Эрин Бити
Кровь и лунный свет
Глава 8
Я роняю листы и закрываю рот обеими руками, чтобы сдержать крик, который так и рвется из легких.
Невероятно. По-другому и не скажешь.
Ведь на крыше святилища я услышала именно эти слова. И голос селенаэ. Вот только он говорил со мной и позже. Но и первый, и второй разы с трудом поддаются пониманию.
Невероятно.
Симон подходит ко мне, опускает руку на плечо. Не ожидала такого знакомого жеста от незнакомца, но я благодарна ему за успокоение, которое он дарит.
– Жулиана, – говорит он, – не могла бы ты принести немного успокаивающего чая?
– Сию минуту.
Она уходит, но я едва замечаю это.
Пока я молчу, Симон осмеливается заговорить снова.
– Мне очень жаль, мисс Катрин. Не ожидал, что это так напугает вас.
Он считает, будто я испугалась, что за мной наблюдали. И я не стану разубеждать его.
– Вы могли бы описать селенаэ, которого увидели в толпе, или узнать его? – наклоняясь вперед и демонстрируя озабоченность, спрашивает Ламберт.
Да, могла бы. Не думаю, что найдется много людей с такими же шрамами, как у него. Но я сомневаюсь, что у него были злые намерения. На самом деле он пытался защитить меня. Иначе зачем бы просил – да еще дважды – вернуться домой?
«Не стоит гулять этой ночью».
– Я… не уверена, что узнала бы его, – заикаясь, говорю я. – Было очень темно. А я так расстроилась, обнаружив… тело.
Передо мной появляется чашка чая. Исходящий от нее пар наполнен резким запахом корня валерианы и других трав, которые мне не удается распознать.
– Вкус лучше, чем запах, – добродушно обнадеживает Жулиана.
Чай обжигает язык, но вкус у него определенно цветочный. Я делаю несколько медленных глотков, давая теплу окутать меня. С каждым вдохом кажется, будто тело становится легче, будто вскоре я воспарю в воздух. А голова вот-вот коснется стропил.
– Как вы сейчас себя чувствуете, мисс Катрин? – спрашивает Симон.
– Лучше.
Я улыбаюсь и вновь подношу чашку к губам, но венатре так быстро выхватывает ее, что расплескивает горячий чай себе на пальцы и мне на колени. А затем подносит напиток к носу и принюхивается.
– Всю ночь настаивался? – метнув взгляд на Жулиану, спрашивает он.
Та нервно переплетает тонкие пальцы, и меня поражает, насколько хорошо видны костяшки.
– Я налила из горшочка, – говорит она. – Слишком крепкий?
Симон переводит взгляд на меня.
– Без сомнений. Я никогда не видел настолько быстрой реакции.
– С ней все будет в порядке? – Ламберт вглядывается в мое лицо.
Когда он моргает, короткие пушистые ресницы взметают мелкие пылинки, которые тут же принимаются танцевать в солнечном свете, льющемся из окна.
– Я в порядке, – встреваю я.
Мне даже с трудом удается вспомнить, что меня так взволновало.
Симон хмурится и отставляет чашку в сторону.
– Она выпила не больше четверти, так что вряд ли стоит волноваться. – Он перекидывает ногу через скамейку и садится поперек нее. – Но сомневаюсь, что она сможет долго отвечать на вопросы.
Я хмурюсь от раздражения, пробивающегося сквозь туман спокойствия.
– Пожалуйста, перестаньте говорить так, будто меня здесь нет.
– Прошу меня простить, мисс Катрин, – извиняется Симон.
– Кэт, – хрипло поправляю я.
Язык кажется таким же тяжелым, как камни святилища.
Светлые брови сходятся над переносицей.
– Что?
– Все зовут меня Кэт. – Приходится собирать все силы для каждого слова. – Когда я слышу «мисс Катрин», мне кажется, что вы говорите с кем-то другим.
Уголок рта Симона слегка приподнимается в улыбке.
– Хорошо, Кэт. Может, ты видела или слышала что-то еще прошлой ночью?
Я слышала отчаяние Перреты и слова селенаэ. А еще – видела кровь на стене святилища, в точности такую же, как пятна в переулке. Или оттуда была видна стена переулка? Я трясу головой, чтобы избавиться от этих мыслей.
– Я видела, что сотворили с Перретой, – скрываю я правду за размытой формулировкой.
