Эрин Бити
Кровь и лунный свет
Глава 5
– Катрин! – настигает меня крик на полпути к дому.
Магистр Томас бежит ко мне, его шапка съехала набок, а черный плащ развевается за спиной.
– Слава Свету! – выдыхает он. – Где ты пропадала? Я слышал, произошло убийство.
Я и не осознавала, что уже с трудом сдерживаю чувства, пока не оказываюсь в его объятиях и не начинаю рыдать.
– Восходящее Солнце, – шепчет магистр Томас мне в волосы. – Ты холодная, словно ледышка.
Несколько секунд он гладит меня по спине, а затем отстраняется и слегка нагибается – так, что наши лица разделяет лишь десяток сантиметров.
– Почему, Катрин? – тихо спрашивает он, но его голос наполнен небывалой злостью. – Почему ты здесь, а не в святилище?
Слезы текут по моим щекам и стекают по его большим пальцам.
– Я была там, но увидела… услышала… увидела…
Руки архитектора напрягаются.
– Что ты увидела?
– Мужчину. Рядом со святилищем, – выдыхаю я. – И услышала… – Я замолкаю.
А что я услышала?
– Ты услышала женщину, которую убили? – шепчет он в ужасе.
Трудно кивать, когда он так сжимает мое лицо, но зато зубы не стучат. А еще я вспоминаю, почему архитектору не стоит появляться поблизости от места убийства.
– Нам н-нужно идти, – говорю я.
– Да, да. Прости, что я так разозлился. Очень испугался за тебя.
Магистр Томас снимает свой плащ и набрасывает мне на плечи. Укутавшись в теплую ткань, я слегка успокаиваюсь и следую за архитектором по проулкам к задней двери дома, где ждет экономка, беспокойно заламывая руки.
Они усаживают меня у кухонного очага, и госпожа Лафонтен принимается вытаскивать шпильки из моих мокрых волос. Магистр Томас опускается на колени и, взяв мои грязные руки в свои, заглядывает мне в глаза.
– Что случилось, Катрин?
Не торопясь, я рассказываю ему о том, как услышала крик, но не упоминаю ни о своем падении, ни о том, как «увидела» кровь на стене. Говорю, как заметила человека на площади, как отправилась на поиски источника крика. Правда, о шепоте, гнавшем меня домой, тоже умалчиваю.
Магистр Томас вздыхает и качает головой.
– Что дернуло тебя отправиться в эту часть города в такой час, да еще в одиночку?
Как это объяснить?
– Я не знаю. Просто… просто поняла, что кому-то нужна моя помощь.
Архитектор медленно выдыхает и смотрит на экономку, которая застыла у меня за плечом с десятком шпилек в сжатом кулаке.
– Как ты это поняла? – спрашивает он. – Что-то услышала? Что-то еще, кроме крика?
– Не знаю, – покачав головой и шмыгнув носом, повторяю я. – Просто ощутила это. – Новый всхлип вырывается из груди. – Но я опоздала!
Слегка приподнявшись на коленях, магистр Томас хватает меня за плечи:
– Хвала Свету, что ты опоздала.
Я слегка отстраняюсь:
– Как вы можете так говорить?
– Потому что ты не смогла бы остановить его! – От каждого его слова по телу расползается дрожь. – Ему пришлось бы тебя убить, чтобы заставить замолчать! – Магистр медленно втягивает воздух, стараясь успокоиться, словно его тревоги – воздушный змей, который вырвется на свободу, если потянуть за веревку чуть сильнее. – Кэт, в том, что случилось с той женщиной, нет твоей вины.
– Это была Перрета, – шепчу я. – И убийца сделал… ужасное. Ее глаза… – Я зажмуриваюсь изо всех сил, тщетно пытаясь отгородиться от ужасной картины.
Госпожа Лафонтен скрещивает руки на груди:
– Так и знала, что эта девчонка плохо кончит.
– Хватит, – обрывает ее магистр Томас. – Никто не должен плохо отзываться о мертвых. Особенно о тех, кто умер такой ужасной смертью.
