Эмма Скотт
Девушка из песни
2
Миллер
Я вышел из автобуса в нескольких кварталах от дома, возле скал, смотревших на океан, и чуть не споткнулся, спускаясь по ступенькам. Земля качнулась под ногами, а руки задрожали. Автобус зашипел и с грохотом умчался в ночь, а в этот момент засигналили мои часы. Я уставился на цифры. 69 и падает.
– Черт.
Я тяжело опустился на бордюр и порылся в рюкзаке в поисках глюкозных жевательных конфет, которые мне прописал врач. Апельсиновый сок действовал быстрее, но я не собирался терпеть два квартала до дома, а с собой взять по глупости забыл.
Я разжевал три конфеты и подождал, пока показатель не вырастет. Через несколько минут на дисплее высветилось 74, и конечности уже не казались такими слабыми и ватными. Я с трудом поднялся и побрел по темным улицам.
Меня обступали дерьмовые жилые комплексы, очень похожие на мой собственный: облупившаяся краска, бетонные лестницы и ржавые металлические перила. Все они обладали громкими названиями. «Оушен-Фронт», «Бич-Сайд», «Коувс», как будто это роскошные кондоминиумы с выходом к океану, а не ветхие дома, где ближайшим «пляжем» была суровая, скалистая, береговая линия.
Было уже больше одиннадцати, когда я поднялся по наружным цементным ступеням на второй этаж комплекса «Лайтхаус». Наш новый дом после моей выходки с садовым шлангом во дворе Вайолет. Это была маленькая квартира с двумя спальнями и одной ванной, со своенравным обогревателем, который включался только по собственному желанию, и душем с дерьмовым напором воды. При включении света по столешницам и шкафам разбегались тараканы.
Но у нас был душ. И туалет. И раковины. Комнаты. Плита. А еще из маленькой гостиной располагался выход на крошечную террасу. Я спал в собственной кровати. И мама тоже. Она плакала, когда мы переехали.
Мне тоже хотелось плакать, но я напомнил себе, что в этой жизни хорошее длится недолго и в любую секунду может исчезнуть.
Или в мгновение ока обернуться полной задницей.
Я отпер замок и обнаружил, что мама сидела на диване, хотя до полуночи должна была работать в закусочной. Вместо желтой форменной футболки на ней были спортивные штаны, а темные волосы наспех собраны хвост. Ее домашний вид. Я подозревал, что она вообще не ходила на работу. Потрепанный торшер бросал теплый уютный свет на пивные бутылки, переполненные пепельницы и упаковки от фастфуда, валявшиеся на кофейном столике.
Рядом с ней сидел мужчина средних лет, которого я раньше никогда не видел. Я осторожно прикрыл дверь и поставил футляр с гитарой.
– Привет, – сухо бросил я. – Кажется, мы не встречались.
– Господи, Миллер, – произнесла мама с усталой улыбкой. Ей был всего сорок один год – она меня рано родила, – но выглядела на десять лет старше и всегда казалась уставшей. – Это Чет Хайленд. Чет, это мой сын Миллер.
Чет уставился на меня, положил мясистую руку с банкой пива на живот, обтянутый почти белой «алкоголичкой». Я бы не стал так называть майку, но «алкоголичка» Чету явно подходила больше. Он сверлил меня своими глазками-бусинками, небритый, с сальными темными волосами, в замызганных джинсах. На этого человека у меня сработали все внутренние датчики тревоги, а волоски на затылке встали дыбом.
Затем на его лице расплылась дружелюбная улыбка.
– Приятно познакомиться, Миллер. Пива?
– Нет, спасибо.
У меня снова задрожали руки, а часы показали 70. Все еще слишком низко. Я пошел на кухню, меня бросало в холодный пот.
– Ты сегодня поздно, – крикнула мне вслед мама.
– Я зашел к Ви после работы.
– Миллер работает на набережной, – пояснила мама, и я услышал щелчок зажигалки и звук втягиваемого воздуха – наш непрошеный гость затягивался сигаретой.
– Мальчик на побегушках, да? – усмехнулся Чет.
– Он работает в одной из самых крупных галерей игровых автоматов, – ответила мама, выдавив из себя улыбку. – Только что получил повышение до помощника управляющего.
