Эмили Эдвардс
Толпа
Посвящается Джеймсу
Если это не вирус и не бактерии, то дело явно в матери.
Жанна Маламуд Смит[1]
Emily Edwards
THE HERD
Copyright © Emily Edwards 2022
Published by arrangement with Rachel Mills Literary Ltd. and Andrew Nurnberg Associates International Ltd.
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2023
© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2023
Дорогой читатель!
Я хорошо помню тот момент, когда у меня родилась идея для будущего романа «Толпа». Лето 2018 года выдалось жарким и душным, я сидела на фитболе в нашем заросшем саду, раздраженная и раздувшаяся, на девятом месяце беременности первым сыном, и наблюдала за тем, как спорят мой муж Джеймс и наша доула[2] Софи.
Я настояла на том, чтобы мы выбрали Софи: она была такой матерью, какой я бы сама хотела быть. Сильной, бесстрашной и невероятно доброй. Да, она практиковала альтернативные методы (у нее в саду стояла юрта, где она проводила ритуальные дыхательные сессии), но ее решения были основаны на опыте, а полки ломились от книг о родах и воспитании. Джеймс и Софи спорили, потому что Софи спросила, собираемся ли мы вакцинировать нашего малыша. Если честно, я никогда об этом не думала, но хотела бы услышать мудрое мнение Софи, тогда как Джеймс скривился, словно от ее вопроса дурно пахло.
– Да, будем, мы абсолютно уверены. На сто процентов, – сказал он, даже не глядя в мою сторону.
Софи спокойно улыбнулась ему. Так она улыбалась своим маленьким детям.
– Ты знаешь, Джеймс, что прививочный календарь в Великобритании – один из самых интенсивных в мире? К моменту, когда вашему малышу, – она положила теплую ладонь на мой круглый живот, – будет четыре месяца от роду, ему сделают двадцать четыре прививки. На восьмой неделе его иммунная система будет переполнена алюминием – в двести раз выше рекомендуемой недельной нормы за один укол.
Я почувствовала, как ребенок шевельнулся.
Джеймс вытаращил глаза. Он всего этого не знал, но, будучи историком-любителем, не сдавался:
– И что, мы теперь должны подвергать ребенка риску заразиться дифтерией, полиомиелитом или корью, которые искалечили и убили столько людей из поколения наших бабушек и дедушек?
– Когда ты в последний раз слышал, чтобы кто-нибудь в этой стране заболел полиомиелитом? – спросила Софи, все еще спокойная и улыбающаяся.
Джеймс едва не заорал:
– Благодаря гребаным вакцинам!
Вот это и был он. Тот самый момент. Я перестала раскачиваться на мяче и прислушиваться к спору. Я оказалась перед ужасным выбором. Станем ли мы рисковать нервной системой ребенка, которая может пострадать из-за всей той химии, что содержится в вакцинах, или будем надеяться, что он не заразится менингитом? На мне лежала ответственность за эту новую маленькую жизнь, но я была беспомощна и не могла ничего решить. Это и был момент, когда родилась идея «Толпы».
До родов мне пришлось ждать еще две недели.
Несколько недель спустя, общаясь с родителями в детских группах и в парках, я начала свое исследование. Мне рассказывали истории о лучших подругах, которые больше не общаются, потому что одна сделала ребенку прививку, а другая не стала. Мне рассказывали о семейных отношениях на грани разрыва. Я разговаривала со своей девяностодвухлетней приятельницей, которая поделилась воспоминаниями о ночи, когда ее сестра умерла от полиомиелита, и с одним отцом, чей годовалый ребенок перестал смотреть людям в глаза через пару недель после прививки КПК[3]. Я ужинала с людьми, у которых эта тема была под запретом. Для некоторых она слишком болезненна.
Я беседовала с каждым, кто был готов поговорить со мной о прививках. И за всей этой многословной агрессией, за негодованием из-за того, что люди бывают такими невежественными, эгоистичными и тупыми, я увидела ту же самую тихую панику, которую сама испытала жарким днем в нашем саду. Мы все хотим поступить правильно по отношению к тем, кого любим, и жутко боимся сделать что-то не так. Надеюсь, у меня получилось передать это чувство в своем романе.
