Эмма Скотт
Девушка из песни
II
Миллер вернулся на следующий вечер, и еще через день, а потом приходил еще в течение двух месяцев, пока лето не подошло к концу. Моя первая подруга, Шайло, жила со своей бабушкой, но каждое лето проводила в Луизиане у родственников, так что Миллер прекрасно мне ее заменил.
Вечера мы проводили в моей комнате, что-нибудь перекусывали – Миллер всегда был голоден. Я занималась, а он писал в старой, помятой тетради. Он не показывал, что там написано, а я не совала нос не в свое дело. Но однажды я мельком заметила на странице что-то похожее на стих.
В большинстве случаев мы ходили в центр города или шли на набережную и играли на игровых автоматах, а потом прогуливались по пляжу. Иногда Миллер занимался подработкой в городе, чтобы хоть немного помочь маме. Он сказал, что она работает в закусочной, но он никогда не приводил меня туда и не знакомил нас.
Я же познакомила его с родителями, и по моей просьбе папа нанял Миллера раз в неделю работать во дворе, хотя у нас уже был садовник.
– Он заплатил мне пятьдесят баксов, – сообщил мне позже Миллер, после своего первого рабочего дня, и укоризненно посмотрел на меня. – Это слишком много.
– У нас большой двор, – невинно ответила я.
Он хотел было возразить, но, по-моему, в деньгах он нуждался больше.
Однажды поздним августовским вечером Миллер сидел с блокнотом на коленях и что-то строчил, пока я занималась.
Я закрыла тетрадь по алгебре и сняла очки, чтобы потереть глаза.
– Сделала. За один предмет в старшей школе можно теперь не переживать.
– Ты будешь, как в том старом сериале, «Дуги Хаузер», – произнес Миллер, доедая приготовленный мной бутерброд с ветчиной и сыром. – Уже в шестнадцать поступишь в колледж.
– Не-а. Я не настолько хороша.
– Ты чертовски умна, Ви, – возразил он.
Что-то новенькое. Он стал называть меня Ви. И мне это даже нравилось.
– Ты когда-нибудь расскажешь мне, что пишешь? – спросила я.
– Магистерскую работу для колледжа. – Он сунул блокнот в рюкзак. – Подумал, что тоже могу заранее об этом позаботиться.
– Ха-ха. – Я пожала плечами и вытянула перед собой ноги. – Я нервничаю.
– Почему?
– Завтра ты познакомишься с Шайло. Она вернулась из Нового Орлеана, и я подумала, что другу номер один пора встретиться с другом номер два.
– И ты переживаешь по этому поводу?
Я поиграла ручкой.
– Она может тебе понравиться больше, чем я.
– Тогда я не буду с ней знакомиться.
– Это… глупо.
– Ага, – согласился он, пристально глядя на меня, как будто запечатлевая в памяти весь мой облик ботаника. – Потому что она никогда не понравится мне больше тебя.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю. – Глаза Миллера потемнели. – Кроме того, какое тебе дело? Тебе же нравится Ривер, как его там.
– Верно, но это всего лишь несбыточная мечта. С таким же успехом я могу влюбиться в Джастина Трюдо, потому что это только фантазии. И вообще, я переживаю не из-за того, что тебе понравится Шайло. Она говорит, что никогда не будет встречаться с мальчиком, хотя и не признается почему. Я боюсь, что вы поладите и станете лучшими друзьями. – Я повела плечом. – Не хочу остаться в стороне.
– Никогда этого не допущу.
Я разозлилась на себя за свою застенчивость.
– Ох, забудь. Я первой подружилась с ней и первой подружилась с тобой, так почему же именно я боюсь оказаться в стороне?
– Потому что ты все преувеличиваешь. – Миллер одарил меня своей редкой улыбкой. – Я даже не хочу с ней знакомиться. Я ее уже ненавижу.
Я ухмыльнулась.
– Ты не имеешь права ее ненавидеть. Не обращай на меня внимание. Я веду себя глупо.
– Скорее как параноик… – поддразнил он, зевая.
