Эрик Хёсли
Сибирская эпопея
Прибыв в одну из последних русских деревень, они не сразу пускались в долгий путь за Урал. Сначала нужно было к этому подготовиться. Большинство промышленников – авантюристы, собравшие все свои скудные средства, чтобы снарядиться в путь. Мужчины объединяются в ватаги – охотничьи отряды на весь сезон. Обычно в ватаге восемь – десять человек, но, если экспедицию организуют богатые купцы, она может насчитывать до пятидесяти участников. В Сибири охотиться в одиночку невозможно. Трудность пути, враждебно настроенные местные жители и особенно необходимость делить тяготы быта – все это вынуждало передвигаться и действовать сообща. Кроме того, нужно было тащить товары, предназначенные для обмена с сибирскими народами: одежду, еду и напитки, домашнюю утварь, инструменты из металла, охотничьи принадлежности, льняные ткани, мыло, топоры разного размера, мед, воск – самые частые предметы. К ним иногда промышленники добавляли более дорогие заграничные товары: шелк, медь, пряности, сахар или бумагу. Иногда, в зависимости от вклада в экспедицию, денежного или товарного, члены ватаги распределяли добычу после окончания сезона.54
Охота на соболя происходила обычно в самом конце зимы, когда, с одной стороны, еще лежит снег, позволяющий видеть следы зверька, но, с другой стороны, его слой уже не так глубок, чтобы соболь мог спрятаться в наметенных ветрами гигантских сугробах. Кроме того, темный окрас зверька заметнее на фоне заснеженного пространства среди белых кустов и деревьев. И, наконец, именно в этот период мех соболя особенно густой и нежный – а именно от данных качеств зависит цена каждой шкурки. Летом его качество ухудшается, потому что в нем заводятся паразиты, которые заставляют зверька тереться о стволы деревьев. Ждать зимы приходится еще и для того, чтобы у молодых соболей, родившихся весной, отросла длинная и тонкая шерсть, которую мог бы оценить покупатель. Соболь, пойманный в первое лето или в первую осень его жизни, получил название «недособоль», поскольку терял большую 55 часть своей стоимости.55
Прибыв к местам охоты, ватаги промышленников быстро возводили избу из бревен. До следующей зимы она будет служить им укрытием и складом для добычи. Затем ватага делится на группы по два-три человека, которые разбредаются по лесу для уяснения размеров и возможностей своих угодий. Когда первая разведка окончена, они строят ловушки вдоль определенного маршрута (путика) и небольшие избушки, чтобы укрываться там от непогоды или отдыхать во время регулярной проверки ловушек.
Затем необходимо настроить ловушки, положив в них приманку. При охоте преследованием главное – не попортить шкурку. Многие охотники из числа местных народов могут добыть соболя, попав ему стрелой прямо в глаз. Один из первых иностранцев, побывавших в России, Зигмунд Гер-берштейн, австрийский дипломат и посланник Карла V, с восхищением пишет об этом. В записках, адресованных монарху, он упоминает о мастерстве кочевников, мимоходом сообщая об их свободных сексуальных нравах: «Они все очень искусные стрелки, так что если во время охоты встречают благородного зверя, [то] убивают [его] стрелой в морду, чтобы получить шкуру целой и неповрежденной. Отправляясь на охоту, они оставляют дома с женой купцов и других иноземцев. Если по возвращении они найдут жену веселой [от общения с гостем и радостнее, чем обычно], то вознаграждают его каким-нибудь подарком; если же напротив, то с позором выгоняют».56
Однако обычно охота не столь эффектна. Промышленники действуют гораздо более прозаично. Они роют ямы и огораживают их острыми колышками. Чтобы схватить приманку, соболь протискивается сквозь узкий проход и ступает на доску, которая переворачивается, сбрасывая его в яму. Каждый охотник может построить двадцать ловушек такого типа в день. После установления нескольких десятков ловушек ватага снова перераспределяет обязанности: одни продолжают изготовлять западни, а другие обходят уже сделанные. Если ловушки не приносят достаточно добычи, охотники ищут звериные норы, чтобы поставить у них сети. На них вешают маленькие колокольчики, которые звенят, когда зверек выбирается из норы. Начинается долгое ожидание, иногда длящееся несколько дней, прежде чем зверек решается вылезти на поверхность. Если соболь прячется на дереве, охотник пытается согнать его вниз в разложенные там сети.