Время, когда я начала писать, было исключительным. Львиную долю я написала во время первой самоизоляции. Мне еще не приходилось жить в такое время, когда личный выбор настолько сильно, прямо и катастрофически влиял бы на жизнь других людей. Я очень многому научилась, изучая эти проблемы в теории и одновременно наблюдая их на практике в масштабах всего мира.
Огромное спасибо тебе за то, что ты читаешь книги и делаешь их частью жизни других людей, особенно сейчас, когда мы нуждаемся в этом больше, чем когда-либо. Я очень надеюсь, что тебе понравится читать этот роман так же, как и мне понравилось его писать.
С благодарностью,Эмили Льюис,Англияиюнь 2021 года
Суд графства Фарли
Декабрь 2019 года
Они прибывают в суд по отдельности. Сначала Брай, заранее, вероятно, чтобы избежать наплыва демонстрантов снаружи. Ее запавшие темные глаза смотрят прямо перед собой, голова опущена словно в молитве. Эш убирает руку с ее плеча, и она съеживается на своем месте, прямо напротив судьи.
Последний раз я видела Брай и Элизабет несколько месяцев назад, на печально известном празднике. Я помню, как смотрела на них и испытывала – как и всегда, когда речь шла об этих двоих, – приступ зависти, как будто какой-то рыболовный крючок засел у меня в животе и тянул вверх. Дело не в том, что́ они говорили или как себя вели. Как раз наоборот: в том, что им ничего не нужно было говорить. В отношениях между ними царило спокойствие, абсолютная уверенность друг в друге. Их дружба словно делала их неуязвимыми. Я никогда такого ни у кого не видела.
Проходит несколько минут, прежде чем двери снова открываются. Все присутствующие оживляются, вытягивают шеи, когда в большой торжественный зал входит Элизабет. В нескольких шагах за ней следует Джек. Она оглядывает помещение, высматривая, кто пришел их поддержать. Кивает паре знакомых. На мгновение ее взгляд останавливается на Брай и Эше. Выражение ее лица не меняется, она продолжает идти. Держится она потрясающе, безмолвно давая всем нам понять, что она безупречна, бесстрашна. Она занимает свое место на противоположной стороне от Брай. Солиситор[4] наклоняется к ней и что-то шепчет. Элизабет кивает, ее лицо бесстрастно.
Стоящая рядом со мной женщина, которую я несколько раз встречала возле школы, тихо произносит:
– Печально, все это очень печально, не правда ли?
Она вздыхает, заканчивает копаться в своем телефоне, кладет его в карман пальто и снова поворачивается ко мне.
– Если честно, их дружба всегда казалась мне странной. Ну, то есть они же были такие разные.
Я киваю и задаюсь вопросом, чувствует ли она то же, что и я. Словно чего-то не хватает, словно за всеми сплетнями, за всей бессмысленной болтовней о школьных спектаклях и футбольной команде прячется острое желание ощутить единение, побыть вместе. Хочет ли она так же отчаянно, как и я, по-настоящему дружить с другой женщиной и быть для нее важной?
– Я слышала, что вчера один из этих демонстрантов едва не напал на Элизабет.
Голос ее звучит беспечно, в нем пробиваются нотки веселья. Телефон жужжит, и она достает его из кармана. Я снова поворачиваюсь туда, где будет происходить основное действие. И думаю: «Нет, только не она, она этого не чувствует».
Теперь, когда я сижу здесь, я понимаю, как глупо было завидовать Брай и Элизабет, потому что если такова цена настоящей дружбы – этот суд, распавшиеся семьи, разрушенные судьбы, – то оно того не стоит. Может быть, в итоге в выигрыше оказываются женщины, подобные мне. Может быть, дистанция между нами защищает нас, помогает прятать свои раны и страхи, чтобы другие не причинили нам боль. Мы одинокие волчицы, идущие, насколько это возможно, своим путем.
