Энни Янг
В слепой темноте

Глава 8. Встреча спустя месяцы

26 июня 2020.

Пятница.

– Алекс, милая, к тебе пришли, – доносится с первого этажа голос мамы, и я, с трудом оторвавшись от занимательных строчек и отложив исторический сборник на книжную полку, выхожу спустя четверть часа из своей комнаты и нехотя плетусь вниз.

– Кто пришел? – без особого интереса задаю я вопрос, лениво спускаясь по лестнице.

– Это я, – с широкой улыбкой встречает меня на пороге кухни Макс, с чашкой кофе в руках.

– Неожиданно, – хмыкаю я. – Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду, разумеется, – нагло заявляет он, потягивая кофе, видимо, приготовленное моей весьма гостеприимной мамой. А где она сама, кстати?

– Зачем? – вздыхаю я и глазами ищу маму. – Ты мою маму не видел?

– Видел. Потрясающая женщина. Богиня. Кофе варит она божественный, – весело заявляет он.

– И где она? – немного нетерпеливо бросаю я, обогнув сероглазого парня, загородившего мне проход на кухню.

– Сказала, отойдет на часик-другой, – говорит Макс, хвостом увязавшись за мной, – вроде с каким-то Владимиром встретиться должна.

– Ясно, а тебя, значит, оставила? Одного? – и недоверчиво смотрю на бывшего одногруппника.

– Да, сказала, располагайся, будь как дома.

– А ты, естественно, воспринял это буквально, – бесстрастно комментирую я. Достаю турку и кофейные зерна, сахар и молоко. Пока варю напиток на медленном огне, Макс исследует мой холодильник.

– А ты не обнаглел, парень? – вздернув бровь, обращаюсь я к нему.

– Твоя мать разрешила, – легкомысленно пожимает он плечами и достает квадратный контейнер, в который, помнится, мама вчера сложила мясные рулетики с грибами и сыром.

– Ладно, мне не жалко.

– А если серьезно, меня пригласила твоя мать. Нашла откуда-то мой номер, – уже серьезным тоном сообщает он. Потом, склонившись ко мне чересчур близко, чтобы подцепить со стола вилку, лежащую прямо перед моим носом, мимолетно задевает жарким выдохом чувствительную кожу виска, короткие волоски в области линии роста волос, затем, как ни в чем не бывало, отходит, садится за стол и принимается за трапезу.

– Зачем? – помедлив и смахнув пальцем невидимый шлейф чужого дыхания с виска, хмуро вопрошаю я, после наливаю себе кофе.

– Твоя мама сказала, что ты нуждаешься в друзьях и в поддержке. И поэтому я тут. Алекс, что случилось? – с искренним беспокойством спрашивает Макс, и я, взяв в руки обжигающий сосуд и пригубив горячий напиток, оборачиваюсь к нему, на мгновение застываю в думе, а после сажусь рядом с ним. – Куда ты пропала? Я звонил тебе. Много раз звонил. Мы друзья, помнишь? Давай, расскажи мне, – доверительным голосом просит он, отложив вилку в сторону и дотронувшись до моего плеча, озабоченно заглядывает мне в глаза.

Друзья. Знакомое слово.

– Как там Лера? – проигнорировав его слова, тихо спрашиваю я.

Он, недовольно поморщив нос, убирает руку и отвечает:

– Она в последнее время странная, чересчур тихая. Что еще… А, – вспоминает он, – она всё никак не может сдать последний экзамен. На данный момент закрывает хвосты.

– Отработки до сих пор принимают? – удивляюсь я. – Даже в конце июня?

– Да, подруга твоя уговорила каким-то образом Назарова. Теперь она каждый день к нему ходит отрабатывать, рефераты пишет дополнительные, в кабинете его порядок наводит.

– Понятно. А сегодня она тоже там, не знаешь? – Покусывая губы, я задумчиво сверлю кофейную гущу в чашке.

– Насколько знаю, должна быть в универе… Алекс? Прошу, расскажи мне, что с тобой произошло? – Мой друг не оставляет попытки разговорить меня, упрямо продолжает допытываться: – Это как-то связано с теми документами, которые ты просила меня найти? Так я нашел, звонил тебе по этому поводу, ты трубку не брала. Я бы приехал, если бы знал, где ты живешь, – с досадой в голосе произносит парень. – Теперь-то я знаю. Позвонила бы мне твоя мать тогда, еще в декабре… – с сожалением добавляет.