– С Перретой. – Симон выпрямляется, осознав, как легко ее имя выскользнуло из моих уст. – Ты знала ее раньше?
Ответ вырывается прежде, чем я успеваю себя остановить:
– Она иногда приходила к магистру Томасу.
Ох, не следовало мне этого говорить.
– Не за тем, о чем вы подумали, – спешу добавить я.
Что они добавили в чай? Я прикрываю глаза рукой.
Сосредоточься. Мне нужно объяснить свое признание, не раскрывая того, что может вызвать подозрение.
– Ее отец работал на архитектора много лет назад, но погиб. – Истина – самый легкий путь, поэтому я вступаю на него, выбирая слова так же осторожно, как срезаю розы с колючих кустов. – Магистр Томас хотел убедиться, что она ни в чем не нуждается, но… он уже давно не давал ей денег. – Слезы, навернувшиеся на глаза, настоящие. – Ее смерть так поразила его.
Симон понимающе кивает.
– Могу себе представить. – Он вздыхает и поворачивается к Ламберту. – Кузен, думаю, мисс Кэт пора домой. Можешь проводить ее?
– Конечно.
Я слышу, как Ламберт встает со стула, но все звуки доносятся будто со дна колодца.
– Я вернусь через несколько минут, – говорит он Симону, помогая мне подняться на ноги.
– Не торопись, – Симон зевает. – Я вряд ли буду сегодня делать что-то еще, очень устал. Ты, наверное, тоже.
Ламберт выводит меня из комнаты и помогает спуститься по лестнице, держа за предплечье затянутой в перчатку рукой. Так мне удается преодолеть два пролета и выйти через парадную дверь, хотя кажется, что мои ноги совершенно не касаются земли. Ощущение, что я парю над Ламбертом, не покидает меня, даже когда мы оказываемся на улице. Но теперь его спокойствие становится моим якорем. Когда впереди показывается святилище, на моем лице расплывается улыбка.
– Красиво, не правда ли? – спрашиваю я.
– Если вам нравятся подобные сооружения, – отвечает он.
– Нравятся, – признаю я. – А знаете, почему за пять лет на стройке не произошло ни одного несчастного случая? А?
– И почему же? – в его голосе слышится веселье.
– Потому что есть я, – торжественно говорю я. – Я ползаю по лесам, выискиваю, где что может сломаться. Для того и наняли.
– А где вы работали до этого?
– В аббатстве Солис.
Ламберт кивает:
– Ах да, Жулиана говорила, что вспомнила вас.
Он ведет меня по тому же пути, по которому я пришла, – наверное, потому, что идти переулками с тяжело опирающейся на твою руку девушкой не очень прилично.
Но мое внимание полностью сосредоточено на святилище, несмотря на яркий солнечный свет, отражающийся от его стен и окон. Оно великолепно. Я никогда не понимала, почему мать Агнес выступала против моей работы, ведь все мои труды – во славу Солнца.
– Настоятельница расстроилась, когда я ушла, – озвучиваю свои мысли, заполняя повисшее молчание. – Раньше мы пили с ней чай раз в неделю, но уже давно не встречались. Я скучаю по ней.
Признание даже для меня становится неожиданностью.
Ведь, на мой взгляд, мать Агнес и виновата в этом.
– Кто-то машет нам рукой, – говорит Ламберт.
Мы выходим на открытую площадь, и я вижу, что к нам бежит Реми с хмурым выражением на лице.
– Это ученик магистра Томаса, – радостно заявляю я.
– Уже нет. Уже подмастерье, помнишь? – Не дожидаясь ответа, он спрашивает: – Что случилось, Кэт?
– Ничего. Ничего такого. Ничегошеньки. – Я начинаю хихикать, хотя и сама не понимаю, почему эти слова такие смешные.
– Она пьяна? – Реми тянет меня к себе, и я натыкаюсь на него.
– Нет, нет. – Ламберт качает головой. – Она выпила немного чая, который должен был ее немного успокоить. Вопросы, которые мы задавали о прошлой ночи, оказались не очень приятными.
– И что, во имя Солнечного света, вы добавили в этот чай? – восклицает Реми. – Сконию?
– Не злись, – прошу я, прислоняя голову к его плечу. От него пахнет каменной пылью и потом. Запахом тяжелой работы. – Чай мне дал Симон.
– Он еще ответит за это. – Реми хватает меня под руку. – Я отведу ее домой.
