Эва Мун
Лекции о чувствах
Джеймс
Робкие лучи солнца пробивались сквозь ватную серость облаков. Но это – пока. Приложение показывало, что температура сегодня поднимется до 69 градусов по Фаренгейту. А значит, ожидается очередной невыносимо жаркий день для первой недели октября, что уже выглядит ненормально.
Я выливаю остатки недопитого кофе в раковину и с тоской вспоминаю прохладную туманность Англии, где сегодня наверняка идет дождь. Я переехал в Америку десять лет назад, но все еще отвергаю здешний климат.
Беру с мраморной столешницы часы, застегиваю их, попутно отмечая, что у меня еще есть время позвонить Аве из машины. Я неторопливо иду до парковки, кидаю вещи на заднее сиденье и закуриваю сигарету. Дым смешивается с влажным воздухом, окутывая плотной дымкой.
Набираю номер и несколько минут слушаю безжизненные гудки. Я знаю свою сестру; она точно уже не спит в это время. Только бормочу тихое ругательство, как в трубке раздается недовольный голос Авы:
– Ну чего тебе?
Я проглатываю раздражение новой затяжкой.
– И тебе доброе утро.
– Извини, – раздается глубокий вдох и шорох одеял. Следующие слова она произносит уже без злобы: – Ты прервал меня на самом интересном месте.
Я хмыкаю. Сестра действительно становится раздражительной, если кто-то отрывает ее от чтения.
– Как ты?
– Не знаю. Нормально.
– Мне вчера звонил твой физиотерапевт после занятия. Сказал, что ты заставила его давать больше нагрузки.
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно, но в нем все равно проскальзывают нотки осуждения. За что я ненавижу себя. Ава – взрослый человек и не нуждается в нравоучениях. Но беспокойство за здоровье сестры, которая еще месяц назад лежала под аппаратом искусственной вентиляции легких, заставляет меня нарушать границы. Я словно вернулся в то время, когда ей было четырнадцать, и мне приходилось следить, чтобы она не связалась с мутной компанией и не сломала себе жизнь.
– Все в порядке, – говорит Ава, и по ее тону понимаю, что она закатывает глаза. – Я уже не так быстро устаю. Врач сказал, что если я чувствую в себе силы, то мы можем попробовать.
– Хм, – недовольно выдыхаю сигаретный дым, но оставляю эту тему. Она знает, что делает. А ее голос, несмотря на раннее утро, звучит бодро, что успокаивает меня.
– Ты заедешь сегодня?
– Не получится, – с сожалением говорю я. – Буду в университете до позднего вечера. Увидимся завтра.
– Хорошо. С тебя пицца.
– А как иначе?
Ава прощается и кладет трубку. Затушив сигарету, я сажусь за руль, попутно вспоминая, что сегодня меня не ждет ничего примечательного. Уже давно каждый день напоминает день сурка: все те же бестолковые студенты, лишь малая часть из которых проявляет рвение и желание чему-то научиться, а не провести впустую четыре года, отсрочив начало взрослой жизни и необходимость принимать решения.
Ни новых проектов на горизонте, ни свежего ветра перемен в жизни. С того момента, как подтвердился диагноз Авы, моя жизнь напоминала застоявшееся болото с краткими проблесками света, когда сестре становилось лучше. Все мысли крутились вокруг нее, поэтому мне пришлось приостановить работу над своим романом.
Хотя Ава, наоборот, говорит, чтобы я перенес свои переживания на бумагу. Возможно, эта идея не так уж плоха, и я делаю мысленную пометку поразмышлять над этим. С каждым днем Аве становится лучше, да и прогнозы врачей становятся оптимистичнее. Конечно, до полного выздоровления еще долгий путь, но врачи говорят, что у Авы хорошие шансы избежать осложнений.
По дороге в университет решаю включить радио. Тишину салона прерывают переливчатые звуки трека "Time is Running Out" группы Muse.
Думаю, я тону…
Вот-вот задохнусь…
Я хочу развеять твои чары,
Околдовавшие меня.
Ты, несомненно, красива…
– Противоречие.
Я хочу поиграть в игру…
Хочу выяснения отношений!
Ты доведешь меня до погибели…
Ты доведешь меня до погибели…
Странно, но перед глазами предстает лицо новенькой студентки с ее большими карими глазами. Почему у нее такой взгляд? Внимательный, любопытный, словно читает все твои мысли и хочет залезть тебе под кожу, а в тени – печаль и страх, раздирающие душу. А иногда – ясный и мудрый, словно она видела что-то такое и прожила что-то такое, что делает ее выше остальных. И эти глаза, занимающие половину лица на хрупком, маленьком теле молодой девушки. Если бы я не читал ее дело, то никогда бы не поверил, что ей двадцать один год.