Я открыл холодильник и трясущейся рукой потянулся к апельсиновому соку. Мой план питания предполагал запас определенных продуктов и напитков, и мы должны были постоянно его поддерживать с нашим скудным бюджетом. У Ви следить за всей этой хренью получалось намного лучше, но я помню, что утром перед работой я видел пять бутылок сока, а теперь осталось только три.
Я взял с полки одну и захлопнул дверцу.
– Какого черта?
Мама нахмурилась.
– Какого черта что?
Я поднял бутылку сока.
– Не хватает двух.
– Возможно, я сегодня выпил парочку, – произнес Чет, не сводя с меня глаз. – Не знал, что ты считаешь.
Я уставился на маму взглядом «какого хрена».
– Миллеру приходится все пересчитывать, – объяснила она. – У него диабет.
– Да. Думаю, она могла бы упомянуть об этом, Чет.
«Например, сразу по приходу, чтобы ты не жрал и не пил то, от чего зависит моя жизнь».
– Виноват, приятель. Больше не повторится.
Он улыбнулся маме, а она улыбнулась в ответ. Я уже давно не видел такую улыбку – почти счастливую. Это был тот тип счастья, когда ты понимаешь, что больше не одинок. И только.
Я отхлебнул сок и схватился за холодильник, чтобы не упасть.
– Как себя чувствуешь? У тебя датчик недавно срабатывал. – Мама постучала пальцами по смартфону – более старой модели, чем тот, который лежал на кофейном столике.
– Я в курсе, – огрызнулся я, безуспешно пытаясь скрыть раздражение в голосе.
До того, как у меня появилось это устройство, приходилось колоть палец каждые два часа, круглые сутки. Как настоящая мать, она должна была ставить будильник и проверять меня по ночам. Две поездки на «скорой» за три месяца, и я научился сам ставить будильник. Свои мама не слышала или отключала в полусне.
Я не мог ее винить. Она работала на двух работах, чтобы удержать нас на плаву, и ей попросту не хватало времени и сил. А диагноз их требовал немало, так как моя поджелудочная железа решила прикрыть лавочку: «Инсулин закончился. Приходите в следующей жизни».
Пришлось очень быстро усвоить, что, когда дело касается моего диабета, я сам по себе.
За исключением Вайолет. В больнице могли бы направить ее ко мне…
Но они этого не сделали, такова жизнь.
Я выпил половину бутылки сока и сунул ее в рюкзак, который затем вместе с гитарой перекинул через плечо.
– Куда это ты собрался? – крикнула мама, когда я направился к двери.
– На улицу.
– Уже поздно, а тебе завтра в школу.
– Он доставляет тебе неприятности? – тихим, угрожающим голосом спросил у мамы Чет.
– Нет, он…
– Эй, парень.
Я замер, схватившись за дверную ручку. Шея будто одеревенела, и я повернул голову, поймав темный, опасный взгляд Чета.
– Ты треплешь маме нервы, сынок?
От угрозы, прозвучавшей в небрежно брошенной фразе, по спине пробежал холодок. Я вскинул подбородок и умудрился даже глазом не моргнуть, когда произнес:
– Я тебе не сынок.
Повисла недолгая тишина, в которой я слышал лишь гулкое биение собственного сердца.
Мама ладонью разогнала дым, словно могла этим рассеять напряжение между нами.
– Брось, он хороший. Отличный ребенок.
Чет посмотрел мне прямо в глаза и произнес исключительно для меня:
– Уж лучше ему таким и оставаться.
– Черт побери, – бормотал я, засунув руки в карманы, пока спускался к пляжу по тихим, темным улицам. За последние четыре года к маме наведывались разные неудачники, кто-то в большей степени был бездельником, кто-то в меньшей. Но Чет мне казался просто Королем среди них, вечно просиживающим наш диван.
День был дерьмовый, и мне отчаянно хотелось лечь спать. Но раз чертов Чет Хайленд ночевал у нас, я решил прогуляться.
Даже после нашего переезда из машины в квартиру я не оставил привычку бродить по ночам. Просто чтобы побыть одному. Сбежать. Иногда мне хотелось просто куда-нибудь идти и не останавливаться. Но без лекарств я умру, и пока меня найдут, чайки успеют обглодать кости.