Ламберт смотрит нам вслед – и я посылаю ему воздушный поцелуй на прощание, хотя внутри от этого что-то съеживается.
Глава 9
Я сплю до следующего утра, и за это время Реми успевает рассказать магистру Томасу о моем возвращении.
– Чай не должен был на меня так подействовать, – пытаюсь объяснить я.
Почему-то мне хочется оправдаться за произошедшее, хотя, узнай архитектор, что в ту ночь за мной наблюдали, никогда больше не выпустил бы меня на улицу одну.
– Как только они поняли, как на меня действует чай, тут же отобрали чашку. Я сделала всего несколько глотков.
Реми протыкает свою сосиску ножом.
– Не хотелось бы мне повстречать того, кто выпил все, – бормочет он. – Ты едва могла связать пару слов.
– Потому что хотела спать, – огрызаюсь я. – Так что сразу же туда и пошла.
– Знаю, котенок. Я сам отвел тебя. – Реми закатывает глаза, но затем косится на архитектора. – Вернее, проводил до дверей комнаты.
Он никогда не пытался нарушить правило «Не заходить в спальню Кэт».
В ответ на ненавистное «котенок» я скрючиваю пальцы, словно когти, и шиплю на него.
– Хватит, – обрывает меня магистр Томас. – Что ты сказала венатре, Катрин?
– Рассказала, как услышала крик, увидела бегущего мужчину и пошла посмотреть, не нужна ли кому-то помощь, но нашла тело. Больше ничего, магистр.
– И не говорила, что Перрета приходила сюда? – спрашивает архитектор.
От этого вопроса зеленые глаза Реми чуть не лезут на лоб.
Ну, если придираться к словам, именно этого я не делала.
– Нет, но я призналась, что мы знали ее, что вы иногда давали ей денег. И что уже давно их не давали.
Магистр слегка выпячивает губы – явный признак того, что он недоволен. Реми проглатывает кусок еды и выпаливает:
– Перрета приходила сюда?
– Да, требовала денег, но, услышав отказ, закатила истерику и ушла, – говорит архитектор. – На этом все.
– Закатила истерику? – Реми указывает большим пальцем на дверь мастерской. – Это она?
Магистр устало кивает.
– И молоток она стащила?
Он вздыхает.
– Да, после того как воспользовалась им.
Я удивленно пялюсь на них: и не подозревала, что молоток пропал. Если она взяла его с собой, то мотивом для убийства могло стать ограбление. Вот только на инструменте выгравировано имя архитектора, так что его, скорее всего, переплавят для золочения.
Магистр переводит взгляд на меня, и я вижу в его серых глазах невероятную печаль.
– Венатре кого-нибудь подозревает?
Я киваю.
– Удэн сказал, что видел в ту ночь на площади святилища селенаэ. Думаю, венатре станет искать тех, кто еще его видел.
Магистр Томас с отвращением бросает двузубую вилку на тарелку.
– Ну что за идиот! Это явно приведет к еще одному убийству!
Реми фыркает:
– Это же селенаэ.
– И каковы же дети Ночи? – интересуется архитектор.
– Поклоняются Луне, – бормочет Реми, глядя на остатки сосиски. – Маги и еретики.
Магистр Томас подается вперед.
– Что за невежество, Ремон. Они поклоняются Луне не больше, чем мы – Солнцу.
Мало кто утруждается разобраться в теологии, но мать Агнес объясняла нам, что Благословенное Солнце – божественный дар. Мы чтим и восхваляем его в храмах, строя которые стараемся отразить его красоту и выразить нашу благодарность, но оно не бог. И я даже не представляю, как селенаэ могут испытывать что-то подобное по отношению к Луне. Ее свет недостаточно силен и постоянен, чтобы помочь хоть чему-то вырасти.
Даже лунные цветы, которые оплетают стены квартала селенаэ, нуждаются в солнце. Но и они, и мы согласны в одном – за Небесами скрывается нечто большее.
– Если ты не понимаешь нашей религии, – продолжает архитектор, – вряд ли сможешь спроектировать и построить что-то подобное нашему святилищу.
– Обойдусь без ваших лекций! – Реми вскакивает на ноги. – Я не ребенок!
– Так не веди себя как ребенок, – приподняв брови, отвечает магистр.
Реми вылетает из кухни, не сказав больше ни слова. Спустя несколько секунд до нас доносится громкий топот с лестницы: он поднимается в свою комнату на третьем этаже.