Шкурки с добытых зверьков сдирают и обрабатывают. Глава экспедиции ведет счет добыче. Шкурки собирают в связки по сорок штук. Сорок – это мера исчисления драгоценных мехов. Через несколько месяцев ватага снимается с места и продвигается вдоль рек или идет к ближайшим русским крепостям, чтобы пополнить запасы провизии и других необходимых предметов, а также продать часть добычи. Года через два-три охотник мог вернуться в европейскую часть страны на лошади с несколькими сотнями шкурок, а самые богатые купцы вроде Строгановых, финансирующие экспедиции, получают их тысячами.
Для зажиточных купцов весь цикл от первых инвестиций до распродажи запасов занимает несколько лет. После крупных ярмарок в июле и августе, на которых происходят основные торговые операции, в частности, экспортные, купцы – главные поставщики пушнины – собирают новые отряды: 20, 30, иногда до 50 повозок, а затем саней, ползущих по мерзлым склонам и дорогам Урала. Главная задача – попасть в бассейн реки Оби к началу ледохода, когда ледяной панцирь лопается с оглушительным грохотом. Обоз продвигается медленно, нужно идти по реке на север и терпеливо ждать лета, чтобы по притокам пробираться дальше на восток. Если повезет, можно оказаться в Мангазее к началу второй зимы и на санях добраться до охотничьих угодий, предварительно справившись у воеводы и других промышленников о количестве зверя. Затем – один, два, три промысловых сезона и обратная дорога домой, на этот раз уже вверх по Оби. Другая возможность – идти морем, это короче, но грозит потерей корабля. После четырех или пяти лет промысла соболя или чернобурой лисицы стоило подождать еще годик, чтобы продать добычу по самым высоким ценам на ярмарке в Архангельске. В целом – пять или шесть лет, когда первоначальный капитал уже вложен, а доходов еще нет. Только самые богатые, среди которых так называемые гости (самые крупные купцы), поставщики двора, могут позволить себе каждый год вкладывать в охотничьи экспедиции немалые для того времени средства.57
Безденежные искатели наживы нанимаются в крупные экспедиции, а потом, накопив за два или три сезона в Сибири небольшие средства, пополняют ряды независимых охотников.
Продвигаясь в глубь Сибири, промышленники строят вдоль пути деревянные крепости, так называемые остроги. Они вырастают на стратегически важных местах, в устьях притоков или в начальной и конечной точках волоков, которые позволяют, перетащив лодки, переправлять товары из бассейна одной реки в бассейн другой. Западная Сибирь – равнина с очень небольшими уклонами. Омск, стоящий на Иртыше в 1 500 км по прямой от его устья, располагается на высоте всего 87 м над уровнем моря, а Новосибирск, стоящий на Оби, – на высоте ста метров. Море же находится в 2 800 км. Медленно несущие свои воды реки во все времена служили транспортными артериями. Историческая аксиома: кто владеет реками – владеет страной. А кто владеет волоками – владеет реками.58
Крепости, возникающие одна за другой вдоль путей охотников, очень похожи. Длинный деревянный частокол из бревен, заостренных на концах и вбитых в землю, обычно высотой четыре-шесть метров. Через равные промежутки в нем проделаны отверстия – бойницы, позволяющие стрелять. По четырем углам острога, а также над главными воротами надстраивались башни от десяти до пятнадцати метров в высоту, также имевшие оборонительные функции. Туда втаскивали пушки. Стены снабжены брустверами для часовых, а поперек главных дорог повалены стволы деревьев, затрудняющих подход к крепости в случае атаки.59 Остроги нужны как убежища во время вооруженных столкновений с местными жителями, поэтому их строили очень быстро – обычно за несколько недель, однако постройки оказывались не очень качественными и требовали частых ремонтов.
