Эми Ньюмарк
Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед
История мальчика Билли
Прощение неспособно изменить прошлое, но оно может расширить горизонт будущего.
– Пол Бёзе
Большую часть своей жизни я посвятила тому, чтобы как можно сильнее отдалиться от отца, и потому менее всего ожидала, что когда-нибудь мне придется сидеть у его смертного ложа. Но это случилось – и в один из холодных осенних вечеров я оказалась за тысячу миль от своего места проживания, в больничной палате дома престарелых на Среднем Западе, и держала за руку человека, который превратил мое детство в кошмар.
Накануне вечером мне позвонил родственник и сообщил, что отец умирает. По правде сказать, моей первой реакцией было ответить: «А мне-то что до этого?» Но на следующее же утро я собрала чемодан и отправилась из Колорадо в Сент-Луис, сама не понимая, что мною движет.
Когда я добралась до дома престарелых, меня встретила женщина, которая одновременно отнеслась ко мне и с теплом, и любопытством – как оказалось, никто из персонала этой богадельни не знал, что у «Билла» есть дочь. С состраданием выслушав мой короткий, но достаточно эмоциональный рассказ о том, как мне жилось с моим «папочкой», встретившая меня сиделка заметила, что хотя я и проделала долгий путь, чтобы навестить отца, вовсе не обязана видеться с ним, раз чувствую дискомфорт. Она предложила мне переночевать у нее, а утром готова была отвезти назад, в аэропорт, чтобы я могла улететь домой без всякого чувства вины. Я была чрезвычайно благодарна ей за участие и предложение помощи, но решила до конца пройти этот путь – и неважно, зачем все это было нужно.
На этаже, где располагалась палата отца, меня чуть не вырвало от запаха мочи, талька и дезинфекции. Сиделка, сопровождавшая меня, приобняла меня, ободряя, – и должна признаться, в тот момент я подумала, что зря все это затеяла и лучше было бы принять ее предложение и уехать домой со спокойной совестью, чем находиться во всем этом.
Однако, войдя в палату, я испытала шок. Прошло более тридцати лет с тех пор, как я видела отца, и то, каким он стал, меня потрясло. Сейчас от того человека, который тиранил меня все детство и юность и который казался мне огромным, диким и грозным, не осталось даже тени. Отец лежал, скрючившись, в позе эмбриона – как маленький беспомощный ребенок в теле жалкого, хилого старика. Рот его был слегка приоткрыт, дыхание едва угадывалось.
Остановившись в метре от него, я подумала: «Это и есть тот человек, который являлся мне в ночных кошмарах?»
Мой годами вынашиваемый страх внезапно без следа испарился и трансформировался во что-то другое – в чувство сострадания. И я поняла, что именно за этим чувством приехала в это забытое богом место… Чтобы увидеть отца и пересмотреть мой взгляд на историю его жизни.
«Давным-давно жил-был на свете мальчик по имени Билли. Он родился с законным правом всех детей – быть любимым, учиться, играть и расти в уверенности, что он центр мира и ему открыты все радости жизни. Но в какой-то момент что-то пошло не так. Вероятно, кто-то обидел Билли, кто-то причинил ему боль – и маленький мальчик надолго затаил обиду. Он носил внутри себя эту обиду и, вероятно, пролил немало слез, когда бывал в одиночестве. По мере того как он рос, рана его тоже разрасталась, и год от года кровоточа сильнее и сильнее. Боль, которую чувствовал Билли, словно опухоль распространялась не только на него, но и на всех, кто находился с ним рядом. Но теперь, слава богу, этой боли скоро должен был наступить конец. И мой отец мог остановить эту растущую опухоль. Мальчик Билли, проделав долгий путь, имел теперь полное право обрести покой…»
Следующие одиннадцать часов я провела рядом с отцом, в его палате. Я держала его за руку и пела колыбельные песни, баюкая мальчика Билли, утешая его, рассказывая истории из моего детства, открыто выражая свои сожаления и говоря слова прощения. Ко мне вдруг пришло осознание, что отец никогда и ни от кого не чувствовал любви. Как он мог дать любовь кому-то, если не знал, как она выглядит? Я уверена, на пороге смерти он понял, что проживал жизнь, распространяя вокруг себя боль и страдания. Но ему было бы еще тяжелее покинуть этот мир, если бы никто так и не узнал его настоящую историю – историю мальчика Билли. Теперь же отец мог спокойно уйти. Он получил прощение. Он мог освободиться. И я тоже.