1 июля 2019 года
В этот раз Брай пришла вовремя. Ровно в 15:30 она уже ждет у ворот начальной школы «Неттлстоун», где училась ее крестница. Она на цыпочках вышла с занятия по виньяса-флоу-йоге, не дожидаясь его окончания, и даже не поддалась соблазну заскочить по дороге в магазин. В голове звучал голос Элизабет: «Прошу тебя, не опаздывай. Клем начинает паниковать, если думает, что про нее забыли». Сказать по правде, приятно приходить пораньше, одной из первых появляться у школьных ворот и просто ждать, подставляя лицо теплому солнцу. Какое облегчение, когда не чувствуешь подступающей паники, когда не нужно бежать. Так вот каково это – быть Элизабет. Подходят другие родители, некоторых Брай встречала в городе, кого-то знает через Элизабет, но не настолько близко, чтобы подойти и поздороваться. Они едва заметно кивают ей и возвращаются к своей беседе. Теперь Брай понимает, насколько эта среда естественна для Элизабет, насколько легко ей участвовать в обсуждении школьных экскурсий или борьбы со вшами.
Внезапно двери школы распахиваются и улица оглашается гомоном: тоненькие голоса детей, смех и визг, а среди этого – более низкие и громкие голоса учителей, предупреждающие: «Не бегайте так быстро!» Рой детей стремительно заполняет игровую площадку и с оглушительным шумом несется к воротам. Брай сразу же замечает Клемми. Ее легко узнать по рыжим волосам, таким же, как у Джека. Сегодня они заплетены в косу, которая мотается из стороны в сторону, как лисий хвост, пока Клемми бежит к Брай. Рюкзак слишком большой и тяжелый для ее шестилетнего тельца, он неуклюже болтается у нее за спиной, не попадая в ритм шагов, но она смеется от радости, так что вокруг голубых глаз и веснушчатого носа собираются морщинки. Клемми смеется не над чем-то конкретным, а от чувства свободы, оттого, что сегодня из школы ее впервые забирает тетя Брай, да и просто потому, что ей нравится бегать. Брай наклоняется, раскрывает объятия и тоже смеется. Клемми мягко врезается в нее с разбегу. Ее волосы пахнут карандашной стружкой и клубничным бальзамом для губ.
– Тетя Брай!
Брай обнимает ее и на секунду зажмуривается. Не успевает она опомниться, как Клемми уже выворачивается из объятий. Ладошкой убирает с лица непослушные пряди и заявляет:
– А мы сегодня пели песню в большом зале.
Рюкзак сползает у нее с плеч. Брай подхватывает его, закидывает себе за спину и протягивает крестнице руку. Клемми начинает напевать песню о том, как испечь пирог для друзей, – по-видимому, ту самую, что они пели в большом зале. Она смотрит на Брай снизу вверх, на щеках от улыбки появляются ямочки. Брай качает рукой, в которой держит ручонку Клемми, чтобы та знала, что Брай нравится ее песня. И так они начинают свое короткое путешествие по узким и холмистым старым улочкам Фарли к Сейнтс-роуд, где живут их семьи – Чемберлены и Коли. Брай вручает Клемми монету в два фунта, которую та опускает в шляпу уличного музыканта, расположившегося на каменном мосту.
– Хорошего дня, девушки, – подмигивает он им, а они уже машут знакомой, работающей в магазине правильного питания.
– Брай! Э-эй! Брай, Клемми, подождите нас!
Брай медленно и неохотно оборачивается. Ее подруга Роу, все еще в легинсах после йоги, на всех парах несется к ним по обсаженной деревьями аллее, рядом едва поспевает ее дочка Лили.
– Я же тебе говорила, что необязательно уходить раньше, – говорит Роу поравнявшись с ними.
Клемми высвобождает руку, радостно приветствует Лили, и девочки вместе обгоняют взрослых и убегают на несколько шагов вперед.
– Хотя Элизабет тебя наверняка прикончила бы, если бы ты опоздала, – добавляет Роу. Ее браслеты звенят, когда она обвивает своей рукой руку Брай. – Где она, кстати?
– У нее встреча в городском совете насчет той петиции, которую она всех заставила подписать, про снижение скорости на Сейнтс-роуд до двадцати километров в час.
– Ага, точно. Я как раз думала, как у них там дела.