Впоследствии они становятся административными центрами. Если острог играл особенно важную роль, строилась вторая линия стен, а также рылись рвы – один или два. Внутри деревянной цитадели находились склады, арсенал, жилые постройки для промысловиков, а позже – чинов-ников.60 Остроги строились первопроходцами, охотниками и авантюристами. Но, как только новость о возведении очередного острога доходила до центра, бразды правления перехватывались, и туда посылались специальные люди: воевода с гарнизоном, отряды казаков, которых держало на службе государство, а также горстка чиновников и служителей,61 отвечавших за перевозку съестных припасов и военного снаряжения. Главная проблема при продвижении русских в глубь Сибири, как станет скоро понятно, состояла в отсутствии овощей и особенно злаковых культур. Их было трудно или почти невозможно выращивать из-за климата, и на протяжении первых десятилетий освоения Сибири отсутствие крестьянских поселений давало о себе знать. И трудности лишь увеличивались по мере того, как охотники уходили все дальше в сторону Тихого океана. Но поначалу «мягкое золото», как еще называли пушнину, манило настолько сильно, что препятствия не имели значения. Часто через небольшое время после возникновения острога вне его стен строился укрепленный монастырь. Так и происходило продвижение Московской Руси к Тихому океану: в авангарде охотники и купцы, добывающие нежную и ценную «рухлядь», за ними шагает государство, отодвигая все дальше и дальше свои границы.
Строительство острогов – лишь первый этап завоевания земель. Как только закончено возведение деревянных стен, начинается сбор ясака. Местные народы хорошо знакомы с этой процедурой, поскольку до прихода русских уже платили дань своим сюзеренам татарам. Это на руку русским: они перенимают инструмент взимания дани, не меняя существующую феодальную систему и иногда сначала даже занижая размер ясака, чтобы укрепить власть. Так, например, некоторые народы Урала способствовали продвижению русских, выступив против Кучума, и тут же получили снижение налога на две четверти по сравнению с требованиями хана.62 Смягчение налогового бремени носило временный характер, однако очень помогало становлению новой власти за Уралом.
Дань выплачивается шкурками самого лучшего качества. Очень быстро соболь становится эталоном и мерой ясака во всей империи. Мех других животных оценивается по отношению к соболиному налоговому стандарту. Сборщики отбрасывают те, которые трудно будет сбывать на ярмарках, – дырявые, рваные или порченные, внимательно осматривая лапы, хвост и брюшко каждой шкурки, так как там чаще всего обнаруживается брак.63 Недостаточно густые и шелковистые шкурки слишком молодых особей решительно отвергают. Обычно ясак собирают осенью, когда годовой охотничий цикл подходит к концу. В некоторых местах дань выплачивается подушно, в других – коллективно. В первом случае ясак платит каждый мужчина, чей возраст позволяет охотиться. Кто живет неподалеку от острога, должен явиться сам с необходимым количеством шкурок. Данника или вассала принимают с соблюдением определенных формальностей: его кормят и поят. Феодальный ритуал, сопровождающий выплату ясака, предполагает наличие представителя самого царя. Принесенное внимательно изучают, описывают и только потом отправляют на специальный склад. Однако такой процесс требует переписи местного населения, которую совершенно невозможно организовать. Из-за этого часто воеводы ограничиваются назначением примерного объема дани и ведут переговоры о нем с общинами. Сборщики ясака на много недель отправляются в тайгу.
Конечно, призвать местных жителей в острог для выплаты дани можно лишь в том случае, если они живут неподалеку от крепости. Сибирским кочевникам легко раствориться на бескрайних просторах тундры и в лесах и не выплачивать ясака. Тут русские прибегают к другим аргументам. Самый эффективный – захват заложника (аманата), становящегося живым гарантом выплат. Обычно воеводы посылали вооруженный отряд, который принимал присягу у населения окрестностей острога. Таким образом местные жители переходили под протекцию царя и должны были дать обещание платить ясак. Часто их вынуждали выслать в качестве заложников двоих или троих человек, занимающих заметное место в общине, – шамана, кого-то из старейшин или из знати. Их доставляли в ближайший острог и держали в заключении, условия которого должны были быть хорошими, иначе можно было лишиться ясака. Когда наступал момент выплаты годового налога, родственники заложника приходили в острог, чтобы убедиться, что он находится в добром здравии.64 Иногда, если община находилась слишком далеко, русские перевозили заложника поближе к поселению кочевников и ставили небольшой сруб из бревен, в котором прорубали проемы, через которые жители деревни могли смотреть на своего родича. Разрешалось также поменяться с ним на следующий фискальный период.65
Некоторые воеводы предпочитали кнуту пряник и уповали на подарки, ради которых кочевники приходили к острогу. Приносящим ясак дарили зерно, топоры, железные ножи, бусы, дешевые ювелирные украшения, медные или оловянные предметы, одежду. С одной стороны, это позволяло убедиться в доброй воле и дружелюбии власти, а с другой – подтолкнуть местных жителей продавать излишки пушнины, добытой в охотничий сезон, русским властям или купцам.