Я почти ничего не знала о детстве отца, но слышала, что он был ребенком замкнутым, угрюмым и подозрительным. Я видела лишь две его детские фотографии, и на обеих он выглядел печальным и несчастным, хотя другие дети на снимке улыбались. Как он дошел до такого состояния? Я не верю, что ребенок рождается, держа в руке высоко поднятый щит, чтобы защищаться им от мира. Но что случилось с моим отцом на самом деле – этого мне никогда не узнать. У каждого есть своя история, и каждый нуждается в том, чтобы эта история была рассказана. Обобщенная история о моем отце, которую я рассказала себе той ночью, не извиняла всего, что он сделал. Но многое объясняла.
На следующее утро, около половины девятого, вымотанная долгим перелетом, бессонной ночью, физической и эмоциональной усталостью, я прибыла наконец к себе домой. Положив голову на подушку и погружаясь в сон, я вдруг почувствовала, как кто-то взял меня за руку и легонько пожал мою ладонь. Это был отец. Я увидела его, сидящего рядом со мной на моей кровати, и поняла, что его путь со смертью не закончился. Но и мое путешествие только начиналось.
С того дня прошло больше двадцати лет. Забыла ли я свои детские травмы? Нет. Да мне и не следует их забывать. Жизнь каждого из нас – сумма наших историй. Я пришла к пониманию, что, когда случается нечто, выходящее за рамки нашего контроля, мы можем играть роль жертвы в этих историях. Но когда мы прощаем и становимся рассказчиками, то мы получаем власть над прожитой болью, мы можем поделиться ею с другими. И эта история поможет лучше осознать исцеляющую силу прощения и не уйдет просто так в небытие.
Я свободна от боли прошлого. И всем сердцем надеюсь, что мой отец тоже свободен.
Дейл Мэри Гренфелл
Шляпа
Важна только та храбрость, которая помогает тебе сделать следующий шаг.
– Миньон Маклафлин
Это было типичное первое занятие нового семестра в колледже Райт в Чикаго. На меня таращились двадцать пять напуганных студентов, мечтающих оказаться где угодно на свете, только не в дискуссионном классе. Я посмотрела на них с сочувствием и попросила всех, на ком были головные уборы, снять их. Они посмотрели на меня с недоумением поколения, незнакомого с этим правилом этикета.
Шапки сняли все, кроме одного юноши. Когда я обратилась к нему напрямую, он ответил «нет». Это поразило меня, но я не подала вида. Хорошенькое дело: не прошло и десяти минут от урока, а мне уже бросают вызов на глазах у студентов, которых я вижу в первый раз! Ну что ж, значит, мне потребуется такт человека и мудрость преподавателя. И то, как я справлюсь с данной ситуацией, может задать тон всему семестру.
Студенты выжидающе смотрели на меня. Ответный ход был за мной. Я решила публично не испытывать свой авторитет и попросила молодого человека остаться после занятий.
Его звали Марк, и он совсем не походил на студента, который срывает уроки. Он был худощавым, гладко выбритым, с приятным лицом и мало чем выделялся среди других. Однако он ответил «нет» на требование незнакомого профессора перед лицом новых однокурсников в первый день нового семестра. Я должна была убедить его снять шляпу. Он должен был уступить. Так я считала.