– Веселенькие мысли, – пробормотал я, а ветер унес мои слова прочь.
В ту ночь я бродил по удаленному каменистому пляжу, окруженному высокими утесами. Приходилось посильнее кутаться в куртку. Формально сейчас лето, но северное калифорнийское побережье об этом забывало.
Черные волны, увенчанные белой пеной, вгрызались в каменистый пляж, а затем отступали, снова и снова. Разноцветные огни набережной на западе отсюда казались слишком яркими и вульгарными. Даже за милю слышался грохот американских горок и радостные вопли отдыхающих, когда вагончики неслись вниз. Чуть дальше медленно и бесшумно поворачивалось колесо обозрения.
Я повернулся спиной к разноцветным огням и поплелся дальше, к каменистым пористым скалам, которые в скудном лунном свете казались черными и острыми. Из-за прилива я был вынужден держаться поближе к валунам, и вскоре уже больше карабкался по камням, нежели прогуливался. Справа высились скалы, а слева ко мне тянул лапы разъяренный океан, брызгая ледяной водой. Я еще никогда не заходил так далеко. Но когда споткнулся и в попытках удержать равновесие оцарапал ладонь о шершавый, изъеденный солью камень, я сдался. Уже при каждом шаге под ботинками хлюпала вода, и если из-за этой дурацкой вылазки я поврежу гитару, то никогда себе этого не прощу.
Я уже развернулся и начал высматривать обратный путь среди камней и влажного песка, когда услышал его. Отдаленный, но четкий звук между стенаниями океана. Скрип, а затем хлопок. Словно порывы ветра распахивали и захлопывали деревянную дверь на сломанных петлях.
Вопреки здравому смыслу, я двинулся на звук, и когда валуны немного расступились, мое любопытство было вознаграждено. Мне удалось отыскать опасную тропинку по более мелким, округлым камням. Береговая линия приподнималась, уходя от воды, и волны мне больше не угрожали. Идти стало полегче. Скрип и хлопки теперь звучали громче.
Наконец я обогнул огромную груду валунов. Впереди скалы спускались вплотную к океану и пляж обрывался.
Тупик.
И тут я снова услышал этот звук. Позади меня.
Я повернулся и увидел дверь. Она висела на расшатанных петлях, и при каждом порыве ветра за ней зиял черный прямоугольник. В темноте ночи я не сразу понял, на что смотрю, но вскоре разглядел очертания квадратной деревянной хижины, притулившейся к скале.
Надо было пройти мимо и отправиться домой: завтра первый день в школе и все такое. Но что меня ждало дома? Чужой человек в нашей маленькой квартирке. А в школе лишь очередной год издевательств за непростительное преступление – бедность. А учитывая, как эпично я облажался сегодня вечером с Ви, то мне придется наблюдать, как она все больше сближается с Ривером, пока я не потеряю ее навсегда.
Я выудил сотовый из заднего кармана джинсов и включил фонарик.
– Вот так и погибают подростки в фильмах ужасов, – пробормотал я ветру. Скрипучая дверь захлопнулась, заставив меня вздрогнуть.
Я поднял тусклый фонарь и заглянул внутрь, подперев гитарой дверь.
– Эй?
Господи, голос, как у испуганного идиота. Но если здесь кто-то жил, хоть один, хоть двое, хоть десятеро, мне не хотелось быть невежливым.
Или убитым.
Хижина оказалась пустой. И больше по размерам, чем я думал. Фонарика не хватило, чтобы сразу осветить все внутри. Сквозь прорехи в крыше и лишенное стекла окно просачивался лунный свет, выхватывая на полу целые кучи песка.
Я прикинул, что хижина была около двухсот квадратных футов. Шаткие и неровные деревянные доски на полу. Беспорядочная куча удочек в углу, обмотанных леской – прямо как седые волосы ведьмы. Ведро. Скамейка. Даже маленький столик с ржавым ножом для снятия чешуи.
Я нашел рыбацкую хижину, обветшалую и продубевшую от соли. Затерянную между скал, забытую и пустующую многие месяцы, если не годы. У нее был свой собственный небольшой участок пляжа, а океан бушевал в сотнях ярдов отсюда и не представлял опасности.
Моя.