В принципе, размер дани устанавливали каждый год местные власти, которые отчитываются перед центральной администрацией. Цифра значительно колебалась в разное время и в разных районах. В среднем ясак обычно составлял от пяти до семи соболей с одного мужчины в год. При этом речь шла исключительно о мужчинах-охотниках. Иногда для женатых мужчин размер немного возрастал, поскольку считалось, что они располагают большим временем для охоты, чем бессемейные. В середине XVII века в Западной Сибири ясак составлял три соболя с мужчины. Но в архивах сохранились документы, свидетельствующие о баснословных поборах, например, от 18 до 22 соболей с человека.66
Соболь стал главной причиной присутствия русских в Сибири. В новоприобретенных землях мех превращается в меру всего. Колониальная политика сформирована под задачу собрать максимум пушнины. Сбор ясака настолько важен для казны и финансирования заграничных приобретений двора, что никто и ничто не должно замедлять этот процесс и уж тем более чинить ему препятствия. Именно одержимостью соболем объясняется относительно мирный характер продвижения русских в глубь Сибири. Завоевание Америк будет проходить с особой жестокостью по отношению к аборигенам и даже приведет частично к их истреблению, тогда как экспансия русских не имела столь гибельных демографических последствий. В самом начале XVII века в Сибири проживало примерно 300 тысяч человек.67 В 1900 году в Сибири насчитывается 800 тысяч жителей, тогда как за тот же период число индейцев Северной Америки уменьшилось с 3 млн до 300 тысяч.68
Казаки вовсе не гуманисты. Просто государство, следующее за ними по пятам, тщательно следит, чтобы курам, несущим золотые яйца, не свернули головы. Новых подданных нужно было беречь, чтобы они исправно платили ясак. За два века пушной лихорадки центральная администрация подготовила впечатляющее количество законов, предупреждений и специальных указов, цель которых – обеспечить эффективность деятельности местного населения и, следовательно, выплату ясака. Эти рукописные документы, подготовленные Сибирским приказом, отвечавшим за новые зауральские колонии, тщательно переписывали и рассылали по острогам.69 Сибирский приказ размещался в Кремле, в деревянных палатах, на эспланаде над Москва-рекой,70 – теперь на этом месте вертолетная площадка. Сибирский приказ, приписанный сначала к Посольскому приказу, после 1637 года стал мощной организацией. Он – начало начал всего, что происходит и готовится в Сибири. Сибирский приказ издает законы от имени царя, назначает воевод, собирает ясак. Сибирский приказ занимается хранением пушнины и ее продажей, в том числе и за границу. В царской администрации этот приказ соперничает с такими крупными структурами, как казначейство или Разбойный приказ. Именно он возглавлял проникновение русских в Сибирь, пока Екатерина Великая не ликвидировала это государство в государстве.