В голосе Роу слышится легкое неодобрение, как будто Элизабет позволила проблеме выйти из-под контроля, хотя она делает для местных жителей больше, чем кто-либо другой, – факт, который одинаково и восхищает, и бесит людей. Брай привыкла, что Элизабет вызывает противоречивые чувства. Она это понимает – иногда Элизабет раздражает и ее саму, – но тон Роу все-таки задевает Брай. Тут как у сестер: она считает, что имеет право критиковать Элизабет, ее несговорчивость и желание все контролировать, но не позволит делать это другим, даже своему мужу Эшу.
– Лил, шнурки! – кричит Роу дочери, и все четверо останавливаются и ждут, пока Лили завязывает шнурки, а Роу в это время продолжает:
– Ну как, непривычно забирать ребенка из школы? Альба ведь только с сентября начнет ходить?
Брай пытается представить свою четырехлетнюю дочь не в ее обычном наряде – желтых резиновых сапожках и розовой балетной пачке, – а в таком же, как у Клемми и Лили, синем клетчатом платье и в черных туфлях. Она представляет, как Альба качает маленькой темно-русой головкой и говорит: «Мама, я это не надену».
Картинка одновременно захватывающая и душераздирающая.
– Господи, только не это. Так странно об этом думать.
– Знаю, знаю. Все через это проходят, уж поверь мне. Я рыдала и не могла остановиться, когда в первый раз отвела Лили в школу. Но знаешь, потом у тебя куча свободного времени, это так здорово, и…
Брай кивает; она так часто делает, когда общается с Роу.
«Она обожает давать советы, хочешь ты этого или нет», – как-то сказала о ней Элизабет.
– Клемми, ты хочешь, чтобы Альба после летних каникул пошла в «Неттлстоун»? – спрашивает Брай.
Клемми прерывает секретную беседу с Лили и вскидывает голову:
– Маленькая Альба пойдет в мою школу?
Брай кивает, улыбается, и Клемми несколько раз подпрыгивает. Лили, все еще стоя на одном колене, озадаченно смотрит на нее снизу вверх.
– Она тебе так нравится?
– Альба мне как младшая сестра, – объясняет Клемми, продолжая радоваться. – Да ведь, тетя Брай?
Брай наклоняется и целует Клемми в макушку:
– Как это мило, Клем. Здорово, что у Альбы есть старшая сестра… Только не говори «маленькая Альба», когда она рядом, – Брай подмигивает, как будто только они с Клемми знают, как Альба сердится, когда ее называют маленькой.
Клемми поворачивается к Лили и с очень серьезным видом говорит:
– Альба ненавидит, когда ее называют маленькой.
Девочки вприпрыжку бегут дальше, и Роу уже готова снова завладеть рукой Брай, но та замечает, что магазинчик на углу напротив все еще открыт.
– Знаешь, Роу, мы, пожалуй, зайдем купить чего-нибудь на ужин.
– Ага, ладно, – говорит Роу, отводя руку. – Увидимся в субботу вечером?
– В субботу?
Роу смеется, вытаращив глаза от удивления, и Брай торопливо добавляет, пытаясь скрыть свою забывчивость:
– Ах да, барбекю у Элизабет.
Она закатывает глаза, чтобы показать, как злится на саму себя, затем зовет Клемми, и они, держась за руки, переходят тихую улицу.
– Пока, Лили, пока, Роу! – машет им Клемми.
Лили машет в ответ, Роу посылает воздушный поцелуй, затем достает из кармана телефон и подгоняет Лили вперед.
В магазине Брай сразу направляется к холодильнику с мороженым.
– Выбирай, какое хочешь.
– Любое?
– Любое.
Следующие пять минут проходят в мучительном выборе между клубничным и шоколадным с посыпкой. В итоге Клемми берет такой же разноцветный фруктовый лед, как у Брай.
Брай расплачивается, забыв про хлеб и молоко, которые просил купить Эш, и они вдвоем рука об руку выходят из магазина. Мороженое уже начало таять на солнце, и липкая смесь красного, оранжевого и желтого стекает по пальцам.
* * *
– Наконец-то!