Он никогда не разговаривал с экономкой так грубо. Даже после того, как из-за пожара на кухне сгорела половина дома и все его эскизы. И он никогда не злился на меня так, как сегодня вечером, – дважды за вечер.
– Что, если кто-то узнает, что она приходила сюда? – спрашиваю я. – Венатре захочет вас допросить.
Магистр Томас моргает:
– Назначили венатре? Для такой, как Перрета?
Я киваю.
– Его зовут Симон. Я никогда не видела его раньше, но он родственник Монкюиров.
Повисает долгое молчание. Архитектор смотрит в огонь камина, приглаживая бороду, а затем – убирает руку и, нахмурившись, потирает пальцы. Скорее всего, жесткие волоски попали в несколько свежих порезов на них.
– Что мы ему скажем, если он появится? – дрожащим голосом спрашивает госпожа Лафонтен.
– Правду, – опустив руку, отвечает он. – Она приходила сюда, но я отослал ее с пустыми руками.
Экономка поджимает губы:
– А насчет того человека…
– Об этом ни слова, – перебивает магистр Томас. – Не стоит упоминать его.
Он снова обращает все внимание на меня:
– Венатре знает, что ты слышала и видела?
– Да. И хочет, чтобы я ответила на его вопросы сегодня днем.
Магистру это не очень нравится.
– Значит, так и сделай. Но говори лишь о том, что знаешь, и как можно более простыми словами. И не упоминай о том, что Перрета приходила сюда, если не спросят напрямую. А если зададут вопрос, скажи, что ушла, как только она появилась, и ничего не знаешь. И не строй никаких догадок о том, что могло произойти. – Его серьезный взгляд впивается мне в лицо. – Поняла?
– Да, магистр, – шепчу я.
– Хорошо. – Он вздыхает и садится на пятки. – Итак, сегодняшняя ночь оказалась тяжелым испытанием, но меня интересует, нашла ли ты что-то в святилище, пока была там?
Я быстро киваю.
– Как я и предполагала, в балке огромная трещина. Она может разломиться в любой момент. – Я начинаю подниматься на ноги. – Позвольте показать вам на модели.
Магистр толкает меня обратно еще до того, как я успеваю сделать хотя бы шаг.
– Не переживай. Как думаешь, останавливать ли работы?
Архитектор всегда доверял мне, но никогда не принимал такие важные решения, не проверив все лично. Я сглатываю.
– Думаю, необходимо разобрать всю секцию лесов.
– Мне этого достаточно. – Он со стоном поднимается с колен, и я понимаю, что одежда на нем не та, в которой он со мной прощался. – Первые рабочие прибудут в течение часа. Начнем разбирать леса, как только на стройплощадке соберется достаточно людей.
Экономка начинает суетиться на кухне, распиливая буханку хлеба длинным ножом, а затем добавляя к нему ломтики сыра и мяса. Магистр Томас наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб.
– Приведи себя в порядок и немного отдохни. А когда придешь в себя, сможешь… – Его голос затихает, а дыхание слегка ускоряется. – Ты сама увидишь, что нужно сделать, – заканчивает он.
Госпожа Лафонтен сует в руки хозяину наспех приготовленный завтрак, прежде чем он выходит из кухни.
А как только мы с ней остаемся наедине – заставляет меня съесть ломтик хлеба с маслом и вытаскивает чан для мытья. После дождя все бочки снаружи переполнены, поэтому госпожа Лафонтен наполняет все свободные чайники и котелки, которые влезают на огонь, чтобы согреть мне воды. Спустя час, за который я успеваю дважды задремать в кресле, она удовлетворенно кивает.
И, как только я оказываюсь в теплой воде, споласкивает мои вещи в небольшом тазу.
При виде крови на них меня охватывает нестерпимое желание соскрести с кожи даже малейшие капельки. Экономка только потакает мне, тщательно счищая грязь с моих ботинок и подливая горячей воды мне в чан, как только очередной чайник вскипает на огне. Настаивает на том, чтобы полностью распутать и расчесать мои волосы – на это вполне мог бы уйти весь день, не будь она такой умелицей.
Когда мои густые кудри укрощены и уложены заново, экономка достает с высокой полки сухую простыню – в нее можно завернуть меня два раза.