Как же обеспечить безопасность местным жителям, которых так ценила власть? Сибирский приказ придерживается твердой позиции. Прежде всего, воевода, получивший в управление острог, должен, согласно инструкции, созвать местных религиозных вождей, угостить их вином, одарить разными безделушками, чтобы уговорить их стать русскими подданными и платить ясак.71 По всей вероятности, это обращение не всегда заканчивалось успехом. Многие суровые промышленники, прибывшие покорять новые земли, испытывали большое искушение облегчить себе жизнь и использовать преимущество своего оружия для грабежа местных жителей. Воеводы, присланные в отдаленные гарнизоны на несколько лет, тоже были не против создать небольшой подкожный запас, отправив в свой сундук несколько великолепных черных и бурых шкур. Однако директивы из Москвы следуют одна за другой: воеводам, как и другим царским служащим, категорически запрещается торговать пушниной, а чуть позже – даже принимать ее в подарок. Разрабатываются разные меры, чтобы пресечь злоупотребления, связанные со сбором ясака. Например, нельзя беспокоить одно племя чаще, чем раз в год. Нельзя требовать дань, если община по какой-то особой причине не в состоянии выплатить долг. Лучше отказаться от сбора задолженности, чем давить на «местных» и тем самым вынуждать их уходить. Чтобы пресечь разного рода нарушения, вести о которых доходят до Москвы, власти идут еще дальше в желании защитить местных жителей: если воеводам приходится разбирать дела, в которых был замешан кто-то из коренных общин, полагалось проявлять осторожность и следить за тем, чтобы решение или приговор не противоречили традиционным установлениям.72 Но и этого мало. Воевода являлся главным судьей для русских, однако у него было отнято право приговаривать к смертной казни кого-либо из местных. Такие приговоры становились прерогативой центра. Промышленники даже жаловались в Москву, что «от воров без государева указу собою оборониться не смеют».73
Тут не может быть иллюзий: поскольку целая кипа указов и распоряжений направлена на то, чтобы ясак полностью поступал в государеву казну, – власти защищали его, а не местное население. Так, например, промышленникам запрещалось покупать шкурки у местных охотников до выплаты ясака. Иначе говоря, самые лучшие образцы должны были попасть в царскую казну. Для того, чтобы ничто не укрылось от надзорного ока, был введен запрет на продажу, покупку соболей и их обмен где-либо, кроме острогов и русских ярмарок.
Безумная гонка за ясаком могла приводить к неожиданным результатам. Сибирский приказ накладывает из Кремля вето на торговлю с местными народами. Не разрешена продажа алкоголя, табака, любых воспламеняющихся веществ, а также ножей, топоров и огнестрельного оружия, хотя многие товары могли бы улучшить технологии промысла. Запрещены также азартные игры. И снова речь не идет о заботе об общественной морали. Речь не идет также и о предупреждении мятежей. Нет, просто водка и табак могут привести к дракам, чреватым тяжелыми последствиями, если их участники вооружены. Не допустить ранений! Сберечь рабочие руки! Двойственность административной политики становится особенно очевидной, когда речь заходит о столь деликатном вопросе, как смешанные браки: отсутствие русских женщин в острогах, выросших на берегах рек, и тем более в лагерях промысловиков в тайге толкает их на то, чтобы брать себе в жены представительниц местных народов. Смешанные пары – скорее правило, чем исключение. Так начинается процесс «смешения», который сыграет главную роль в ассимиляции местных племен и будет способствовать продвижению русских. Но в повседневной жизни подобные истории становятся источником постоянных конфликтов. Жалобы на похищения, изнасилования и браки, заключенные против воли невесты, сыплются на воеводу и даже в Москву. Казаки недовольны, они постоянно сетуют, что им «женитца не на ком» и пишут государю, что «без женишек» им «быти никако немочно!».74 Местные общины тоже недовольны. Но больше всех гневается православная церковь, представители которой – миссионеры среди пионеров освоения Урала и Сибири. «Беспутство» промышленников и служивых мешают политике обращения в христианство, которую церковь намерена вести в широком масштабе. Патриарх Филарет жалуется, что многие «с татарскими и с остяцкими и с вагулецкими поганскими женами смешаютца и скверныя деют, а иные живут с татарскими с некрещеными как есть с своими женами и дети с ними приживают».75 Чтобы проповедовать христианство, священники и монахи первыми вынуждены осваивать чужие языки. Им приходится также защищать свою новую паству от злоупотреблений. Столкнувшись с повсеместным «распутством», они пытаются легализовать смешанные союзы – через крещение и венчание.
* * *
Сначала царь поддерживает эту политику крещения и венчания. В конце концов, переход новообращенных подданных в его религию отвечал интересам государства. Ведь в ту пору в сознании людей не существовали ни гражданство, ни национальность. До царствования Петра I, до начала XVIII века, на всем огромном пространстве не было ничего, что указывало бы, где кончается Русь и начинается другая страна. Русский тот, кто приносит клятву верности царю и выбирает православие. Переход же в православие определяется отношением к браку и соблюдением постов. Происхождение человека и его этническая принадлежность не имеют значения. Кто держит пост и связывает себя узами брака, может рассматриваться как христианин, иначе говоря, православный. А православный человек и есть русский. Аминь.