После занятия мы с Марком остались одни в аудитории. Пока я говорила, он смотрел куда угодно: на стол, в окно, на потолок, на портрет Линкольна на стене, но только не на меня. Шляпа – символ его неподчинения – прочно сидела у него на голове.
– Марк, – тихо сказала я, – вы должны соблюдать правила поведения в аудитории. Снимая головной убор, вы проявляете уважение к окружающим. Вам поэтому не хочется снимать свою шляпу?
Марк поднял взгляд и посмотрел на меня.
– Нет, – ответил он.
Его лицо и голос ничего не выражали.
– Тогда вы должны ее снять, – ответила я своим самым профессиональным тоном.
Он повиновался.
В этот момент я поняла, в чем состоит моя проблема с этим юношей. Он снял шляпу, но не услышал меня. Я его заставила, но не убедила.
За время семестра между нами с Марком связь постепенно наладилась. Иногда он даже улыбался моим шуткам и задавал на уроках интересные вопросы. Когда я видела его в коридоре, он приветственно приподнимал шляпу. Я старательно скрывала свою улыбку в ответ на его очевидно вызывающий жест.
В последнюю неделю семестра Марк попросил меня задержаться после занятия.
Я уже знала, что он – талантливый поэт и трудолюбивый писатель и спикер. А еще то, что он работает усерднее других, потому что страдает рассеянным склерозом, который сказывался на его координации и голосовых связках.
– Помните первый день занятий, когда я отказался снять шляпу? – спросил он.
– Конечно, помню.
– Я хочу рассказать вам, почему я это сделал. Где-то год назад я решил прочитать свои стихи перед публикой. А меня осмеяли.
– Не может быть! – воскликнула я, не веря своим ушам.
– Смеялись абсолютно все.
Он говорил медленно – ему было тяжело.
– Меня унизили.
Мы смотрели друг на друга сквозь слезы.
– В первый день, когда я отказался снимать шляпу, мне хотелось, чтобы вы выставили меня с занятия. Это был обязательный курс, но я не желал больше никогда стоять перед зрителями и читать то, что написал. Но вы меня не бросили. Вы не позволили мне уйти.
– Это вы решили остаться, Марк, – тихо ответила я.
Последняя речь Марка на курсе была посвящена финансированию исследований стволовых клеток. Он страстно убеждал однокурсников поддержать законодателей, выступавших за эти исследования. Результаты этих исследований жизненно важны для тысяч больных людей, в том числе и для самого Марка. Успеют ли чего-то добиться ученые, чтобы помочь ему?
Перечислив свои четкие и обоснованные аргументы, Марк с большим трудом подошел к своей презентации, которая представляла собой чистую белую доску для записей. Он попросил слушателей дать ему одну вещь. Всего одну. Он взял маркер и, медленно и мучительно выводя буквы, написал: «Надежда».
Через год после окончания курса Марк заглянул в мой кабинет, чтобы поздороваться. Он рассказал, что студенты с нашего курса останавливают его в коридоре и говорят, что никогда не забудут его последнюю речь. Его болезнь прогрессировала, причиняя ему невероятные страдания. Однако он выглядел счастливым и довольным собой. Он создал команду своего имени для участия в благотворительном шествии в поддержку исследований рассеянного склероза, а также пытается собирать деньги на дальнейшие исследования.
Три года спустя я получила от него письмо по электронной почте. Он сообщил мне, что снова начал писать и впервые с того неудачного раза выступил с чтением своих стихов в клубе в Чикаго. Он сказал, что без моего курса и дружеской поддержки никогда бы на это не решился. «А моя драгоценная шляпа по-прежнему на голове», – так он закончил свое письмо. А точкой в нем был забавный смайлик.
Элинн Чаплик-Алесков
Вымети свои обиды навсегда
Расстояние не только порождает ностальгию, но дает и перспективу. А вместе с ней, возможно, и объективность.
