Эрнест Питаваль
На пути к плахе
Глава третья
Высшая политика
Мы уже упоминали выше, что Франция внезапно отказалась поддерживать Марию Стюарт. Это могло бы показаться странным, если бы для этого не было веских причин, таившихся в закулисной дипломатической работе.
Дело в том, что около этого времени Франция снова завязала переговоры с Берлеем относительно возможности замужества Елизаветы с одним из французских принцев. Пока еще эти переговоры велись на словах и неофициально, так как Берлей заявил, что он не считает момента подходящим для открытого обсуждения возможности такого политического брака. Но он понимал, что в последнее время Англия сильно обеднела, что чума и голод последних лет ослабили ее силы, а намерения Испании не были для него тайной. Поэтому он считал необходимым дать французскому посланнику надежду на скорое и благоприятное разрешение этого вопроса, потребовав взамен, чтобы Франция отказалась от активного заступничества за Марию Стюарт.
Берлей помнил клятву, данную в его присутствии Елизаветой, – клятву о том, что она никогда не выйдет замуж, и не предполагал, что она нарушит ее. Впрочем, нарушение клятвы вовсе и не входило в его планы; как хитрый дипломат, он просто хотел использовать все благоприятное значение момента.
Следуя задуманному плану, он сначала отправился к графу Лестеру, высказал ему, в каком затруднительном положении находится сейчас страна, и потом рассказал о предложении французского посланника, графа д’Обиспена, заключить вечный и нерушимый мир с Францией. Так как подобные миры заключались неоднократно, но обыкновенно вскоре нарушались, то залогом прочности данного мира должен был быть брак королевы Елизаветы с графом Анжуйским. В заключение Берлей предложил Лестеру поговорить об этом с Елизаветой.
Как ни неприятно было подобное поручение Лестеру, но он должен был взяться за него. Он понимал, что именно в его устах подобное предложение должно было показаться Елизавете особенно оскорбительным, но надеялся вызвать в ней вспышку гнева, которую легко было бы потом перевести в приступ былой нежности. Быть может, все прошлое будет тогда окончательно забыто? Быть может, Елизавета все-таки склонится к мысли о браке с ним, Лестером?
Но, даже если последнему не бывать, все же он не в силах был оставаться в таком положении, в котором он очутился после раскрытия всей его истории с Филли. Правда, наружно он как бы сохранил полную власть и влияние, но на самом деле Елизавета обращалась с ним теперь презрительно и высокомерно, и, когда они оставались наедине, он даже не осмеливался приблизиться к ней. Теперь можно было вызвать ее на резкую сцену, а если она даже и рассердится, то ему легко будет указать, что это Берлей попросил его заговорить с королевой о данном деле, а он, Лестер, как лицо, стоящее к ней ближе всех, не счел себя вправе выдвигать личные чувства и забывать ради них выгоду государства.
С этими мыслями Лестер отправился во дворец, чтобы присутствовать на утренней аудиенции; по окончании ее он последовал за королевой в ее апартаменты и остановился там в молчаливом ожидании на пороге.
Вскоре ему представилась возможность заговорить с Елизаветой, отвечая на брошенное ею замечание по поводу чумы. С этого замечания Лестер перешел на внутреннее положение Англии, а затем – на иностранную политику. В конце концов он подошел к вопросу о возможности вечного мира с Францией и высказал, каким образом этот мир мог быть осуществлен.
Услышав, что Лестер предлагает ей замужество с французским принцем, Елизавета вскочила, как ужаленная. Ее глаза метали молнии, лицо пламенело гневом, руки судорожно сжимались в кулаки. Это был опасный момент, и Лестер хорошо сознавал это.
– Милорд, – дрожа от гнева, воскликнула королева, – вот уже два раза вы рисковали на такие вещи, которые заставляли меня предполагать, что вы смотрите на свои отношения ко мне, как на легкомысленную интрижку с распутной бабой. Теперь вы, кажется, в третий раз решаетесь на это?
