Эмма Павлова
Из дневника фотолюбителя. Сборник рассказов
Главное, что крепко сплотило нас, беспризорников – это общая тяжёлая, вполне мужская работа. Мы смогли построить хороший дом, стали настоящими друзьями на всю жизнь, да ещё сам двоюродный их послал, как знал, что помощь мне не помешает. В трудностях помогаем друг другу, в праздники тоже не сторонимся друг друга. Позже у всех появились свои семьи крепкие. Да, они – настоящие мужики, каким настоящим мужиком был мой двоюродный брат.
Не сгорел я от водки, не пропал в тюрьме – это сделал двоюродный брат. Отмыл от житейской грязи, слепил и поставил на крепкие мужские ноги – это смог мой названный двоюродный брат. Правильный вкус к жизни привил мне двоюродный брат. Спасибо ему, что вовремя не пожалел моё звериное начало. Особо всегда кланяюсь у его могилы за Катю, мою жену Катюшу, с ней мы всю жизнь – в счастье, в понимании! Признаюсь, что до сих пор очень люблю молоко, лучше козье, а ещё – холодный хлебный квас, который научил меня делать двоюродный брат. А лучше хлеба нет другой пищи! Поверьте мне, чуть не пропавшему когда-то молодому человеку.
Былина об Алёше Поповиче
Город Алма-Ата, далёкие шестидесятые прошлого века – двадцатого. Летние дни, небольшой сквер, утопающий в зелени и цветах у железнодорожного вокзала. На широкой скамье двое мужчин. У одного – славянской внешности – белая с накрахмаленным воротничком рубашка, в руках домра, другой мужчина – казах, сидя на скамье с национальным инструментом, что-то тихим голосом напевает на своём языке. Вокруг собрались люди, в основном казахи, внимательно слушали, подтягивали певцу-сказителю. Я остановилась, мне показалось, что исполнение казаха в национальной одежде, своей национальной мелодии звучало красиво и мелодично и его очень хотелось послушать и дальше. Вскоре он смолк, второй мужчина, русский, взял инструмент, похожий на старинные гусли, и тоже запел, как-то необычно, растягивая слова. Я прислушалась, его исполнение вначале было непонятно, но вскоре я разобралась – это была русская былина, и исполнялась она приближённо к древнерусскому языку, но наречием, вполне понятным современному слушателю.
Как в Ростове-граде, знатном городе Ростове родился мальчик, славный и любимый отцом, матерью – Алёша. Мама звала его Алёшенька-сыночек. Отец тоже любил сына и купеческое дело мечтал своё сыну передать. Рос Алёша крепеньким, на улице драчунов побеждать старался, сам беспричинно не дрался. Атаманом был отчаянным, первым был среди сверстников, прыгал, бегал лучше всех сорванцов на улице. А родители так уж души не чаяли в своём Алёшеньке. Подрастал Алёша набирался большей силы. Всё тянулся к грамоте, душу закалял свою, тело. Лихостью своею хвастать не любил. Пробежало время детства золотое. На возрасте уже стал Алёша. Тут пришло и время научиться мечом, булавой владеть, на резвом скакуне стрелой летать. Мать-отца почитал Алёша, а они не могли нарадоваться на сыночка глядя, удалого, смелого.
В ту пору землю русскую крымский хан набегами топтал, сёла, земли разорял, русских людей пленил. Много слёз и горя земля русская видела. И пришёл Алёша к отцу-матери, на колени упал пред ними, стал просить отпустить его, благословение дать – от врагов землю русскую оборонять, в Киев-великий ехать. Отвечал ему родной батюшка, что хотел из него купца сделать, но на добрые дела – защиту Родины прими, сынок, ты наше с матерью благословение.
Половцы рвали земли русские и набегами слёзы, горе тоже сеяли. Заходил Алёша в конюшню, выводил коня. Надевал он латы кольчужные, а в налучнике лук вставлял, знатный меч с собою брал. Зычным голоском гикнул он на коня, вскочил и в путь отправился. Долго-коротко продолжался путь. Вот и стены белые, стены Киева. Заезжали мимо стен они со своим слугой на широкий двор, да на барский двор.