Элизабет стоит, уперев руки в бока на пороге семейной резиденции Чемберленов, типового дома в викторианском стиле. Растущие в палисаднике магнолии отбрасывают на тротуар пятнистые тени. Она выглядит как классическая мать семейства: фартук в красную полоску, светлые волосы заколоты в тугой узел на затылке, аккуратный макияж – подводка и помада – вероятно, оставшийся после совещания. В руке она держит бутылку белого вина. Брай тут же узнает: это сансер, который Эш покупает в больших количествах.
– Мамочка! – Клемми подскакивает к Элизабет и целует ее в губы.
Элизабет берет ее руку и замечает:
– Куколка, ты вся липкая.
– Мы с тетей Брай кушали мороженое, – отвечает Клемми и в доказательство показывает язык.
– Надо говорить «ели мороженое», милая. Нет уж, не хочу я смотреть на твой язык, фу! – В притворном ужасе Элизабет обращается к Брай поверх головы Клемми: – Мороженое до ужина, тетя Брай?!
Брай пожимает плечами:
– Привилегия крестной матери, – и показывает Элизабет собственный разноцветный язык, прежде чем поцеловать подругу в щеку.
– Надо будет не забыть отплатить тебе той же монетой, – отвечает Элизабет, вытаскивая листик, застрявший в темных волосах Брай. – Я только что от вас. Эш и Альба скоро придут. Встреча закончилась раньше, чем я думала, так что у меня была пара минут, чтобы запечь рыбу.
Брай думает, что планировала покормить Альбу на ужин консервированной фасолью, вспоминает про хлеб, который так и не купила, и испытывает одновременно благодарность к Элизабет и стыд за собственную забывчивость. Эти размышления быстро прерывает Клемми, которая берет Брай за липкую руку и говорит:
– Ура, маленькая Альба придет к нам на ужин!
Элизабет и Брай улыбаются друг другу и одновременно произносят: «Не называй ее маленькой Альбой», – и входят в уютный теплый дом номер десять по Сейнтс-роуд.
* * *
В саду Элизабет и Джека лето уже в самом разгаре. На одном краю лужайки Макс и Чарли поставили калитки для крикета; на траве лежат перчатки, щитки и бита, дожидающиеся своих хозяев из школы. На другом краю, на безопасном расстоянии от крикета, стоит небольшой розовый бассейн Клемми, до половины наполненный водой. Недавно подстриженная лужайка – изумрудного цвета, яблони и груши в дальней части сада, возле стены, за которой начинается лес, утопают в зелени. Макс и Чарли скоро будут дома; дети всегда едят вместе в пять часов, поэтому Клемми бодро поднимается к себе, чтобы переодеться, а Элизабет проходит через застекленные двери, ведущие из кухни в сад, и приглашает Брай за стол, который разместился возле бугристой стены из песчаника, заросшей вьющимся жасмином.
– Знаю, что рано, но это твой муж виноват, – говорит она и вручает Брай бокал вина.
– Он плохо на нас влияет, – соглашается Брай.
Она закрывает глаза, чувствуя, как теплое июльское солнце обволакивает ее, словно нежный крем; Элизабет начинает рассказывать ей про «это адское совещание», и Брай думает: «Да-а, вот ради чего нужно было ждать всю зиму, ради этих милых простых радостей».
Для Брай быть рядом с Элизабет – это самая естественная вещь в мире. Но так было не всегда. Когда они познакомились в университете, Элизабет встречалась с приятелем Брай по имени Адам. Никто из друзей Брай не мог понять, как неопрятный и легкомысленный Адам мог встречаться с этой высокой грациозной блондинкой, будто родом из Норвегии (на самом деле из Эссекса). Она была собранной, скептически ко всему настроенной, категорически осуждала легкие наркотики и чрезмерное употребление алкоголя. Все это, по мнению Брай, делало ее настоящей занозой в заднице.
