы щелкают. Оболочка герметизируется. Воздух шипит, постепенно затихая.
– Давай прогуляемся, – выдыхает Лукасинью. Под управлением Цзиньцзи скафандр марширует в наружный шлюз. Лукасинью вспоминает, каково было в последний раз в таком шлюзе. Обнаженные тела. Колено к колену. Обнаженная Абена Асамоа напротив него. Пот, испаряющийся с ее безупречно округлых грудей по мере падения давления. Эти груди будут его. Где-то там, на просторах Луны. Он их найдет. Он у них в долгу. Она пустила ему кровь.
Он не думает о том, что было во внутреннем шлюзе. Клубок тел; сознание приходит и уходит. Боль, красное, черное, боль. Визг экстренного нагнетания воздуха.
Наружная дверь распахивается.
Управляя серводвигателями жесткого скафандра, Цзиньцзи запускает его в быстрый, прыгучий бег. Система безопасности узнает, что кто-то открыл шлюз и забрал скафандр. Они не поймут, кто это сделал, куда направился и как быстро. Они разберутся, но к тому моменту Лукасинью уже войдет в другой шлюз, который наполнится воздухом, сбросит скафандр и затеряется в толпах Жуан-ди-Деуса.
Не такой уж ты умный, пай.
Лукасинью выходит из шлюза Жуан-ди-Деуса и едет на лифте в деловую часть города. Скафандр развернется и самостоятельно трусцой побежит обратно в Боа-Виста. Аварийные скафандры слишком ценны, чтобы раскидывать их по Морю Изобилия. Однажды от него может зависеть чья-то жизнь. Проткнуть символом лунной гонки герметичное плетение оказалось почти так же трудно, как натянуть на себя тугое скаф-трико. Лукасинью нарушил целостность скафандра. Лучше уж не надо, чтобы однажды от него зависела чья-то жизнь… Уж точно не его собственная. Нет, Лукасинью Корта рассчитывает, что это был последний раз, когда он побывал на поверхности.
Жуан-ди-Деус – город, сделанный наполовину; здесь повсюду необработанный камень и низкие балочные перекрытия, а проспекты и квадры тесные и узкие. Вентиляционные двери спазматически дергаются, солнечная линия мигает. Воняет дерьмом и немытыми телами, системы жизнеобеспечения работают на пределе возможностей. У воды привкус батареек. Слишком много людей, суетливых людей. Вечно кто-то оказывается впереди, загораживает путь. Кто-то тыкает тебя локтями, дышит тебе в затылок, является, точно призрак, из облака парящих фамильяров. Указатели и вывески, рекламные листовки и граффити – все на португальском. Жуан-ди-Деус – Гелий-вилль, город на фронтире. Город, построенный компанией для своих, и потому Лукасинью здесь не останется.
– Будь ты моим отцом, что бы сделал? – спрашивает Лукасинью у Цзиньцзи.
«Я бы заморозил твои счета».
Итак, Лукасинью отправляется на станцию, а не в принт-мастерскую модной одежды.
Скаф-трико – обычная вещь в Жуан-ди-Деус, даже приемлемая. На Центральном вокзале Меридиана двадцать голов успели повернуться к тому моменту, когда он добирается до главного лифта, ведущего вверх, на проспект Гагарина. Надо бы сменить этот наряд на что-то другое, пусть Лукасинью и носит его элегантно. Может, он сумеет всех убедить, что это такой новый микротренд? 1950-е – это уже прошлый месяц. Шик рабочего-поверхностника. Синие воротнички – вот в чем соль: такие честные, такие современные. Он меняет походку на более броскую, от бедра, с самодовольным видом. Ему хорошо. Он кое-чего добился. Все дело в том, что Боа-Виста его не удержал и семья не удержала. Все дело в том, что он сбежал благодаря собственному уму и крутости. Все дело в том, что он свободен. Все дело в том, что он вернулся. Это даже не «кое-что». Это много что! Лукасинью Корте не просто хорошо; он отлично себя чувствует.
Официант в кафе не может не пялиться на Лукасинью, пока тот заказывает вейпер и мятный чай и вытягивается в кресле. Дело в наряде или в мышцах внутри него? Лукасинью выгибает спину, чтобы напрячь мышцы живота, раздвигает ноги, чтобы похвастаться бедрами. Он любит, когда на него глядят. Я богатый сыночек в скаф-трико. На мне эта штука классно смотрится, но сам я тебе не по карману.