В последнее время вокруг его глаз залегли темные круги, а лицо в свете настольной лампы выглядело бледнее обычного. Миллер всегда казался немного грустным, но в последние дни это впечатление усилилось. Его грусть стала как будто глубже. Я несколько раз пыталась спрашивать о его усталости и головной боли, которая, похоже, часто его беспокоила. Но он всегда отнекивался и уверял, что с ним все в порядке.
Но он не в порядке, и это очевидно.
Я прикусила губу.
– Могу быть честной с тобой?
– А когда было по-другому?
– Ты неважно выглядишь. Все в порядке? Только не увиливай. Скажи мне правду.
– Я в порядке.
– Мне кажется, ты похудел…
– Я в порядке, доктор Макнамара. Просто болит голова.
– Ты все время это говоришь, но тебе не становится лучше. Это из-за приближения учебы? Ты переживаешь?
Миллер промолчал. Я встала из-за стола и села рядом с ним, но он вскочил на ноги.
– Мне нужно воспользоваться ванной.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Я слышала, как он пописал и смыл воду.
– И это тоже – заметила я, когда он вышел. – Ты постоянно хочешь пить и часто бегаешь в туалет.
– Господи, Ви.
– Но так и есть. И это заставляет меня задуматься. – Я с трудом сглотнула. – У вас в доме нет… водопровода? Воды?
– Прекрати.
– Ты можешь мне рассказать, Миллер. Знаешь же, что можешь.
– Нет.
– Можешь, я…
– Забудь. Иначе не сможешь относиться ко мне как раньше. – Он закинул свой потрепанный рюкзак на плечо. – Мне нужно идти.
– Прекрасно, – ответила я, притворяясь злой. – Увидимся завтра.
– Ви… не будь такой, – устало произнес он. – Ты ничего не сможешь сделать, поэтому не нужно переживать.
– Я сказала «прекрасно». Ты не хочешь об этом разговаривать, потому и я не буду. – Я демонстративно потянулась и зевнула. – Пойду спать.
Он мгновение меня разглядывал, а затем кивнул.
– Ладно. Увидимся завтра.
– Ага.
Миллер вылез в окно. Когда он пропал из поля зрения, я надела обувь, схватила толстовку и выглянула из окна. Миллер спрыгнул на землю и направился обратно в лес. Я мысленно сосчитала до десяти, затем как можно тише вылезла из окна и двинулась следом.
Миллер маячил впереди темной, неясной фигурой, в тени разлапистых деревьев, загораживающих лунный свет. Было так темно, что я едва видела, куда ступаю. Я уже практически сдалась и решила повернуть обратно. Затем Миллер включил мини-фонарик, всегда привязанный к его рюкзаку, и его свет повел меня еще глубже в лес.
Мы свернули на проселочную дорогу, которой, вероятно, когда-то пользовались лесничие. Сейчас она вся была в выбоинах и заросла травой. Миллер держался края, направляясь на северо-запад, в глубь леса. Интересно, есть ли здесь так далеко домики? С другой стороны Погонипского леса располагался гольф-клуб. Может быть, его мама работала там по ночам и сотрудникам предоставляли жилье?..
«Неправильно. Все так неправильно».
Рядом со старой проселочной дорогой стоял универсал. Старый, оливково-зеленый, с деревянными панелями. Ржавый. Помятый. В окнах вместо занавесок висели футболки. На приборной доске валялась смятая женская кофта, упаковки от фастфуда и пустые стаканчики. Машина сильно увязла в земле, будто так долго не двигалась с места, что стала частью леса. Сердце сжалось, как от удара в грудь. Эта машина не собиралась доставлять пассажиров в пункт назначения. Она и была пунктом назначения.
Я выглянула из-за дерева, когда Миллер открыл заднюю дверцу автомобиля. Вытащил на землю переносной холодильник, открыл его и схватил бутылку с водой. Опустился на крышку холодильника и выпил всю бутылку. Его плечи обреченно поникли.
Мои глаза наполнились слезами. Я вышла из-за деревьев на дорогу, где лунный свет сиял ярче всего.
– Эй.
Он испуганно вскинул голову и снова опустил ее.
– Привет, Ви, – глухо отозвался он.
– Ты не удивился, увидев меня?
– Больше удивился, что ты не проследила за мной раньше. Ведь не следила?
– Нет, – ответила я. Теперь мы стояли друг перед другом, в темноте, и у меня надломился голос.