Так продолжалось до тех пор, пока Адам не бросил ее, а Брай не услышала, как Элизабет плачет в соседней туалетной кабинке в пабе («Я расстроена потому, что он был первым, кто забрался туда»), и после этого она начала нравиться Брай. Она подсунула Элизабет под дверь рулон туалетной бумаги, и потом они целенаправленно напились. Жизнь Брай перевернулась. Она открыла для себя отношения, в которых не было места конкуренции, сравнениям или зависти, просто потому что они с Элизабет были очень разными. Не то чтобы небо и земля, скорее, небо и вода – странная, неожиданная, но удачная пара. Брай никогда не встречала человека своего возраста, который был бы похож на Элизабет: она интересовалась политикой, не стеснялась говорить, что хочет зарабатывать много денег, но при этом умела от души смеяться и беспокоилась о других больше, чем кто-либо из знакомых Брай. Сама Брай хотела быть художницей, питала слабость ко всему богемному и ненавидела политику. Брай повязывала голову шарфом из конопляной ткани – Элизабет носила маленькую черную сумочку, в которой помещались телефон, книжка, складная расческа и идеально организованный бумажник. Элизабет сохраняла все чеки – Брай прятала пятифунтовые банкноты в лифчик. Когда Брай танцевала, она поднимала руки вверх и раскачивалась всем телом; Элизабет делала шажки вправо и влево, сжав плотные как орех ягодицы, и всегда следила за временем. Они словно открыли друг в друге новую удивительную страну, место, где они сами не стали бы жить, но где можно на время укрыться, когда твой мир сотрясают катаклизмы.
– Брай, ты меня совсем не слушаешь!
Брай открывает глаза. Элизабет размахивает у нее перед лицом телефоном и тычет пальцем в календарь.
– Уже июль, и очевидно, что свободных выходных не осталось из-за школьной ярмарки, барбекю, дня рождения Клемми и всяких мероприятий в конце учебного года. Как насчет того, чтобы отметить твой день рождения в начале августа? Скажем, в выходные третьего числа?
В феврале, когда все представлялось еще таким далеким, Брай показалось, что, возможно, кемпинг на выходные будет лучшим вариантом отметить невероятно страшное событие – ее сорокалетие, и Элизабет, конечно же, не забыла об этом. Брай краснеет, ей жарко и неловко.
– Может, обсудим это как-нибудь в другой раз? – ворчит она. – Например, никогда?
Элизабет убирает телефон, делает глоток вина, не сводя с подруги голубых глаз, и говорит:
– Слушай, Брай, я знаю, ты мне не поверишь, но ты на самом деле в очень хорошей форме для сорока лет.
– Я тебе говорю, это все йога.
– Да черт с ней, с йогой. Ты замужем за замечательным мужчиной, которого ты любишь и который, так уж вышло, очень богат; у тебя чудесная дочь, ты живешь в потрясающем доме в потрясающем городе через дорогу от потрясающей подруги, и когда твоя чудесная дочь пойдет в школу, ты найдешь новую работу, какую-нибудь высокохудожественную хипповую ерунду, которую я совершенно не понимаю, но в которой ты добьешься успеха, так что, знаешь ли, не думаю, что тебе стоит психовать. Ты на верном пути.
– Ты же психанула, когда тебе стукнуло сорок.
– А вот и нет!
– А вот и да. Просто мне нельзя было тебе ничего говорить. Помнишь, когда я пришла вечером накануне твоего дня рождения, и ты гладила детские трусики?
Элизабет морщится.
– Ну да, было дело, я была немного не в духе…
Она делает еще глоток вина и меняет тактику.
– Ладно, психуй, если хочешь, но давай сначала определимся с датой, чтобы я могла понять…
Внимание Элизабет привлекает яркое пятно: маленькая красноголовая пичужка, размахивая руками, бежит по траве к бассейну.
– Клем, серьезно? Сейчас? – кричит Элизабет своей дочери, которая переоделась в купальник; теперь видно, какая молочно-белая у нее кожа.
Но Клемми не слышит; она неподвижно замерла на краю бассейна, пристально разглядывая что-то в воде. В это же мгновение из дома раздается крик: «Мам, мы дома!» Вернулись мальчики, и Элизабет спешит к ним на кухню, чтобы быть первой, кому они расскажут о своих сегодняшних достижениях и неудачах.
Брай садится на колени возле Клемми, которая складывает ладошки чашечкой и опускает их в воду, тихонько приговаривая: «Бедная маленькая божья коровка, бедная божья коровочка».