– Ваше величество, я думал, что вы этого никак не заподозрите! Если я рискнул передать вам это предложение, которое исходит от милорда Берлея, то только потому, что лорд Сесиль хотел сначала видеть, какое впечатление может произвести это на ваше величество, а уже потом сделать вам официальный доклад.
Елизавета задумалась; ее гнев несколько улегся, а в глазах, обращенных на графа Лестера, теперь виднелась только глубокая скорбь.
– Вы обсуждали с Берлеем этот вопрос? – спросила она.
– Да, ваше величество.
– И что вы сказали по этому поводу?
– Я высказал, что вечный и нерушимый мир с Францией настолько неизмеримо важнее моих личных чувств, что о последних и речи быть не может…
– Ах, Дэдлей, и вы, вы…
Лестер вскочил с колен, а затем, бросившись к королеве, схватил ее руку и запечатлел на ней страстный поцелуй. Но, словно ужаленная змеей, Елизавета отскочила назад.
– Довольно! – холодно сказала она ему. – Между нами не должно быть больше подобных глупостей! Ступайте! Я подумаю на досуге об этом деле.
Когда Лестер рассказал Берлею о происшедшей сцене, тот улыбнулся тонкой улыбкой, а затем, поблагодарив Лестера, отправился прямо к французскому послу и заявил ему, что теперь он, Берлей, может принять официальное представление об интересующем их предмете.
На следующий день лорд имел продолжительный разговор с Елизаветой. Он доказывал ей, что согласие в сущности ни к чему не обязывает, что переговоры можно будет затянуть года на два, а в течение этого времени Англия оправится и не будет уже нуждаться в помощи Франции. Иначе же их положение может стать затруднительным; со стороны Испании надвигается гроза, и уже теперь надо готовить флот, способный дать ей отпор. Если под предлогом заступничества за Марию Стюарт в дело вмешается еще и Франция, то Англии придется слишком трудно, тут же, пока переговоры будут вестись, Франция будет держаться строгого нейтралитета. В конце концов Елизавета согласилась с этим, и было решено передать французскому посланнику, что его предложение встречено королевой очень милостиво.
Таким образом, благодаря тонкому политическому шагу Берлея, Мария Стюарт потеряла надежду на поддержку с той стороны, с которой могла ожидать ее больше всего.
Глава четвертая
Совещание в Эскуриале
Теперь перенесемся на момент в Испанию, чтобы посмотреть, какое значение имела Испания в затеянном заговоре против королевы Елизаветы.
Можно было счесть за дурное предзнаменование, что совещание о судьбе Марии Стюарт происходило как раз в Эскуриале, в гигантской усыпальнице испанских королей, построенной Филиппом Вторым.
Ридольфи, посланец заговорщиков, прибыл в Мадрид, а 5 июля 1571 года. Филипп Второй дал ему тайную аудиенцию; при последней присутствовал лишь один министр, который просмотрел верительные грамоты и рекомендательные письма итальянца. В качестве их банкир Ридольфи представил нижеследующее: во-первых – письмо испанского посланника в Лондоне, дона Джеральдо Эспаля, во-вторых – письмо от герцога Альбы, в котором тот писал, что Ридольфи можно смело довериться, и наконец письмо от римского папы Пия Пятого, в котором стояло:
«Наш возлюбленный сын, Роберт Ридольфи, представит Вам, Ваше Величество, с Божьей помощью, суждения о некоторых делах, которые могут значительно помочь делу христианства и послужить во славу Божию. Мы просим Вас, Ваше Величество, в этом отношении подарить Ридольфи полнейшее доверие и заклинаем Вас, памятуя о Вашем выдающемся рвении к интересам церкви, принять участие в его предложениях и сделать в этом отношении все, что покажется возможным Вам. Мы просим Вас, Ваше Величество, подвергнуть все это дело зрелому размышлению и от глубины сердца молимся Спасителю о ниспослании удачи всем Вашим делам и начинаниям».