– Миллер…
– Не делай этого, – предупредил он, тыча в меня пальцем. – Не вздумай из-за меня плакать, черт тебя дери, Ви. Не надо меня жалеть!
– Ничего не могу поделать. Я переживаю за тебя. И ты никогда не рассказывал… Никогда не говорил…
– А для чего?
– Для помощи. Ты никогда не просил помочь.
– Тут нечего помогать. Что ты можешь сделать?
Я беспомощно покачала головой.
– Не знаю. Что-нибудь. Что угодно.
– Ты меня кормишь. Этого достаточно. Даже слишком.
– Нет… – Я огляделась, пытаясь понять, как двое людей могут жить в одной машине. Как они могли втиснуться в такое маленькое пространство.
«Как там может поместиться такой большой Миллер?»
– Где?.. – Я сглотнула и попыталась еще раз. – Где ты моешься?
– В Парке дружбы, в клубном доме.
– Он только для членов клуба.
– Я тайком. Ты не захочешь этого слышать, Ви.
– Нет. Неправда, захочу.
По моим щекам текли слезы.
«Он такой храбрый».
Не знаю, что я имела в виду под этим словом, но оно казалось верным. Храбрый, потому что так жил и никогда не жаловался, не воровал. Подрабатывал, как мог, чтобы помочь маме.
– Наркотики здесь ни при чем, если ты об этом подумала, – мрачно заявил Миллер. – Отец ушел и забрал все деньги.
– Ты говорил, что он умер.
– Потому что я хочу, чтобы он умер. Но он уехал, а нас выселили из нашей квартиры в Лос-Баньосе. Мама решила, что здесь мы начнем новую жизнь. Тут много работы. Но все так дорого, и чертова машина сломалась, мы не можем уехать. Но мама устроилась работать в кафе, а по ночам…
Он покачал головой, его голубые глаза блеснули в темноте. Я ждала, затаив дыхание.
– Иногда она делает всякие штуки с мужчинами за деньги. Ну как? Достаточно наслушалась? Хочешь знать, каково это – мыть голову в туалете гипермаркета? Или слушать, как мама возвращается в эту чертову колымагу, пахнущая незнакомыми мужчинами, помада размазана, а она улыбается и говорит тебе, что все будет хорошо?
Я судорожно втянула воздух.
– Где она сейчас?
– А ты как думаешь?
– Она вернется сегодня ночью?
– Не знаю. Иногда ей разрешают остаться в мотеле, чтобы помыться и все такое. В таких случаях она спит на настоящей кровати. Я ее не виню. А утром она отправляется на работу в кафе.
Я вытерла нос.
– Оставь ей записку и забери свои вещи.
– Куда же я пойду?
– Со мной, Миллер. Ты пойдешь со мной.
Он выглядел слишком усталым, слишком разбитым, чтобы спорить. Он убрал холодильник и схватил свой потрепанный старый рюкзак.
– У тебя есть грязная одежда?
Он кивнул.
– Возьми с собой.
Я подождала на почтительном расстоянии, пока он вылез из машины с наполовину полным мешком для мусора. Мы молча двинулись обратно к моему дому. Миллер шел впереди, так как лучше знал дорогу. Вместо того чтобы обойти дом сзади и подняться по решетке, я провела Миллера через боковую дверь в гараж и прямиком в прачечную.
– А твои родители?
– Если они нас увидят, скажу, что ты измазался травой, пока работал в саду. Ты здесь, потому что твоя мама работает допоздна, и ты остался без ключей от… дома. – Горло сдавило. – Ты должен остаться на ночь.
Миллер вяло кивнул.
Я открыла огромную стиральную машинку, и он высыпал туда свою одежду и несколько маминых вещей. Потом я взяла его за руку и повела через весь дом наверх, в свою спальню, по пути остановившись у бельевого шкафа. Схватила полотенце и, войдя в свою комнату, указала ему на ванную.
– Прими душ, если хочешь. Или ванну. Мойся, сколько захочешь, но оставь у входа свою одежду, я ее тоже брошу в стирку.
– Хочешь, чтобы я отдал тебе свои трусы?
– Заверни их в джинсы. Мне все равно. Я не буду смотреть.