Я опустился на треснувшую, но все еще крепкую деревянную скамью. Внезапно накатила дикая усталость. Я положил руку на стол и опустил на нее голову, вдыхая запах дерева и соли. Глаза тут же закрылись.
Когда засигналили часы, в единственное окно хижины струились первые рассветные лучи, золотыми брызгами просочившиеся сквозь щели в досках. Я сразу понял, где нахожусь, как будто приходил сюда многие годы.
Сокровище. Я нашел спрятанное сокровище.
Как и четыре года назад, когда я, спотыкаясь, выбрался из леса и увидел лицо Вайолет Макнамары в окне ее спальни.
Я разжевал несколько конфет и допил бутылку апельсинового сока. Когда почувствовал себя увереннее, размял затекшее от неудобной позы тело и схватил гитарный футляр.
Снаружи солнце только-только показалось из-за горизонта. Глаза защипало от слез – конечно, просто от холодного ветра, а не от захватывающего вида, как утренний свет разливается по океану. Уже не яростному, но спокойному. Безмятежному.
Перед своей хижиной я нашел плоский камень и сел лицом к воде. Вынул гитару из футляра и перекинул через плечо ремень. Пальцы правой руки тут же нашли свое место на ладах, а левая потянулась к струнам.
Солнце взошло, и я заиграл песню Вайолет. Мой голос – охрипший и надсадный, как старое дерево, – запел слова, годами запертые в моем сердце. Я запел громче, с большим чувством ударяя по струнам гитары. Питаемые тщетной, безнадежной тоской, слова взлетали все выше и выше…
Пока их не подхватывал ветер и не разрывал в клочья.
Все, чего я хочу
Притворюсь, что прекрасно справляюсь и сам,
Потерянная душа, не верящая в чудеса.
Я стер ноги в кровь по твоим следам.
Нет, не будет лучше, не надо обещать.
Скитальцу тоже нужен дом, нужна семья,
Так, может, сегодня ночью полюбишь меня?
Ты рядом со мной, но так далека,
Сотни слов норовят соскочить с языка.
Но ничего сказать не могу,
Прячу чувства в песне, у всех на виду.
Не заставляй меня повторять это снова,
Думаю, мне придется сыграть ее снова,
И сегодня ночью ты полюбишь меня.
Чувствую себя счастливым, но настолько слабым,
Любовь жестока, на сердце сплошные раны.
Не прикасайся, детка, к моим шрамам,
Пока не захочешь узнать, в каких виновна сама.
Все, чего я хочу,
Все, чего я хочу,
Это ты и я, большего не прошу.
Что сбился с пути, я и не знал,
Пока впереди не увидел тебя.
Дорогу не видно во время дождя,
Так позови скорее меня.
На голос приду, в постель отнесу
Притворюсь, что услышал, дыхание затая:
«Сегодня ночью я влюбилась в тебя».
Чувствую себя счастливым, но настолько слабым,
Любовь жестока, на сердце сплошные раны.
Не прикасайся, детка, к моим шрамам,
Пока не захочешь узнать, в каких виновна сама.
Все, чего я хочу,
Все, чего я хочу,
Чтобы ты влюбилась в меня, большего не прошу.
3
Вайолет
Первый день выпускного года. У меня впереди еще много таких первых дней: годы учебы в университете, затем в медицинской школе, но для старшей школы этот год последний. Шайло не переставала меня подкалывать, как глупо радоваться началу учебы, когда все оплакивали конец лета.
– Как обряд посвящения, – пробормотала я, надевая узкие джинсы и кофту с открытыми плечами.
Я оглядела себя в зеркале. Джинсы оказались чуть более облегающими, чем я привыкла, но в целом вполне приличными. Эвелин предупредила, чтобы я не одевалась так, будто слишком стараюсь.
– Ты сногсшибательна от природы, – усмехалась она, когда мы неделю назад ходили за покупками в торговый центр Кингз-Виллидж. – Тебе достаточно вильнуть задницей и всем будет плевать, что вообще на тебе надето.
В то утро я вертелась перед зеркалом в своей спальне и поджимала губы. Два года назад Эвелин Гонсалес и ее популярная компания даже не взглянули бы на меня. Но в прошлом году знакомая из футбольной команды потащила меня на пляжную вечеринку. Каким-то образом я оказалась в усеянном песком туалете, утешая плачущую Эвелин, которая только что рассталась с Ченсом Блейлоком. Они встречались полгода.