– Ложись спать. А когда проснешься, отправишься на встречу с венатре. И мы, наконец, оставим позади эту историю.
– Он из Мезануса, – говорю я. – Ты знаешь, где это?
– Никогда не слышала. – Она ведет меня в комнату, словно собирается переодеть и уложить в постель. – Хватай свои ботинки, еще понадобятся.
Я удивляюсь ее словам, но послушно выполняю требование. А как только мы доходим до дверей мастерской архитектора – замираю от полнейшего шока. Куски великолепной модели святилища разбросаны по полу. Несколько массивных стен уцелело, но весь пол усыпан крошечными каменными блоками и комками раствора. На широком выступе под закрытыми ставнями кучками лежат крошечные осколки цветного стекла из миниатюрных витражей. Некоторые разложены по образцу, словно магистр Томас начал собирать их вновь.
– Что произошло? – шепчу я в ужасе.
– Эта девчонка и произошла. – Госпожа Лафонтен берет метлу и расчищает путь к лестнице. – Магистр сказал не говорить о ней плохо, и я не буду, но и хорошего вы от меня не услышите.
Перрета это сделала? Но как?
Битое стекло блестит на половицах даже там, где уже подмели, поэтому я влезаю в ботинки. Но прежде чем выпрямиться, поднимаю скомканный пергамент, лежащий у моих ног. Тот самый, на котором написаны имена погибших. Видимо, его сорвали со стены и бросили через всю комнату. Я поднимаю глаза. Золотого молота тоже нет на месте.
Вот как Перрета посеяла этот хаос. В нос бьет аромат ее духов, напоминая об ужасной сцене в переулке.
Желудок сжимается, а глаза заволакивает слезами, когда я смотрю на обломки. На ремонт и переделку уйдет несколько месяцев. Вот что имел в виду магистр Томас.
– Ну же, – прислонив метлу к стене, зовет экономка с нижней ступени лестницы. – С этим разбираться будешь после того, как хорошенько выспишься.
Я в оцепенении прохожу мимо мастерской и поднимаюсь по ступенькам. Предположение, что госпожа Лафонтен собирается уложить меня в постель, оказалось верным. Но я не сопротивляюсь. Меня снедает беспокойство: любой, кто узнает о случившемся, предположит, что магистр Томас разозлился на Перрету.
Но была ли его злость достаточно сильной, чтобы убить ее?
Достаточно сильной, чтобы так поиздеваться над телом? Что-то в это не верится.
И не поверю. Никогда.
Но так ли подумает венатре?
Глава 6
Я проспала практически до полудня. Пока натягивала чистую рабочую юбку, еле сдерживала слезы от боли из-за синяков и ссадин на животе и пояснице. Ободранная кожа протестовала против каждого прикосновения ткани и любого движения. Все это напоминало о том, как мне повезло остаться в живых, но в голове постоянно всплывают слова и видения, которые возникли, пока я падала. Часть меня все еще верит, что прошлой ночью умерла именно я.
Даже в ботинках я стараюсь осторожно ступать по полу, проходя мимо мастерской. Ставни еще опущены, но меня радует темнота. Кажется неправильным, что Благословенное Солнце сияет так ярко, когда все в нашей жизни перевернулось с ног на голову и висит на волоске.
Но мое настроение немного меняется, когда я вижу молодого человека, сидящего за кухонным столом. Он поднимает глаза и ухмыляется мне. За последние полгода черты его лица, кажется, увеличились достаточно, чтобы соответствовать гигантскому носу, а над верхней губой вместо тонких редких волосков появились солидные черные усы. Когда он встает, чтобы поприветствовать меня, я понимаю, что он все еще выше меня на десяток сантиметров.
– Светлого дня, Реми! – восклицаю я, бросаясь в его объятия. – Рада тебя видеть.
Раскаты смеха в его груди резонируют с моими, когда он сжимает меня в ответ. Но, прежде чем мне удается раствориться в его объятиях, я вдруг вспоминаю, как мы расстались прошлой осенью. А помнит ли он?