– Роберт Морган
Наш отряд под номером 312 размещался в самом обычном одноэтажном коттедже с единственной ванной комнатой и туалетом на двадцать девчонок. Мы дружно жили – сообща вели хозяйство, по вечерам пели песни у костра, клялись в верности американскому флагу и скаутскому движению, продумывали требования для получения очередного значка, мастерили поделки и даже соорудили уличную печку из консервных банок. Мы наполняли наши еженедельные встречи разными видами деятельности, а когда приходило время заканчивать скаутский сезон, делали совместную уборку и наводили порядок перед выездом из коттеджа. Было это все много-много лет назад в моем родном городке Форест, что в штате Миссисипи.
В тот «роковой» вторник, о котором я хочу рассказать, мне выпала обязанность подметать пол. Мне казалось, я со всей ответственностью выполняю свою работу: я старалась собрать все разлетевшиеся после поделок блестки и не пропустить ни единого комка пыли. Признаюсь, было непросто лавировать между кроватями, столами и стульями, учитывая, что девчонки из отряда сновали туда-сюда, собирая свои вещи и наводя чистоту на столах. Работа была утомительной, но я занималась ею со всей ответственностью, скрупулезно и добросовестно. И все же, как оказалось, не все были довольны тем, как я это делаю…
В тот год командиром нашего скаутского отряда была моя мама. Посчитав, что я излишне копаюсь и орудую веником не по правилам, в какой-то момент, потеряв терпение, она подошла ко мне и довольно резко прервала мою работу.
– Дай-ка сюда веник! – сказала она. – Ты не умеешь подметать, я поручу это Кэти Гринер. Она лучше справится.
Расстроенная, я отдала веник Кэти Гринер, чувствуя себя полной неудачницей, причем не только в подметании полов, а и вообще по всем направлениям. К сожалению, это ощущение никчемности я потом понесла с собой и дальше сквозь годы. Я все время сравнивала себя с кем-нибудь – и не в свою пользу. За моей спиной словно маячила тень Кэти Гринер, которую я ненавидела. Даже много лет спустя после маминой выволочки я, всякий раз беря веник – даже когда стала взрослой женщиной, – неосознанно включала в себе воспоминание о моем детском поражении и Кэти Гринер.
И вот как-то в один такой день я вдруг подумала, а не скрыт ли для меня во всей этой детской истории какой-то важный урок, который я никак не могу выучить? Что это за урок, я на тот момент еще не осознавала. Но решила молиться за Кэти Гринер каждый раз, когда буду подметать дом.
Не знаю, что именно мне помогло: мои ли молитвы или что-то другое. Но я почувствовала в себе изменения. Я словно исцелилась от старой обиды, обнаружив, что молитву невозможно соединить с чувством горечи и поражения.
А после того как у меня самой появились дети, я посмотрела другими глазами и на мамин поступок. Я увидела «сцену подметания» ее глазами – всю эту суматоху сборов, беготню девчонок по коттеджу, услышала гомон голосов, смех. Предстоящий отъезд был не только волнительным, но и ответственным событием. И особенно для мамы, которая отвечала не за меня одну, а за весь отряд. Ей нужно было всех вовремя собрать, проконтролировать действия каждой из девочек и, кроме того, успеть навести порядок в коттедже. Мы все торопились и суетились, галдели и бегали как заведенные, мы хотели оперативно собраться и покинуть коттедж на пятнадцать минут раньше, чтобы не подвести остальные отряды. Возможно, я слишком размашисто орудовала веником, возможно, действовала неуклюже и неумело и, кроме того, поднимала пыль, так что все начинали кашлять. Может, я даже в какие-то мгновения отвлекалась от подметания и начала хулиганить, изображая из себя ведьму, летающую на метле. Вероятно, мама, глядя на меня, решила положить конец моему легкомысленному поведению и перепоручила ответственное дело более расторопной и ловкой девочке. У мамы не было цели обесценить меня или унизить. Но, к сожалению, в тот момент я этого не поняла.