На дворе стоял князь Владимир и княгинюшка Апраксюшка. И Алёшенька князю Владимиру и княжне Апраксинье в пояс кланялся. Князь Владимир со своей княгинюшкой приглашали молодца в свои хоромы барские. И велел князь сидеть Алёше у большого стола на печной лавке. В ту пору гостил у князя с княгинюшкой Тугарин-собачище, глазами зыркал он злыми. На дубовую скамью Тугарина садили. А он над князем Владимиром и княгинюшкой изголялся.
Ели, пили гости – всего вдосталь: вот принесли гусей-лебедей, на столы ставили. Тугарин-зверище по лебедю сразу за щёку закладывал да над князем Владимиром посмеивался. Тут Попович Алёша всё видевши и говорит Тугарину:
– Что, Тугарин-собачище, злыми глазами зыркаешь, над хозяином, великим князем Владимиром посмехаешьься. Мы поедем-ка с тобою в поле чистое да испробуем с тобою силы богатырские.
Тут Тугарин вставал из-за лавки дубовой и поехали в поле они. Бились долго, настойчиво. У Тугарина конь крылатый был, крылья у него были огненные. Накалились латы кольчужные на плечах у Алёши-молодца и упал Алёша Попович наземь, всю кровью политую. Стал просить Алёша, что полейся, мол, дождичек. Оглянусь тут Тугарин, а стоит русский богатырь, охлаждённый дождичком. Оглянулся Алёша на Тугарина да рубил мечом ему голову.
Поехал славный молодец Алёша Попович в Киев. Встретил на пути дружину, встретил их, и говорили они, как побил Алёша Тугарина. Ехали, ехали далее, видят – под Киевом басурманская дружина стоит, похваляется Киев-град совсем сжечь, князя Владимира заставить кобыл пасти.
Услыша слова басурмановы, Алёша крикнул громким голосом, что тут краше буйну голову сложить, чем такие речи слышать. «Заслуга наша перед князем не забудется, услышат нас князь и богатырь Илья Муромец, услышат и похвалят», – так сказал Попович Алёша, и напали они с дружиною на басурман.
Бился Алёша с дружиною отчаянно, мечом своим Алёша налево, направо головы басурманьи сносил, конь его на дыбы вставал, пеной покрывался. Дрались они с дружиною, не жалея сил. Тут ужас напал на басурман и разбежались все, кто жив ещё был.
Князь Владимир садился на коня белого, встречал всю дружину смелую, в свои красные палаты приглашал, но Алёшу Поповича не позвал к себе на застолье в палаты княжеские. Обиделся Алёша и уехал к отцу-матери в Ростов. А тем временем слух идёт в самой орде басурмановой – как Алёша Попович побил басурман. Взлетело слово и к Илье Муромцу. И сказал Илья Муромец, богатырь русский:
– Не переведутся на Руси богатыри-молодцы!
Любимого коня своего Бурушку подзывал, покрепче шелковы подпруги подтягивал, садился Илья Муромец на своего коня и прямо в Киев поехал к князю Владимиру. Встречал его князь Владимир и княжна Апраксьюшка. Кланялся Илья Муромец в пояс им и просил не гневаться на него, а выслушать. Говорил Илья князю великому:
– Стояла рать басурманова у врат града Киева. Киев вызволили, и заслуга в том вся Алёши Поповича. А ты не позвал его в свои палаты. Заведи застолье, позови молодого Алёшу Поповича, да чтоб он и впредь нёс службу у тебя, охраняя Киев!
Отвечал князь Владимир – Красное Солнышко:
– Не пойдёт сюда Алёша Попович, видно, обидел я его сознательно, разве послать за ним Добрыню Никитича?