Я отстраняюсь, чувствуя неловкость. Грубые руки Реми обхватывают и сжимают мое лицо, пока ярко-зеленые глаза ищут встречи с моими. Он сжимает губы зубами, и я невольно повторяю это движение. О да, он помнит.
Реми морщит лоб:
– У тебя теперь другие глаза.
– Чепуха, – возражает госпожа Лафонтен из-за стойки на другом конце кухни.
Судя по запахам и тому, что удалось разглядеть краем глаза, она готовит любимые блюда сына.
– Нет, правда. – Реми склоняет голову набок. – Раньше были темнее, а сейчас внешние края… четче.
У меня карие глаза, вернее, смесь карего и голубого. И то, что он так хорошо знает их цвет – или думает, что знает, – говорит о многом.
– Это просто свет.
Экономка гремит двумя чугунными кастрюлями так громко, что мы с Реми отскакиваем друг от друга. Ей явно не нравится то, что происходит между нами, а я и сама не уверена, что именно происходит.
Уезжая на дальнейшее обучение в Лютецию, Реми поцеловал меня на прощанье в щеку, как брат сестру, и сказал: когда он вернется, все изменится. Я предположила, что он говорил о проверке умений, которую сможет пройти после обучения, если на то будет воля Солнца. А потом он назвал меня по имени – впервые – и снова поцеловал. Но теперь уже в губы. И совсем не по-братски.
Нет, я не посчитала свой первый поцелуй противным, но и не ощутила того трепета, которого ожидала. Возможно, его перекрыло мое удивление.
…Реми садится обратно и отодвигает для меня соседний стул, словно между нами и не было ничего странного.
– Когда ты приехал? – заняв предложенное место, спрашиваю я.
Он косится на свою мать.
– Рано утром.
– Значит, ночуешь где-то недалеко от города, – делаю вывод я. – Почему не стал добираться?
– И поднимать всех на уши перед сном? Маме нужно как следует высыпаться. – Госпожа Лафонтен бросает на сына хмурый взгляд через плечо, а Реми улыбается в ответ. – Хотя, я слышал, она все равно плохо спала из-за вчерашних волнений.
От этого напоминания у меня тут же пропадает аппетит.
– «Волнения» – не то слово, которое бы я выбрала.
– Ох, чуть не забыла, – прерывает нас экономка. – Приходил венатре. Хотел поговорить с тобой, но я сказала, что ты спишь и собиралась сама прийти к нему, как вы договаривались.
– Венатре? – Реми удивленно распахивает глаза. – Ради Перреты проведут официальное расследование?
– Удэн Монкюир признался, что встречался с ней вчера вечером, – говорю я. – И это слышали десятки людей.
Плечи экономки напрягаются, а Реми наклоняется вперед, сосредоточив все внимание на мне.
– Сын графа – один из подозреваемых?
– Думаю, расследование по большей части затеяли, чтобы оправдать его, – отвечаю я. – И, скорее всего, поэтому венатре – не граф и не его старший сын.
– А кто?
– Его зовут Симон из Мезануса. Кажется, родственник Монкюиров.
Реми вновь откидывается на спинку стула.
– Что ж, тогда пусть их семья и разбирается.
– А ты знаешь, где это – Мезанус? Я никогда раньше не слышала.
Я рассматриваю тарелку с печеньем, стоящую между нами. Кажется, сейчас мой желудок даже одну печенинку не сможет переварить.
– Думаю, в Приции, – говорит Реми. – Недалеко от побережья.
Приция – это в нескольких днях пути на север от Галлии. И там говорят на другом языке. Вот только у Симона такого акцента нет.
Реми поигрывает вилкой на столе, вращая ее одним пальцем.
– Какой он?
– Венатре? – Я пожимаю плечами. – Сначала возражал против того, чтобы его назначали. Но, думаю, все сделает тщательно.
– Насколько тщательно?
Я снова пожимаю плечами, в этот раз – чтобы скрыть свое беспокойство.
– Думаю, я узнаю это, когда буду отвечать на его вопросы.
Или уклоняться от ответов на них.
– Тебе следует сообщить магистру, что ты приехал, Ремон, – резко говорит госпожа Лафонтен.