Удивительно, при каких странных обстоятельствах мы получаем свои самые важные уроки. Мы можем сквозь годы пронести детскую обиду на мать и жить с чувством ущербности, даже не сознавая, что никто не пытался нас обидеть. Мы сами взращиваем в себе обиды и сами много лет поливаем эти «сорняки разочарования», позволяя им заполнять все пространство нашей души. Но какое же освобождение мы получаем, избавившись от обид!
Так и я. Теперь я больше никогда не испытываю чувства собственной ущербности и никчемности, когда берусь за веник, чтобы подмести пол. Я знаю, что это простое действие напомнит мне о том, что мне нужно заглянуть в самые потаенные уголки своей души и вымести прочь весь мусор, все старые обиды…
Я с благодарностью вспоминаю тот случай в скаутском отряде. И с благодарностью вспоминаю маму. Время и зрелость дают нам шанс вымести свои обиды навсегда.
Деа Ирби
Моя любимая мудрость
Проявить эмпатию – это значит встать на место другого человека, почувствовать то, что чувствует его сердце, и увидеть то, что видят его глаза.
– Дэниел Пинк
Когда-то давно, когда мои дети были еще подростками, я купила магнитик на холодильник со словами мудрости коренных американцев.
«О Великий Дух, не дай мне осудить ближнего моего, пока я не пройду милю в его мокасинах».
Слова этой цитаты запали мне в сердце. Я очень надеялась, что эта древняя мудрость научит моих детей проявлять больше терпения к людям и легче прощать, и потому прикрепила магнитик на дверцу холодильника так, чтобы он всегда был у всех на виду и каждый день эти слова побуждали бы нас к размышлениям.
Хотя мои дети давно взрослые и живут отдельно, этот магнитик по-прежнему висит на дверце холодильника, как и двадцать пять лет назад. В течение всего этого срока я многократно убеждалась, что древняя мудрость помогла мне взглянуть на разные ситуации жизни под новым углом зрения.
Помню случай, когда я еще работала на прежней работе, и мы с коллегами собрались пойти на прощальную вечеринку одного из менеджеров нашего отдела, всеобщего любимца, который покидал пост, получив повышение. На выходе из офиса мы столкнулись с нашей приятельницей Венди, которая еще утром планировала пойти на вечеринку вместе с нами. Не обратив внимания на то, что она была чем-то встревожена и явно расстроена, я спросила, пойдет ли она на вечеринку и стоит ли нам ее ждать.
– Отстаньте от меня! – ответила Венди довольно грубо. – Мне сейчас не до вечеринок! – И быстрым шагом направилась по коридору в сторону офиса.
– Зачем ты ее вообще звала? – спросила меня с досадой моя коллега-приятельница. Поведение Венди ее возмутило, и она всерьез обиделась. – Кому она нужна? Будет только своей кислой миной портить всем настроение.
Проводив взглядом Венди, я ответила приятельнице в том духе, что, может, нам лучше оставить Венди в покое и простить ее за то, что она в последний момент отказалась с нами идти. Очевидно, у нее был плохой день (на ней явно не было лица, что меня встревожило), и нам не стоило на нее обижаться, если мы не знаем, что спровоцировало ее необычное поведение.
Прошло чуть больше недели, и мы снова наткнулись на Венди у дверей офиса. На сей раз она не грубила нам, а поделилась бедой: она только что вернулась от врача, который подтвердил ей диагноз – рак поджелудочной железы.
Через год Венди умерла. Думая о ней, я каждый раз вспоминаю то поспешное суждение о ее грубости, которое мы сделали с моей коллегой. (Признаюсь, я была в недоумении от резких слов Венди, но мне и в голову не пришло, что ответила она нам так не со зла.) Мы осудили ее, даже не догадываясь, что в тот день она впервые узнала о своем пугающем диагнозе. Мы решили, что она неприветлива и за что-то злится на нас. Но если подумать – удивительно, что в тот момент она вообще была способна разговаривать с нами.
Теперь каждый раз, когда кто-то из родных или знакомых меня чем-то огорчает, или подруга злоупотребляет доверием, или возникают сложности с кем-то из коллег, – слова на холодильнике служат мне руководством к действию. И хотя прощать не всегда легко – мне удалось в значительной степени избавиться от накопленных обид, в течение многих лет повторяя эту мудрость.
Кэти Дикки
Глава 3
Когда родители разочаровывают
Правильный номер
Главное в воспитании детей – уметь прощать себя самого. Если вы не можете простить себя, то не сможете простить и детей.
– Эвандер Холифилд
Набрав знакомый номер, который, как мне казалось, знала наизусть, я приготовилась ждать соединения. Мне ответили моментально, однако голос в трубке показался странным.
– Пап, это ты? – переспросила я.
– Да, это я! – услышала я радостный ответ.
На мгновение я опешила. Я что, ошиблась? Голос в трубке показался мне незнакомым. Вероятно, сомнения возникли не у меня одной, потому что после секундной заминки мой абонент переспросил:
– Элоиза, это ты?
– Ой, простите! – смутилась я. – Должно быть, перепутала номер.
– Да уж, ошибочка… – с досадой ответил мужчина в трубке. – Вы меня тоже простите. Рано обрадовался…
Еще раз извинившись, я собралась нажать кнопку «отбой», но меня что-то остановило – то ли интонация показалась странной, то ли последняя реплика, которую произнес мой абонент, зародила во мне тревогу. Снова поднеся трубку к уху, я спросила:
– Сэр, у вас все в порядке?
В ответ я услышала тяжелый вздох, и после секундной паузы мужчина произнес:
– Нет, не в порядке.
– Могу я чем-то помочь? Может, вызвать врача?
– Какой же я наивный! – воскликнул мужчина, словно обращался сам к себе. – Решил, что это моя дочь звонит. Элоиза. Старый дурак, – добавил он в сердцах. – Она больше никогда не позвонит! И нечего надеяться. О чем ей говорить с таким отцом?.. – сокрушенно произнес он, вероятно, забыв, что я могу его слышать. Но потом он снова тяжело вздохнул и добавил, уже обращаясь ко мне: – Я так обрадовался, когда услышал в трубке ваше «Пап, это ты?»! Сам себя обманул, – заключил он с горечью.
Я была немного смущена его признанием, но все же мне захотелось как-то утешить незнакомца, которому по ошибке позвонила. Воспользовавшись паузой, я произнесла:
– Я уверена, вы хороший отец. Все родители совершают ошибки, это нормально.
– Нет, это ненормально! – перебил меня мужчина и сокрушенно добавил: – Таких, как я, не прощают.
И тут, как принято говорить, его прорвало. Он стал рассказывать мне историю, которая каким-то невероятным образом чрезвычайно напомнила мою собственную историю, случившуюся со мной несколько лет назад.
– …Элоиза дружила с парнем. Нам с матерью казалось, он полный неудачник. Совершенный ноль. Мы запретили ей с ним видеться. Пришлось надавить. Я сказал, что, если она не прекратит с ним встречаться, может забыть о том, что она наша дочь. Мы с ней крупно поссорились. И самое ужасное, что все это произошло за неделю до ее восемнадцатилетия… – Он сделал вынужденную паузу.
Я почувствовала, что голос его вот-вот сорвется, но через мгновение он возобновил рассказ:
– В свой день рождения Элоиза собрала вещи и уехала от нас. Позже она, конечно, пыталась помириться. Звонила мне… Но я сбрасывал звонки, не желая говорить. Я вел себя как идиот! – Он снова замолчал.