– Ты такая милая, – произнесла она, вытирая слезы. – Большинство девушек в школе пришли бы в восторг, увидев меня слабой и жалкой.
– Ты вовсе не такая, – мягко возразила я. – Ты же человек.
Что-то в этих словах, должно быть, тронуло школьную королеву, потому что она внезапно взяла меня под руку и представила своим друзьям. В том числе и Риверу Уитмору. У меня все еще не хватало духу пообщаться с ним, но тем летом при встрече мы каждый раз обменивались улыбками, а однажды он даже купил мне коктейль в «Бургер Барн». Правда, в тот день он угощал всех, но было приятно оказаться в числе его друзей. Такой ботаник, как я, и представить себе не могла подобное.
Но потом Ривер перестал с нами тусоваться, и теперь я знала почему. Я схватила конверт с моим волонтерским назначением, сунула его в рюкзак и спустилась на первый этаж.
Родители завтракали в просторной, залитой солнцем кухне, сидя как можно дальше друг от друга. Папа читал газету и потягивал кофе за серой мраморной стойкой. А мама за столом намазывала мармеладом пшеничный тост.
Никаких ссор. Никакого напряжения. Пока что. Я чувствовала себя героем фильмов, в которых шпиону требовалось пересечь комнату и не задеть лазерные лучи, пересекавшие все вокруг. Приходилось действовать медленно, осторожно, чтобы не спугнуть их.
– Доброе утро, – бодро произнесла я.
Мама даже не подняла взгляд от тоста.
– Доброе утро, дорогая.
– Доброе утро, тыковка, – устало отозвался папа.
Шайло часто говорила, что Вселенная подарила мне самые лучшие черты моих родителей. У меня мамины густые, почти черные волосы и папины темно-синие глаза. Но на этом сходство заканчивалось. Мама была высокая, стройная, с бледно-голубыми глазами, а папа – рыжеволосый и коренастый.
– Волнуешься перед первым днем выпускного класса? – поинтересовался папа.
– Определенно. Я и так буду очень занята, совмещая футбол, дебаты, теперь еще и это. – Я села рядом с мамой и вытащила свое письмо из Медицинского центра.
– Тебя взяли? – просияла мама и сжала мою руку. – Я знала, что так и будет.
Прихватив кофе, папа подошел и чмокнул меня в макушку.
– Горжусь тобой, тыковка. – Он сел по другую сторону от меня, подальше от мамы. – И ты уже знаешь, кого тебе назначили?
– Этого Миллера? – предположила мама, не отвлекаясь от тоста и стараясь говорить небрежным тоном.
Уже четыре года как мой лучший друг все еще оставался для нее «этим Миллером»: мальчишкой, который жил в машине и чуть не умер на ее заднем дворе.
– Нет, не Миллер, – натянуто произнесла я, насильно удерживая улыбку. – Нэнси Уитмор.
Мои родители обменялись взглядами.
Папа заерзал на стуле.
– Я на прошлой неделе ездил в автосервис Уитморов.
– Я знаю. У нее рак, да?
– Боюсь, что так. Рак печени. И все не очень хорошо.
– Она смертельно больна, – вмешалась мама напряженным голосом. – Давай будем честны с Вайолет, для разнообразия.
Папа сжал губы в тонкую линию, но обратился ко мне:
– Ты с этим справишься, дорогая?
– Я собираюсь стать врачом. Как уже говорила Миллеру, у моей профессии есть и неприятная сторона.
Мама отложила тост.
– Так значит ты сначала сообщила Миллеру? Когда? Вчера вечером?
– Линн…
– Да, – ответила я. – Вчера вечером.
«Пока вы не ворвались в мою комнату, как парочка сумасшедших».
– Я понять не могу, почему он продолжает лазать по моим шпалерам, – мама закипала от злости. – Раз уж ты не пытаешься его прятать, Вайолет, он может входить через парадную дверь, как все остальные.
– Линн, мы это уже обсуждали, – вмешался папа. – Они друзья. Так уж они привыкли. Верно, тыковка?