Все это, конечно, хорошо. Но Москва вдруг осознает, что страдают интересы государства. Ведь главное для государства – это ясак. Но ясак не берут с русских подданных. Государство проявляет чудеса изобретательности, чтобы как-то совместить представление о нравственности, требования церкви и доход от ценной «мягкой рухляди», которая остается его важнейшей целью. Сначала оно решительно осудило коллективные крещения, потом запретило проводить этот обряд насильно, предписав получить сначала разрешение от светских властей, и, наконец, выработало тонкую стратегию, поощряя переход в православие, но исключительно женщин, поскольку те и так не платили ясак.
Однако, несмотря на все усилия Сибирского приказа, несмотря на все предупреждения из Москвы, несмотря на постоянно повторяемые наказы, сосуществование русских и сибиряков далеко от той гармонии, о которой мечтают бояре сидя в Кремле. Воеводы, живущие в нескольких неделях или даже месяцах езды от Москвы, по сути, обладают почти неограниченной властью. В Сибирском приказе понимают, что злоупотребления неизбежны, и поэтому выдают своим представителям мандат на ограниченный срок. В принципе, воевода управляет острогом и вверенной ему областью не больше двух – трех лет. Очевидно, что Москва таким образом пытается помешать росту злоупотреблений на местах. Получив назначение, воевода прибывает в Кремль, где ему выплачивают жалованье – деньгами и продуктами. Он может взять с собой только разрешенное специальным указом количество вещей и денег, причем перед отъездом составляется подробный их перечень. Все, что не включено в него и кажется подозрительным, отбирается на заставах, расположенных на трактах. На обратном пути процедура повторяется: воеводу и его семью тщательно обыскивают, любое нарушение правил, любое превышение объема багажа жестко наказывается. На заставах таможенный голова должен был «в возах, сундуках, в коробьях, в сумках, чемоданах, в платьях, в постелях, в подушках, в винных бочках, во всяких запасах, в печеных хлебах… обыскивать мужеский и женский пол не боясь и не страшась никого ни в чем, чтоб в пазухах, в штанах и в зашитом платье отнюдь никакой мягкой рухляди не привозили… а что найдут, то брать на государя».76
Но все меры не очень-то эффективны. Архивы Сибирского приказа изобилуют жалобами и рапортами о проверках. Из них можно составить бесконечную хронику бедствий от царившего на местах произвола. Отрезанные от мира, жители острогов решают споры на свой манер, и даже самый благонамеренный воевода быстро оказывается затянут в пучину варварства и грубой реальности. Вот, например, такая история. Юная Варвара была изнасилована промышленником во время сезона рыбалки. Она забеременела и родила младенца, которого насильник и предполагаемый отец отказывался кормить. Варвара бедствовала, и ее мать пожаловалась воеводе Михаилу Волчкову. Но, когда тот решил дело в пользу девушки и приговорил ее обидчика к наказанию кнутом, штрафу, а также велел ребенка кормить и поить, промышленник обратился за помощью к своему московскому покровителю и стал подбивать служилых людей написать донос на воеводу. Через четыре года насилия, доносов и контр-доносов, воевода был приговорен к смертной казни на кремлевской площади за казнокрадство. Но, приняв во внимание его службу в Сибири, наказание ему «смягчили»: воеводу публично били кнутом, затем трижды «запятнали», то есть выжгли железом на лбу и на обеих щеках букву В (вор) и отправили на каторгу в Азов.77
Однако чаще всего преступления в дальних приграничных областях совершали сами представители власти. Бывало, что они лежали в области отношений с местными общинами. То один воевода похитил сына главы племени и потребовал непомерный выкуп, то его коллега забрал всех детей и объявил, что вернет их только в обмен на пушнину – по соболю за ребенка. Были случаи, когда представители власти пытали местных жителей до смерти. Бывало, что вымогали «подарки». Сообщается о «напрасных» наказаниях кнутом, о нанесении увечий, о пытках голодом, о казнях через повешение, не говоря уж о частых случаях грабежей у местного населения мехов и другого имущества. Иногда жалобы доходили до центра, но спустя много времени. Нужно было привлекать переводчика, которого, как правило, подкармливал воевода для контроля почты. Скорее всего, жалобы, осевшие в центральных архивах, лишь немногие крохи свидетельств о преступлениях покорителей Сибири.