– Макс, бумаги больше не нужны, – спокойно прерываю я его затянувшуюся речь. – Егор в тюрьме, и не спрашивай почему.

Парень изумленно уставился на меня.

– А что…

– Не спрашивай, – мигом жестко пресекаю я его вопрос.

– Что с тобой случилось? – осторожно, затаив дыхание, тихо интересуется он, вопреки моим же словам.

– Парень бросил. Всё? Я утолила твое любопытство?! – раздраженно бросаю я и вскакиваю.

Всё ему, черт возьми, расскажи!

Пусть лучше думает, что я такая ненормальная из-за расставания с парнем, чем узнает всю правду. Все такие любопытные кругом, диву даюсь! Всё им поведай, всё им выложи. Сначала София, потом Владимир, а теперь еще и этот… друг.

Ладно, признаюсь, от Софии я скрывать не стала, поделилась с ней обо всём, что со мной приключилось за последние полгода. Она даже слезу проронила, меня же мой собственный рассказ ничуть не вывел из душевного равновесия, будто говорила не о себе, а о ком-то постороннем. Никаких слез. Никакой боли, тоски, сожаления, отвращения, страха, ужаса во время беседы с Софией я не почувствовала.

А Владимира послала куда подальше со своим добродушием и вездесущей жалостью. Один раз даже приобнять хотел, но я его оттолкнула и в гневе выплеснула на него все свои подозрения касательно их с мамой отношений. Это было в мае, я только-только вернулась домой. Лена привезла меня и вручила маме, как и обещала. Рассказала ей всё. Мать чуть в обморок не грохнулась, давление поднялось. А потом они с сестрой поссорились, и Лена уехала. Мать вначале пыталась поговорить со мной по душам, я игнорировала ее попытки, потом та в отчаянии поделилась с «горем» со своим бойфрендом. И тот, к моему бешенству, начал меня жалеть. И я тогда не сдержалась, и много чего ему наговорила, всё, что о нем думаю. Потом и маме досталось пару обидных слов. Она пыталась встрять между нами и помирить. В итоге, Владимир громко хлопнул входную дверь, яростно пообещав, что в этот дом он больше не ногой, а мать с трудом сдерживала подступающие слезы. Я тихо проронила «прости» и заперлась в своей комнате. С тех пор с Владимиром мама встречается где угодно, но только не здесь, боясь вызвать очередной приступ ярости как у него, так и у меня. А еще она начала водить меня к психологам, к психотерапевтам, но всё напрасно: в присутствии незнакомых мне людей я просто сидела и часами молчала, слушая их методы «лечения», едва удерживалась, чтобы не закатить глаза. Порой они несли откровенную чушь. Мне было жаль их пациентов и потенциальных клиентов. Хотя, может и не жаль. Ни жалости, ни какой-либо другой эмоции во мне не было. Ничто не могло вызвать во мне подобные примитивные чувства. Легко стало жить, просто.

Иногда, правда, я не выдерживаю и взрываюсь. Редко, но метко. Как сейчас. Отчего-то контролировать гнев у меня получается не очень хорошо.

– Всё хорошо. Успокойся. – Макс встает позади меня и мягко обнимает со спины. – Всё будет хорошо, – тихо повторяет он, зарывшись носом в мои волосы.

Я не противлюсь, позволяю себя обнимать. Не знаю почему, объяснений не нахожу.

Так тихо, лишь шумное дыхание разрывает тишину кухни. Наше с ним дыхание. Проходит, наверное, минуты две, прежде чем в голову приходит мысль отстраниться.