Затем Ридольфи передал письмо герцога Норфолка и различные словесные поручения заговорщиков, согласно тому, что сообщил ему епископ росский.
Через день, 7 июля, было назначено совещание; оно, как мы уже упоминали, состоялось в Эскуриале.
Король открыл заседание речью, в которой изложил цель созыва присутствующим, а затем предложил собравшимся просмотреть все документы, относящиеся к данному делу, и высказать свое мнение.
Просмотр документов не вызвал ни у кого особенных возражений. Только по поводу писем папы и герцога Норфолка Филипп Второй заметил, что в настоящее время его королевская сокровищница пуста, так что этим он служить не может.
Затем было прочтено письмо Марии Стюарт, в котором было написано:
«Пусть тайный совет испанского короля, защитника и опоры католической церкви, не откажет в своей помощи если не ради меня, то дабы поставить весь остров (Англию) под покров и защиту высокого повелителя и короля».
Затем прочли письмо дона Жуана Цуниги, испанского посланника при папском дворе; тот доносил, что счел себя обязанным представить папе все затруднения, связанные с данным делом, и предостеречь его от излишнего доверия к посреднику переговоров.
В письме Альбы к герцогу Фериа было коротко и определенно сказано, что предприятие слишком трудно и не может удасться хотя бы потому, что оно вверено дураку и болтуну, каким он считает Ридольфи.
Оба документа рекомендовали осторожность по отношению к Ридольфи, но зато очень серьезное значение имело состоявшее из двадцати страниц письмо герцога Альбы из Нидерландов к самому королю Филиппу. В нем он написал между прочим своему повелителю:
«Сострадание и интерес, которые должно внушить Вам, Ваше Величество, недостойное обращение с королевой шотландской и ее сторонниками; возлагаемая на Вас Богом обязанность содействовать по возможности победе и восстановлению католицизма в Англии; оскорбления, нанесенные в различных видах королевой английской Вам, Ваше Величество, и Вашим подданным, не оставляющие никакой надежды на улучшение отношений при ее царствовании, – все эти причины заставляют меня признать план королевы шотландской и герцога Норфолка, при его удачном исполнении, наиболее пригодным для отвращения зла».
Затем Альба разъяснял все трудности выполнения плана и тут же учитывал все последствия его преждевременного раскрытия, причем написал следующее:
«А если тайна не будет сохранена, то все предприятие рухнет и жизни королевы шотландской, равно как и герцогу Норфолку, будет грозить большая опасность. Королева английская найдет в этом давно ожидаемый ею повод отделаться от Марии Стюарт и ее приверженцев, католическая же религия будет навсегда погублена для всей страны, и во всем этом будете виноваты Вы, Ваше Величество.
Вследствие этого никто не может посоветовать Вам, Ваше Величество, дать свое согласие на требуемое содействие в указываемой форме. Но, если бы королева английская умерла естественной или другой смертью, или если бы ее захватили без Вашего влияния, я ничего не имел бы против этого. Переговоры между королевой английской и герцогом Анжуйским прекратились бы, французы менее боялись бы Ваших замыслов завладеть Англией, а немцы стали бы менее подозрительны, видя, что Вы, Ваше Величество, не имеете другой цели, как только поддержать королеву шотландскую в ее правах на английский престол против других претендентов. Тогда справиться с последними было бы легко, еще до вмешательства других коронованных особ, так как можно было бы воспользоваться выгодной позицией во владениях герцога Норфолка и высадить требуемые шесть тысяч солдат не только по прошествии сорока дней, в течение которых Норфолк предполагает продержаться один, но и в тридцать, даже в двадцать пять дней».
Герцог Альба, этот палач Нидерландов, как видно из этого письма, лишь осторожно намекал на возможность другой смерти для королевы английской, кроме естественной, словно он совсем не был посвящен в эту часть плана заговорщиков.