Местное население, рассеянное по огромной территории и жившее небольшими общинами вдоль рек, не было в состоянии объединиться. Но все-таки отдельные бунты вспыхивали. Какие-то народы отказывались платить ясак. Так, ясачный сборщик Иван Роставка сообщает, что на него в тундре напали самоеды-кочевники и убили двоих его людей. Он пишет, что ему с трудом удалось отбиться: «Тое юратскую самоядь от ясашного зимовья били из ружья». Затем самоеды пошли вдоль реки, убивая встречавшихся им русских промышленников и разоряя их зимовья, так что «у иных посадцких людей жен их и детей на льду связана заморозили до смерти».78 На остроги нападали, их поджигали. Охотников, отправившихся на разведку в тайгу, убивали. Община остяков (хантов), жившая на Оби, бросилась в полном составе в воду, предпочтя коллективное самоубийство подчинению новой власти.79 Много раз, если обстоятельства позволяли, общины бежали со всем имуществом, чтобы спастись от контроля со стороны русских и от ясака. И все же можно сказать, что в целом первые русские покорители Сибири столкнулись с очень слабым сопротивлением, особенно если сравнить с ходом колониальных завоеваний европейцев в Америке или Африке. Как показывают современные исследования, за первый век пребывания русских в Сибири коренное население потеряло примерно шесть тысяч человек.80
Конечно же, государева казна пополнялась не только ясаком. Все промышленники, от самых скромных до богатых купцов Строгановых, должны были платить налог. На Западе монарх постепенно уходит из сферы торговли, чтобы сосредоточиться собственно на правлении, но не так обстоит дело на Руси. В силу феодальной традиции владения царя превращаются в его личную собственность. Поэтому-то освоенные земли и, конечно же, пушнина, которая там добывается, тоже принадлежат ему. «Царь – хозяин, а его подданные остаются слугами», – замечает американский историк Реймонд Фишер.81 Как он остроумно замечает, между Сибирью и державой-колонизатором нет ни одного океана, поэтому ее завоевание привело к последствиям, совсем не похожим на те, что имели место в ходе испанской, португальской, английской, голландской или французской колонизации заморских территорий. Действительно, на Западе монархи для завоеваний должны были опираться на торговый флот. Ни одно государство само по себе не способно было решать подобную грандиозную задачу. Купцы осознавали свою роль, и очень быстро их влияние на общество усилилось. На Руси же, наоборот, географическая непрерывность пространства устраняет необходимость резких силовых решений: империя прирастает, а вместе с ней – богатство государя. «Если бы русским пришлось пересечь океан, подобно англичанам, голландцам или французам, которые вынуждены были проделать этот путь, чтобы достичь своих колоний, то царь, конечно же, отдал бы все опасности и риски на откуп частным инициативам своих подданных», – полагает Раймонд Фишер[2]. Но в России купцы – всего лишь помощники, которых государство терпит и которых из которых старается контролировать, насколько это возможно. Представление о монархе, который, исходя из общих интересов, разрешает своим подданным вести свободную торговлю, зарождающуюся в Европе, и даже облегчает ее, абсолютно чуждо русскому царю. Это серьезное расхождение определит непохожесть подхода к вопросу о том, как связаны между собой государство и мир коммерции.
Главный инструмент давления на промышленников и купцов – десятина, взимавшаяся с добычи. Охотники, вернувшись в острог, должны были предъявить свои трофеи. Сборщики забирали одну шкурку из десяти, выбирая «лучшие из лучших» и «среднюю из средних». Сначала этим занимались воеводы и служилые люди, однако, как и в случае с ясаком, злоупотреблений было такое количество, что Сибирский приказ принимает решение устроить внутренние заставы и поручить им наблюдение за рынком мехов и сбор десятины. Так появился мощный бюрократический аппарат, связанный с пушниной. Новая администрация будет разрастаться и ветвиться – по городам, потом по острогам, потом на границах Сибири и Урала и, наконец, на дорогах, где проверки могут длиться часами и даже днями напролет.