Лукасинью зажигает кончик вейпера и вдыхает. ТГК прохладными витками уходит в горло. Он чувствует, как внутри все расслабляется, как зарождается улыбка. Он потягивает чай из стакана и просит Цзиньцзи вывести на линзу каталог «Бой де ла Бой». К моменту, когда Лукасинью заканчивает составление гардероба, его охватывает приятный кайф. Цзиньцзи отправляет заказ в принт-мастерскую. Тот немедленно возвращается.
«В оплате отказано».
Лукасинью рушится с высот, на которые воспарил. Падение долгое и завершается тяжелым ударом.
«Твой счет заморожен», – сообщает Цзиньцзи. Болезненная яма открывается в желудке у Лукасинью, полная вращающихся зубастых шестерней. Он вздрагивает, ахает, а потом озирается, чтобы проверить, не заметил ли этого кто-нибудь. Мимо жужжат моту, толпы продвигаются по проспекту Гагарина в сени деревьев. Никто-никто не знает, что в один миг он превратился из Дракона в попрошайку. Нет денег, у него нет денег. Он никогда не знал безденежья. Лукасинью не понимает, как себя вести, если у тебя нет денег.
Пальцы Лукасинью нащупывают украшение, которое Абена Асамоа вставила ему в ухо. «Когда тебе понадобится помощь Асамоа; когда не будет другой надежды, когда ты окажешься в одиночестве, обнаженный и беззащитный, как Коджо…» Он вертит серьгу, наслаждаясь слабой болью, которая появляется от того, что металлическая штуковина тревожит незажившую рану. Нет. Он пока что не отчаялся до такой степени. Он Лукасинью Корта; он наделен шармом, красив и сексуально привлекателен. С такими данными можно чего-нибудь добиться.
Четыре цифры на его чибе огромны и замечательны. Они представляют собой целый мир: воздух, вода, углерод, данные. От Четырех Базисов его не отрежут. Люди, которым приходится работать, платят за воздух и данные. У семейства Корта все это налажено. Он может дышать, он может пить, он подключен, у него есть углеродное довольствие. Исходя из этого, и надо планировать следующий шаг. В квартиру ему нельзя. Отцовские эскольты, скорее всего, уже там. У него есть друзья, у него есть аморы, у него есть места, куда можно отправиться. Ему нужны одежда и жилье.
Надо залечь на дно. Ага. Вот оно что. Отец может отследить его через сеть. Значит, Цзиньцзи должен уйти. В животе и паху Лукасинью все сжимается от страха. Вне сети, отключенный. Он колеблется, прежде чем прошептать слова, которые вырубят Цзиньцзи. Это социальная смерть. Нет, это выживание. Наверное, отец уже определил его местонахождение по неудавшейся оплате. Контрактные охранники, возможно, уже в пути.
Надо заплатить за вейп и чай.
Нет, не надо за них платить. Он может сделать то же самое, что в Боа-Виста и Жуан-ди-Деусе – просто уйти. Что сделает официант? Проткнет его ножом? Призовет толпу? Он по-прежнему Корта. Хоть пальцем тронь одного Корту, и остальные тебя зарежут. На Луне нет преступлений, нет краж, нет убийств. Есть только контракты и переговоры.
Лукасинью выбирается из кресла и неспешным шагом идет через проспект Гагарина. Даже в своем флуоресцентном розовом скаф-трико он исчезает в толчее людей, машин и ботов. Еще несколько шагов, и он под деревьями. Не оборачивайся. Никогда не оборачивайся. На ходу он отделяет Цзиньцзи от команд и стандартных программ, отсекает подсоединения и выключает утилиты одну за другой, пока над его левым плечом не остается пустая оболочка. Люди делаются подозрительными, когда своим дополненным зрением не видят фамильяра.
По обе стороны от него вздымаются стены квадры Ориона; ярус за ярусом, уровень за уровнем, огни и неоновые вывески; латинские, кириллические, китайские неонки. Отключение Цзиньцзи сняло с мира слой дополненной рекламы, но остались физические экраны и миленькие кавайные анимации, обращенные к нему. Один в Меридиане, без единого битси на отпечатке большого пальца. Как бедняк. Только вот у него есть друзья наверху, среди огней в стенах мира. Так что на самом деле он не такой, как бедняки. На хрен бедняков. Надо действовать.
Вся Луна влюблена в Ариэль к моменту, когда она прибывает на прием в честь китайской торговой делегации. КРЛ сняла открытый бельведер на восьмидесятом уровне ротонды, центральной оси, где встречаются пять проспектов квадры Водолея. Виды простираются на километры. Вертикальные сады роняют занавесы из ползучих растений поверх открытых арок. За ними над пустотой дрейфуют огни.