– Пусти, пожалуйста, – спокойным, тихим шепотом прошу я, и парень неохотно выпускает меня из объятий, опускает руки, но потом внезапно хватает за плечи, разворачивает резко к себе и целует. Целует жадно и отчаянно. Опешив на миг от такой наглости, я застываю, не сразу сообразив оттолкнуть его от себя. Он стремительным теплым вихрем врывается в мой рот. И я, не до конца понимая, что творю, неожиданно для себя самой же отвечаю ему. В непонятном порыве поддавшись вперед и прильнув к чужой груди, страстно целую жесткие губы, переплетаю наши языки. Чувствую необъяснимую тягу к давно забытым ощущениям. Словно всё внутри меня хочет вернуть их, и более того, раскрыться полностью, позволить себе продолжение, разрешить этому парню, кем бы он ни был, целовать не только мои губы. Однако осознав это, я тотчас отстраняюсь. Как ошпаренная, отскакиваю от Макса. Тот выглядит крайне взволнованным и растерянным.

– Алекс… – порывается он что-то сказать, делает неуверенный шаг ко мне, но я незамедлительно обрываю, выставив перед собой руку.

– Никогда, – мрачно говорю я. – Никогда больше не смей меня целовать. Ты понял?

На секунду в помещении застывает тишина. А жадный взгляд Макса в тщетных попытках понять меня бегает по моему лицу.

– Понял, – опустив глаза, с горечью произносит Макс, потом хватает со стула черную легкую ветровку с капюшоном и торопливо двигается к выходу, на пороге вдруг резко останавливается и, не обернувшись, бросает через плечо:

– Бабушка просила тебя зайти к ней. Не знал, что вы общаетесь.

– Если бы ты уделял ей больше времени, давно был бы в курсе, что София давняя подруга моего деда. И моя тоже. Она мне как бабушка.

– Ты знала? – не выдержав, Макс оборачивается.

– Что именно? – скрестив на груди руки, смотрю на него.

– Что она моя бабушка, – с толикой обиды уточняет он.

– Знала.

– Почему мне не сказала?

– А должна была?

– Ну… да, могла бы поставить в известность, что наши семьи давно дружат.

– И что бы это изменило?

– Всё. Это изменило бы всё, – с сожалением замечает он.

– Тебе пора, – спокойно напоминаю я направление его движения. Кажется, он собирался уходить, так пусть уходит.

– Я еще вернусь, – решительно роняет, – в конце концов, мы друзья.

– Вот именно, помни об этом.

Подарив мне напоследок долгий и полный тоски и печали взгляд, Макс уходит. Слышу глухой хлопок парадной двери.

Так, что это было? Зачем был нужен этот поцелуй? Ладно, бог с ним, уже завтра я о нем забуду. Мне срочно нужно было что-то сделать. Что же это? Ах да, разыскать Леру в универе и поговорить с ней. Но чтобы не было никаких сюрпризов, нужно кое-что выяснить, а для этого мне нужен ноутбук…

Практически пустынные коридоры. Лишь кое-где мелькают студенты-отработчики, раздраженные и негодующие профессора, которым приходится в этот солнечный день сидеть в душном кабинете и сурово отчитывать своих нерадивых студентов за неуспеваемость и «немыслимую безответственность», как горячо выразился один из преподавателей, мимо кабинета которого я прошла буквально минуту назад.

Итак, двигаясь по коридорам, я то и дело слышу то чьи-то приглушенные голоса, то повышенный тон, ропот преподавателей, доносящийся из приоткрытых из-за духоты аудиторий. Но где же Лера? У кого не спрашиваю, никто не знает. Макс говорил, что она должна быть где-то здесь, в университете. В кабинете профессора Назарова я ее не нашла.

Я понимаю, она скорее всего обижена на меня, и, возможно, даже не захочет меня видеть. Но попробовать-то стоит наладить отношения. Да хотя бы поставить в известность, что вот она я, приехала.

Ищу подругу по всему корпусу, заглядываю в каждый его угол, но ее нигде нет. Как сквозь землю провалилась. Не спеша плетусь по знакомому коридору и вдруг лицом к лицу сталкиваюсь с человеком, которого меньше всего ожидала увидеть. Его не должно было быть здесь. В СМИ говорилось, что у него крупный проект в Италии и на данный момент он находится там, по уши в делах и ни секунды свободного времени. Чертовы журналисты, никогда нельзя им верить!

Игорь выходит из своего кабинета и изумленно застывает при виде меня. И пока он не опомнился, я резво разворачиваюсь и устремляюсь назад по коридору.

– Алекс! – окликает меня знакомый голос, и я вынуждена остановиться. Хотя бы по причине того, что лишнее внимание нам ни к чему. Студенты нет-нет да появляются из ниоткуда.

Едва обернувшись, оказываюсь схваченной под локоть сильной, мужской рукой. Игорь бесцеремонно тащит меня к себе, наплевав на свидетелей. Есть ли таковые – я даже не успеваю заметить, поскольку за считанные секунды мы преодолеваем расстояние до его кабинета и он заталкивает меня внутрь, закрыв за собой дверь. Я даже возразить не успеваю.

– Ты вернулась, – словно не веря выдыхает он, в упор глядя на меня. Призрака что ли увидел?

– Зачем я здесь? – равнодушно бросаю я, спокойно освобождая локоть от захвата. Он прослеживает за моим движением и виновато произносит:

– Прости… Алекс, нам нужно поговорить, – собравшись с мыслями, вдруг заявляет мой бывший парень.

Надо же, когда-то и я просила его о том же.

– Да? И о чем же? – сухо интересуюсь я, сделав шаг назад.

Мужчина задумчиво хмурится, словно решает, сказать что-то или же промолчать. О чем бы он сейчас не думал, какой бы усиленный мыслительный процесс не происходил на данный момент в его голове, мне это совершенно не интересно. Вот ни чуточку меня это не заботит.

По его лицу я всё же понимаю, что он решил о чем-то промолчать, или же не спрашивать. Вместо этого Игорь задает другой вопрос:

– Почему ты уехала? – голос, полный непонимания и тоски. Он порывается приблизиться, но я не позволяю, предупреждающе выставив перед собой руку. Второй раз за день, подсказывает разум. Скоро этот жест, пожалуй, будет сопровождать меня всегда.

– Не подходи, – строго говорю я, и он остается на месте, растерянно глядя на меня. – Я уехала, потому что была тебе не нужна. Вернулась, потому что поняла, что ты не нужен мне. Больше не нужен. Всё? Я ответила на твои вопросы? Могу идти?

– Так значит? – Едва заметно кивает, на лице читается глубокое страдание. После паузы добавляет: – Но ты нужна мне.

Быть может, когда-то эти печальные глаза и могли растопить мое сердце, однако то время уже давным-давно кануло в Лету, сейчас же – другая эпоха. Мне абсолютно всё равно. Порой меня это пугает, но я осознаю, что жить без эмоций стало намного легче.

– Ничем не могу помочь, – беззаботно пожимаю плечами. – Если у тебя всё, то я пойду. – Обхожу ошеломленно стоящего в дверях Игоря и берусь за ручку. В последний момент оборачиваюсь и говорю: – И еще кое-что… – (Он мгновенно оборачивается.) – Хочу напомнить тебе, что я сдала твой предмет, так что ты больше не мой преподаватель. Ты не можешь вот так запросто вызывать меня к себе и устраивать допрос. И более того, силой затаскивать в свой кабинет. Я в академическом отпуске, в конце концов.

– Ты изменилась очень, – говорит Игорь, заглядывая мне в глаза. Видимо, выискивает на дне двух пустошей старую Алекс. Тот теплый огонек, что всегда сверкал в моих глазах. Даже тогда, когда было совсем гадко и холодно.

– Изменилась, – соглашаюсь я, пустым взглядом смотря ему в лицо. – Разочарован?

– Нет, – емкое и четкое. Одно слово – а такой бальзам на душу. Или показалось? И мне нет совершенно никакого дела до его отношения ко мне? Что я чувствую? Светлый лучик надежды? Да нет, я давно утратила все надежды… В последнее время самоанализ дается мне с трудом. Частенько я не понимаю, что я чувствую, что должна чувствовать в конкретной ситуации. Как-то всё одинаково серо. Уныло. Бессмысленно. Бесполезно. Безразлично. Отчужденно. Всё равно. Но… пусть я больше ничего не чувствую, это его слово прошло насквозь и вонзилось каким-то образом в мозг… или в сердце – пока не поняла точно.

– Моя Алекс может быть любой, – через секунды добавляет он.

"Моя". Еще один выстрел в рецепторы. Слово, которое я когда-то любила. Слово, что исходило именно из его уст.

– Твоей Алекс больше нет, Игорь. Она сломалась, – совершенно спокойный, ровный голос.

– Я починю, – едва ли понимая, твердо обещает он, хватая мои плечи и вглядываясь в лицо.

– Это вряд ли.

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтоб ты меня чинил. Не хочу возвращаться в мир, где всем правят эмоции. Там больно… и одиноко… – на мгновение задумываюсь, погрузившись в давно забытый омут. Резко начинает всплывать марш картинок в памяти. Почему это происходит? Как это убрать? Как препятствовать своей эмоциональной памяти? Буря ярких эмоций галопом проносится в голове, словно я и не пребывала все эти месяцы в пустоте. Остановите это, ради бога! – Мне пора, – быстро бросаю я, разворачиваюсь и, не обращая внимания на последующий оклик Игоря, стремительно ухожу. Мне нужно разобраться и найти ответ на вопрос: что со мной? Однако я знаю точно: новая Алекс будет бороться и не даст прежней Алекс вернуться.

Касанием руки ты боль мою тихонько забери,

Обними меня, прижми к себе, дышать как – покажи.

Над пропастью стою я, манит глубиною та,

Упасть готова я, сном забыться мертвым навсегда.

Теплом своим, горячим сердцем ты меня согрей,

Приюти в каморке у себя: в твоей душе теплей.

Я продрогла, не чувствую себя, не узнаю,

Торнадо мыслей в голове, но молчу, не говорю.

Веди меня, не отпускай, за руку держи всегда,

Печаль сотри, тоску убей, избавь от боли, льда.

Ты слышишь плач внутри меня? Жуткий звон стекла?

А как бьется на осколки хрупкий орган? Да?

Если не всё равно тебе, из ада забери меня.

Если я тебе нужна, верни всё вспять, верни меня.

(Голос Подсознания)

Глава 9. Подруга

26 июня 2020.

Пятница.

Подругу в университете я так и не нашла, поэтому поехала домой. В крайнем смятении и с бешено бьющимся сердцем. Не могла объяснить свои чувства, сознание металось в этом сумасшедшем клубке эмоций, картины воспоминаний непроизвольно прокручивались в голове, и потому, уже подъезжая к дому на такси, вновь их заглушила, запретила себе думать о них, о нем, обо всём, что подкидывала мне нежеланная память. Это как окунуться в круговорот навязчивых мыслей, в мучительный, непрекращающийся кошмар, а потом с трудом вылезти, выкарабкаться из этого тягучего, безжалостно засасывающего болота, грязного и мерзкого. И я, к своему облегчению, сумела таки дотянуться до ветки мертвого дерева; оно спасло меня, предоставив остро нуждающемуся в помощи вожделенную опору, тишину. Я вылезла, перевела дух, и больше не хочу туда, в этот причиняющий адскую боль мрак.

В последний раз перевожу дыхание, закрываю все внутренние двери на замок и с ясной головой вхожу в дом. И, к своему немалому изумлению, обнаруживаю в своей комнате подругу, замираю в дверях.

– Лера? – Я недоверчиво уставилась на нее. – Ты здесь?

Она лежит на моей кровати лицом к потолку и держа в руках деревянную, покрытую бронзовой пудрой шкатулку для украшений в форме сердца. Услышав мой голос, бросает короткий взгляд в мою сторону.

– Привет, Алекс, – встречает меня с радостной улыбкой, что весьма неожиданно, принимая во внимание наш с ней последний разговор, который, к слову сказать, состоялся по телефону и не был из числа приятных. – Затейливая вещица, раньше я ее у тебя не видела, – продолжает она рассматривать мое сердце. Повертев еще немного в пальцах, кладет подарок Евгения обратно на столик. Да, еще один. Этот мужчина вообще завалил меня подарками прямо перед моим отъездом, а еще сказал, что будет скучать, что бы это ни значило, и обещал приехать, как только сможет.

Стою и по-прежнему не понимаю, что Лера здесь делает, как оказалась тут, когда должна была быть в другом месте.

– Твоя мать мне еще с утра позвонила, сказала заглянуть к тебе, – отвечает Лера на мой немой вопрос, поднявшись и усевшись на кровати, – а я вот только-только освободилась и приехала, – пожимает плечами.

А мама, оказывается, не только Максу позвонила. Хм, вот, значит, какой путь она избрала. А ее вчерашние заверения в том, что она больше не потащит меня на эти ужасно удручающие сеансы терапии к не менее ужасным и угнетающим своей неприятной аурой психотерапевтам, оказались правдивы. Обещала – сделала. Но она умолчала, что избрала новую тактику борьбы с моей «бедой». Надеюсь, она не решила созвать всех, кто каким-то образом связан со мной. Всех друзей, знакомых, малознакомых, сокурсников и… черт возьми, бывших!

– Привет, – запоздало отзываюсь я, поморщившись от грядущих перспектив, потенциального развития событий. Хоть бы я не оказалась права.

Стряхнув с себя неприятное предчувствие, делаю шаг к кровати и сажусь рядом с Лерой.

– Я скучала. – Внезапно ее голубые глаза наполняются влажным блеском, улыбка меркнет, а голос подводит и невольно переходит на жалкий шепот. – Почему ты не сообщила, что вернулась? – Она вот-вот разревется.

В ответ я тянусь к ней и обнимаю, крепко и бережно, утешая, глажу по спине. Она шмыгает носом, уткнувшись лицом мне в плечо. Я же остаюсь совершенно бесстрастной, спокойно проживая момент воссоединения с лучшей подругой.

– Лер, прости, я… не могла никого видеть, не хотела, – решаю быть с ней честной. – Я и сейчас не уверена, что готова вернуться. И вообще… буду ли прежней когда-либо. Я оставила всё в прошлом. – (Подруга замирает на моем плече, затаив дыхание.) – Невероятно и… забавно. Наверное, мама рассчитывала, что в твоем положении окажусь я, буду, точно как ты сейчас, плакать на чужом плече, выпустив из себя чудовищную лавину горечи и отчаяния, затаенную боль и тщательно скрытое под миллионами разномастных дверей, замков, сейфов душевное страдание. Но ничего этого нет, мама просчиталась, она ошиблась. Во мне ничего не осталось. Это и есть ее главное заблуждение – она считает мое состояние временным, обратимым. Но это не так. Мама ведь тебе сообщила, как прошли месяцы моей самостоятельной жизни? Вернее, чем они закончилась? – уточняю я.

– Нет, Алекс, она ничего мне не сказала, – чувствую плечом, как моя подруга мотает головой, – сказала, что это не ее тайна. Сказала, если ты, Алекс, захочешь, расскажешь сама.

Стало быть, мать держит слово. Хорошо.

– Ты действительно хочешь знать, что со мной произошло? – спрашиваю я всё тем же абсолютно ровным, спокойным тоном, после чего чуть отстраняюсь и пристально смотрю в ее заплаканные глаза. – С тобой-то что случилось?

Ее губы начинают дрожать, а по щеке ползут слезы сердечной боли. Кажется, я уже догадываюсь, о чем пойдет речь.

– Данила, он… он бросил меня, – осипшим голосом шепчет она, и вновь в отчаянии падает в мои объятия.

Судя по ее состоянию, случилось это сравнительно недавно.

– Когда это произошло?

– Завтра будет месяц, как он ушел от меня, – рыдает она в голос.

Месяц? Ничего себе.

– Ты влюбилась в него, да? По-настоящему влюбилась? – догадываюсь я. Никогда Лера еще не переживала расставание так болезненно и… долго.

Подруга едва заметно кивает.

– Господи, почему так больно? – хриплый и надрывный голос. – Почему так невыносимо хочется умереть?

Принимаюсь гладить ее по голове, стараясь успокоить.

– Это пройдет, – не до конца уверенная в своих словах, говорю я. Со мной, возможно, и случилось чудо, и я забыла, что такое любить от слова совсем. Но я также понимаю, что я – отдельный случай. Авария, кома – это тот переломный момент, который изменил всю мою жизнь. Изменил меня.

Слышала, есть два варианта возвращения с того света. Первый – человек, уже переживший смерть, начинает бояться всего на свете, становится чрезвычайно мнительным, с параноидальными заскоками и порой с реальным завихрением мозгов. Второй же – однажды почувствовав смерть, больше не боится умереть, не видит ни в чем опасности, лишается любых, даже ранее беспокоящих, годами не дающих житья страхов. И вот я отношу себя ко второй категории посткоматозников. Во мне ни грамма страхов, ни комплексов, ни волнения по поводу чужого мнения. Мне плевать, что скажут обо мне другие. И в чувстве пофигизма есть нечто прекрасное, то, что тебя освобождает от общепринятых норм, правил, моды на «идеал». Ты наконец понимаешь, что это так глупо – добиваться чьего-то расположения, одобрения, следовать мировой моде, пытаться слиться с яркой толпой, по факту оказавшейся серой безликой массой, где люди с одинаковым навязанным мировоззрением пытаются вовлечь в свои ряды новых и новых последователей. Говорю же, глупость несусветная – пытаться из одного серого мира войти в другой, в более грязный и гнилой, теряя свою индивидуальность и природную уникальность. Но я это к чему? К тому, что можно самому раскрасить свой серый мир в яркие краски, не следуя ни чьим наставлениям и «полезным» советам. А еще можно, как я, забить на всё и принять свою серость за уникальность, за истинное чудо в твоей жизни, принять всё как есть, забыть о глупых предрассудках, взглянуть на давешние несправедливые предубеждения и переосмыслить их заново. Не идти на поводу чужого мнения. Быть собой и не стесняться этого. Найти новые приоритеты – хоть у меня это еще не очень получается, ведь я не знаю пока, куда двигаться дальше. Впереди размытые дороги, в глазах плотная пелена. Но кое-что я уже твердо решила для себя. Отныне мне больше не нужна любовь, это разрывающее во всех смыслах чувство болезненной привязанности, которое ни к чему хорошему не приведет. Люди уходят, хочешь ты этого или нет, а их словам смысла верить нет, они забывают свои обещания. Поэтому я больше не жду ничего от них. Ни поддержки, ни тепла, ни фальшивых обещаний. Ожидание чего-то хорошего, вечного и безусловного когда-то привело меня к разочарованию. И я больше так не хочу. Нет ожиданий – нет разочарований. И это правильно. Никто по сути никому ничего не должен. А свойство людей – постоянно, каждый божий день, жить ожиданиями, а спустя время неизбежно разочаровываться в собственных, придуманных в голове идеалах, образных представлениях, как всё должно быть, как правильно, как нужно. Это абсурд, эгоизм в чистом виде – подстраивать под себя весь мир.

Что же касается Леры, она сама должна пережить это, чувство потери и раздавленности, должна прийти к своему собственному умозаключению. Да-да, именно умозаключению. Когда сердце разбито, а его острые, ядовитые стекла впиваются в плоть, нужно приложить неимоверные усилия, чтобы переключить видение мира и конкретной ситуации в режим «рабочего головного мозга». Любовь – такая хитрая вещь, отключающая напрочь разум. Думать сердцем человек, увы, не умеет, а с глубоко раненым – тем более. Лера сильная девушка, думаю, она переживет эту боль, включит голову, подумает и решит наконец взять себя в руки и не убиваться понапрасну из-за какого-то там придурка… Это в теории. Но ведь на практике не всё так просто, да?

Сижу в столовой одна за огромным столом, поедая простенький овощной салат и думая на тем, что этот день не совсем похож на предыдущие. Мама точно что-то затеяла. Что-то стремительно надвигается, активно набирая обороты. Интуиция? Может быть, может быть.

– Алекс, милая, ты одна? А где Лера? – на кухне с горой клубники в изящной плетеной корзине появляется мама, ставит на дальний конец стола и направляется к шкафчикам.

Значит, в саду была всё это время, ягоды собирала. Опять варенье собралась делать, понимаю я.

– В моей комнате. Спит. – Пожимаю плечами и возвращаюсь к своему легкому ужину. Но подняв случайный короткий взгляд на мать, усевшейся перед корзиной с огромной пустой чашкой в руках, наталкиваюсь на явное недоумение, читаемое в глазах напротив, и с усталым вздохом роняю: – Ты бы сначала поинтересовалась у нее, что происходит в ее жизни, как она себя чувствует, не нужна ли ей самой психологическая помощь, прежде чем приглашать ее ко мне с целью помочь, приободрить, заставить улыбнуться и «вернуть к жизни», как ты любишь повторять. Знаешь, мам, я не одна в этом мире, у кого завелись тараканы в голове. Не я одна «нуждаюсь в помощи», – продолжаю использовать ее же слова и реплики, которые та неустанно любила повторять перед каждой встречей с психологом или психотерапевтом, пытаясь достучаться до меня и призвать здравый смысл, благоразумие, заверить в необходимости, в целесообразности лечебных бесед, включающих в себя очередную авторскую уникальную методику. По факту же, это было очередное копание в мозгах, завуалированное за красивой формулировкой и специальными профессиональными терминами. Громкие слова, а итог один – скука смертная выслушивать их речи и беспомощные попытки завязать со мной диалог, вызвать здоровый эмоциональный отклик. Какую только эмоцию эти специалисты не пытались у меня вызвать! Но в конечном итоге у них получалось только одно – вызвать затяжную апатию. После таких утомительных сеансов я целыми днями лежала в своей постели, тупо глядя в потолок. Мама обреченно вздыхала, а потом выискивала мне нового специалиста, возлагая на него надежды, которые не оправдали предыдущие его коллеги. – У моих друзей тоже жизненные трудности, они не обязаны скакать возле меня и пританцовывать, веселить и сопли подтирать, – с раздражением заканчиваю я и, резко вскочив, бросаю на стол вилку, та звонко ударяется о край тарелки, отскакивает; хватаю с колен вафельное полотенце и, яростно сжав в кулаке, отправляю туда же, на стол, после чего ухожу к себе.

С каких пор мы с мамой перестали понимать друг друга? И когда мы в последний раз нормально беседовали? И хочу ли я этого? По-моему, я уже ничего не хочу.

Читаю в постели биографию итальянской актрисы Софи Лорен. Даже тут, со вздохом отмечаю я, прослеживается тернистый путь от бедности, боли к счастливой жизни, говорится о ее великой истории любви с Карло Понти. М-да, от нее, очевидно, никуда не деться, нынче о любви пишется не только в романах. Она, вынуждена признать, везде оставила свой след. В каждой хронике. В судьбе каждого человека.

Заметив шевеление рядом, откладываю литературу на прикроватный столик.

– Ты как? – обращаюсь я к подруге, неуклюже растирающей сонные, опухшие от слез глаза. Открывает сначала один глаз, потом второй.

– Я что, заснула прямо на твоей кровати? – с хриплым протяжным стоном отзывается та.

– Ничего страшного, – уверяю я, ободряюще сжав ей пальцы.

– Мне нужно домой. – Лениво приподнимается, прислонившись к изголовью кровати, принимается шарить по карманам джинсового сарафана. – Родители меня, наверное, потеряли и с ума сходят от неизвестности. Да где этот чертов телефон?!

Хватаю айфон подруги со столика и протягиваю ей.

– Вот он. Не волнуйся, родителям я твоим сообщила, где ты. Сказала, что с тобой всё в порядке и что ты сегодня переночуешь у меня.

– Правда? – вяло переспрашивает Лера, и я киваю:

– Да.

– Спасибо, – тихо роняет она, благодарно глядя мне в глаза.

– Брось, не стоит… Может, ты еще поспишь? – предлагаю я, прекрасно видя ее состояние. Выглядит она неважно.

– Нет, не хочу. – Она тягостно вздыхает, задумчиво поджимает губы.

– Почему голубой?

– А? – рассеянно.

– Почему решила покрасить волосы в небесно-голубой? – спрашиваю я, прикоснувшись к ее локонам.

– А это… не знаю. Наверное, хотелось… стать Мальвиной, – с грустной усмешкой.

Наверняка перекрасила свои светлые волосы после расставания с парнем. Типичное поведение для девушек. Думаю, не стоит сейчас заострять на этом внимание. Только лишний раз травмировать ее.

– Как учеба? Макс говорил, у тебя экзамен последний остался? – меняю я тему.

– Ага, – безрадостно отвечает Лера, – но я решила, что сдам его в сентябре, на переэкзаменовке.

– Понятно.

Тишина.

– А я в Европу еду, – вдруг сообщает после долгой паузы. – На лето. С родителями. Завтра, – отрывисто добавляет она.