Миллер сделал, как ему было велено, и я отнесла сверток с его одеждой вниз. Она не так уж и плохо пахла. Лесом, кожаным салоном автомобиля и им.
Включив стиральную машинку, я направилась на кухню и схватила хозяйственную сумку. Бросила в нее две бутылки маминой любимой воды.
«Ни водопровода. Ни туалета. Ни раковины. Ни душа».
На глаза вновь навернулись слезы, но я сморгнула их и схватила еще две бутылки с водой. Я была полна решимости каким-то образом изменить жизнь Миллера, но в груди острым лезвием проворачивалось чувство вины за то, что я не последовала за ним раньше.
Должно быть, мама в тот день ездила в магазин: холодильник и кладовка были забиты. Я сделала два бутерброда с ветчиной и сыром и завернула их в фольгу, затем взяла пакетик чипсов «Доритос», упаковку шоколадного печенья и направилась наверх.
Миллер как раз выключал воду, когда я вернулась в свою комнату. Я поставила сумку и порылась в ящиках в поисках своих наименее девчачьих вещей: черно-белые клетчатые фланелевые штаны и белая толстовка с желтым банановым слизняком – символом Калифорнийского университета.
Дверь в ванную приоткрылась, и оттуда повалил пар.
– Эм, Ви?..
– Держи. – Я сунула одежду ему в руку.
Через несколько минут он вышел. Штаны были ему слишком короткие, но хорошо облегали талию. Он посмотрел на сумку с продуктами.
– Можешь поесть сейчас или взять с собой, – сказала я.
– Я устал.
– Тогда спи.
«В настоящей постели».
Я откинула одеяло и забралась в постель. Миллер замешкался и залез ко мне. Мы лежали на боку, лицом друг к другу. Он зарылся головой в подушку и вздохнул с таким облегчением, что я чуть не заплакала.
– Как долго? – спросила я.
– Одиннадцать недель, три дня, двадцать один час.
Я прикусила щеку изнутри.
– Ты больше не можешь там оставаться.
– Знаю. Когда начнется школа… Я не представляю, что делать, черт побери. Они меня заклюют.
– Им не нужно знать. Но ты должен оттуда выбраться. Хотя бы в приют для бедных.
Миллер покачал головой, уткнувшись в подушку.
– Мама отказывается. Она говорит, что тогда меня у нее заберут. Говорит, что, по крайней мере, машина по-прежнему наша. Да и не факт, что все обязательно узнают. Никто не видит, как я прячусь в лесу. У меня есть шанс.
– А если вас выгонит лесничий?
– Мама собирает деньги на депозит, а я помогаю.
– Сколько времени это займет? Вы оба должны переехать сюда. У нас комнат более чем достаточно.
– Нет, Ви.
– Почему нет? Тебе не кажется, что твоя мама хотела бы… не делать того, чем занимается?
– Да, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Но она никому не доверяет. И я тоже.
– Ты можешь мне доверять, Миллер.
Жесткое выражение его лица смягчилось. Он хотел было ответить, но на моем телефоне сработал таймер.
– Стирка. Сейчас вернусь.
Я поспешила вниз, мимо кабинета, где бубнил телевизор и из-под двери лился голубоватый свет. Папа все еще был изгнан из спальни на раскладной диван, в то время как мама уютно устроилась в их огромной кровати.
Я остановилась у двери кабинета. Можно попросить помощи у отца. Совета.
Потом подумала, что он разбудит маму, потому что Миллер в моей комнате – в моей кровати. Они будут в бешенстве, начнут читать нам нотации.
Значит, утром.
В прачечной я переложила одежду в сушилку, а когда вернулась, Миллер, похоже, спал.
Я подвинула стул под дверную ручку на случай, если родители вспомнят о моем существовании, и выключила свет. Легла рядом с Миллером и натянула на нас одеяло. Уютно устроилась на подушке, но Миллер открыл глаза.
– Ви… – прошептал он.
– Я здесь.
– Что же мне теперь делать? – Его голос был хриплым, и мое сердце сжалось.
Как будто вот-вот расколется на тысячи кусочков.
– Спать, – ответила я, стараясь казаться храброй. Какой я и была, по его словам. – Мы что-нибудь придумаем.