Тем яснее говорил протокол совещания с Ридольфи. Из него видно, что для заговорщиков было три пути для достижения цели, а именно: 1) возбуждение восстания, поддержка этого восстания Филиппом II и по возможности честный бой; 2) захват королевы английской, восстание, бой, и 3) убийство Елизаветы, уничтожение ее партии. Результатом этих трех случаев, при благополучном исходе дела, было бы возведение Марии Стюарт на трон трех соединенных государств – Англии, Шотландии и Ирландии. Кроме того, в своих разъяснениях Ридольфи повторил обещания Марии, а также Норфолка и других заговорщиков.
Когда совет в такой форме ознакомился с делом, король, предложив Ридольфи уйти, пригласил своих советчиков высказать свое мнение. Большинство высказалось против оказания помощи заговорщикам.
Тогда Филипп II, после долгого молчания, велел позвать Ридольфи и объявил ему, чтобы он написал Марии Стюарт, Норфолку и епископу росскому, что он, король, даст необходимые приказания, а одновременно приказал написать испанскому послу в Лондон, чтобы тот остерегался и не входил в слишком близкие сношения с заговорщиками.
Герцогу Альбе он написал сам:
«Так как Вы твердо убеждены, что нам нет расчета принимать слишком близкое участие в этом деле, пока союзники не выступят в должной силе, и так как мне известна Ваша мудрая заботливость, то я полагаюсь всецело на Вас, дабы Вы, после зрелого обсуждения, служа Богу и мне, поступили, как находите лучшим. Я же уверен, что Вы поведете это большое предприятие с усердием, стойкостью и мудростью».
Ридольфи еще на несколько времени был задержан в Испании, а затем отправился в Брюссель, где имел различные совещания с Альбой; последний не доверял ему и осторожно обещал послать подкрепления только в таком случае, если в Англии разыграется настоящее дело. Ридольфи находился в очень трудном положении: его доверители побуждали его действовать, Альба же не обнаруживал никакой уступчивости; наконец епископ росский потребовал определенных донесений о ходе его деятельности и указал ему на одну личность, которая бралась доставлять ему эти донесения.
Ридольфи изложил свой отчет шифрами и, кроме того, передал указанному лицу письма к Марии Стюарт, Норфолку, графу Ламлею и дону Эспалю.
Человек, взявшийся за передачу писем, назывался Карлом Балльи и был родом фламандец; в Брюсселе он достал для епископа росского шифрованную азбуку, которая должна была служить союзникам при их письменных сношениях.
Балльи выехал из Голландии и прибыл в гавань Дувр. Когда причаливали к берегу, он позвал своего лакея, а так как тот не являлся, он пошел искать его и нашел молодца спрятанным в пьяном виде. Балльи велел ему подняться наверх, взять сундук и следовать за ним.
– Вот еще! – воскликнул лакей. – Мне следовать за вами, мне нести ваш сундук? Несите сами свой сундук и убирайтесь к черту! Я – англичанин, сэр Сельд, и всегда имел более значения, чем вы! Ну, что вам еще нужно?
Балльи не мог сдержать себя и ударил лакея. Тот ответил ему тем же, и тотчас же началась бешеная потасовка, послужившая большим развлечением для матросов и пассажиров.
Тем временем в Балльи был признан иностранец, и на него посыпались угрозы, заставившие его прибегнуть к защите полиции; последняя задержала его и препроводила в адмиралтейство, где жил губернатор пяти портовых городов – лорд Кобгем.
Происшествие, по-видимому, совершенно незначительное, приняло более серьезный характер, и лорд велел привести к себе и Балльи и его лакея, желая выслушать их.
Первым дал свои объяснения Балльи.
– Прекрасно, – дерзко возразил лакей, – этот человек – шпион, изменник, бунтовщик, ведущий преступные переговоры с палачом Альбой в Нидерландах.
Балльи испугался.
– А кто вы? – спросил лорд Кобгем лакея.
– Меня зовут Кингстоном, – ответил лакей. – Милорд Лестер знает меня и удостоверит мою личность, если вы найдете нужным сообщить ему обо мне. Но вот этот человек, – указал он на Балльи, – имеет при себе важные бумаги; прикажите обыскать его.
В это время с обыском стеснялись менее, чем теперь. Сундук Балльи был осмотрен, пакет с депешами найден, а так как шифрованное письмо показалось подозрительным, то Балльи и Кингстон были задержаны.
Лорд Кобгем послал об этом донесение в Лондон.
Между тем епископ росский, с нетерпением ожидавший своего агента, поехал ему навстречу в Дувр. Здесь он вскоре узнал о задержании Балльи и отправился к Кобгему, с которым он случайно был знаком.
– Милорд, – сказал он после первого приветствия, – вы арестовали человека, который находится у меня на службе.
– И не думал, сэр, – ответил Кобгем.
– Да, вы арестовали фламандца Балльи; у него находятся мои вещи, и я прошу вас вернуть их мне, если его не отпустят на свободу.
– Последнего не будет, так как против него есть обвинение.
– А мои вещи?
– Они будут вам возвращены. Вон там стоит сундук; отыщите свои вещи сами.
Губернатор либо был слишком занят, либо питал слишком много доверия к епископу, или – это самое вероятное – состоял в заговоре с ним, так как последний спокойно взял свой пакет с письмами и удалился.
По приказу из Лондона Балльи и Кингстон вскоре были отправлены туда и заключены в Тауэр. К несчастью, у Балльи нашли записку от епископа росского, в которой он уведомлял его, что письма получил обратно, и предостерегал его не изменять общему делу.
Это было серьезным успехом для Берлея, и он велел под пыткой допросить заключенного.
Балльи открыл все, что знал, и рассказал о переписке епископа росского с Ридольфи и о сношениях последнего с герцогом Альба. Этого было достаточно, чтобы арестовать епископа и произвести у него домашний обыск. Хитрый епископ сумел устроиться так, что у него ничего не нашли, тем не менее было решено подвергнуть его допросу, и его объяснения должны были выслушать четыре члена государственного совета.
– Я не признаю этого суда, – гордо объявил епископ, – так как обязан отчетом только моей повелительнице, королеве шотландской. Я нахожусь в Лондоне и признан здесь ее послом. Мое задержание я нахожу беззаконным.
Это было справедливо, и потому от допроса пришлось отказаться.
Так как после различных попыток от епископа все-таки ничего не узнали, то Берлей приказал оставить его в заключении, под стражей двух дворян.
Берлей знал теперь о существовании заговора, но не открыл его цели и имен заговорщиков. Он долго думал об этом деле и вдруг вспомнил о Пельдраме, уже однажды оказавшем ему большую услугу. Поэтому он тотчас послал ему в Линн приказ явиться к нему в Лондон. Четыре дня спустя Пельдрам был в приемной лорда Берлея, ожидая его распоояжений.
Глава пятая
Открытие
Едва первому министру Елизаветы доложили, что в приемной ожидает некий Пельдрам, как тот быстро вскочил и велел впустить ожидавшего. Пельдрам вошел; Берлей приказал присутствовавшему в комнате секретарю удалиться, а сам стал пред вошедшим и устремил на него пытливый взор. Пельдрам храбро выдержал этот взгляд и спокойно ждал, чтобы министр заговорил с ним.
– Сэр Пельдрам, – наконец начал Берлей, – как вам живется в замке Линн?
– Очень спокойно, – ответил Пельдрам. – Мне редко приходилось вести столь мирную жизнь.
– А что делает герцог?
– О нем нельзя сказать ничего особенного; он гуляет, ездит верхом, катается, охотится, разговаривает со своими служащими.
– Принимает ли он посторонних?
– Никогда.
– Ведет ли он корреспонденцию?
– Несомненно!
– Кому поручаются для отправки его письма?
– Его лакеям. Но ведь был определенный приказ не мешать ни в чем этим последним при исполнении их обязанностей.
– Я знаю это; но ловкий человек должен двойственно понимать всякий приказ.
– А-а! Ну, я сомневаюсь, чтобы лакеи были посвящены в тайны герцога.
– Но можно было бы узнать адреса писем, отправляемых герцогом.
– Их я знаю, милорд.
– Значит, вы все же проявили зоркость. Ну, я потом попрошу назвать мне имена адресатов, а теперь скажите: как вы отнесетесь к известию, что ваш друг Кингстон посажен мной в тюрьму?
– Слава богу, милорд! Я думаю, что он не должен выйти из нее иначе, чем для дороги на виселицу.
– Дело обстоит приблизительно так. Но слушайте дальше! Кингстон был лакеем у некоего Балльи, везшего секретные письма к епископу росскому. Господин и слуга были задержаны, а их бумаги конфискованы, но исчезли необъяснимым образом. Епископ, получивший эти бумаги, арестован, но у него ничего не нашли. Балльи сознался, что епископ через итальянца Ридольфи состоит в сношениях с герцогом Альбой. Это что-нибудь да означает. Очевидно, есть заговор, и вы должны выяснить мне его.
– Эта задача нелегка!
– Вы правы, но я выдам вам Кингстона, а вы мне взамен – заговорщиков.
– Из-за головы Кингстона стоит постараться.
– Меня очень удивило бы, если бы герцог не был замешан в деле; назовите мне людей, которым он адресует свои письма.
– Большею частью своему секретарю Баркеру, живущему здесь, в Лондоне, затем Ламлею, Саутгемптону и Перси.
– Так, так! Было бы хорошо, если бы вы послали верного человека в Четсуорт, так как настоящего главаря заговора, несомненно, надо искать там.
– Я буду наблюдать за этим уголком.
– Хорошо!.. Я вскоре буду ожидать ваших сообщений. Теперь идите!..
Пельдрам раскланялся и вышел из комнаты. В глубоком раздумье он покинул дом и направился по улице, но через некоторое время снова поднял поникшую голову и увидел себя против дома французского посла. Затем он увидел еще больше.
В это время из дома вышел секретарь Норфолка Баркер, робко осмотрелся кругом, а потом поспешно удалился.
Это обстоятельство имело очень важное значение для Пельдрама; без долгих рассуждений он отправился ко дворцу Норфолка в Лондоне и, став поблизости, стал наблюдать. Уже через полчаса он увидел секретаря, отъезжающего верхом.
Дела Пельдрама были окончены, и вследствие этого он поспешил в свою квартиру, велел оседлать лошадь и последовал за Баркером, который, судя по его расчетам, мог ехать только к своему господину. Но, прежде чем он оставил Лондон за собой, ему пришлось встретиться еще с одним человеком, и эта встреча крайне поразила его. Это был Брай, который, в свою очередь, был крайне недоволен этой встречей.
Тем не менее у Пельдрама не было ни времени, ни охоты преследовать Брая. Он только принял к сведению эту встречу и поспешно поехал дальше догонять Баркера. Это ему и удалось через несколько миль, к немалому ужасу секретаря. Последний явно смутился, когда Пельдрам объявил, что намерен совершить путь до замка Линн в его обществе. Отклонить компанию нежелательного спутника не было никакой возможности, и оба продолжали путь, причем Пельдрам ни на секунду не спускал взора со своего собеседника, так как его чутье подсказывало ему, что он напал на верный след.
Путешественники прибыли в замок Линн, и, пока Пельдрам делал вид, что желает позаботиться о своем отдыхе, Баркер отправился к своему господину.
– Деньги уплачены? – был первый вопрос, с которым Норфолк обратился к секретарю.
– Да, милорд, – ответил тот.
В кабинете графа находился еще его секретарь Гайфорд, и, обратившись к нему, Норфолк сказал:
– Ну, когда мы пошлем их дальше? Но прежде разберите присланное мне шифрованное письмо.
Гайфорд принялся за работу и вскоре сообщил:
– Ваша светлость! Вас просят переслать верным путем переданные суммы лэрдам шотландской королевы в Эдинбург.