У нее в ладонях, нелепо перебирая короткими ножками, барахтается в воде божья коровка.
– Она утонет, тетя Брай, она сейчас утонет! – голос Клемми в панике срывается, на глаза наворачиваются слезы.
– Нет-нет, мы ее спасем.
Брай ловко переворачивает насекомое, как при игре в блошки, и подносит руку Клемми к бодро шевелящимся ножкам. Как ни в чем не бывало божья коровка начинает взбираться по кисти Клемми, оставляя за собой малюсенькие лужицы. Клемми хихикает:
– Щекотно!
– Ты вовремя ее заметила, Клем, молодец.
– Тетя Брай, как ты думаешь, она голодная?
Они вдвоем собирают маргаритки и листья, чтобы соорудить для спасенной божьей коровки гнездо. Клемми придумывает ей имя – Ромашка, и они уже собираются отмечать новоселье Ромашки, когда Брай замечает несущуюся к ним Альбу. Она тяжело пыхтит на бегу, быстро, как только может, семеня пухлыми ножками, каштановые волосы растрепались – она как маленький прелестный ураган. Альба широко улыбается и не сводит глаз с Клемми, смеясь в предвкушении. Она уже выпрямила ладони, как ее учил папа. И вот она с топотом подбегает сзади к сидящей на корточках Клемми и закрывает ей глаза. Вот бы получилось!
– Угадай, кто, Лемми? – пищит она, пытаясь отдышаться.
Но Клемми легко уклоняется:
– Ш-ш-ш, Альба, тихо. Видишь, мы показываем Ромашке ее новый дом и новые вещи.
Альба садится на корточки рядом с Клемми. Она похожа на коренастого механика, осматривающего автомобиль. Она переводит взгляд с Клемми на кучу листьев и обратно.
– О-о, – произносит она, а затем на ее лице отражается удивление. – Но зачем букашкам вещи? У них же есть крылья!
* * *
Спустя несколько минут Элизабет выносит рыбу, запеченную с картофелем, а Макс и Чарли следуют за ней с тарелками и приборами. Их шнурки волочатся по земле, а одежда после дня, проведенного в школе, выглядит ужасно неопрятно. Чарли кричит: «Привет, тетя Брай!», Макс машет рукой. Вскоре появляется Эш. Он кладет руку на плечо Брай и целует ее, подливает женщинам вина и до краев наполняет свой бокал. Брай открывает для взрослых пачку чипсов, а Клемми, пока Элизабет ходит за водой, осторожно пристраивает Ромашку под стол к себе на колени.
– Как там ваша йога? – интересуется Эш, занимая место рядом с женой, пока Элизабет усаживает Альбу на подушку.
Макс и Чарли начинают спорить о каком-то матче по крикету в Вест-Индии, а девочки тайком кормят Ромашку картофельным пюре.
– Старая безумная Эмма снова распевала «ом-м» громче всех? – спрашивает Элизабет, через голову стягивая фартук. – Макс, будь добр, локти со стола.
Макс закатывает глаза и на пару миллиметров приподнимает локти над столом. Чарли хихикает, но с опаской смотрит на Элизабет, которая села напротив Брай и Эша. Ей достаточно посмотреть на старшего сына и приподнять брови, чтобы он послушно убрал локти со стола.
– Вообще-то, ее не было. Кажется, она неважно себя чувствует, – отвечает Брай.
– О, неужели у нее разыгралась какая-нибудь чакра? Она у меня в черном списке: вызвалась проанализировать местные инициативы по ограничению скорости транспорта, и с тех пор от нее ни слуху ни духу. Хотя я не удивлена.
– Разве она когда-то была у тебя в белом списке, Элизабет? – Брай старается, чтобы это не прозвучало так, будто она поддерживает Эмму: Эш и Элизабет обожают высмеивать хипповых друзей Брай.
Элизабет кивает:
– Тоже верно.
– Я ее видел вчера в «Уэйтроузе», – говорит Эш, протягивая руку за чипсами. – Я был возле сыров и даже оттуда слышал, как в веганском отделе бренчат ее бусы, и колокольчики, и вот это все, что на ней. Я сделал вид, что не заметил ее, но она меня все-таки сцапала.