Он покачал головой.
– Не знаю. Мы живем в автомобиле всего несколько недель, но мне кажется, что я там родился. Временами мне просто хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.
– Я этого не допущу. Ты мне нужен.
– Ты не можешь никому рассказывать. Поклянись, что не будешь.
– Миллер…
– Поклянись, или я уйду прямо сейчас и никогда не вернусь.
Он казался слишком измученным, чтобы двигаться, но я знала, что он поднимется и выползет из окна, если не пообещаю. Я зажмурилась, из глаз брызнули горячие слезы.
– Клянусь.
– Спасибо, Ви.
Я подавила рыдания, прижалась к нему и обняла. От него пахло чистотой, такой теплый, но худой. Слишком худой.
«Он похудел со времени нашего знакомства. Жизнь в машине его убивает».
Миллер на секунду напрягся, а потом притянул меня к себе, и я положила голову ему под подбородок. Мы идеально подходили друг другу, как кусочки мозаики.
Он глубоко вздохнул, и его грудь прижалась к моей щеке. Я слушала его сердцебиение, слишком быстрое, как мне показалось. Если бы я уже была врачом, то смогла бы помочь ему и не чувствовала себя такой беспомощной. Удары, казалось, отсчитывали секунды. Но до чего – я не знала. Может быть, чего-то плохого. Я погрузилась в сон, и страх последовал за мной.
III
На следующий день мы шли по обсаженным деревьями тротуарам в центре Санта-Круза, мимо симпатичных магазинчиков, ресторанов и художественных галерей. Мы направлялись в кафе «Брэвери», чтобы встретиться с Шайло. Я внимательно наблюдала за Миллером, отмечая бледность его лица. Проснувшись, я обнаружила в мусорном ведре моей спальни две бутылки из-под воды, и Миллер пожаловался на усталость, даже после того, как спал в моей постели.
– Я почти и не помню, когда спал в настоящей кровати, – сказал он в то утро. – Забыл, каково это.
У меня внутри все сжалось.
– Ты можешь спать в ней каждую ночь, – предложила я, хотя на самом деле это был приказ.
Если его мама будет ночевать в мотелях, я заставлю его спать в моей постели и пить столько воды, сколько захочется. Миллер безропотно и стоически шел рядом со мной. Мы ежедневно очень многое принимали как должное: тепло, туалет, воду от простого прикосновения к крану. Уединение, личное пространство, постель. Миллера всего этого лишили, а он не жаловался и справлялся со всем в одиночку.
Перед ломбардом Миллер остановился и заглянул внутрь. В самом центре на подставке стояла акустическая гитара. Царапины портили бледный корпус, но на грифе более глубокий коричневый цвет выглядел дорого.
– Какая красивая, – заметила я.
– Это моя, – тихо пробормотал себе под нос Миллер. Я повернулась и посмотрела на него.
– Что?
Его глаза округлились, а затем он нахмурился.
– Черт, ничего, не обращай внимания. – Он быстро зашагал дальше, я едва поспевала за ним.
– Это твое? Я не знала, что ты играешь.
– Ты многого обо мне не знаешь.
– Полагаю, что так, – ответила я, стараясь скрыть обиду. – Хорошо получается? Давно играешь?
– С десяти лет. Когда у нас был компьютер, я научился играть по видеоурокам на YouTube.
– А ты умеешь петь?
Он кивнул.
– В основном каверы, но сам тоже кое-что пишу.
Я моргнула, увидев, как он раскрывается передо мной с другой стороны.
– Почему ты мне не сказал? Так вот что ты каждый вечер пишешь в блокноте? Сочиняешь песни? Ты мог бы сыграть для меня…
Миллер остановился и резко повернулся ко мне.
– Ну, для этого уже слишком поздно, не находишь? Господи, Ви! Ты когда-нибудь перестанешь задавать вопросы, помогать и… копаться в моем дерьме?
Я отшатнулась, как от пощечины.
– Я не… Я думала…
Он яростно провел ладонью по волосам.
– Мне не следовало говорить тебе о гитаре.
– Почему?
– Потому что теперь ты просто воспользуешься своими возможностями богатенькой девочки и выкупишь ее. Ты уже достаточно помогла. Ты сделала достаточно. Большего я принять не смогу.