– Хорошо, это будет исполнено; но кого мы пошлем? Гайфорд, вы сами должны отправиться туда.
– Слушаю, милорд, – ответил секретарь.
С этими деньгами дело обстояло следующим образом:
Несмотря на видимое уничтожение партии Марии Стюарт, война в Ирландии вновь вспыхнула. 2 сентября 1571 года графу Ленноксу, регенту Шотландии, назначенному Елизаветой, удалось взять Дамбартон. Среди пленных находился дядя Гамильтона, убившего Мюррея. Леннокс объявил его виновным в этом убийстве и приказал повесить. Это вызвало ярость в партии Марии, и ее члены за получением необходимых средств для продолжения войны обратились к Франции, и последняя выдала деньги.
После того как Норфолк принял вышеупомянутое решение, оба его секретаря покинули комнату; один из них отправился отдохнуть, другой – приготовиться к дороге. Они слышали впереди себя поспешные шаги, но ничего не подозревали. А между тем эти шаги принадлежали Пельдраму, который, подслушав весь разговор заговорщиков, быстро направлялся в комнаты, занимаемые им сообща с его товарищем.
– Гекки! – сказал он, обращаясь к последнему. – Надень оружие, пойди к герцогу, объяви ему, что он не смеет выходить из своей комнаты, и сторожи его хорошенько. Я думаю, что его голова представляет большую ценность для нас.
Гекки ответил на эти слова пошловатым смехом, взял свое оружие и пошел исполнять приказание.
Герцог взглянул на него удивленными глазами, когда он вошел без доклада, и спросил:
– Что вам угодно?
– Я хочу составить вам компанию, милорд, – спокойно ответил вошедший, – вы – мой пленник.
– По чьему приказанию?
– По приказанию сэра Пельдрама.
– Пельдрам не имеет никакого права предписывать мне какие-либо ограничения моей свободы.
– Это – его дело, мое же будет состоять в том, чтобы заставить вас повиноваться мне, если вы не сделаете этого добровольно.
– Мы еще поговорим об этом, – сказал Норфолк возможно спокойнее, хотя сам вовсе не был спокоен.
От своего коллеги Пельдрам отправился к коменданту замка и сказал ему твердым тоном:
– Отрядите людей во двор замка, велите часовым никого не пропускать в замок и не выпускать оттуда; приготовьте караульню для приема пленников и дайте мне верного человека, который мог бы спешно доставить мой рапорт лорду Берлею.
Офицер не выразил ни малейшего протеста, так как имя Сесиля Берлея действовало магическим образом во всей Англии. Стража получила нужные приказания, помещение для пленных было приготовлено, солдаты посланы, и выбран человек, который должен был ехать с донесением в Лондон.
Когда стрелки появились во дворе, Пельдрам потребовал четырех из них в провожатые себе и вместе с ними тотчас же отправился к Гайфорду.
Последний был удивлен не менее, чем его господин при появлении товарища Пельдрама.
– Отдайте письма, которые вы сейчас вынесли из комнаты герцога! – приказал Пельдрам.
Гайфорд отказался повиноваться.
Тогда Пельдрам подошел к нему, обыскал его, насильно отнял пакет и приказал солдатам:
– Свяжите его!
Его приказ был исполнен.
– Один из вас пусть сведет этого человека в караульную комнату и передаст его коменданту.
Гайфорда увели.
Отсюда Пельдрам отправился к старому кастеляну и также арестовал его. Баркера постигла та же участь.
Устроив это дело, Пельдрам поставил еще двух часовых перед помещением герцога, а затем написал Берлею свой рапорт и отослал его вместе с отобранными бумагами. Вскоре же после этого он отправил своего сотоварища Гекки в Четсуорт для наблюдения за Марией Стюарт.
Ничто не могло сравниться со счастьем Берлея при известии об этом неожиданном раскрытии заговора. Тотчас же для следствия над арестованными в Линн была отправлена комиссия, и уже после первого допроса Гайфорд был отвезен в Лондон, где его заключили в Тауэр.
Здесь его снова допрашивали и подвергли пытке. Страх пред последней заставил его сознаться во всем и указать, где в замке Линн были спрятаны письма Марии Стюарт, епископа росского и других к Норфолку, всего числом девятнадцать. Письма были найдены и отправлены в Лондон вместе с Баркером и кастеляном, и тут оба последние, подобно Гайфорду, из страха пред пыткой, подтвердили показания своего единомышленника.
После этого был допрошен и епископ росский. Он снова сослался на преимущества своего положения как посла, но ему дали понять, что своей изменой он утратил эти преимущества и точно так же может подвергнуться пытке, если не сделает нужных признаний или еще долее будет упорствовать в своем молчании. Это подействовало. Епископ сознался во всем, как и остальные заключенные.
По полученному приказу Пельдрам доставил в Лондон также и герцога Норфолка, который подобно другим был посажен в Тауэр, а затем вскоре был также допрошен. Герцог написал королеве Елизавете письмо, полное раскаяния, и просил о снисхождении и прощении. Но для такой просьбы время было слишком неблагоприятное, а события слишком осложнены. Однако мы пока оставим последние.
Пельдрам окончил свою задачу в процессе Норфолка. Он принял от своего товарища Гекки донесения, представлявшие большую важность, сделал доклад лорду Берлею и получил приказ ехать в Четсуорт для наблюдения за Марией Стюарт, а быть может, еще больше для того, чтобы добыть новые доказательства против обвиняемых или выискать еще новых виновных.
Когда Гекки прибыл в Четсуорт, там еще ничего не знали о том, что произошло в Лондоне и Линне, и все вели себя по-прежнему свободно, так что Гекки мог наблюдать за всем. Он вскоре убедился, что тут находится какое-то лицо, при помощи которого Мария Стюарт сообщается с внешним миром, но долгое время никак не мог решить, кто был этот человек, так как Филли и ее спутники признавались всеми за простых безобидных купцов, ради наживы посещающих замок.
В этот промежуток времени Суррей пришел к решению освободить из заключения Марию Стюарт, невзирая на то, вспыхнет ли заговор или нет. С этой целью он имел несколько совещаний с епископом росским, сочувствовавшим его плану, и в то время когда Пельдрам встретился с Браем, заговорщики были заняты приготовлениями к бегству Марии. Ради этого Брай был послан подготовить подставы до берега моря и в маленьком городке судно, на котором Мария Стюарт могла бы переправиться из Англии во Францию.
Арест епископа росского, конечно, очень напугал заговорщиков, но они успокоились, видя, что арест, как казалось, не повлек за собой никаких серьезных последствий. Тем не менее Суррей находил отсутствие епископа очень неприятным, так как союзники лишились главного действующего лица для сношений, ставших со времени ареста епископа случайными и ненадежными. Поэтому легко себе представить весь ужас Суррея, когда распространилась весть о раскрытии заговора. Он быстро вскочил на свою лошадь и помчался в Четсуорт с целью спасти, что еще было возможно спасти.
Мария Стюарт со своей женской свитой жила спокойно в Четсуорте и искусно поддерживала свои сношения с внешним миром при помощи Тони Ламберт.
Так обстояло дело, когда Гекки наконец стал подозревать торговцев, постоянно посещающих замок, и постарался поближе познакомиться с ними. Это случилось, когда Брай вернулся, окончив порученное ему дело. Во время своей поездки он посетил Лондон и привез письма от Суррея к Марии Стюарт. Гекки на правах земляка пытался сблизиться с Браем, но тот резко отвернулся от него, что и послужило для Гекки подтверждением его подозрения, следствием чего было его вышеупомянутое донесение Пельдраму о положении дел в Четсуорте, вызвавшее отъезд Пельдрама в этот замок.
Суррей прибыл в Четсуорт раньше Пельдрама и тотчас же созвал своих товарищей.