Раз она назвала сына полным именем, то не стоит с ней спорить. Я бросаю взгляд на его тарелку. На ней не осталось ни крошки – будто вылизал. Без сомнений, он скучал по маминой стряпне.
Реми поднимается на ноги и со стоном потягивается.
– Рад снова видеть тебя, котенок, – говорит он. – Поболтаем позже, ладно?
Ненавижу, когда он называет меня котенком.
– Пока-пока, Ремон, – парирую я, жалея, что не придумала более обидного прозвища, чтобы доставать его.
Как только он скрывается за дверью, госпожа Лафонтен поворачивается ко мне с разделочным ножом в руке.
– Тщательно обдумывай, что скажешь венатре сегодня. Мне не нравится, как он выглядит и говорит. Иностранцы не должны совать нос в наши дела.
Странно слышать от нее это, ведь ее муж был родом из Таврии, с другого континента. И хватит одного взгляда на Реми, чтобы понять, что в ее дела иностранец вмешивался.
– Приция не так уж и далеко, – возражаю я. – Всего неделя пути.
– Мне не нравятся его глаза, – настаивает она. – Неестественные.
Я усмехаюсь такой суеверности. А затем вспоминаю комментарий Реми и спрашиваю:
– А мои глаза действительно изменились?
– Нет. – Экономка обрушивает на овощи с десяток злобных ударов. – Показалось. – Еще удар. – Просто свет так падает.
Глава 7
Семья Монкюир живет в нескольких кварталах от дома архитектора, но после вчерашней ночи мне не хочется сворачивать с оживленных улиц даже в разгар дня, поэтому я выбираю маршрут через площадь святилища. Хотя участок строительных лесов, который я осматривала прошлой ночью, находится за крылом трансепта и башней, даже здесь слышно, как его разбирают. Нужно будет заскочить чуть позже и зарисовать, что успели сделать рабочие, чтобы изменить это на модели.
И тут я вспоминаю: модели больше нет. Это причиняет мне такую боль, словно кто-то ударил по покрытому синяками животу и пояснице. Но, раз Реми вернулся, возможно, у меня появится время собрать все по кусочкам.
Дверь мне открывает женщина, в которой я узнаю бывшую гувернантку леди Жулианы. Судя по платку на ее волосах и пятну муки на округлой щеке, она теперь работает на кухне – наверное, ждет, что когда-нибудь станет заботиться о детях молодой хозяйки. И если это так, то ждет она уже очень давно. Обронив всего пару слов, она провожает меня на третий этаж. Жулиана что-то пишет, сидя за длинным столом в комнате в самом конце коридора. Стена позади нее украшена деревянной резьбой, которая отполирована так хорошо, что отражает солнечный свет, проникающий через открытое окно. В дальней части комнаты стоит кровать среднего размера и дубовый шкаф, но все равно создается впечатление, что здесь никто не живет.
– Мисс Катрин, – женщина делает паузу, чтобы подчеркнуть, что у меня нет фамилии, – говорит, что пришла по просьбе мастера Симона.
Жулиана откладывает перо и поднимается на ноги с улыбкой. Явно рада меня видеть не только потому, что меня просил прийти Симон.
– Спасибо, мадам Дениз, – говорит она.
Бывшая гувернантка молча делает реверанс и уходит.
Как только мы остаемся одни, Жулиана жестом приглашает меня войти.
– Надеюсь, тебя не смутит, что мы в комнате Симона. Просто это гарантирует хоть какую-то приватность.
– Венатре живет здесь? – Я вновь обвожу взглядом комнату в поисках хоть каких-то признаков этого, но нахожу лишь потертый сундук и стоящий на его крышке бронзовый подсвечник.
Учитывая, что дом графа раза в четыре больше, чему у архитектора, думаю, в нем достаточно спален, чтобы Симон мог поселиться на втором этаже. Интересно, что это говорит о его положении в семье?
– Здесь так… пусто.
Жулиана пожимает плечами.
– Думаю, он привык к более аскетичной жизни. Пожалуйста, присаживайся.
Я вежливо киваю и опускаюсь на скамейку напротив нее, ожидая, пока она займет свое место.