Я поймала его напряженный взгляд, глубокий, засасывающий. В темной глубине его глаз плескалась боль. Неосуществленные желания, ощущение потери и вкус к жизни. То, что пробудилось в нем после горячего душа, настоящей постели и еды.
– Я не стану ее выкупать, – произнесла я.
– Пообещай мне.
Я прикусила губу, переминаясь с ноги на ногу.
Миллер выпятил челюсть.
– Я должен сделать это сам. Обещай мне, Вайолет.
– Пообещаю, если ответишь на один вопрос. Ты такой грустный последнее время не из-за отсутствия гитары?
– Я не грустный…
– Это было неделю назад, верно? Когда ты ее продал?
Он неохотно кивнул.
– Но я ее не продал, а заложил. Есть разница. Если продать, то потеряешь навсегда. А если заложить, то можно вернуть.
– А что, если ее купит кто-нибудь другой?
В глазах Миллера всколыхнулся страх.
– Мы должны ее вернуть, – заявила я. – Потому что ты сам не свой. Как будто потерял частичку себя, и я просто думаю…
– Не думай, Вайолет, – оборвал он меня, внезапно запыхавшись. Его лицо покраснело, как будто он только что пробежал марафон. – Ничего не делай. Просто оставь это. Пообещай.
– Ладно, ладно, я обещаю, – тихо сдалась я, в основном потому, что этот разговор его расстроил.
– Прости, что вспылил на тебя, – произнес он. – Ты была… очень добра ко мне. Черт возьми, благодаря тебе моя жизнь стала вполне сносной. – Он поднял руку, будто хотел пригладить прядки, выбившиеся из моего хвоста, но передумал и засунул ее в карман. – Ты – лучшее, что случилось со мной за очень долгое время. Я просто не привык… к удобствам. Долгий душ. Кровать. И теперь мне еще больше не хватает того, чего у меня нет.
– Я хочу, чтобы у тебя и дальше это было, – тихо произнесла я. – В моем доме. В любое время. И у твоей мамы. Все, что вам нужно.
Я коснулась кончиками пальцев его запястья, а затем сжала ладонь. К моему удивлению, глаза Миллера наполнились слезами, когда он посмотрел на наши руки. Его грубые пальцы переплелись с моими и держали так крепко…
Но потом он быстро отпустил меня и отвернулся. Мы молча двинулись дальше по улице. Как только прошли квартал, шаги Миллера стали неуверенными. Он немного пошатывался и периодически натыкался на стены ресторана или магазина, когда проходил слишком близко.
– Эй! – Я схватила его за руку. – Что случилось?
– Не знаю. Ничего. Просто пить хочется. Мне нужна… вода.
На другой стороне улице располагался магазин «7-Eleven», и Миллер прошаркал через дорогу прямиком к нему, даже не посмотрев по сторонам. Пикап ударил по тормозам и громко просигналил, но Миллер не обратил на него внимания.
Я поспешила следом.
– Миллер, эй! Ты меня пугаешь.
Он проигнорировал меня, его взгляд был прикован к «7-Eleven». Войдя в магазин, он направился к холодильникам с напитками и схватил самый большой «Гаторейд».
– Хочешь что-нибудь? – спросил он напряженным голосом, пока выуживал пятерку из переднего кармана джинсов.
– Нет, спасибо. – На сердце немного потеплело от того, что он пытался обо мне заботиться, даже когда ему пришлось заложить свое самое ценное имущество.
Миллер расплатился за воду, и мы завернули за угол. Он сполз по стене и выпил неоново-желтую жидкость. Я наблюдала, как он несколькими глотками опустошил половину бутылки, а затем с облегчением прикрыл глаза.
– Лучше? – спросила я, присев рядом с ним. «Пожалуйста, скажи мне, что тебе лучше».
Он кивнул, но затем допил и вторую половину.
Я вытаращила глаза.
– Здесь был почти литр. Миллер…
– Я в порядке, док, – устало произнес он. – Мне пора возвращаться.
Он хотел было подняться, но я удержала его.
– Нет. Тебе нужна помощь. У тебя все лицо горит, а глаза словно стеклянные.
