Эмили Ллойд-Джонс
Затонувший лес
В отчаянии Мер озиралась по сторонам. Она надеялась, что вот-вот спустится Ренфру и выручит ее. Но нет. Видимо, удрал сразу же, услышав шум. Ему, как и Мер, было что терять.
Посетители глядели на нее со смесью удивления, ненависти и непонимания, а Рис просто кипел – выпивка ему в ближайшее время здесь не светила.
Единственный, кто смотрел по-доброму, был Элгар.
– Мер? – произнес он.
А она даже не успевала извиниться перед ним или Карис. Не успевала поблагодарить за то, что хоть и на краткий срок, но обрела у них подобие дома.
– Позаботься о собаке на ферме Хета! – только и бросила она Элгару. В следующий миг ее вытолкали наружу, в промозглую ночь.
Глава 2
МЕР БЫЛО ВОСЕМЬ ЛЕТ, когда ее отдали Ренфру.
Тощий ребенок с непослушными золотисто-каштановыми патлами и грязными ногами. Она не спала ночами, вспоминая, как за ней гнался в лесу убийца, как смотрел на нее в момент расставания отец. Через восемь дней скачки Мер и Ренфру прибыли в княжеский замок, в Кайр-Витно, и в памяти у Мер остались только размытая зелень да грохот копыт. Путешествие окончилось, когда ее босые ступни коснулись холодного, чистого камня, и она увидала перед собой Гаранхира.
О князьях Мер слышала. Мама и папа, если вконец не уставали от дневных работ в поле, рассказывали детям сказки. Мер всегда казалось, что князья – существа не от мира сего, вроде дивного народца, не совсем осязаемые, заключенные в клетку слов и легенд.
Однако князь Гаранхир выглядел как любой другой человек. Темноволосый, гладкими чертами лица напоминавший хорька. Удивительно молодой, он принял бразды правления у заболевшего отца. Гаранхир лишь бегло взглянул на Мер; увидев, что она еще дитя, велел слугам увести ее. Детям в жизни князя места не было, свои дни он предпочитал проводить в комнате военного совета, у тяжелого дубового стола, заставленного резными фигурками и заваленного картами. Вот подрастет Мер, станет одной из этих фигурок, обретет достаточно сил, чтобы оказаться на доске, тогда и заслужит внимание князя.
Слуги обрядили ее в жесткое и неуютное платье, обули в башмачки, в которых было неловко ногам, и отвели ей – одной! – целую комнату. Прежде Мер иногда мечтала о роскоши уединения, но сейчас тосковала по братьям и сестрам, по матери и отцу, по всему знакомому и любимому.
В замке Мер спалось плохо. Близкий шум океана не давал уснуть, а всякий раз, как мимо двери проходил слуга, Мер вздрагивала. Тогда она повадилась бродить по ночному замку: в это время слуги не заставляли надевать неудобную обувь, а придворные не задавали неудобных вопросов. Мер скользила по коридорам, точно маленький призрак в ночной сорочке, подол которой пятнала грязь со двора.
Однажды ночью Мер, сама того не заметив, оказалась у двери в комнату военного совета.
Место запретное, дверь заперта, и ходу ей сюда не было.
В роковой день, в лесу, Мер почувствовала такую сильную ярость, что убила человека, вот и сейчас в ней проснулся тот же гнев. Обитатели замка ей не семья, и не им указывать, куда ей можно идти, а куда – нет.
Мер приложила к двери ладонь, дала своей силе просочиться в дерево.
Влага есть и в досках, а уж в этом замке – воздвигнутом на утесе близ моря, окутанном туманами и солеными брызгами – ее хватало с избытком.
Мер обратилась к крохотным капелькам на полу, на стенах и даже на своих босых ногах. Вода проникла в дерево, отчего доски набухли. Мер точно знала, что делает: у нее дома входная дверь постоянно застревала в проеме в дождливое время. Застонали, расходясь, дубовые волокна, а потом Мер извлекла из них вообще всю воду, отчего они сжались. Что-то щелкнуло.
Мер ухватилась за круглую ручку, надавила со всей мочи, и, скрипя о пол, просевшая дверь открылась.