– Клемми, съешь, пожалуйста, немного рыбы, – отвлекается Элизабет и снова возвращается к разговору. – Боюсь, Эши, в Фарли ты от нее не спрячешься.
Только Элизабет позволено называть его «Эши».
– А то я, блин, не знаю, – отвечает он.
Элизабет хмурится: Эш выругался в присутствии детей – но ни он сам, ни дети этого не замечают.
– Я никогда не привыкну к случайным встречам. Вообще не понимаю, зачем люди на улице заводят эти дурацкие неловкие беседы ни о чем, если можно просто кивнуть друг другу или там, не знаю, помахать. Серьезно, если я захочу с вами увидеться, я напишу сообщение и договорюсь о встрече, но зачем останавливаться и говорить о погоде просто потому, что мы живем рядом и случайно шли по одной стороне улицы? Не понимаю.
Лицо Элизабет уже явно выражает недовольство Эшем, она качает головой и говорит:
– Это называется жизнью в обществе, Эши.
– Нет, это называется чертовой тратой времени.
Элизабет продолжает, не обращая внимания на его слова:
– Это называется знакомиться с соседями, быть ответственным, заботиться друг о друге.
Эш морщит нос в притворном отвращении:
– Не, это не для меня.
– Как говорится, можно вывезти парня из Северного Лондона, но Северный Лондон из парня уже не вывезешь.
– Аминь.
Коли появились в Фарли два года назад, покинув дорогой сердцу Эша Северный Лондон, где его престарелые родители так и живут с тех пор, как пятьдесят лет назад переехали в Англию из Нью-Дели. Эш прожил в Лондоне сорок пять лет, но согласился уехать, потому что Брай поклялась, что их дочь будет дышать чистым воздухом, у Эша будет меньше поводов для стресса, а рядом будут жить люди с похожими взглядами. Эш сменил костюм на шорты и шлепанцы, отрастил бородку, больше седую, чем черную, а его старые солнечные очки словно приросли к голове надо лбом. Еще до переезда он продал свою интернет-компанию, занимавшуюся цифровым маркетингом, которую он строил десять лет и которая стоила ему первого брака. Он лишь в общих чертах может рассказать о первых годах жизни двух своих сыновей, словно приходится им добрым дядюшкой, а не отцом. Когда брак с первой женой, Линетт, распался, Эш женился на своей работе, а все остальное послал к чертям – он станет зарабатывать кучу денег, будет покупать лучшее, а сотрудники будут его бояться. Жить он будет исключительно в центральной части Лондона и встречаться с женщинами лишь затем, чтобы заставить других мужчин ревновать. Это будет жизнь без страсти, зато стабильная. Но все пошло наперекосяк, когда однажды на корпоративе в его жизнь ворвалась Брай со своими длинными темными волосами и шоколадными глазами. Он обещал ей – точнее, клялся и плакал, – что никогда-никогда больше не поставит работу выше всего остального. Поэтому его не пришлось долго убеждать переехать в Фарли, который понравился им обоим, после того как они несколько раз побывали в гостях у Чемберленов.
Дети Чемберленов уже закончили есть, но они знают, что нужно подождать Альбу, прежде чем им дадут фруктовый салат. Три пары глаз смотрят, как Альба запихивает последние кусочки картошки и рыбы в рот, со звоном кладет вилку на тарелку и хлопает в ладоши.
Чарли уносит тарелки на кухню и возвращается с десертом. Макс запускает ложку в салатницу, чтобы наполнить маленькие миски, и Чарли бьет его по руке:
– Он же знает, что это я люблю делать! – вопит он, обращаясь к маме.
Театрально вздохнув, Элизабет говорит:
– Макс, ты знаешь правило: кто убирает со стола, тот и накладывает сладкое. Не расстраивай брата.
Воцаряется мир, дети склоняются над своими порциями, и тут в дверях кухни появляется высокая фигура и раздается голос Джека: «Сюрприз!»
Из-за стола раздаются крики «Папа!», и вот уже Джек, звучно перецеловав всех четверых, останавливается, чтобы тайком быть представленным Ромашке, а Элизабет, взглянув на часы, замечает: