Эндрю Мэйн
Охотник
Глава 8. Неизвестные земли
Ученые, от Плиния Старшего, погибшего в Помпеях при извержении Везувия, до наших современников, доказывают, что занимаются опасным делом: те, кто пытался побороть эпидемии, гибли при поисках возбудителей, астронавты погибали при возвращении в плотные слои атмосферы, исследователи океанов не поднимались с глубин.
Даже лаборатория может оказаться опасной. Мадам Кюри была убита частицами, которые пыталась понять и объяснить. Охотники за вирусами в сверхопасных лабораторных корпусах, где очищается каждая молекула воздуха, гибли из-за крохотного прокола в перчатке.
Порой причина кроется в небрежности. Бывает и так, что мы не понимаем природу того, что пытаемся изучить. Или это может быть просто невезение – когда оказываешься в неправильном месте в неправильное время.
Советуя своим студентам выходить из лабораторий, заглядывать под лежащие камни, совать нос в незамеченные другими места, я, возможно, считаю само собой разумеющимся, что они будут проявлять осторожность. Но, может быть, я просто недооценил, какие опасности могут им встретиться.
Я провел большую часть своей юности в лесу, но теперь, в очках и с растрепанными волосами, в глазах студентов я наверняка не сильно отличаюсь от страдающего агорафобией профессора английского языка или двуногих лабораторных крыс, видящих дневной свет только по пути в столовую.
Я сам не мастер выживания в дикой природе, и мой лимит времени на открытом воздухе четко ограничивается запасом воды и энергетических батончиков в рюкзаке. Во многих ситуациях мое понимание дикого леса, скорее, абстрактное и теоретическое, нежели практическое.
Тем не менее кое-чему меня научил отчим, а здравомыслие вколотили инструкторы по подготовке офицеров резерва, резонно сочтя мое интеллектуальное любопытство свойством, не совместимым с выживанием на поле боя.
И недооценивая, как мало я знаю, я, возможно, стал причиной того, что произошло с Джунипер.
Детектив Гленн отвечает на телефонный звонок, а я сижу и смотрю на вытянутую руку бедной девушки.
Ее пальцы навсегда сжались в агонии, когда организм перестал вырабатывать коферменты, препятствующие затвердению мышц, которое мы называем трупным окоченением.
На то, чтобы донести до студентов самое главное, выделяется ограниченное количество учебных часов. Я только и делал, что составлял учебные планы, стараясь понять, что мне самому кажется первостепенно важным. Иногда я выкраивал время, чтобы играть в видеоигры на экране в кабинете, мне хотелось быть для них своим и в то же время показать, что даже цифровая экосистема может следовать правилам эмерджентной.
Теперь мне жаль, что я тратил столько времени на всякую ерунду вроде просмотра фильма «Аватар» и совместных гаданий на тему жизненного цикла инопланетян. Я должен был учить их выживанию. Видеоигры и кино – потворство собственному эгоизму. Я ведь никогда не был популярным преподавателем, умеющим шутить и болтать со студентами по душам. Я часто погружен в свои мысли и в целом склонен проводить время в одиночестве. Все эти развлекательные учебные методики были попытками показать им связь между крутыми вещами в их жизни и тем миром, в котором живу я.
Глядя на фотографии бедняжки Джунипер, я чувствую себя идиотом – совсем как учитель истории, врывающийся в класс в костюме Капитана Америки. Я должен был научить ее и ее сокурсников правилам безопасности, а не пытаться заставить их полюбить меня. Джунипер не должна была быть там одна. Кто-то должен был знать, где она. Она должна была взять с собой оружие. Она должна была сделать все то, чего не делаю я сам…
Импульсивная, любопытная и рассеянная, она могла научиться у меня большему, чем следовало.
– Доктор Крей! Вы в порядке? – окликает меня Гленн.
Оказывается, я собрал шесть фотографий Джунипер и прижимаю их к себе. В смущении я снова кладу их на стол.
– Простите. – Я отодвигаюсь от стола. – Пожалуй, я пойду. Вы не возражаете?
– Конечно идите! – Гленн встает и подходит к двери, чтобы меня выпустить. Но, взявшись за дверную ручку, он останавливается. – Я сейчас разговаривал со Службой рыболовства и охраны диких животных, они отправят сюда своего лучшего охотника. Мы поймаем эту зверюгу. Если это, конечно, вас утешит.
Я вымученно улыбаюсь.
– Мы оба знаем, что нет. Медведь просто поступил по-медвежьи. – Я тяжело вздыхаю, легкие сжались. – Она должна была подготовиться.
– Не вините ее, – отвечает Гленн.
Я поднимаю глаза. Мои слова лаконичны и полны ненависти к себе.
– Я виню не ее.
Глава 9. Полночь
Помощник шерифа высаживает меня на стоянке мотеля, у меня в руках картонная коробка с обувью, ноутбуком и остальными вещами, которые они изъяли из моего номера и из машины.
Дверная коробка треснула – напоминание о штурме. Наверно, можно было бы попросить администратора переселить меня в другой номер, но мне все равно.
Я закрываю за собой дверь и накидываю цепочку. Постель осталась не разобранной, но видно, что кто-то передвигал подушки. Полагаю, по ним прошлись липким роликом, собирая волосы. Наверняка искали не только кровь Джунипер, но и другие следы ее присутствия.
Пока мы с детективом Гленном разговаривали, его сотрудник изучал находки. Если бы на моих простынях или в сливе душа нашли длинный коричневый волос, то, могу ручаться, Гленн с невинным видом спросил бы меня, был я в номере один или же у меня была компания. Это стало бы первым шагом к установлению того, был ли я лжецом и потенциальным убийцей. Пока я находился в обществе Гленна, он меня оценивал. Он встречал сотни или даже тысячи виновных, и, думаю, у него есть свои методы. Каждый человек уникален, но реакции у всех примерно одинаковые.
Меня можно назвать безэмоциональным. Может, я такой и есть, если понимать этот термин буквально. Когда умер мой отец, из общительного экстраверта я превратился в крайне замкнутого мальчика. Мать стала водить меня по психологам. Ее тревожило, что я не справляюсь со своим горем. Отвечая на их вопросы, я мог проявлять свои чувства только в виде коротких «да» и «нет». Потом нашелся психотерапевт, доктор Блейкли, додумавшийся письменно, в виде теста, задать мне конкретные вопросы о моем состоянии, тогда и стало понятно, что творится у меня в голове, – во всяком случае понятно Блейкли и мне самому.
Он усадил мою мать на стул рядом со мной и объяснил ей, что я справляюсь с происходящим наилучшим для себя образом, что я не социопат и не бесчувственный. Я просто не выражал свои чувства и даже сам не мог определить их так, как это делали большинство людей, или за такой же срок. Беда в том, что мы ждем эмоциональной части всех чувств. Люди – общественные приматы, и наш внутренний опыт должен быть проявлен вовне, иначе другие его не заметят. Мама никогда не видела меня плачущим. Я думал, что ее беспокоило именно это, из-за этого она и водила меня по врачам. Когда я стал немного старше и смог оглянуться назад, помогли и подсказки Дэвиса, ее второго мужа, – я наконец понял, почему ей было так необходимо второе мнение.
Она сама никогда не плакала. Мать не могла признать свою вину в том, что не выразила эмоции, которые люди должны выражать, когда умирает любимый человек. Я не сомневаюсь, что она глубоко переживала потерю моего отца. Я знаю, что она очень любила его. И все это знали. Он был самоотверженным человеком, который умер, пытаясь помочь другим людям.
Сам я никогда не оценивал глубину ее утраты по тому, как она себя вела. Отец умер, и в доме перестал раздаваться его веселый смех, погас свет, который он излучал. Даже чужой, заглянувший к нам, не мог не почувствовать, что в доме чего-то недостает. Я вспоминаю рассказы отчима о том, как он, служа в Берлине, ездил на поезде из Западной Германии в Восточную. Это было как переезд из цветного кино в черно-белое, говорил он. При жизни отца мир был полон красок. После – краски стали номерами в перечне цветов. Все казалось тусклым.
Моя реакция на гибель Джунипер была сродни тлению. Теперь Гленн, может, и верит, что я не трогал ее, но, лежа в постели и глядя в потолок, я размышляю, считает ли он меня человеком, способным на убийство. Что я должен был сказать, когда он назвал ее имя? Какой должна была быть моя мимика? Не знаю. Я уверен, что правильный ответ это не «сидеть сложа руки и тупо смотреть прямо перед собой, как греческая статуя». В конце беседы Гленн дал мне второй шанс отреагировать как нормальный, чувствующий человек, когда сказал, что они поймают медведя. Но мой ответ был ответом ученого, а не человека из плоти и крови, горящего жаждой мести за случившуюся несправедливость.
Чтобы было ясно: я ненавижу этого гребаного медведя.
Возможно, это просто естественный ход событий, но тогда он не отличается от лихорадки Эбола или от холеры. Эту заразу я бы стер с лица планеты, если бы мог.
Медведи – потрясающие животные, имеющие с нами гораздо больше общего, чем мы полагаем. Они приспособились почти к тем же вариантам среды, что и мы. Это чрезвычайно успешные и умные млекопитающие. Они заслуживают, чтобы мы их охраняли. Но только не этот. Раз он слишком глуп, чтобы знать, что безобидная молодая женщина не представляет угрозы, то он должен умереть. Сейчас мне больше всего на свете хочется красться вместе с охотниками по его следам.
Вот что я должен был сказать Гленну. Правильный ответ – гнев и желание что-то сделать. А теперь он, наверное, думает, что я не просто бесчувственный, а кое-что похуже. Трус. Настоящие мужчины, которые даже не были знакомы с Джунипер, которые никак не могли на нее повлиять, сейчас рыщут в чаще, выслеживая ее убийцу.
А я тем временем валяюсь под кондиционером, за запертой (будем так считать) дверью, переживая из-за своей неспособности показать людям, как я зол. Как бы плохо ни думал обо мне Гленн, я еще хуже. Я жалок. Неспособность выразить свое разочарование делает меня не просто жалким – бессильным.
Я лежу неподвижно, пока не звонит телефон.
Это детектив Гленн.
– Мы поймали его! – слышу я в трубке воодушевленный голос.
– Где он? Хочу его увидеть.
Глава 10. Зверь
Я заезжаю на стоянку Дорожного управления на краю леса, где под навесом хранится оборудование для расчистки дорог. Под тусклым фонарем собралась толпа мужчин. Их человек двадцать, они окружили что-то, лежащее на земле. Пикапы с подставками для винтовок в кузове загораживают мне обзор. Судя по номерным знакам, съехались не только местные власти, но и полицейские из столицы штата.
Я паркую свой «Форд Эксплорер» и выхожу из машины. Расстояние до фонаря кажется мне футбольным полем, каждый шаг дается с трудом, кажется, я никогда не дойду. Фотовспышки в центре круга как молнии озаряют высокие сосны. В холодном воздухе плывет аромат кофе, раздается смех. Если убрать машины, айфоны, коробку с пончиками и винтовки, то это может быть сцена из пещер Ласко, где двадцать тысяч лет назад люди собирались, чтобы отпраздновать свои победы на охоте. Я незваный гость, в то время как они – герои, не убоявшиеся чудища, убивающего прекрасных дев. Я наблюдатель, пришедший посмотреть на монстра, я не имею права участвовать в дружеских похлопываниях по спине и поздравлениях.
– Доктор Крей! – окликает меня детектив Гленн. Он отходит от человека в форме Лесной службы и направляется ко мне.
Мне кажется, что он спросит меня, что я здесь делаю, хотя он сам пригласил меня. Он пожимает мне руку. На его лице улыбка. Он знал Джунипер только в виде трупа. Для Гленна ее история началась с обнаружения мертвого тела в лесу и благополучно завершилось победой над чудовищем. Как и для всех остальных. Главное действующее лицо в их драме – медведь. Все они – положительные персонажи, противостоящие отрицательному – лютому зверю. Бедняжка Джунипер – статистка, завязка действия. Имя, повод совершить благое дело. Я не сержусь на них за это. По крайней мере, они что-то делали, пока я смотрел на свой пупок.
Гленн знакомит меня с человеком с седой бородой, в куртке Службы охраны рыболовства и диких животных. На поясе его шорт висит револьвер.
– Это Кевин Ричардс. Он выследил животное и убил его.
Я пожимаю Кевину руку.
– Сочувствую вашей утрате, – обращается ко мне Ричардс с серьезным и мрачным лицом. Я чувствую, что он из тех охотников, которым не нравится смерть любого существа. Я не могу придумать, что сказать. Я просто киваю, слишком смущенный, чтобы признать, что самая большая потеря, которую я чувствую, – это утрата чувства собственной гордости. Сквозь толпу мне удается разглядеть клок бурой шерсти. Ричардс сжимает мое плечо.
– Пойдемте, покажу.
Его намерение понятно – желание меня поддержать. Но меня, наоборот, покидают последние силы, и я борюсь с желанием сбросить его руку. Он – торжествующий рыцарь, показывающий испуганному крестьянину мертвого дракона. Не хватало только услышать от него: «Не бойся, малыш, у меня все под контролем».
Толпа, заметив приближение Ричардса и Гленна, расступается. На щебенке расстелен синий брезент, в середине – гора меха, засыпанная листьями и ветками. Я вижу побуревшую кровь на туше, но это не пулевые ранения. На животном видна только одна рана: отметина на правом виске, сразу за глазом. Это был мастерский выстрел и быстрая смерть. Глаза медведя остались открытыми, из разинутой пасти торчат острые клыки. Выпущенные когти напоминают наточенные ножи.
Это чудовище убило Джунипер. Это кошмар, забравший ее жизнь. Он очень большой, даже для гризли. Я должен чувствовать ненависть, глядя на него. Какой-то инстинкт должен заставить меня схватить топор и начать рубить зверя на куски, демонстрируя свою ярость. Но я не могу заставить себя сплюнуть или хотя бы покачать головой. Я смотрю на него и вижу медведя. Просто медведя.
Оскал – скорее всего, просто спазм после выстрела. Когда Ричардс нажал на курок, животное, должно быть, опустило голову, вынюхивая съестное под поваленным стволом. Смерть настигла его в мирный момент, а не в разгар эпической битвы. Он умер тихо, не успев осознать случившегося, как и должно было быть. Как полагалось и Джунипер в старости.
Мне жаль медведя. Их с Джунипер пути не должны были пересечься. Окажись она на каких-то десять метров дальше по ветру, медведь бы сейчас уютно спал, а Джунипер запивала вином пиццу в соседнем городке. Оба были бы живы, здоровы и счастливы. Но все пошло не так, и мы имеем мертвую девушку в морге и мертвого медведя, распростертого на земле, ставшего объектом насмешек и ненависти.
Я кошусь на Ричардса и выдавливаю похвалу:
– Хорошо сработано.
Он понимающе кивает, не догадываясь, что у меня на уме, и уходит вместе с Гленном. Я стою над медведем, смотрю на него, но в действительности не вижу.
– Извините, – раздается у меня за спиной.
Я оборачиваюсь и вижу молодую женщину в форме помощника шерифа, у нее в руках толстый конверт.
– Вы биолог?
– Да.
– Мне сказали передать вам это. – Она протягивает конверт мне. – Мой муж торопится на работу, так что мне надо скорее возвращаться. – Она смотрит на медведя: – Твою же мать! Ну и чудище!
И она быстро уходит в сторону своей машины. Я не сразу понимаю, что конверт теперь у меня в руках. Медведь будто смотрит на меня. Я запускаю в конверт руку и нащупываю несколько пробирок. Сначала я предполагаю, что это образцы из моего полевого набора. Я вынимаю одну и читаю этикетку: «Парсонс, Джунипер 8.04.17 – H.C.M.E.».
Содержимое пробирки ни с чем не спутаешь. Это кровь. Темная, свернувшаяся. Взята из раны. Я рассматриваю другие пробирки. На всех одинаковая маркировка. Я держу ее кровь. Внутри ее ДНК. Рецепт изготовления Джунипер Парсонс у меня в руках. Конечно, если поместить генетический материал в яйцеклетку и заставить ее делиться, никакой Джунипер не получится. С момента оплодотворения и до того момента, как она села рядом со мной в ресторане несколько лет назад, окружающий мир влиял на нее, превращая в Джунипер, которую я помню. Той девушки больше нет, и я никогда по-настоящему не знал ее. Ее ДНК – не в большей степени Джунипер, чем ее фотография.
Я читаю надпись на конверте:
«Д-ру Лайэму Гудсону. Служба рыболовства и охраны диких животных».
Вот и объяснение, почему пробирки оказались у меня. Я жестом подзываю Ричардса, беседующего с Гленном и с еще несколькими людьми.
– Простите, сейчас помощница шерифа вручила мне это. – Я отдаю конверт Ричардсу. Он заглядывает внутрь, кивает и передает конверт пожилому мужчине с козлиной бородкой и в толстых коричневых очках.
– Гудсон, думаю, это для вас.
Доктор Гудсон берет конверт, проверяет содержимое и вежливо улыбается мне.
– Вы доктор Крей? Мы используем это, чтобы подтвердить, что это правильный медведь, – объясняет он из профессиональной вежливости.
Насколько я понимаю, они будут искать ее кровь на шерсти и в желудке зверя.
Я киваю и иду прочь, но потом останавливаюсь и поворачиваюсь, чтобы задать вопрос доктору Гудсону:
– Почему вы решили, что это тот самый медведь?
– Мы нашли кровь на его когтях и шерсти, – отвечает он и указывает на ящик с инструментами, не слишком отличающийся от того, что использую я. – Мы произвели анализ. Вы знакомы с полевым набором для проверки на гемоглобин?
– Ну да, понятно.
Он имеет в виду пробирки с реактивами, меняющими окраску в присутствии человеческой крови. Это быстрый способ определить, принадлежит ли образец крови человеку или какому-то другому животному. У него наверняка есть наборы и для других типов крови. Это один из способов ловли браконьеров.
Я возвращаюсь к своей машине и несколько минут сижу внутри, глядя на толпу, все еще стоящую на медведем. Пытаюсь осмыслить все, что произошло. Когда я проснулся сегодня утром и направился к автомату со льдом, мне в голову не могло прийти, что я окажусь вовлечен в драму с участием мертвой девушки и с охотой на медведя-убийцу. Теперь все позади, но я все еще взволнован и в замешательстве. Я с усилием разжимаю правый кулак и смотрю на то, что держу. Это не приносит никаких ответов, а только добавляет вопросов. Самый главный из них: зачем мне понадобилось похищать образец крови Джунипер?
Глава 11. Филантроп
Когда я просыпаюсь, пузырек с кровью стоит на тумбочке рядом с тремя пустыми банками пива. Знаю, пробирку надо вернуть. Они не были пронумерованы, к конверту не прилагалось описи, но кто-то все равно может заметить пропажу. Не сомневаюсь, что это посчитают попыткой фальсификации улик, даже если больше нет дела об убийстве. Зачем я ее взял? Хочется думать, что причина проста: сбор образцов и препаратов – моя вторая натура. У меня даже есть отдельный курс о том, как сделать импровизированные полевые наборы из клейкой ленты, пеналов и всего, что можно найти вокруг.
Моя лаборатория хуже гнезда сороки, столько там случайных предметов. Некоторые пригождаются сразу, другие могут долго ждать своего часа. Любопытные отверстия в найденном коконе гусеницы, например, помогли объяснить, почему цветок рос в одной среде, но не прижился всего в нескольких сотнях метров. Коллега-энтомолог узнал в этих отверстиях следы термитов. Термиты не являются естественными врагами той гусеницы, но, когда она попыталась свить кокон на ветке дерева, термиты продырявили ее домик, впустив внутрь паразитов. Гусеница погибла, не дожив до следующей стадии, когда она запорхала бы, разнося пыльцу.
Самое невинное объяснение моих поступков – рассеянность. Биоклептоманию можно по крайней мере понять. Прочие объяснения вызвали бы, скорее, омерзение. В науке сплошь и рядом совершают стандартную ошибку: воображают, будто назвать явление – все равно что его понять. Но скелет в музее или капелька крови приоткрывают только часть всей картины. Так и с кровью Джунипер: это всего лишь один пиксель большого изображения. Другое дело, скажем, ее зубная нить. Так я узнал бы, что она ела на ужин, в каком состоянии у нее зубы и, возможно, ДНК последнего человека, с которым она целовалась.
Я отмахиваюсь от мыслей о собственной мотивации, встаю и бреду в туалет. В середине процесса звонит телефон. Я споласкиваю руки – так, для порядка – и проверяю, кто звонит. Это Джулиан Стейн, филантроп, которому принадлежит фонд, предоставивший мне грант. Моя заявка была состряпана кое-как, тем не менее он протолкнул – кстати, уже не в первый раз.
Джулиан чертовски гениален. Он был вундеркиндом, который продал свою первую ИТ-компанию, когда ему было семнадцать. Он стал венчурным капиталистом и теперь невероятно богат. Казалось бы, человек добился предела мечтаний – дом с видом на мост «Золотые Ворота», пентхаусы в Нью-Йороке, лавры создателя независимых фильмов, которые он продюсирует, и тем не менее он не устает твердить, что завидует мне.
Забавная штука. Когда я беспокоюсь о том, продлит ли университет мой контракт и чем платить за квартиру, человек, летающий на собственном самолете в компании президентов, смотрит на меня с завистью. Но когда, работая в поле или даже за компьютером, я делаю захватывающее открытие только потому, что располагаю свободным временем, я его понимаю.
Я привлек его внимание, когда журнал WIRED опубликовал материал об одном моем странноватом открытии. Мне пришло в голову, как при помощи местного телефонного справочника или списка почтовой рассылки предсказать, какие города станут первыми жертвами эпидемии гриппа. Я составил список прогнозов, основанных на нескольких факторах. Главным оказалось количество однофамильцев в городе.
Люди, которые имеют одинаковые фамилии, как правило, состоят в родстве, едят вместе и без колебаний пробуют еду друг у друга с тарелок, обмениваясь микробами. Так за выходные дни возникают очаги инфекции, распространяющиеся потом на школы и места работы. Также распространению болезни способствует наличие в городе конгресс-центров. Это, конечно, не жесткое правило, но его сила и польза в том, что оно предлагает простое объяснение. Остается выяснить, соответствует ли эта теория имеющимся данным. Джулиан прочел статью, позвонил мне и посоветовал провести дополнительные исследования в этом направлении.
Я бы не стал называть нас друзьями. Его жизнь разбита на пятиминутные отрезки, и ты с сожалением понимаешь, что сразу после разговора с тобой он перейдет к следующему номеру в очень длинном списке своих контактов.
– Привет, Джулиан.
Его голос мрачен.
– Тео. Я слышал. Как ты держишься?
Я не решаюсь спросить, о чем он слышал. О моем аресте – собственно, арестом это не было – или о Джунипер. Когда имеешь дело с Джулианом, не стоит удивляться, что он узнал о чем-то слишком быстро.
Я решаю сказать то, что сказал бы менее эгоистичный человек:
– Бедная девушка.
– Ты хорошо ее знал?
– Не очень. Не разговаривал с ней несколько лет. Даже не знал, что она работала поблизости. – Кажется я слишком настойчиво подчеркиваю свою непричастность.
– Некоторое время назад я выделил ей грант.
– Неужели?
По правде говоря, узнать, кого еще финансирует Джулиан, я могу только на изредка устраиваемых им конференциях.
– Так, мелочь. Просто услышал, что она была твоей студенткой, и автоматически одобрил. Она цитировала тебя несколько раз.
Проклятье, лучше бы она забыла о моем существовании.
– Понятия не имел. Я знал ее только как студентку.
– У меня сейчас открыта ее страничка в Фейсбуке. Там столько сообщений! Наверное, она этого заслужила.
Я не в курсе, а жаль. Я переключил телефон на громкую связь и открыл ноутбук. Первым делом мне попался ее профиль в твиттере. Я кликаю по нему и вижу фотографию.
Это она. Улыбается.
Я не видел этого лица и этой улыбки много лет. В памяти всплывают воспоминания. Джунипер была красивой девушкой. С необычной внешностью. Кажется, теперь я вспомнил: ее отец был ирландцем, а мать – с Гаити. Она сошла бы за бразильянку или любую другую красавицу смешанных кровей. Она была единственной в своем роде. Я бросаю виноватый взгляд на пробирку с ее кровью. По крайней мере, у нас есть ее ДНК…
Постыдная мысль даже для биолога.
– Я слышал, что медведь пойман.
– Да, я видел его вчера вечером. Думаю, это хорошо.
– Не понял…
– Меня задержали и допросили, – сознаюсь я.
– Ничего удивительного.
– Наверное. Но сначала они думали, что это я ее убил.
– Чертовски страшно, ага!
– Я не шучу.
– Слава богу, что они быстро разобрались.
– Ну да… – тяну я.
– Ты звучишь как-то неубедительно.
– Что? Я ее не убивал.
– Нисколько не сомневаюсь, – резко отвечает он.
– Просто… Слыхал про первое впечатление? Часто оно становится определяющим.
– Тео, ты меня уже запутал. Ты это о чем?
– Сам не знаю. Тот детектив, который со мной говорил… Он умный. С развитой интуицией. Такой не будет пускаться в безумные поиски.
– Но они же поняли, что это был медведь, и выследили его.
– Так и есть. – Я беру пробирку и вращаю ее в луче солнца, проникающем в щель в двери. Что-то отражает свет.
– Ты уже говорил с ее родителями? – спрашивает Джулиан.
Я прищуриваюсь и вижу волосок. Он короткий, толстый и прямой, у человека такой не вырастет – во всяком случае у здорового.
– Тео?
– Послушай, Джулиан, ты знаешь специалистов по медведям?
– Мы финансировали один проект по разновидностям медведей. Хочешь поговорить с его участниками?
Не знаю, о чем бы я их спрашивал.
– Нет. Тут такое дело… У меня есть образец ее крови и, наверное, шерстинка медведя.
– Ты собрал материал?
– Не совсем. Не важно.
Я возвращаю пробирку на столик.
– Хочешь, чтобы кто-нибудь посмотрел?
– Нет, этим занимается Рыболовство и охрана животных. Прости, наверно, я просто не в себе.
– Ты ведешь себя как ученый. Если хочешь, можем подождать и посмотреть, что они скажут. Хотя, скорее всего, они просто подтвердят, что это медведь. Мне было бы любопытно узнать, было ли с ним что-то не так или Джунипер каким-то образом сама спровоцировала нападение. То, что предменструальный синдром привлекает медведей – наверное, миф?
– Сказать по правде, не знаю, собрано ли достаточно данных. Но я не стал бы это серьезно обсуждать.
– Наверное, – соглашается Джулиан. – Позволь спросить, если бы к Джунипер попала пробирка с твоей кровью и медвежья шерсть, то ты захотел, чтобы она кому-то все это показала?
– Да, но я недостаточно ее знаю, чтобы утверждать, что она стала бы…
– Поверь, стала бы. Присылай.
– Хорошо. – Что угодно, лишь бы от этого избавиться.
– Ты уже говорил с ее матерью? – опять спрашивает он.
Это его «уже» звучит странно. Можно подумать, что это мой долг. Дерьмо. Конечно, я должен позвонить. Какой же я засранец. Это так по-человечески – позвонить и выразить соболезнования. Но я сомневаюсь.
– Еще нет. Ищу ее номер.
– Полиция тебе его не дала?
Я даже не подумал спросить.
– Я… Прямо сейчас этим займусь.
– Я его тебе скину. Я сам позвоню немного позже. А тебе бы хорошо с этим не медлить. Все-таки ты ее любимый преподаватель и так далее.
Любимый?
– Конечно. Прямо сейчас и позвоню.
– Договорились. Я пришлю курьера за образцом. У меня есть лаборатория, делающая все быстро, потом расскажу подробнее.
Джулиан, как всегда, чертовски предусмотрителен.
Мы прощаемся, и я смотрю на номер телефона матери Джунипер. Как выразить свои чувства словами? Как объяснить, почему это случилось именно по моей вине? Я знаю, что сидение здесь в темноте не приблизит меня к ответу. Я набираю номер, надеясь, что хотя бы раз в жизни отыщу правильные слова в правильный момент.