Мер вошла. Пахло свечным воском и пергаментом, а ее шаги скрадывал мягкий ковер. Комната была прекрасна: стены украшали гобелены, изображающие родовые древа владык и героев, которые побеждали драконов. Мер озиралась, раскрыв рот; неудивительно, что князь проводил здесь так много времени. Будь у нее такая комната, она бы из нее не вылезала. Зачарованная богатством и великолепием убранства, Мер прошла дальше.
– Какая прелесть, – произнес чей-то голос.
От страха сердце так и сжалось. Чуть не упав, Мер развернулась и хотела бежать, пока не поймали, но чья-то рука ухватила ее за шиворот. Девочка впустую замолотила по воздуху ножками, точно угодивший в силок кролик.
Подняв взгляд, она увидела его.
Человека, что привез ее в замок, забрал ее у семьи. Ренфру. Княжеского соглядатая.
Впрочем, на шпиона он походил не сильно. Лицо – самое обыкновенное, уши – большие, оттопыренные. Зато взгляд, как у ястреба, острый и пристальный. Губы кривились в перевернутой улыбке.
– Дверь же вроде была заперта? – спросил Ренфру.
Мер хотела соврать, но мама учила всегда говорить правду, и она решительно кивнула.
– А, – протянул Ренфру, но обращался будто не к ней. – Войти-то ты вошла, но как думала сбежать?
Шпион опустил Мер на пол, и она пристыженно зарделась:
– Через ту же дверь.
Ренфру поцокал языком:
– Это твоя первая ошибка. Никогда не выходи тем же путем, которым вошла. Всегда оставляй хотя бы два пути для побега.
Мер смущенно воззрилась на шпиона. Она уже ждала наказания за то, что проникла в комнату военного совета, а Ренфру к такой дерзости, похоже, отнесся одобрительно. Опустился перед ней на корточки и заглянул в глаза.
– Я хотела посмотреть, что тут. – Мер упрямо вздернула подбородок.
– Знаешь, что вон на тех картах? – спросил Ренфру. – Или в тех заметках? Читать умеешь?
Мер покачала головой.
– А научиться хочешь?
Мер неуверенно заерзала на месте. Ей дела не было до карт и заметок, однако Ренфру предлагал хоть что-то. И пусть ее детский разум еще не постигал, чего потребует учеба, ей просто хотелось быть нужной хоть кому-то. Родители ее отдали, а князь и вовсе забыл. Соглядатай единственный ее заметил.
– Да, – ответила Мер.
Так началось ее обучение.
По прутьям клетки скатывалась вода.
Мер вслушивалась в тихий ритмичный звук капель. Если бы не оковы на руках, она бы эту воду пустила в ход и заставила расщепить доски тюремной повозки.
Однако железо делало ее беспомощной, как обычного человека.
Ее способности назывались по-разному.
Таких, как она, знать именовала лозоходцами, но к этому слову Мер питала легкое презрение, потому что умела нечто большее, чем просто находить воду. Горожане и торговцы говорили «водознатцы», что было немного точнее. Мер о воде знала все, даже о влаге в теле человека, которую могла использовать как оружие.
Однако жившие поближе к глуши, те, кто придерживался старых обычаев и верил в сказания, всякий раз, заслышав о таких, как Мер, оглядывались на горы на востоке.
Они говорили, что детей вроде Мер коснулись иные.
Магия – не людское дело. Она происходила от иного народца, была чем-то страшным и удивительным. На всякого, в ком обнаруживался дар, взирали со смесью недоверия и алчности. Поговаривали, будто иной народец иногда забредает в земли людей и в добром настроении дотрагивается до живота беременной женщины – одаривая дитя своей магией. Или же дело было просто в удаче, и сила перепадала кому-то по причуде судьбы.
Мер привалилась спиной к борту телеги и постаралась успокоить дыхание. Увезут ее утром – она подслушала разговоры солдат. Служивые хотели хорошенько выспаться, поэтому стеречь повозку остался только один из них. Впрочем, и его хватит. Можно было и вовсе часового не ставить – пока Мер удерживало железо оков.
Ей во что бы то ни стало надо сбежать. Не могла она вернуться к князю Гаранхиру и сказала Ренфру чистую правду: она скорее умрет.
Мер так крепко стиснула кулаки, что ногти впились в ладони.
Ночь выдалась ненастная. Тепло приходило теперь только после полудня, когда из-за серых туч пробивалось солнце. Осень была сырой, холодной и принадлежала Мер… но не сейчас.
Мер попыталась воззвать к своей силе, за что поплатилась острой болью в голове. Она поморщилась и зло посмотрела на оковы. Сокрушенно выдохнула. Могло быть и хуже. Первый раз, когда она сбежала от Гаранхира, все окончилось куда плачевнее. На каждом шагу ее преследовало отчаяние и по ночам мучили сны…
Тела, разбросанные у колодца; солдаты, сбрасывающие мертвых в воду.
…и все это случилось по ее вине.
Бывали дни, когда она думала вовсе не вставать из постели, хотела просто позволить измождению забрать ее. Чтобы ветер, дождь и боль в животе погрузили в сон без грез.
В конце концов спасла Мер вовсе не храбрость, а чистое упрямство.
Люди желали ей смерти.
И это зародило в ее своевольном сердце жажду жизни.
Поморщившись, Мер снова подергала цепи. Будь у нее проволока, она сумела бы вскрыть замок…
Снаружи донесся какой-то легкий звук.
Мер и не уловила бы его, если бы ее не учили прислушиваться. Кто-то приближался, и, судя по поступи, явно не солдат: шаги не сопровождались ни красноречивым лязгом доспехов, ни шорохом трущихся друг о друга звеньев кольчуги.
Во внезапно наступившей тишине Мер инстинктивно задышала чаще. Куда-то делся стороживший ее солдат, но при этом не ворча и не шаркая ногами – вообще бесшумно.
Мер удалось упереться ногами и крепче прижаться спиной к борту повозки. Больше она никак приготовиться не могла.
Дверь клетки распахнулась.
И внутрь шагнул Ренфру.
Мер облегченно расслабила плечи:
– Ренфру.
– Мерерид, – с упреком произнес он. – Ты только посмотри на себя. Связана, как курица, которая перестала нестись и готова пойти на бульон.
– Не совсем готова.
– И я этому рад. – Ренфру согнулся и сел напротив Мер, будто в уютное кресло, а не на лавку, к которой приковывают заключенных. – Как с тобой обращались?
– Как и следовало ожидать. Ни воды, ни еды. Меня отвезут к князю.
– Да, – сказал шпион. – Да, к нему. И меня бы отвезли, не лиши я охранника снаружи… способности нести караул.
Это как, интересно? Удушил или прижал к лицу пропитанную зельем тряпку? Ренфру обладал множеством навыков, среди которых значилось и смертоубийство, но им он не ограничивался.
Убийство одновременно и проще, и нет.
– Так ты пришел убить меня? – спросила Мер. – Было бы милосердно.
– Знаю, – с пониманием произнес Ренфру. – Князь заставил бы тебя служить ему. Ты для него всего лишь инструмент, который он использует и выбросит, когда заблагорассудится. А я, боюсь, стал оселком, на котором тебя заточили.
Мер заморгала, не зная, что и сказать. Чего-чего, а такого неловкого раскаяния она от Ренфру никак не ждала. Ренфру никогда не извинялся; он был шепотом и сталью, ядом и тенью. Он без колебаний совершал ужасные вещи. Мер даже сомневалась, способен ли он вообще о чем-то жалеть.
– Зачем? – спросила она. – Зачем ты пришел?
– К тебе в таверну или в эту повозку?
– И туда, и сюда.
Уголок рта Ренфру дернулся в слабой улыбке:
– Причину я тебе уже назвал. Ты последняя, и ты мне нужна.
– Как заклинатель воды?
– Как ты сама. Ты была самой лучшей. Самой способной, самой даровитой – едва стала выше моего колена…
– Если думаешь купить мою преданность похвалами, – перебила Мер, – то знай, ничего не получится.
Ренфру тихо рассмеялся:
– Знаю. Но мне не твоя преданность нужна, только навыки. – И, уже без смеха, подался вперед, упершись локтями в колени. – Есть работа.
– Ты говорил, – напомнила Мер. – Только не сказал, что за работа.
– Мы собираемся свергнуть князя.
Мер онемела. Даже дыхание остановилось. Вдохнуть удалось с третьей попытки, а после четвертой она смогла спросить:
– Ты шутишь?
– Нисколько, – ответил Ренфру. – Я полностью честен. Слишком долго власть Гаранхира никто не оспаривал.
– Это невозможно, – возразила Мер. – Князя не свергнуть.
– Отчего? – спросил Ренфру тем же тоном, каким когда-то преподавал ей уроки.
Мер недоуменно уставилась на него:
– Да оттого, что стены Гвелода неприступны. Они заколдованы, их коснулась магия иного народца, как она коснулась и меня. Сам король Араун[3] заключил сделку с прадедом Гаранхира.
– А если я скажу, – произнес Ренфру, – что нашел способ, как разрушить стены?
– Я отвечу, что это перебор, даже для тебя. – Мер поерзала, звеня кандалами. Ноги уже коченели от холода. – Целые армии приходили к этим стенам, пытались проломить, взять приступом, сделать подкоп… Все безуспешно.
– Есть колодец, – тихо сказал Ренфру. – Он – сердце магии, что подпитывает стены. Его спрятали внутри Гвелода больше сотни лет назад. Все это время он хранил земли кантрефа, и без его магии княжество утратит защиту.
– Колодец, – повторила Мер, не в силах скрыть сомнение, – который подпитывает магию? Если все так просто, то почему никто это не использовал?
– Семья Гаранхира хранит все в тайне. А попытки были, – признал Ренфру. – Просто ни одна не увенчалась успехом.
– О-о… – Мер облизнула пересохшие губы. – И сейчас ты скажешь: «Я собираюсь стать первым».
– Я и стану им. Ведь у меня есть то, чего не хватало другим.
Кусочки мозаики встали на места, и Мер наконец поняла, почему Ренфру потратил столько сил и времени на ее поиски.
Колодец. Магический колодец.
– У тебя есть заклинатель воды, – тихо проговорила она.
У Ренфру заблестели глаза:
– Пока что это под сомнением.
Вот Мер и угодила в ловушку: вся беседа была искусно сплетенной паутиной. Силки Ренфру держали не слабее кандалов.
От мысли о возвращении в Кайр-Витно у Мер болезненно сжался желудок.
– И в этот момент, – сказала она, – ты предлагаешь мне сделку. Свобода в обмен на услуги.
Ренфру покачал головой:
– Нет, Мерерид. Согласишься ты помогать или нет, я все равно освобожу тебя от этих цепей. Убежишь – я не стану тебя останавливать. Но если примкнешь к моему делу… – Его глаза сверкнули, точно синее пламя. – На дне Колодца спрятаны сокровища. Идем со мной. Мы все украдем: и магию, и золото. У тебя появятся деньги, обоснуешься далеко, там, где из Гвелода тебя не достанут.
Вся эта история казалась Мер надуманной, неправдоподобной. Князь Гаранхир и его предки больше сотни лет правили, укрывшись в стенах Кайр-Витно. Трудно было вообразить, что кто-то сбросит князя с престола.
«Мы посланники порядка, – твердил ей всегда Ренфру. – Мы приводим все в надлежащий вид. Выигрываем войны, пролив лишь капли крови. Солдату, чтобы добраться до вражеского владыки, пришлось бы прорубиться через заслон из сотни воинов, а нам хватает поддельных бумаг, мимолетной улыбки или щепотки яда. И мы отнимаем всего одну жизнь».
Было время, когда Мер ему верила. Хотела верить и сейчас.
– Если я соглашусь на это последнее дело, оно и правда станет последним. Больше работать я на тебя не буду. А денег мне на побег понадобится много.
В глазах Ренфру загорелся яростный победный огонь, но шпион не улыбнулся. Казалось, победа его овеяна мраком.
– По рукам, – тихо сказал он.
– Значит, путь лежит в Кайр-Витно?
– Пока не совсем. Для начала я намерен нанять бойцов. Бывший шпион и заклинательница – это хорошо и прекрасно, но, если мы собираемся совершить все и остаться в живых, нам потребуются сильные помощники.
– Сильных помощников было бы проще нанимать без этого. – Мер потрясла цепями. Ей не терпелось сбросить с себя злое железо.
Улыбка Ренфру напоминала изгиб смертоносного клинка. Он полез в карман и достал украденное кольцо с ключами.
Глава 3
РОТ ФЕЙНА наполнился кровью.
Он прокусил губу и хотел уже облизнуть ранку, но вовремя напомнил себе, что так и надо: пусть все видят его окровавленные зубы.
Женщина, с которой он боролся, дала всего миг передышки, а потом снова ударила. Ее кулак с поразительной быстротой врезался ему в ребра, и Фейн упал на колено. Соперница обвила ногой его шею, повалила на пол и стала душить.
Раздался крик, хватка на горле ослабла. Фейн вдохнул и закашлялся. Сплюнул кровью на утоптанный земляной пол.
– Этот раунд за Блодейн! – ликующе проорал человек на перевернутом ящике. У него был повод для радости: он получит свою долю от ставок, и неважно, кто победил. Не меньше радовалась и голосила толпа; кто-то стоял, кто-то сидел – на самодельных лавках или прямо на полу.
Блодейн, волосы которой цветом напоминали горный снег, помогла Фейну встать. Он уважительно кивнул:
– Славный бой.
Блодейн ему очень нравилась. Две недели назад, когда он пришел в этот городок, почти без гроша, она первой заговорила с ним, несколько раз угостила обедом в таверне, пыталась расспрашивать о глуши, откуда он явился. И это она вызвала сегодня Фейна на поединок, потому что полоса поражений лишила его надежды на новые бои. Достойного соперника в нем не видели.
Блодейн покачала головой:
– Ты как пес, нагнавший добычу. Идем. Угощу тебя чем-нибудь, ополоснешь рот.
Лет десять назад здесь наверняка размещался молитвенный дом города Пентрев-ир-Эйгион, но теперь тут устраивали подпольные бои. В воздухе висел плотный запах влажного дерева и пота. Блодейн протолкалась через толпу к лоточнику, продававшему вчерашние пироги и напитки как зрителям, так и бойцам. Бросив торговцу монету, она взяла пару кружек. Протянула кружку Фейну, и он сделал большой глоток. Не эль – вода с медом и мятой. Затем они нашли местечко у стены, подальше от галдящей толпы. Шум стоял болезненно громкий: глумление и похвала, проклятия и песни, – но громче всего гудело железо. Железо тут было повсюду: в ножах, спрятанных в рукавах и голенищах сапог, в гвоздях, вбитых в стены в кольцах и ремнях, в мелькающих тут и там поддельных монетах и в пятнах крови на полу. Запекшаяся кровь гудела тише – шепот старых ран и боли. У свежей голос был резче, похожий на грай воронов, летящих за солдатами в битву.
Звуки смешивались в нестройное пение, и Фейн закрыл глаза.
После нескольких лет в лесу он представить не мог, каким громким бывает железо в людском городе. И он бы ушел, но нужно было ждать.
Одновременно проводилось самое меньшее два поединка: участники сменяли друг друга, деньги споро переходили из рук в руки – и в освободившийся круг вступили новые бойцы.
Бои в кантрефе считались незаконными, потому что налоги с выигрыша на ставках никто не платил. Но как ни выпалывали запретные забавы, они снова сорными травами всходили на этих землях тут и там. Отдушина для всякого, кто желал лучшей жизни и не боялся рискнуть сбережениями. Бойцы и сами могли набить мошну, если ставили на себя и не проигрывали.
И если не умирали.
Опасность только придавала увеселению остроты. Какая-то старуха играла на флейте и барабанчике, а зрители в промежутках между боями оживленно болтали.
Фейн посмотрел на Блодейн.
– Спасибо, – сказал он. – За угощение.
Женщина бросила на него задумчивый взгляд:
– Подумала, что должна тебе, раз уж ты сдал мне бой.
Фейн постарался не выдать удивления:
– С какой стати мне так поступать?
– Вот и я о том же хотела спросить. Ты ни разу не ударил меня. Даже не попытался. Только вид делал, что бьешься. Молотил кулаками по воздуху, но я-то обманные движения сразу вижу. – Блодейн поджала губы. – Это потому, что я женщина? Я ведь запросто могу отметелить тебя еще раз.
– Нет-нет, ничего такого, уверяю тебя. – Фейн мотнул головой. Ну, хоть тут не соврал.
Блодейн в несколько глотков осушила кружку.
– Ты ни разу не победил, – сказала она. – С тех пор, как появился тут, только и проигрываешь да теряешь деньги.
– Может, я не такой хороший боец, как остальные?
Блодейн постучала пальцем по пустой кружке.
– Знаешь, о чем я подумала? Ты затеял мошенничество. Будешь проигрывать, пока на тебя не перестанут ставить. Тогда все поставишь на себя и начнешь уже драться. Победишь и с полным кошелем двинешься в соседний город.
Фейн ошарашенно рассмеялся. Он много какие неприятности предвидел, но чтобы другой боец принялся вот так дознаваться… Этого он не ждал. Обычно люди в своих победах не сомневаются. Они либо слишком жадны, либо чересчур благодарны.
– Вас послушать, так я прямо заправский жулик, леди Блодейн.
Она пристально посмотрела на него:
– Ты здесь не просто так. Зачем ты пришел, если не побеждаешь в боях?
– А может, мне компания нравится? – улыбнулся Фейн.
– Или нравится битым быть. – Блодейн кивнула на его синяки.
– Может, я этого хочу? – ответил он откровеннее, чем надо бы.
Блодейн уставилась на Фейна, и он шумно выдохнул. Он привык изъясняться двусмысленно, используя правду и как щит, и как оружие, а вот люди так не умеют: они либо лгут, либо нет. Слишком долго Фейн пробыл в Аннуне, разучился говорить без затей. Какое-то время он еще мог притворяться таким, как все, но за две недели среди бойцов подустал.
При желании Блодейн легко бы доставила Фейну хлопот, но он надеялся, что до этого не дойдет. Она хотела что-то сказать, однако тут человек, стоявший на ящике, закричал:
– Вызов брошен! Еще никто не побеждал Блайта из Хавн-Глауога.
Блодейн резко вскинула голову. Еще мгновение назад дружелюбная и расслабленная, она подобралась, словно хищный зверь.
– Ну наконец. Я уж думала, не придет.
Фейн не сразу понял, о чем она, и ошеломленно спросил:
– Ты что, с Блайтом собираешься драться?
Блодейн даже не обернулась. Ее взгляд был прикован к мужчине, широким шагом направлявшемуся к одному из кругов. Толпа расступалась перед бойцом, да так спешно, что кто-то запнулся о соседа и сразу несколько человек повалилось на пол. Крикун тем временем продолжал перечислять невероятные победы и достоинства Блайта: выигранные схватки, силу рук, крепость кулаков и как Блайт однажды выжил, сцепившись с аванком[4]…
Последнее – совсем уж сказки. Фейн хмыкнул бы, но ему сейчас было не до смеха.
– С ума сошла? – прошептал он. – Ты хоть знаешь, что это за человек? За что его прозвали Волком?[5]
– Да, – просто ответила Блодейн. – Знаю. Зачем я, думаешь, сюда пришла?
Выходит, Фейн ошибался. Он-то считал, Блодейн здесь только ради денег, хотя ее манера боя, яростные, короткие выпады выдавали глубоко засевший гнев. Стоило раньше догадаться.
– Блодейн, прошу… Может быть, это для тебя важно, но…
Блодейн зло ответила:
– Жила-была маленькая девочка. Сирота. Ее, видишь ли, приютил мельник. Дал еду, одежду, кров. Но не прошло и месяца, как приехал Блайт из Хавн-Глауога. Он и его отряд наемников потребовали постоя на ночь и заняли мельницу. Когда же мельник воспротивился, Блайт поджег мельницу. Вместе с той девочкой.
Фейн ощутил горечь во рту.
– Мельник пошел к владыке кантрефа, – продолжала Блодейн. – Стал просить суда, но Блайт же отличный солдат, он же так хорош в бою. Сколько бы домов он ни спалил, сколько бы костей позади ни оставил, никто ему слова не скажет. Мельник – мой двоюродный брат, и теперь у него ни дома, ни пропитания. Он каждый день оплакивает ту девочку.
– И ты решила отомстить за его приемную дочь? Собираешься вызвать Блайта на поединок?
– Никто не хочет вставать у него на пути. Никто его не остановит. Пока он с дружками, мне его не достать. Зато в бойцовском кругу он мой. И я не стану смотреть, как эта скотина калечит других.
Блодейн протолкалась через толпу и ступила в круг.
Блайт из Хавн-Глауога больше походил не на человека, а на битюга. На голову выше Фейна, плечи и грудь бугрились огромными мускулами. При этом лицо у него было обезоруживающе приветливым: улыбка от уха до уха и блестящие синие глаза.
– Что это? – спросил Блайт и рассмеялся утробным смехом. – Иди-ка ты домой, девка. Тебе тут не место.
Блодейн молча подошла к молодой женщине, что записывала ставки на потертом листе пергамента. Положила перед ней кошель с монетами, развязав который женщина побледнела.
Крикун на ящике аж расцвел от возбуждения.
– Похоже, будет тот еще бой! – проорал он.
Блодейн повернулась к Блайту. Дралась она здорово, и Фейн испытал это на себе только что. Однако обветренное лицо Блайта не выражало ничего, кроме насмешки.
Ужас сковал внутренности Фейна. Он много поединков повидал, и однажды при нем боец даже умер – соперник, в обход запрета, пронес в круг нож. Но ни разу при Фейне никто, тем более тот, кого он считал другом, не выступал против громилы в три раза больше его.
Это было безумие, но Блодейн отвергала очевидное, решив, что, кроме нее, никто Блайта не остановит. Фейн восхищался ее отчаянной храбростью и в то же время негодовал – слишком хорошо знал, чем такое оборачивается.
Крикун тем временем дал отмашку.
Бой начался, и толпа завизжала. Блодейн сразу же перешла в нападение, не дожидаясь, пока Блайт атакует. Ударила низко, по коленям. Недурная стратегия: колени – уязвимые, главное – бить под верным углом; такие раны причиняют сильную боль и долго не заживают.
Однако Блайт был не просто здоровенным, но еще и быстрым. Он уклонился, и удар Блодейн пришелся в бедро. Тогда она, стиснув зубы, стала бить наемника по ребрам и в нижнюю часть живота. Несколько раз попала в цель, и Блайту пришлось закрываться предплечьем.
Блодейн повисла у него на руке и двинула коленом в бок. Раздался жуткий треск, и Фейн скривился: у Блайта было сломано ребра два – самое меньшее.
Люди по-разному воспринимают боль: одни падают, другие начинают рыдать или задыхаться. Блайт от боли только рассвирепел, сверкнув оскаленными зубами. Не зря его прозвали Волком.
Блодейн попыталась заломить ему руку за спину и поставить на колени, но Блайт легко стряхнул ее с себя.
Ударил по лицу.
Фейн вздрогнул. Кулак Блайта сломал Блодейн нос, да, похоже, и скулу: вся в крови, женщина теперь выглядела такой же жалкой, как Фейн во время своего поединка. Хотя в ее глазах по-прежнему пылал огонь.
Только ничего это не меняло.
Блодейн была бойцом, а Блайт – убийцей.
Ударом ноги он опрокинул ее на пол и, не сбавляя темпа, принялся молотить кулаками. Фейн слышал эти звуки даже сквозь гомон, глумление и похвалы зрителей, и его замутило.
Наемник явно собирался прикончить Блодейн.
И никто бы не помешал ему.
Блодейн ударила наудачу и попала противнику в глаз. Блайт отшатнулся, а она поспешила откатиться в сторону. Кашляя, приподнялась на локтях. С искаженным от боли лицом зажала бок. Что такое сломанные ребра и какую муку они причиняют, Фейн знал. Чудо, что Блодейн не осталась лежать. Испачканная в земле и крови, бледная, она смотрела на Блайта с решимостью и силой, которые в старинных сказаниях прославили бы ее как героиню.
Будь это старинное сказание, она победила бы. Хитростью отыскала брешь в защите душегуба и непременно свалила бы его, доказав, что правда и добро всегда торжествуют.
Но это было не сказание.
Блайт ударил так быстро, что Фейн едва заметил движение. Блодейн снова рухнула наземь, ахнув от боли, и уже не поднялась.
Толпа притихла, все затаили дыхание. Ждали неизбежного, последнего удара.
И он последовал бы – если бы Фейн, оттолкнув какого-то зрителя, не ступил в круг. Закрыв собой Блодейн, он пристально смотрел на Блайта.
Тот лишь мельком покосился на Фейна:
– В сторону, парень. Это не твой бой.
– Ты прав, – тихо, но твердо ответил Фейн, – и все же убить ее я тебе не дам.
Блайт наморщил лоб, изучая его. Фейн давно оставил привычку смотреться в зеркало, но знал, как выглядит: волосы и глаза черные, на щеках темнеет щетина, хотя он старался не забывать о бритье. Нос, сломанный несколько раз, верхнюю губу рассекает шрам.
Была в его лице какая-то незавершенность, будто скульптор, ваявший его, бросил работу на полдороге.
– Глаз, что ли, на эту девку положил? – ухмыльнулся Блайт и пожал плечами. – Разве можно отказать мужчине в драке?
Фейн снова облизнул губу, ощутив свежий привкус меди.
– Покинь круг, – сказал он. – И закончим.
Блайт взревел от смеха.
– Все и закончится, – посулил он и потянулся к Фейну, собираясь схватить его за рубашку.
Выбора не оставалось.
Героев не было.
Был только Фейн.
Первый раз, как он стал участвовать в подпольных боях, Фейн ударил по-настоящему.
Он вскользь задел Блайта по щеке – чиркнув костяшками кулака, – но магия уже вступила в силу.
Будто сломался сустав: лопнуло натяжение, и стало легко. Мир отодвинулся. Исчезли круг, толпа, ставки, крики, гудение железа, от которого шли мурашки по коже. Остались мускулы, кость, кровь и жилы.
Блайт попытался ударить в ответ, но Фейн легко нырнул ему под руку, схватил за другую и рванул на себя. Лишив противника равновесия, он заодно подтянул его ближе. Трижды врезал ему по сломанным ребрам – Блайт заорал так, что у Фейна заложило уши.
От боли Блайт пришел в бешенство и потерял бдительность. Согнулся, загородив бок, и приготовился атаковать.
Вот чем различались они.
Блодейн была бойцом, Блайт – убийцей.
Фейн был смертью во плоти.
Сейчас им владела его волшебная сила.
Фейн отдался ей полностью, став куклой на ниточках, превратившись в инструмент чужой воли. Он понимал, как наносит удары, но словно со стороны, словно вышел из тела. На несколько мгновений закрыл глаза. Не обязательно видеть, как ломаются кости, чувствовать соленый пот на губах или скользкую влагу на пальцах. Вместо этого он вызвал в памяти запах влажных дубовых листьев и аромат костра, вкус лесных ягод и прикосновение нежных пальцев, убирающих с его лица грязные волосы. И заключенную шепотом сделку, которая навеки его изменила.
Семь лет службы за семь людских жизней.
Две он уже отнял, эта станет третьей.
Когда Фейн открыл глаза, бой уже завершился.
С Блайтом было покончено.
Наемник бесформенной кучей лежал на полу. Бездыханный.
Все болело. Фейн не помнил, как Блайт достал его, однако нос снова кровоточил. Кожа на костяшках кулаков лопнула, легкие горели. Фейн шумно выдохнул, пытаясь успокоиться. Минуты, когда заклятье только отпускало, он ненавидел больше всего. Он будто возвращался в разоренный город: приходилось осматривать себя, проверять понесенный урон и что можно еще подлатать.
Фейн выпрямился и только сейчас понял, что в зале царит полная тишина. Ни криков, ни улюлюканья, ни похвалы, ни звона монет. Фейн подошел к принимающей ставки, и та отпрянула, насколько позволял табурет. Потупившись, не смея поднять взгляд, подвинула к нему деньги Блодейн и Блайта. Получилась приличная сумма. Фейн забрал все, вернулся к Блодейн и бросил выигрыш перед ней.
– Это твоему брату-мельнику, – тихо произнес он.
Блодейн посмотрела на него. Она не двигалась – от боли и, возможно, от страха. Она боялась, и это ранило Фейна – сильнее, чем ожидал. Но все же он понимал Блодейн.
Расправив плечи и глядя прямо перед собой, Фейн направился к двери, и толпа расступалась, как колосья – под ветром.
– Его коснулись иные, – прошептал кто-то.
– Нехорошо это, – тихо сказал еще кто-то.
– Не человек.
– Убил и глазом не моргнул.
– Нехорошо это.
Голоса становились громче, ропот наполнил все помещение. Фейн ускорил шаг. Нельзя было, чтобы дружки Блайта догадались, как он сейчас изможден и уязвим. От ножа в спину магия не спасет.
Он вышел в ночь.
В этот поздний час улицы были тихи. Туман поглощал свет луны, окрашивая город в оттенки серебра. Кое-какие люди все-таки попадались: зрители с боев – почти все едва держались на ногах, а лица прятали под капюшонами. Через дорогу на опрокинутых бочках из-под эля сидели трое и попыхивали трубками.