– Да, – ответила я, не добавляя, что в те несколько раз, когда Миллер приходил через дверь, то становился либо свидетелем их ссоры, либо их мрачного настроения. Унизительно для меня и неловко для него.
– В любом случае, – продолжила я, – он так же переживает о моей работе с миссис Уитмор. Потому что он хороший человек. Лучший.
Мама пропустила это мимо ушей, но ее взгляд явно давал понять, что разговор об «этом Миллере» еще не закончился.
– Когда приступаешь? – поинтересовался папа.
– На этой неделе. По вторникам и пятницам.
– Так быстро. Что ж, я тобой горжусь, – сказал папа. – Из тебя выйдет отличный врач, а волонтерство станет прекрасным дополнением к заявлению в колледж.
– Спасибо, папочка.
– И на этой ноте… – Мама разгладила салфетку на коленях. – Учитывая начало учебного года, было бы неплохо рассмотреть несколько возможностей получения стипендии.
– Ради всего святого, Линн…
– Что? Она лучшая в своем классе. Бесспорная кандидатка на прощальную речь на выпускном. Почему бы ей и не получить награду за свои старания?
Я по очереди взглянула на них обоих.
– Мне нужно подавать заявление на стипендию?
– Нет, – твердо ответил папа, резко обрывая маму на полуслове.
Она резко захлопнула рот.
Желудок внезапно превратился в камень. Предложение родителей оплатить мое обучение в колледже, даже в медицинской школе, было самым драгоценным подарком в моей жизни. Не только из-за денег, но и потому, что они в меня верили.
– Все в порядке? – спросила я.
– Все отлично, – заверил папа, сердито глядя на маму. – Никакая стипендия тебе не нужна. Мы обещали, что все оплатим, значит, так и будет. Разве не так, Линн?
Мама твердо встретила его взгляд.
– Как скажешь, Винс.
– Так и скажу. И я опаздываю на работу. Хорошего тебе первого дня, дорогая. – Он ласково щелкнул меня по носу и ушел, не сказав больше ни слова.
Я повернулась к маме, боясь задать вопрос и одновременно страшась ответа.
– Мам?..
Она помешивала кофе.
– Не надо меня спрашивать, спрашивай у отца.
– Он мне не скажет. Вы мне никогда ничего не говорите. Просто орете друг на друга. Теперь и перед моими друзьями тоже.
Мама отхлебнула из кружки. Я сжала руки под столом.
– Мама, пожалуйста. Я хочу стать хирургом. Даже с уже заработанными за время школы кредитами[3], все равно остается минимум десять лет учебы. Если это слишком много, я пойму. Все меняется. Если с деньгами возникли проблемы, ты можешь мне рассказать.
«Скажи мне, что у вас с папой все будет хорошо».
– Обсудим все позже, – отрезала мама, поднимаясь со стула. – Ты опоздаешь в школу. – Она пробежала пальцами по моему конверту. – Ты неплохо сдружилась с Ривером Уитмором, да? Я слышу, как ты говоришь о нем все больше и больше. Даже больше, чем об этом Миллере. Я потому и удивилась, когда вчера застала его у тебя в комнате. Думала, он исчез с горизонта.
Я бестолково моргнула от резкой смены темы.
– Миллер никогда не исчезнет из моей жизни. Потому что мы лучшие друзья.
– Я думала, твоя лучшая подруга это Шайло.
– Так и есть. Они оба.
– А Ривер? Ты целую вечность была в него влюблена, а теперь тусуешься в его компании.
– Да, но…
– Я записала тебя к доктору Крэндалу на следующий четверг.
– Гинекологу.
– Да. Раз уж я не могу отслеживать, кто шастает тебе в комнату, лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.
– Хорошая идея, – ответила я, мое лицо пылало. – А то сама я могу забыться.
Мама вздохнула.
– Я просто реально смотрю на жизнь. Тебе уже семнадцать, и я знаю, как устроен мир. – Она поджала губы. – Мне следовало сделать это раньше?
Боже, мне хотелось провалиться сквозь землю.
– Э-э, нет, мам. Я даже не целовалась. Пить противозачаточные немного перебор, тебе не кажется?
– Ох, милая, – вздохнула она с раскаянием в глазах. – Ты очень много учишься, и я знаю, что мы не настолько часто проводим время вместе, как следовало бы. Не так, как раньше. – Она взяла меня за подбородок. – Я просто пытаюсь быть мамой и заботиться о тебе. Ладно?