– Все хорошо. Клянусь. Иди к своей подружке без меня. – Он слабо улыбнулся. – Увидимся в понедельник в школе. Господи, ну разве это не круто? Первый день в школе. Не могу на хрен дождаться.
Я внимательнее присмотрелась к нему, снова жалея, что не могу прочитать его симптомы и заставить выслушать меня. Но он встал и пошел обратно, все еще держа в руке пустую бутылку из-под «Гаторейда». Хотя шел уверенно, как обычно.
«С ним все в порядке», – подумала я. Потому что так и должно быть.
Это логично, говорила я себе, направляясь к кафе. Жизнь в машине не могла не сказаться на Миллере. Стресс. Голод. Холод. Наверняка у него лихорадка из-за плохих условий. Одной ночи в моем доме явно недостаточно.
«Это должно прекратиться. Им нужна помощь».
Но я поклялась Миллеру, что не выдам его тайну. Он этого потребовал. И никогда больше со мной не заговорит, если я попытаюсь ему помочь. Хотя даже не представляю, как это сделать. Если станет известно, что он живет в машине, это его убьет. В нашем районе тоже жили бедные дети, но это не то же самое, что быть бездомным.
«Должен же быть какой-то выход, – думала я. – Я могу одолжить деньги у папы. Или быстро заработать. Может, взять из отложенных на колледж. Достаточно для первого взноса и первый месяц аренды квартиры».
Мысли натыкались на кирпичную стену.
«А если после этого они не смогут каждый месяц платить за квартиру?»
Шайло помахала мне из кафе «Брэвери», на ее запястьях сверкало множество серебряных и медных браслетов. Я сменила встревоженный взгляд на улыбку. Она тоже не могла знать о ситуации с Миллером, хотя мне до смерти хотелось ей рассказать. Она бы стала настаивать, что я должна немедленно обо всем рассказать кому-то еще. Но я пообещала Миллеру, а свои обещания всегда нужно держать.
Хотя иногда это нехорошо и неправильно.
Иногда это может стать худшим поступком в твоей жизни.
В тот вечер я оставила окно своей спальни открытым, чтобы услышать Миллера, если он появится. Все было тихо до девяти или около того, а потом послышался звук, как будто кто-то продирался через лес. Я посмотрела вниз и увидела спотыкавшегося Миллера, он что-то бормотал себе под нос. Как будто пьяный.
– Миллер?
Он поднял лицо, и у меня перехватило дыхание от того, насколько он был бледен. Как привидение. Он смутился. Как будто не узнавал меня.
«О боже, это плохо. Очень плохо».
Он что-то пробормотал и упал на колени. Я как можно скорее спустилась по шпалере и оступилась. Ладони заскользили по дереву, и я свалилась на землю как раз в тот момент, когда Миллер открыл кран нашего садового шланга. Он пил из него так, словно умирал от жажды. Как будто несколько месяцев провел в пустыне. В нос ударил запах мочи, от которой потемнели его штаны, и еще какой-то фруктовый запах, которому здесь не место.
– Миллер, подожди… Пожалуйста, остановись.
Я потянулась, чтобы забрать у него шланг. Меня ужасала его дикая жажда. Словно бешеный зверь, он направлял струю в рот, захлебываясь, заливая водой лицо и футболку. Он оттолкнул меня и продолжал жадно пить, пока не закатил глаза, показывая белки. Затем его тело обмякло, и он тяжело рухнул на землю. Не двигаясь.
Из меня вырвался сдавленный крик. Сердце бешено колотилось о ребра. Я отбросила шланг в сторону, подползла к Миллеру и прижалась ухом к его мокрой от воды груди. Он все еще дышал, сердце билось, но слабо.
– Кто-нибудь, помогите!
Темная ночь поглотила мой крик. Я в отчаянии раскачивалась взад и вперед, ища в карманах телефон, который наверняка оставила наверху.
Он оказался в заднем кармане.
– Ох, слава богу. – Дрожащими руками я набрала 9–1–1. – Держись, Миллер. Пожалуйста. Держись…
Говорят, что когда вот-вот умрешь, вся жизнь мелькает перед глазами, но никто не говорил, что то же самое происходит, когда вы теряете дорогого вам человека. Словно в ускоренной съемке, я уже видела похороны Миллера, первый день школы, который я проплачу в одиночестве в своей комнате…
Сейчас два часа ночи, а я только что вернулась из больницы.