– Симона сейчас нет, – продолжает Жулиана. – Должен скоро вернуться.
Она вытаскивает чистый листок пергамента – не бумаги – из сваленной на столе кучи. Даже архитектор не пользуется бумагой. Это слишком дорого, ее нельзя использовать второй раз, как пергамент. Но сейчас передо мной лежит столько кусков, сколько я не видела за всю свою жизнь.
– Но, если хочешь, я могу записать твои слова прямо сейчас, – предлагает она.
У меня пересыхает во рту. Я пришла пораньше в надежде выведать, что узнал Симон. И не ожидала, что придется отвечать на вопросы графской дочери.
– Хорошо.
– Отлично. – Ее голос звучит так, будто собираемся обсуждать что-то приятное и безобидное, вроде погоды, а не убийство.
– Давай начнем с твоей работы. Ты сказала, что работаешь на архитектора, но при этом ты не его ученица?
– Эм, нет, не совсем, – отвечаю я, складывая руки на коленях.
Одно время я подумывала пойти в ученики к архитектору вместе с Реми, но мне, хоть я и могу с первого взгляда заметить изъяны в несущих конструкциях, с трудом дается математика и недостает усидчивости. Вот почему мое дело – строительные леса. Для них не требуется точных измерений, как для святилища.
– Я его подмастерье, – объясняю я. – И в мои обязанности входит осмотр строительной площадки.
Обмакнув перо в чернила, Жулиана записывает все мои слова, включая «эм» и «нет», а также свои вопросы.
– Этим ты и занималась прошлой ночью?
Я прочищаю горло, чтобы посмотреть, напишет ли она об этом. Написала.
– Да, мы отстали от графика, поэтому я покинула дом, как только взошла луна.
Не упоминая о падении, я рассказываю, как услышала крик, а затем поднялась на крышу святилища, чтобы посмотреть на город.
Несколько секунд перо со скрипом скользит по пергаменту, а затем останавливается, когда Жулиана поднимает голову. Ее зрачки так сильно увеличились, что темно-каряя радужка едва видна.
– А потом?
– Я увидела бегущего человека.
Я описываю его так подробно, как только могу, после чего говорю, в каком направлении он скрылся.
– Это был селенаэ?
Этот вопрос застает меня врасплох.
– Ох, не уверена.
Перо скрипит пару секунд, а затем вновь повисает тишина.
– Ты слышала что-то еще?
Кроме бестелесного голоса, убеждающего меня вернуться в дом? Я качаю головой:
– Нет.
Жулиана хмурится – или она так выражает разочарование?
– Прошу, продолжай.
И я рассказываю, как отправилась на поиски и обнаружила тело Перреты. Как выбежала с криком из переулка, как женщина отругала меня за это. Как я подняла тревогу. Я стараюсь упомянуть как можно больше деталей, чтобы не дойти до того, что скрываю. Например, странный шепот и то, каким светлым мне показался переулок, – словно рядом зажгли тысячи свечей.
– Вы видели селенаэ в собравшейся толпе? – спрашивает Жулиана.
– Эм, да? – Несмотря на то что она спрашивала о людях Луны раньше, я настолько удивлена ее вопросом, что отвечаю не задумываясь. Хотя мне бы не хотелось втягивать этого человека в неприятности. – Но он ушел, как только я его заметила.
– Как думаете, он следил за вами? – раздается мужской голос.
Мы поворачиваемся и видим Симона, прислонившегося к косяку со скрещенными на груди руками. Позади него стоит Ламберт, его раскрасневшееся и вспотевшее лицо контрастирует со спокойной бледностью венатре.
– Как долго ты там стоишь? – нахмурившись, спрашивает Жулиана.
– С минуту. Но ты прекрасно справлялась. – Симон переводит взгляд на меня и переспрашивает: – Как думаете, селенаэ следил за вами?
– Откуда? От святилища?
Симон кивает. Его острые скулы на мгновение скрываются за тенями усталости под глазами.
– Почему… почему вы так думаете?
Венатре на несколько секунд поджимает губы, но на лице не отражается ни единой эмоции.
Наконец он кивает Жулиане:
– Найди ей показания Удэна.
Жулиана опускает перо и начинает рыться в куче бумаг, пока Симон и Ламберт заходят в комнату. Достав три листа, она раскладывает их по порядку и протягивает мне. С трудом верится в подобную удачу – мне дадут прочитать то, что рассказал Удэн.
Эти страницы оказываются дословной записью, как и наш с ней разговор. И, даже с учетом нескольких сокращений, я удивляюсь, как ей удалось не отстать. Судя по первым словам, становится понятно, что мне отдали не все: начала допроса здесь нет.
С: А затем?
У: Я отправился искать Перрету.
С: Ходил к ней домой?
У: Конечно. Я не бегаю по улицам, словно собака, вынюхивая ее.
Я стискиваю зубы. Как ужасно звучат эти слова, особенно притом, где оказалась Перрета.
С: Ты нашел ее?
У: Да, но она сказала, что ей необходимо решить один вопрос.
С: Говорила, куда направляется?
У: Нет, но улыбалась так, словно что-то хотела скрыть. Она любила подразнить.
Он не знал, что Перрета ходила к магистру Томасу. Я медленно выдыхаю, старательно сдерживая себя, прекрасно понимая, что Симон наблюдает за мной. Ламберт тяжело опускается на стул у дальнего конца стола.
С: И что ты делал после этого?
У: Вернулся в пивную. Перрета сказала, что придет туда, если все закончится хорошо.
С: Сконию употреблял?
У: Ты хочешь, чтобы меня арестовали за это?
С: Нет, меня это не касается.
Интересно, венатре закроет на это глаза из-за родственных связей или из-за искреннего желания раскрыть убийство Перреты?
У: Ладно, без сконии не обошлось. Мне же нужно было чем-то заняться, чтобы скоротать время.
С: Это была единственная доза за ночь?
У: Да. Что… Ай! Перестань!
С: Слегка запоздалая реакция.
Видимо, Симон щелкнул пальцами или хлопнул в ладоши прямо перед носом Удэна. Городские стражи делают это, чтобы оценить одурманенность людей, которых ловят бродящими по улицам. И, судя по всему, Симон точно знает, как определить это по глазам: он продолжает.
С: Умеренное расширение. Примерно пять часов назад. Если это произошло вскоре после встречи с Перретой, то он в последний раз видел ее…
Ж: За час до полуночи.
Жулиана не пропускает ни единого слова. Даже того, что говорит сама. И я замечаю еще кое-что: даже если Симон не врач, он знает довольно много врачебных методов и терминов. Возможно, весьма начитан, хотя в комнате нет ни единой книги.
С: Спасибо, Жулиана. Что произошло потом?
У: Она так и не пришла в пивную, поэтому я решил пойти домой.
Дурное предчувствие разматывается у меня в животе, как лента с катушки. Самый короткий путь от той пивной проходит через площадь святилища.
С: Ты видел или слышал что-то по пути домой?
У: Ну… Скорее всего, дело в сконии.
С: Судить об этом позволь мне. Что ты видел?
У: Селенаэ. Мужчина стоял в тени. И смотрел на крышу святилища.
Записи Жулианы передают прерывистость речи Удэна и, возможно, страх, а моя тревога только усиливается.
С: Что он делал?
У: Он… Он словно разговаривал с одной из статуй демонов на крыше. И, как только закончил, демон улетел.
Галлюцинации от сконии часто начинаются с того, что человек действительно видит или слышит, а затем превращаются во что-то нереальное. Если Удэн действительно видел селенаэ, то, значит, за мной наблюдали – и следили, – еще когда я находилась у святилища.
Не сомневаюсь, Удэн и правда видел, как я стояла рядом с Пьером. А как только отошла от горгульи, его одурманенный разум истолковал это как взлет статуи… Лента беспокойства в моем животе вспыхнула на одном конце, и огонь быстро расползся по ее изгибам. Я догадывалась, что прочту дальше.
Следующий вопрос задал Ламберт, о присутствии которого я даже не догадывалась.
Л: Селенаэ что-то говорил?
У: Он сказал: «Иди домой, маленькая кошечка. Не стоит гулять этой ночью».