Я нашла в себе силы улыбнуться.
– Ладно. Спасибо.
Она вымученно улыбнулась в ответ.
– Ты должна была ответить: «Не надо, дорогая мамочка, я берегу себя до замужества».
– Учитывая, что я никогда не выйду замуж, ждать придется слишком долго.
– Надеюсь, что это не так, хотя, видит бог, мы подали не самый лучший пример.
Я с трудом сглотнула.
– Раньше все было не так. Вы с папой были… такими счастливыми.
Она напряглась.
– Да, что ж. Кое-что произошло.
– Мам?..
Она моргнула и похлопала меня по руке.
– Я запишу тебя на прием. Хорошего первого дня.
До урока истории в середине дня у нас с Шайло расписание не пересекалось. Я встретилась с ней во время ланча на лужайке перед верандой, на которой располагались столики кафетерия Центральной старшей школы Санта-Круза. Моя стройная подруга надела платье в стиле бохо, а темные волосы заплела в сотни тоненьких косичек, которые свободно рассыпались по смуглым плечам. Массивные браслеты, ожерелья и кольца, большинство из которых она сделала сама, завершали ее образ Богини Земли, как я ее называла.
Мне не переставали говорить, как я «расцвела» за последние годы, но Шайло Баррера от рождения была красавицей во многом потому, что для нее это казалось естественным. Я никогда не встречала такого уверенного в себе человека, как Шайло. Она чувствовала себя комфортно такой, какая она есть.
– Здорово, – произнесла я, плюхаясь рядом с ней. Мы обнялись, и я вдохнула сладкий запах духов, которые она делала сама из цветов бабушкиного сада.
– Что с тобой? – спросила подруга, разглядывая меня. – Обычно в первый день учебы ты выглядишь по-другому.
– Мама собирается подсадить меня на противозачаточные, и я начинаю подозревать, что у нас нет денег на колледж. А как прошло твое утро?
Шайло было очень трудно удивить. Но сейчас у нее округлились глаза.
– Прости… что?
– Это скорее проблемы моих родителей. Забудь. Как там в Луизиане?
– Жарко, – ответила она. – Даже не вздумай заговаривать мне зубы после того, как огорошила темой противозачаточных и… серьезно? Нет денег на колледж? Я думала, что это дело решенное.
– Я тоже. Папа все отрицает, но мама предложила заняться вопросом стипендии. Но что, если все гораздо хуже? Что, если они разорились?
– Твой отец все еще работает, верно? А мама продолжает ездить на «Ягуаре»? – Она сжала мою руку. – Наверное, все не так плохо, как ты думаешь.
– Возможно. Но боже, как бы мне хотелось, чтобы они были со мной честными. Я все же подам заявку на поощрительную стипендию по успеваемости. Там жуткая конкуренция, но я не могу сидеть сложа руки. И если действительно что-то случилось, о чем мне не рассказывают, то я должна помочь. – Я облегченно вздохнула. Всегда чувствовала себя лучше, если строила план и следовала ему. – Сделаю то, что должна.
– Ну конечно, – согласилась Шайло. – Теперь давай вернемся к противозачаточным. Что натолкнуло твою маму на мысль о таблетках, шлюшка?
– Вчера вечером родители ворвались ко мне в комнату, а у меня был Миллер.
– И вы?..
– Нет! – возмутилась я, не обращая внимания на почти разочарованный вид Шайло. – Ты же знаешь наши с ним отношения. У мамы паранойя, потому что Миллер постоянно ко мне ходит и потому что волонтерская программа прикрепила меня к Уитморам, – я понизила голос. – Мама Ривера больна.
– Я слышала. – Шайло встряхнула руками. – Ладно, рассказывай правду. Ты и Миллер. Ты и Ривер. Что происходит… со всеми вами?
– Мы с Миллером…
– Просто друзья. Ну да. Знает ли он об этом?
Я резко повернула голову.
– Разумеется, знает. А что? Он тебе что-нибудь говорил?
Шайло долго смотрела на меня, а потом сказала:
– Нет. Не говорил.
Я тихонько облегченно вздохнула.
– Хорошо.