Посмотрев на дату на приборной панели, я с удовлетворением отмечаю, что сегодня увижу ее на консультации. От этих мыслей в груди появляется тянущее чувство предвкушения. Я не хочу копаться в себе и выяснять, что это значит. Но сейчас убеждаю себя, что мне просто интересно это противоречие. Уверен, когда я залезу к ней в голову, узнаю, как она думает, и обнаружу там все то же, что и у всех, то интерес пропадет так же быстро, как появился.
Лекция у первого курса. Я надеваю на себя стандартную профессорскую маску, которая, как мне кажется, уже приклеилась к моему лицу. Когда захожу в аудиторию и бросаю взгляд на первый ряд кресел, мысленно похлопываю себя по плечу.
Ничего не меняется. Из года в год одно и то же: находится пара студенток, пытающихся произвести на меня впечатление старым, как мир, образом.
И вот она. Кислотно-розовая футболка в вырезе которой я наверняка увидел бы все, если бы опустил голову, но я смотрю поверх блондинистой головы и подавляю желание закатить глаза.
Спокойно веду лекцию, но блондинка теперь уже на пару с соседкой не оставляют меня в покое. Сначала они перешептываются и давятся смешками. Когда я не обращаю на это внимания, становятся громче и сыпят дурацкими вопросами.
– Мы с вами исследуем такие ключевые темы, как любовь, смерть, идентичность, пол, а также их представление в литературных текстах…
– А как же секс?
Ну, понеслась.
– И секс в том числе.
– А в каком контексте, профессор?
– Коснемся того, как представлена сексуальность в литературных произведениях, включая поиск идентичности, исследование тем интимности и желания. А также рассмотрим сексуальность через призму феминизма, включая анализ репрезентации женщин и их сексуальности, – ровно отвечаю я. Меня сложно смутить такими вопросами, и ни один мускул не дрогнул на моем лице, а вот блондинка заливается краской, видимо, смущённая тем, сколько раз я произнес слово “секс”. Я решаю поставить точку в этом разговоре. – В целом, секс и сексуальное самоопределение являются важными темами в литературе и будут основой для глубоких и значимых обсуждений в рамках нашего курса.
Блондинка игриво прикусывает губу, а я стираю кислое выражение со своего лица. Мысленно вздыхаю и уже скучаю по лекциям у четвертого курса, где люди прислушиваются к словам, вылетающим из моего рта, а не раздевают меня глазами.
Лекция заканчивается. Я мешкаю, пока убираю планы в портфель, и стону, когда краем глаза отмечаю студентку, торопящуюся к кафедре.
– Профессор Эванс, я хотела сказать, что прочитала все ваши книги. – Конечно, ты это сделала. – А роман “Направляющие нити” я перечитывала трижды.
– Вот как. – Я останавливаю взгляд на ее карих глазах, попутно отмечая, как он не похож на взгляд другой студентки с таким же цветом. Этот коричневый плоский, словно пересушенная, потрескавшаяся земля. Нет ничего похожего на глубокие, темные воды с легким проблеском зеленого на свету. – Что в нем вам особенно понравилось?
– Абсолютно все. Сюжет, такие честные герои. Очень глубокая и мудрая книга.
– Что ж. Надеюсь, после моих лекций вы перечитаете ее еще раз и откроете для себя больше.
– Думаю, так и будет, профессор.
На слове “профессор” она понижает голос, словно это обращение ее заводит. Кажется, мне пора. Бумаги уложены, я сдержанно прощаюсь и покидаю аудиторию.
Занятия заканчиваются, и я возвращаюсь в свой кабинет. У меня есть час перед консультацией, чтобы спланировать лекции на завтра и разобрать бумаги. Большая часть людей покинула здание, и на пустые коридоры легла тишина. Я зажигаю свет и разгребаю беспорядок, царящий на столе – стопки книг, заметки. В этот момент усталость обрушивается на меня, словно груз, который я неосознанно нес целый день.
Сажусь за стол и включаю компьютер. Уставшие глаза жадно требуют времени на отдых, но я заставляю себя сосредоточиться на письмах. Начинаю делать заметки, чтобы равномерно распределить занятость на следующую неделю. Рочестер сильно спутала мои планы своим отсутствием, поэтому приходится отодвигать свои задачи, чтобы в первую очередь уделить внимание студентам.