Так и сделали. Приезжал Добрыня Никитич к Алёше Поповичу, поклон матери да отцу Алёши в пояс делал. Алёше Поповичу такие слова говорил:
– Поедем, добрый молодец, в стольный град Киев, ждут тебя князь Владимир – Красное Солнышко со княгинюшкой Апраксьюшкой.
Отвечал ему Алёша:
– Был я в Киеве, но меня не приняли, не попотчевали.
Говорил Добрынюшка свои слова:
– Не держи в себе червоточины, садись на коня, да поедем, звали тебя старые богатыри и ещё Илья Муромец.
– А коль славные богатыри, да Илья Муромец, так поеду в Киев я!
И поехали богатыри в славный Киев-град. Долго-коротко ехали, но приехали, посреди двора они соскакивали.
Встречали их Илья Муромец и другие богатыри и дружинники, князь Владимир и княгинюшка Апраксьюшка. Богатыри им в пояс кланялись встречаючи. Крикнул тут князь Владимир – Красное Солнышко:
– Подносить чару с ведро размерами богатырям русским Алёше Поповичу, Илье Муромцу, Добрыне Никитичу!
Выпивали чару с ведро богатыри русские. Побратались богатыри славные; старшим князь назвал Илью Муромца, средним он назвал Добрыню Никитича, младший брат стал Алёша Попович. Князь Владимир наградил их знатными одеждами и городами.
Вставал Алёша Попович и благодарил князя поясно. Илья Муромец говорил князю:
– Не отказывай нам с моими братьями погулять в стольном Киеве да поехать сторожить землю русскую от ворогов и басурманов. Не дадим в обиду землю русскую, на том и будет она стоять вечно!
Наводнение
От неожиданного толчка Саша проснулась, за окном было совсем темно, в комнате тоже. В эту ночь они с сестрой и мамой спали на широкой маминой кровати. Какой-то гул насторожил Сашу, проснулась и мама. Шёл сильный дождь, шум его всё больше усиливался. За окном, которое было почти на уровне земли, что-то булькало и урчало. Саше стало тревожно, она заплакала, прижалась к матери. Только сестра Тамара продолжала крепко спать.
Вдруг что-то затрещало, стена, которая была напротив их кровати и окно, в которое смотрела Саша, стала уходить куда-то в сторону, наружу, как будто уплывать. Это текущий с пригорка поток подмыл стену из глины и земли и понёс за собой. Стены мигом не стало, вместо неё – тёмное пространство и шум ревущего потока. Каким образом поток воды не залил этот маленький домик с вымытой стеной – это остаётся загадкой. Как так получилось, что проносящийся поток не смыл кровать и их с мамой и сестрой.
В комнате всё оставалось на месте, только Саше было очень пусто без стены и странно. Мама соскочила с кровати и скрылась на улице. Саша оставалась сидеть в кровати, она смотрела, как мама подставляла под крышу дома доски, бревно на место стены, старалась в проливной дождь закрыть дыру клеёнками, досками, вся промокшая, босая. Вот уже мама разные досками укрепляла висящую крышу, а большую металлическую ванночку, в которой купала мама их с Тамарой, подставила там, где вода затекала в дом.
Дождь начал стихать, всё глуше становился рокочущий шум, грязные воды неслись мимо уплывшей стены. Саша и Тамара, которая успела проснуться, тихо сидели, забившись в угол, да слушали шум утихающего дождя. Жуткое оцепенение, казалось, охватило Сашу в эти минуты. Она, как и сестра, смотрела на пустующее место, где раньше была надёжная стена, и видела только мечущуюся то снаружи, то здесь в доме любимую маму, и Саше её очень было жаль.
Светало, отступала плотная чернота ночи. Саша, хотя и видела, как стену уносил за собой сильный поток воды, ещё не могла осознать и понять, что вот была стена – и теперь её нет. А мама? Как может сделать она стену? Скорее бы к ним папа возвращался. Отец был машинистом паровоза, приехал рано утром, как раз вовремя.