Шайло закатила глаза.
– Потому что ты боишься все испортить и не веришь в настоящую любовь.
– Я верю в любовь, но да, я боюсь испортить отношения с Миллером. Он слишком… особенный для простой интрижки. Если мы расстанемся, то это нас уничтожит. – Я покачала головой. – Однажды я уже чуть не потеряла его, Шай. Я больше не переживу.
– Значит, Миллер застрял во френд-зоне, а Ривер получает бесплатный пропуск?
– Ты же знаешь, что я всю жизнь влюблена в Ривера. Но он самый популярный парень школы и выпускного класса, а еще на пути к звездной карьере в НФЛ. А я с головой в учебе и подготовке к поступлению в колледж. Ни у кого из нас нет времени на что-то серьезное. Он вообще со мной почти не разговаривал, но да… мы бы могли встречаться. Было бы здорово.
– Ты хотела сказать безобидно.
– Ну да. Я не хочу поступать в колледж с нулевым опытом, но, если окажется, что денег на колледж нет, мне придется работать еще усерднее.
– Значит, ты хочешь встречаться с Ривером, чтобы получить кое-какой опыт? Такой, который потребует прием противозачаточных?
– Возможно.
Карие глаза Шайло округлились.
– Ты собралась подарить ему свою девственность?
– А что? Думаешь, если я ботаник, который все время пропадает в библиотеке, у меня отсутствует сексуальное влечение? Я заучка, Шай, а не монашка. И боже, меня еще даже не целовали. Я до смешного отстала.
– Это не гонка, – возразила Шайло. – И вообще, никакая ты уже не заучка. Ты будешь среди Свиты Осеннего бала[4] и, возможно, Королевой выпускного бала. Особенно если начнешь встречаться с будущим Королем.
– Ни за что. Ею сто процентов станет Эвелин.
– Я бы не была так уверена. – Шайло откинулась назад, опершись на локти. – А что, если, несмотря на все попытки остаться обычной шлюшкой, ты влюбишься в Ривера? Что, если он влюбится в тебя?
Я рассмеялась.
– Если с нами произойдет нечто подобное, а это довольно серьезное «если», давай реально смотреть на положение вещей. Я поступлю в Калифорнийский университет, а у них нет футбольной команды. Значит, Ривер поступит в другое место. Например, в Алабаме или Джорджии. Довольно глупо строить серьезные отношения, а потом разбежаться по разным сторонам.
– Ух ты, уже все продумала, да?
– У меня большие планы, Шай. Разбитое сердце в них не входит.
– Не всегда можно точно сказать, чего хотят наши сердца, – тихо произнесла подруга тоном, который я редко от нее слышала. – Тебе ведь это известно, верно? Разве ты не говорила мне, что любишь Миллера?
Внутри все необъяснимо затрепетало, когда она произнесла это вслух.
– Так и есть. Ты же знаешь, он мне как… брат.
От этих слов на языке ощутилась горечь, но на попятную я не пойду.
– Ты давно видела своего братца? Ты не единственная, кто повзрослела и превратилась в горячую красотку. – Она изогнула бровь. – Ты что, не заметила?
– Нет. То есть да. Но я не думаю о нем… в этом смысле.
Шайло окинула меня пристальным взглядом, а затем пожала плечами.
– Ну как скажешь.
На языке вертелось еще много слов протеста, но она была права. Я действительно заметила, что Миллер больше не тот тощий тринадцатилетний подросток, с каким я познакомилась у себя под окном. Теперь он выше, крупнее, его плечи шире, а мышцы заметнее. Красивые черты лица стали более точеными, мужественными, а челюсть и скулы – более угловатыми. Легкая щетина и длинные волосы, в сочетании с привычной фланелевой рубашкой и вязаными шапочками, придавали ему неряшливый, эдакий рокерский образ.
Было очень легко представить его на сцене какого-нибудь фестиваля, поющего своим хриплым проникновенным голосом под вопли тысяч поклонниц…
– Эй. – Шайло выдернула меня из моих фантазий, ее голос был нехарактерно мягким. – Я поняла. Ты защищаешь то, что особенно ценишь.
Я кивнула.
– Я уже видела, как выглядит умирающая любовь. Мои родители когда-то тоже были лучшими друзьями.