Время пролетает незаметно. Я снимаю очки и кладу их на стопку бумаг. С силой протираю глаза, пытаясь выжать из них усталость, и откидываюсь на спинку кресла. За окном сумерки. Расплывчатым взглядом осматриваю кабинет, погружённый во тьму, куда не попадает свет настольной лампы. Раздается легкий стук, и в темноте дверного проема появляется маленькая фигура.
– Добрый вечер, профессор.
– Мисс Миллер.
Неспешно протираю очки, надеваю их и рукой указываю на кресло напротив. Она медлит, прежде чем сделать первый шаг и сесть на указанное место, давая мне немного времени, чтобы рассмотреть ее. Сегодня на ней темные джинсы и пуловер с высоким горлом в тон им. Длинные волосы забраны наверх, лишь пара прядей обрамляет бледное лицо без грамма косметики. Я мысленно благодарю высшие силы, ведь если бы на ней снова была та блузка, что на прошлой лекции, мне бы пришлось туго.
Садится в кресло, и даже отсюда видно, как взволнована: руки сжимают папку, дыхание частое, словно зашла в клетку с тигром. Она бросает затравленный взгляд на окно, словно всерьез раздумывает о том, чтобы, в случае чего, покинуть кабинет через него. И её не остановит то, что он находится на третьем этаже.
Я выжидательно смотрю на нее, и от пристального внимания ее щеки покрывает прелестный розовый румянец. Вопросительно поднимаю одну бровь и протягиваю руку. Она непонимающе смотрит на мою ладонь.
– Вашу работу мисс Миллер, – поясняю я.
Мой голос звучит тихо и немного хрипло после целого дня лекций.
– Извините.
Она тяжело сглатывает и протягивает мне папку. При этом ее тонкие пальцы на мгновение касаются моих и я снова чувствую эту легкую вибрацию, как несколько дней назад в книжном магазине.
Я читаю название ее дипломной работы: “Исследование особенностей жанра магического реализма в американской литературе”, и прежде чем погрузится в чтение первых глав, бросаю на нее еще один взгляд.
Быстро пролистываю вводные главы, делая пометки на полях о том, что ещё можно добавить, и дохожу до анализа текстов. Выбор произведений меня немного удивляет. Ожидал, что в этом списке непременно будет Маркес, но здесь «Возлюбленная» Тони Моррисон, «Дети полуночи» и одна из моих любимых писательниц – Анджела Картер.
– Пока идёт недурно. – Она ерзает на стуле и с интересом подаётся вперёд. Неужели меня перестали бояться? А то я уже начал чувствовать себя волком, заманившим бедную овечку в своё логово. – Как вы планируете дальше развиваться?
– Хочу построить карьеру сценариста.
Она слегка улыбается, словно эта идея ей кажется недостижимой.
– В таком случае необходимо это отразить в дипломной работе. Я бы посоветовал написать сценарий для короткометражного фильма, основанного на одном из произведений, что вы взяли для анализа. Я дам вам список литературы. Почитайте, прежде чем приступить к работе над сценарием. И на следующий семинар по творческому письму принесите наработки.
Заканчиваю и протягиваю ей бумаги. Она хмурится, пока читает мои заметки, и когда доходит до списка литературы, её глаза почти кричат: «Я ничего не успею!» Она поднимает на меня глаза лани и я уже жду, что она попросит больше времени или разрешения не делать основное задание к семинару, но она только кивает и встаёт. Я по инерции делаю то же самое.
“Джеймс, ты дебил.” – подумал я. Я хотел узнать её и поговорить, а в итоге мы не перекинулись и парой фраз, а теперь у меня нет причин её задерживать. Она укладывает свои вещи в рюкзак, и я предпринимаю ещё одну попытку.
– Вас подвезти? На улице уже стемнело.
– Нет, спасибо, я доберусь сама.
Она наклоняет голову, от чего каштановый локон скользит по скуле, исчезая за воротником свитера. Я ловлю себя на желании подойти ближе, притянуть её к себе, заправить непослушные волосы за ухо и проделать этот же путь только губами, чтобы почувствовать, как бьется пульс под тонкой, бледной кожей. Желание настолько сильное, что у меня перехватывает горло и колет пальцы.
– Хорошего вечера, – говорю я хриплым голосом и отворачиваюсь к окну. Лучше не видеть её лица. Так становится легче.
Тихое прощание заглушает звук закрывающейся двери, и я остаюсь один.