На Ариэль коктейльное платье от Сил Чапман. Все глаза устремлены на нее. Всякое человеческое существо жаждет оказаться на ее орбите. Она слышит шепоты, видит, как в унисон кивают головы. Внимание – это кислород. Она затягивается длинным титановым вейпером и углубляется в толпу гостей вечеринки.
Представлены все Пять Драконов: Яо Асамоа из Золотого Трона; нерешительный, робкий Алексей Воронцов; Верити Маккензи баюкает красивого ручного ангорского хорька, биологического. Он привлекает восхищенные взгляды. Вэй-Лунь Сунь держится в афелии по отношению к китайцам.
Китайская миссия состоит из одних мужчин, их движения все еще неловки и избыточны. Они не пытаются подстроить свои тела под требования лунной гравитации. Они не собираются пробыть здесь так долго. Они кланяются, улыбаются, пожимают руку Ариэль и понятия не имеют, кто она такая, не считая того, что она, похоже, виновница большого торжества. Ариэль наслаждается слабым покалыванием сексуального возбуждения в нижней части живота. Она шпионка в платье от Сил Чапман.
Важные шишки из КРЛ. Управляющие компаниями и финансовые директора. Адвокаты и судьи.
Судья Нагаи Риеко приветствует ее с другого конца комнаты. Кивком указывает на Орла Луны. «Я сообщила о тебе Орлу, – говорит она посредством фамильяра. – Он одобрил». Ариэль вместо ответа салютует коктейльным бокалом. Добро пожаловать в Павильон Белого Зайца.
А вот и Орел Луны. Джонатон Кайод, генеральный директор Корпорации по развитию Луны; король, папа и император; в действительности – номинальный глава, птица с ярким оперением, запертая в клетке. Его фамильяр – сам лунный орел. Только ему дозволено пользоваться этой оболочкой. Рядом его око Эдриан Маккензи, не забывающий о том, что всегда надо быть на тон тусклее блистательного Орла. Фамильяр у него в облике ворона.
– Знаменитая Ариэль Корта, – говорит Орел Луны. Он крупный для рожденного на Земле; гигант игбо[10] из Лагоса. Он стоит плечом к плечу даже с лунными детьми второго поколения. – Могу ли я надеяться, что вы не устроите здесь драку?
– В этом платье? – кокетливо говорит Ариэль, но все же переворачивает пустой коктейльный бокал вверх дном в знак того, что будет драться хоть со всеми гостями сразу. Орел Луны не знает, в чем смысл этого жеста, но его супруг-австралиец понимает шутку. Он слабо улыбается.
– Я на вас заработал на Селебдаке, – шепчет Орел. Он бросает короткий взгляд на своего око. – Мы устраиваем такие маленькие соревнования. Помогает оставаться в здравом уме. Он ужасно переживает из-за проигрышей.
– Даже на Луне девушка может привлечь к себе внимание, только если снимет одежду.
Орел Луны грубо хохочет. Смех у него неимоверно громкий. Комната застывает, потом по толпе собравшихся прокатываются маленькие афтершоки веселья; люди смеются, вторя более важным персонам.
– Чистая правда. Увы, чистая правда, верно? – Он игриво тыкает Эдриана Маккензи в ребра. Эдриан морщится, проглатывает негодование. Ходят слухи, что Эдриан Маккензи манипулирует Орлом Луны, чтобы сделать его пост более политическим, более важным, более похожим на президентский, одновременно запихнув его поглубже в карманы «Маккензи Металз». – Ваша семья как будто создана для общественного внимания. Вы провернули эффектный coup du tribunal в нижнем белье. Ваш племянник спас того мальчишку-Асамоа во время лунного забега. А потом – происшествие с вашим братом, о да; я шокирован. Весьма шокирован.
– Похоже, мы компенсировали одно нарушение системы безопасности другим. – Ариэль посылает дымную спираль вверх, к лампам.
Джонатон Кайод оттягивает одно веко.
– Орлиный глаз следит за вами, – насмешливо говорит глава КРЛ.
Он провожает Ариэль через занавес из гибискуса наружу, на внешний балкон. Взглядом приказывает Эдриану Маккензи оставаться внутри. Балкон высок, его обдувают воздушные течения, спиралью поднимающиеся с нижних уровней. Освещение плавно переходит в закатный режим. Солнечная линия роняет длинные золотистые лучи, тени окрашиваются в розовато-лиловый, а от далекого дна поднимается индиго; в кварталах загораются огни, похожие на блестки в пыли. Джонатон Кайод говорит низким, доверительным шепотом:
– Рад видеть вас в составе моего консультативного кабинета.
– Это честь для меня.
– Между нами говоря, я думаю, что для Корта пришло время стряхнуть пыль с ботинок и занять надлежащее место в политическом сообществе. «Политика» – это не грязное слово. Однако покушение на убийство нас встревожило. Это какой-то жуткий регресс к шестидесятым. Дуэли, вендетты, покушения – мы от всего этого ушли. Разумеется, у Орла нет власти, чтобы вмешаться, но мы можем давать советы и предупреждать. Будет жаль, если открывшиеся для семейства Корта возможности окажутся заблокированы из-за поведения нескольких агрессивно настроенных братьев.
Орел Луны наклоняет голову. Ариэль Корта поджимает пальцы. Аудиенция закончена. Джонатон Кайод проходит сквозь занавес из гибискуса. Оторвавшиеся лепестки усеивают плечи его агбады. Эдриан Маккензи берет его под руку.
Ариэль задерживается, облокачивается о каменные перила. Штаговые огни дронов и педикоптеров, искрящаяся россыпь флаеров, лифты и гондолы фуникулеров точно драгоценные камни на абаке: она погружена в свет, вдыхает его, как рыба вдыхает воду. Пузырьки выдыхаемого света.
Она затягивается длинным вейпером и прокручивает в памяти короткий разговор. Две вещи. КРЛ знала о покушении на убийство, а еще об уверенности Рафы в том, что это новая вспышка старой вражды между Маккензи и Корта. И Орел Луны оставил беседу записанной; ее слышали фамильяры. Ей полагалось все передать в Боа-Виста, со всеми обещаниями и угрозами. Мы можем быть королями Луны, как являемся королями гелия, но нам полагается вести себя по-королевски, а не подобно диким бандейрантам. Орел Луны поручил ей приструнить импульсивного брата.
Вечеринка манит, и сегодня вечером она будет безудержно флиртовать, но есть еще одно последнее дело; дело Корта. Дело бандейрантов. Она кивком подзывает человека, который маячил на краю ее поля зрения весь вечер. Он выходит на балкон и на миг останавливается рядом, устремив взгляд на неустанное движение.
– Ань Сюин, – говорит он, не глядя на нее и не признавая.
И исчезает. Он чиновник среднего ранга в Корпорации по развитию Луны, в костюме не по карману, нанявший адвоката по никаху не по карману, чтобы получить возможность сочетаться браком с парнишкой из семьи Сунь, которого любит всей своей щедрой и слабой душой.
– Лукас, – шепчет Ариэль, обращаясь к Бейжафлор. Ее брат мгновенно включается. Он ждал этого звонка всю ночь.
– Ань Сюин, – говорит Ариэль.
– Спасибо.
– И больше не проси меня об услугах, Лукас, – говорит Ариэль и обрывает связь. Она выпрямляет спину, избавляется от скопившейся за день напряженности и скованности. Уверенность – самое соблазнительное ожерелье. Сексуальные драгоценности власти ей к лицу. О, они ей весьма к лицу.
Движение, шум у дверей. Фигура в розовом позади ботов и черствых охранников-людей. Кто-то чего-то хочет, кто-то с кем-то враждует, кто-то на что-то надеется. Кто-то хочет о чем-то попросить. Китайцев это заинтересовало.
– Сеньора Корта? – Ариэль не заметила приближения референтки, чей голос внезапно раздался возле ее уха. Референтам так и полагается приближаться, не привлекая внимания. Булавка с орлом в верней части корсажа ее платья от Сьюзи Перетт демонстрирует, кому подчиняется эта референтка. – Вы знаете Лукаса Корту-младшего?
– Он мой племянник.
– Он хочет с вами увидеться. Снаружи, если соблаговолите. Он неподобающе одет.
Фигура в розовом узнаёт ее. Что это на нем надето, скаф-трико? Но красивого высокого болвана ни с кем не перепутаешь. Нельзя перепутать эти обласканные богами скулы, эту широкую улыбку, от которой тают сердца.
– Тиа, – говорит Лукасинью по-португальски, – я сбежал из Боа-Виста. Можно мне пожить у тебя?
В малюсенькой кухонной зоне, которой Ариэль не пользуется, ее поджидают пирог и мятный чай.
– Я приготовил тебе пирог, – говорит Лукасинью. – В качестве благодарности. За гамак.
Квартира у Ариэль очень маленькая. Она живет одна. Послала сюда Лукасинью с приема в честь китайцев. Гамак ждал его в воронке принтера. К моменту ее возвращения племянник уже качался в нем в глубоком беспамятстве, с открытым ртом, раскинув руки и ноги в глубоком сне, под простиравшейся во всю стену фотографией лица Довимы, сделанной Ричардом Аведоном. Это единственная отделка интерьера: выбеленное лицо, мягкие темные глаза и рот, дыры вместо ноздрей.