Я с удивлением на лице поворачиваюсь к архитектору:
– Что это с ним?
Магистр Томас устало потирает лицо, но тут же отводит руку и морщится из-за порезов на пальцах.
– Не уверен, что смогу доверить ему расширение трансепта через два года.
– Почему? Он же закончил учебу.
– Да, но ему предстоит еще многому научиться. Даже я стал мастером только после того, как мне исполнилось двадцать пять.
Интересно, как воспримет Реми, что после восьми лет учебы и подготовки ему придется ждать еще пять?
– А каким вы были в его годы? – спрашиваю я.
На лице архитектора появляется улыбка, хоть и немного натянутая.
– Высокомерным. Самоуверенным и переполненным грандиозными планами. Неспособным ценить тех, кто меня окружает.
– Что ж, значит, Реми действует точно по плану.
В этот раз магистр Томас усмехается, а затем встает и убирает выбившуюся прядь мне за ухо.
– Сделай мне одолжение, направь все силы на восстановление модели.
– Это займет несколько недель…
…Потому что я потрачу не меньше пары дней, чтобы просто разобрать все осколки.
Архитектор склоняется ниже, чтобы заглянуть мне в глаза.
– И поменьше общайся с венатре. Дело не только в валериановом чае. Не сболтнуть бы что-то лишнее, – говорит он. – Ты рассказала все, что знала. Большего ему знать не следует.
Я киваю, но не потому, что согласна, а чтобы показать: я услышала. И магистр уходит.
* * *
К тому моменту, как Реми появляется в мастерской, чтобы пройти в святилище, я успеваю собрать почти все куски, которые больше ни на что не годятся, в ведро, и разделить оставшиеся каменные блоки на несколько куч в зависимости от размера. Основание модели пока не трогаю. Прежде чем начать что-то строить, надо отремонтировать подставку.
Окно, ведущее на улицу, открыто, чтобы проникало больше воздуха и света, поэтому все утро в него заглядывают люди. Я не обращаю на них внимания. Но ближе к полудню, когда я соскабливаю раствор с блоков, расположившись в центре комнаты, свет опять заслоняет какая-то фигура. И что-то подталкивает меня поднять глаза.
Это Симон из Мезануса.
– Как вы себя сегодня чувствуете, мисс Катрин? – осторожно спрашивает он.
– Довольно неплохо, сэр. Но я проспала больше двенадцати часов.
На его лице застыло такое выражение, какое бывает у детей, которые ждут, что их отругают. Мне приходится опустить голову, чтобы скрыть улыбку.
– Я не ожидал, что чай окажется таким крепким, – прочистив горло, говорит он. – Простите.
– Извинения приняты. – Я поднимаю глаза. – Но, насколько мне помнится, я просила называть меня Кэт. Как все называют.
Кроме матушки Агнес. И Реми.
– На самом деле я пришел сюда именно поэтому, – говорит Симон. – Я могу войти?
Я киваю на двери не только потому, что нельзя отказывать венатре, но и из любопытства.
– Не заперто.
Толкнув дверь, Симон заходит внутрь и внимательно осматривает погром.
– Что произошло?
– Здесь была модель святилища. – Я встаю и смахиваю пыль с рук. – Ножки стола с одной стороны подогнулись и, ну…
Я пожимаю плечами. Еще одна полуправда. Перрета выбила одну ножку и сломала вторую.
Симон рассматривает крошечные осколки цветного стекла, которые разложил архитектор.
– Наверное, она выглядела великолепно.
Я указываю на год, выбитый на основании модели.
– Такая же старая, как святилище. И мы обозначали на ней каждое изменение.
Симон поднимает связку веток и камыша из кучи.
– Даже строительные леса?
– Даже их. Это очень удобно, если требуется что-то уточнить. – Я дожидаюсь, пока он положит ветки обратно. – Так зачем вы пришли?
Сцепив руки за спиной, венатре обходит сломанный стол.
– Вчера, когда ты ушла, что-то еще долго не давало мне покоя. Но я так устал, что не стал разбираться. Хорошенько выспался, пересмотрел записи Жулианы и, наконец, понял. – Симон доходит до дальнего конца комнаты и поворачивается ко мне. – Тебя зовут Кэт.
– И? – Я вытираю вспотевшие ладони о рабочий фартук.