Вчера Миллер выпил огромный «Гаторейд», как мальчишка из университетского братства пиво на спор.
Сегодня ночью он отключился у меня во дворе, высасывая воду из садового шланга, словно пытался утопиться.
Я позвонила 9-1-1, а потом мама кричала на меня из окна моей спальни, а папа бегал по заднему двору. Появились пожарные машины, «скорая помощь», и все спрашивали меня, что случилось. Все это время Миллер лежал у меня на коленях, едва дыша, не шевелясь, с бледным, как смерть, лицом.
Меня не пустили с ним в «скорую», а так как я не могла связаться с его мамой, он ехал один. Совсем один. По дороге в больницу родители допрашивали меня о том, почему Миллер оказался у нас поздно ночью, часто ли это случалось и что, черт возьми, происходит?
И поскольку мои родители всегда оставались верными себе, они принялись обвинять друг друга, что никто не обращал внимания, а теперь в мою комнату каждую ночь прокрадывается «газонокосильщик».
Хорошо. Пусть и дальше грызутся как собаки, по крайней мере они хотя бы не спрашивают меня о Миллере.
Но в больнице спрашивали копы. Врачи, социальный работник… Они все хотели о нем узнать, чтобы связаться с его родителями, пока его везли в реанимацию для неизвестно какого лечения. У него случился инсульт? Аневризма? Никто ничего мне не говорил.
Рыдая так, что едва могла видеть, я рассказала все, что знала. Что мать Миллера, Лоис Стрэттон, днем работала в круглосуточном кафе на 5-й улице. Я сказала, что по ночам она тоже работает, но Миллер не говорил мне где. По крайней мере, я почти не врала.
Где он живет? Адрес?
Я заплакала еще сильнее, когда сказала им, что у него нет дома. Я не хотела нарушать свое обещание, но какая-то часть меня испытала облегчение. Вдруг теперь кто-нибудь им поможет.
Во мне теплилась надежда, что слухи об этом не разнесутся по школе, но одним из полицейских оказался Митч Дауд, отец Фрэнки. Он расскажет Фрэнки, а Фрэнки всем разболтает, катаясь на своем скейтборде, воображая себя Полом Ревиром[2].
В приемной я мысленно попросила у Миллера прощение, сказала, что он может злиться на меня сколько угодно, лишь бы очнулся и с ним все было в порядке.
После, казалось, бесконечного страшного ожидания, нам наконец сообщили новости. Ювенильный диабет 1 типа. Уровень сахара в крови Миллера почти превысил шестьсот миллиграммов, и один из врачей употребил термин «Гиперосмолярная диабетическая кома». Я, конечно, слышала о диабете, но об остальном не имела ни малейшего представления, кроме того, что он чуть не умер.
Врачи сказали, что состояние Миллера стабильное. Полиция сказала, что найдут его маму. Ничего не оставалось делать, как идти домой.
В машине мои родители были слишком уставшими, лишь вяло огрызались друг на друга, и отправили меня спать с обещанием «поговорить обо всем утром».
Но не успела я закрыть за собой дверь, как они снова вскинулись обвинять друг друга в том, что не знают, что происходит под их собственной крышей.
Я их ненавижу. Я люблю Миллера.
Говорю это сейчас впервые, записываю черным по белому, потому что это абсолютная правда. Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Как будто мое тело ожило и все чувства обострились. Но мне страшно. Я уверена, что он не чувствует того же. Да и с чего бы? Я – занудная, надоедливая девчонка, которая лезет в его дела. Он всегда так говорит. Но мы же друзья. Он мой лучший друг. Родственная душа, так называют человека, без которого не можешь жить? Человека, ради которого ты готова на все, лишь бы он был счастлив.
В этом я уверена. Я не могу потерять его снова. Но чем больше люди давят друг на друга, тем хуже все становится. Взгляните на моих родителей. Когда-то они тоже были лучшими друзьями.
Я не собираюсь все усложнять и портить между нами. Но я могу позаботиться о нем, чтобы он был в безопасности.
И буду делать это всегда.