– «Иди домой, маленькая кошечка[2]», – цитирует Симон. – Селенаэ разговаривал с тобой. – Не дождавшись от меня ответа, он делает пару шагов в мою сторону. – И ты это поняла. Вот что тебя так взволновало.
У Симона угловатые черты лица, разве что нос округлый и вздернутый. Это придает венатре мальчишеский вид, каким бы серьезным он ни старался казаться.
– Разве это имеет значение? – спрашиваю я, а затем решаюсь на первую ложь: – Я его не слышала.
– Но это означает, что селенаэ наблюдал и, скорее всего, следил за тобой. А это очень интересно.
Мне снова становится не по себе. Я все еще считаю, что тот человек не сделал ничего плохого, да и магистру Томасу не понравилось, что венатре хочет отыскать его.
– Извините, но я не смогла толком его разглядеть.
Симон вздыхает, словно догадывается, что я что-то скрываю.
– Но ты начнешь проверять, не следит ли за тобой кто-нибудь? И как-то обезопасишь себя?
Я киваю, прежде чем он начнет перечислять, как именно мне это сделать.
– Конечно.
– Хорошо. – Симон прочищает горло. – Но мне бы еще хотелось обсудить то, что ты видела и слышала.
Я опускаю взгляд на груду камушков у левой ноги.
– Я уже все рассказала леди Жулиане.
– Знаю, – говорит венатре. – Но есть несколько нестыковок.
Я с тревогой смотрю на него, но он тут же вскидывает руку в успокаивающем жесте.
– Я хотел сказать, что есть моменты, которые мне не совсем понятны, и, думаю, ты сможешь мне их объяснить. Вот и все. Я ни в чем тебя не подозреваю.
И поменьше общайся с венатре. Не сболтнуть бы что-то лишнее.
Я прикусываю нижнюю губу.
– Что от меня требуется?
Не встретив явного сопротивления, Симон слегка расслабляется.
– Я бы хотел, чтобы ты помогла мне расспросить людей, живущих по соседству. – Он замолкает на мгновение. – Ты не чужая в Коллисе. И люди станут охотнее разговаривать с тобой. Поэтому я хочу, чтобы ты помогла мне получше понять, что же ты увидела прошлой ночью.
Краем глаза я замечаю в дверях кухни госпожу Лафонтен. Судя по ее нахмуренному лбу, она слышала весь разговор.
Мне хочется помочь Симону, хоть это и рискованно. Кажется, он искренне заботится и о Перрете, и о том, чтобы отыскать виновного.
Магистр Томас не убивал ее, так что правда не сможет причинить ему вреда. И если я буду знать, о чем думает венатре, то смогу отвлечь его внимание от архитектора.
– Я согласна.
Глава 10
– Где сегодня Ламберт и леди Жулиана? – спрашиваю я у Симона, когда мы огибаем площадь святилища. – Разве они не помогают вам?
– Они по уши в делах из-за подготовки к свадьбе. Ламберт недавно обручился с леди Женевьевой Д’Экре. – Симон проводит рукой по светлым кудрям, а затем засовывает большой палец в карман туники. – Планируется грандиозный праздник.
Вот почему во время экскурсии по святилищу граф так беспокоился, успеют ли закончить сводчатый потолок в дополнительном крыле.
– А какая роль отведена вам?
– Самая простая. Оденусь понаряднее и буду стоять там, где мне укажут.
На лице Симона появляется неуверенная улыбка, словно он давно не улыбался и сомневается, правильно ли это делает.
Однако он все еще венатре, и лучше перевести разговор на него.
– Как вы связаны с Монкюирами? – спрашиваю я.
– Тетка по матери вышла замуж за младшего брата графа. – От этого заявления Симон слегка горбится, а затем пинает камушек размером с маленькую сливу, который улетает в тележку со сладостями, стоящую неподалеку. – Да, нас нельзя назвать близкими родственниками. Но они – единственная семья, которая у меня осталась. – На его лице вновь появляется неловкая улыбка, словно он так и не вспомнил, как улыбаются. – Я приехал в Коллис прошлой зимой, надеясь, что здесь мне помогут стать учеником мастера или найти работу, но… – Симон сжимает губы. – У них возникли другие идеи.
Значит, он не врач. Я украдкой смотрю на руки Симона, выискивая любые намеки на то, чем он занимался прежде, но его ладони – совершенно гладкие, а на пальцах нет ни единой мозоли.
– И у какого мастера вы бы хотели учиться?
Он пожимает плечами, вернее, одним плечом.
– У любого, кто бы взял. У меня ни опыта, ни умений.
Его слова настолько шокируют меня, что я таращусь на него.
– Не слишком ли вы староваты, чтобы начинать с нуля?
– Староват? – Симон приподнимает бровь. – Да, большинство поступает в ученики до восемнадцати, но я бы не сказал, что староват.
– Восемнадцать? – Я перевожу взгляд вперед, чтобы скрыть румянец, который разливается по щекам. – Мне казалось, что вы ровесник Жулианы.
– Мне уже девятнадцать, – отвечает он. – Но, учитывая выпавшую мне роль… Надеюсь, остальные будут думать так же, как ты.
Путь молитвы уже виден впереди, но надо еще пересечь половину площади. Симон прочищает горло:
– А твоя семья?
В груди образуется пустота.
– Вы о какой? В которой я родилась, которая меня вырастила или частью которой я стала?
– О, вижу, у нас есть кое-что общее, – с усмешкой говорит Симон. – Я буду рад узнать о любой из них.
От его сочувствия что-то рвется в груди.
– Меня оставили сестрам Света, когда мне была едва ли пара дней от роду. Настоятельница считает своей задачей обучить любую девочку, которая попадется, поэтому я получила образование, но в двенадцать лет ушла из аббатства и начала работать у архитектора.
– Чтобы лазить по строительным лесам…
Я сама рассказала это Жулиане и Ламберту, так что откуда знает Симон – не вопрос. Но я все же киваю, и продолжаю:
– Сначала я делала только это, но теперь помогаю ему и с другими обязанностями.
Лишь когда мы доходим до трансепта, Симон решает продолжить разговор. Ему приходится повысить голос, чтобы перекричать шум стройки.
– И поэтому он стал твоей семьей.
– Да, он и экономка. И Реми.
– Что за Реми?
– Ученик магистра Томаса. Вернее, уже подмастерье. Он несколько дней назад сдал экзамены в Лютеции у другого мастера, – объясняю я. – А еще он – сын экономки. Госпожа Лафонтен осталась без дома после смерти мужа, поэтому с радостью согласилась работать и жить у архитектора.
– А, – понимающе протягивает Симон. – Так вот что это за женщина. Она стала тебе матерью?
Я пожимаю плечами:
– Мы ладим.
Госпожа Лафонтен заботится о том, чтобы я хорошо ела и выглядела прилично. А вот с матушкой Агнес мы постоянно ссорились, хотя в каком-то смысле ее злость показывала, что она переживает обо мне.
Поэтому ее ложь кажется более ужасной.
Добравшись до конца площади, мы сворачиваем на Путь молитвы. Шум тут же стихает, но Симон не спешит продолжить беседу. Я рада: никак не ожидала, что он спросит о моих родителях. Много лет назад настоятельница сказала, что даже не представляет, кто они. И это оказалось ее первой ложью.
Лишь через минуту я понимаю, что Симон тоже не говорит о матери или об отце.
Впереди уже показался стражник, сидящий на бочке у входа в переулок и ковыряющий ногти ножичком. Когда неподалеку останавливается прохожий, чтобы заглянуть в переулок, блюститель порядка поднимает голову и велит ему двигаться дальше. Вот тебе и наблюдение за любопытными… Когда мы приближаемся, стражник с вызывающим выражением на лице поворачивается к Симону.
– Сомневаюсь, что он понимает, кто вы, – бормочу я.
Выпрямив спину, Симон подходит к мужчине.
– Я венатре, назначенный градоначальником. – Слово «венатре» легко слетает с губ Симона, но, скорее всего, дело в том, что он увидел в этом какую-то пользу. – Заметили ли вы что-то, о чем бы хотели сообщить?
Мужчина вскакивает на ноги и прижимает алебарду к боку.
– Нет, сэр! – почтительно отвечает он. – Никто не пытался пройти мимо меня или других стражей.
То, с какой готовностью он признает авторитет Симона, скорее всего, объясняется полученным описанием. Ведь его левый глаз – довольно заметный признак.
Симон раздраженно вздыхает:
– Конечно нет, я даже не сомневался в этом. Мне нужно кое-что выяснить, поэтому на ближайший час вы свободны.
– Спасибо, сэр.
Стражник спешит прочь, стараясь использовать внезапно возникший перерыв насколько можно.
– Так с чего мы начнем, венатре? – интересуюсь я.
Симон хмурится:
– Давай начнем с того, что ты больше никогда не станешь называть меня так.
Я знала, что он чувствует себя неловко, когда его так называют, но сейчас поняла, что ему это ненавистно.
– Простите, мистер Симон.
– Симон. Просто Симон. – Он качает головой. – Белый Свет, мы ведь ровесники.
– Я на два года моложе, – поправляю его я.
Он моргает.
– Ты серьезно? – Он внезапно краснеет и отводит взгляд. – Не такая уж и большая разница. И я буду звать тебя Кэт, только если ты будешь звать меня Симоном, договорились?
– Договорились. Так с чего мы начнем, Симон?
Он осматривается по сторонам:
– С женщины, которую ты увидела после того, как обнаружила тело. Где ты была?
Я подхожу к бочонку:
– Вот здесь.
Симон встает рядом со мной и смотрит на улицу.
– Из какого окна выглянула женщина?
– Из этого. – Я указываю на шестой по счету дом от нас. – Тот, на котором починили, но еще не покрасили раму.
Нахмурившись, он косится на окно.
– Ты рассмотрела это ночью?
Кончики пальцев начинает покалывать от беспокойства.
– Луна светила очень ярко.
– Хорошо. Начинаем.
Я следую за Симоном к двери под окном. Открывшая нам на стук женщина прижимает к плечу младенца. Похожа на ту, что я видела в ночь убийства Перреты.
– Добрый день, мадам, – начинает Симон. Брови хозяйки поднимаются почти до пропитанной потом шапочки на голове. – Я расследую убийство, произошедшее две ночи назад. И мне необходимо знать: вы что-нибудь видели или слышали?
– Я ничего не слышала, пока все не начали выходить на улицы, – отвечает женщина и отступает, чтобы закрыть двери.
– Подождите! – выпаливаю я. – А как же женщина с ребенком на втором этаже? – Не обращая внимания на озадаченный взгляд Симона, я продолжаю: – Одна из ваших соседок сказала – она накричала на кого-то за то, что разбудили ее ребенка.
– Подождите, – фыркнув, заявляет женщина и закрывает дверь.
Симон хмурится:
– Ты видела не ее? Увидев ребенка, я предположил, что это она.
Я разглядываю деревянную дверь, чтобы не смотреть ему в глаза.
– У той были голубые глаза.
– Ты увидела это с такого расстояния? – Симон бросает взгляд в сторону переулка. – Если бы стражник не ушел, сомневаюсь, что мне бы удалось отсюда рассмотреть цвет его глаз, хотя сейчас совсем светло.
К счастью, в этот момент дверь открывается вновь. На порог выходит женщина, очень похожая на первую и примерно того же возраста. Скорее всего, они сестры.
– Чего вы хотите? – спрашивает она.
– Только услышать пару ответов, – дружелюбно говорит Симон. – Просто нам сказали, что вы видели кого-то на улице в ночь…
– Убийства? – заканчивает она.
Симон кивает.
– Да, видела. Я высунулась из окна, – она указывает наверх, а затем в сторону переулка, – и увидела, как парень гадит вон там.
– Как долго вы не спали к тому времени? – спрашивает он.
– Я вообще не смыкала глаз из-за дочки. И только наконец усыпила ее, как этот идиот заорал и разбудил. – Она пожимает плечами. – Чуть позже я подумала, что он, скорее всего, наткнулся на ту девушку, но зачем это вам? Я больше ничего не видела.
От этих слов тошнота скручивает желудок, но Симон не сдается.
– А до этого? Вы что-то слышали?
– Нет. – Женщина начинает закрывать дверь.
– Подождите! – Я протягиваю руку, чтобы остановить ее. – Неужели вы не слышали, как кричала женщина? Прошу вас, мы просто пытаемся выяснить, в какое время ее убили.
– Нет. – Она смотрит на меня, слегка сузив глаза. – Ночью было тихо. Тише, чем обычно, даже несмотря на грозу.
Неужели крик Перреты слышала только я?
– Может, ребенок громко плакал?
Качая головой, женщина отступает назад.
– Нет, большую часть вечера она провисела на груди. Это единственное, что помогает ей уснуть. Просто той ночью она засыпала дольше, чем обычно.
Я вновь толкаю дверь, не давая ее закрыть:
– Прошу…
– Кэт, – негромко окликает Симон. – Она ничего не слышала.
И дверь захлопывается у меня перед носом.