Я терпеливо ждала, слыша в трубке, как он борется со слезами, – давалось ему это тяжело, и рыдания все равно прорывались. В конце концов, он перевел дыхание и, взяв себя в руки, продолжил:
– Через полгода моя жена, Черил, умерла…
Ошеломленная, я попыталась вставить слова сочувствия, но мой собеседник, не отреагировав на них, продолжил говорить дальше:
– Я продал дом… В те три недели, пока я собирал вещи, готовясь к переезду, я разбирал бумаги жены и нашел в одной из записных книжек телефонный номер Элоизы. Как оказалось, они с матерью общались втайне от меня. У меня, конечно же, тут же возникло желание позвонить по этому номеру. Но я боялся, что Элоиза, услышав мой голос, нажмет «отбой». Все это было девять лет назад. Я уверен, она меня до сих пор ненавидит. И ненавидит даже больше, чем раньше, потому что… потому что не смогла попрощаться с матерью и присутствовать на ее похоронах.
Финал истории меня потряс. Я сглотнула ком, застрявший в горле. Какие слова я могла подобрать в данную минуту? Ничего в голову не приходило. Но мой абонент первым вернулся к разговору.
– Я знал, что был неправ, – произнес он. – Я понял это практически сразу, когда Элоиза уехала… Но моя гордыня… не позволяла мне это признать. Я так соскучился по моей девочке! Я потерял ее навсегда. Я скучаю по ней с самого первого дня, как она уехала…
На сей раз я все-таки осмелилась вставить слово.
– Послушайте, – сказала я мягко, но решительно. – Вы меня простите… Но я тоже расскажу вам историю…
И я поделилась с ним драмой, которая произошла в моей жизни несколько лет назад.
– Мой отец человек сложной судьбы. Трудная жизнь сделала его суровым и непреклонным. Его слово было законом в нашей семье. Он требовал от меня и братьев беспрекословного подчинения. Но со мной он был особенно строг. А по-настоящему жестить начал, когда я была подростком. Он отслеживал каждый мой шаг, точно ястреб, высматривающий добычу. Сам выбирал, какую музыку мне слушать, какие фильмы смотреть, какие книги читать. Он проверял на благонадежность всех моих друзей. Мне не позволялось оставаться на ночь в гостях, я не могла ходить на свидания. Мне не разрешалось пользоваться косметикой, носить короткие юбки, красить ногти – даже прозрачным лаком! По сути, он контролировал каждый мой шаг, каждый вздох и даже чих. В отличие от моих братьев, для меня комендантский час начинался в семь вечера. Если мне случалось ослушаться – следовало наказание. Причем мгновенное и очень жестокое, – рассказывала я незнакомцу. – Когда мне исполнилось восемнадцать, отец сообщил, что сам подберет мне мужа. У него даже кое-кто был на примете – какой-то его старый знакомый, который мне в отцы годился! Он тоже был из Польши… В общем… я, как и ваша дочь, сбежала. И пока мне не исполнилось двадцать пять, мы с отцом не общались. Замуж я вышла без его благословения и была счастлива в браке. Отец сам сделал шаг к примирению – через одного из моих братьев он пригласил нас с мужем на Рождество.
– Вы простили его?
– Как вас зовут? – мягко спросила я.
– Джон.
– Да, Джон, я его простила. У отца было много недостатков, но и хорошего тоже было много. Он обеспечивал нас, старался, чтобы мы были сыты, чтобы получили хорошее образование. Сам-то он из-за войны не смог его получить. Он нам отдавал всего себя. Вкладывался без остатка. Так что… я помню не только плохое. Мы жили очень бедно и очень тяжело. Я уверена, в жизни отца бывали такие моменты, когда он и сам был бы рад сбежать из семьи – от всех своих четверых детей и жены, за которых он нес ответственность. Всем нам постоянно что-нибудь было нужно! Он не успевал удовлетворять наши потребности. Нас было много – а он один. И, возможно, из-за того, что он вынужден был постоянно думать только о наших нуждах, его личные желания так и оставались неисполненными. Его личные цели не достигались. Он жил только ради нас. И делал то, что считал нужным делать, исходя из своего видения. Он был уверен, что лучше знает, что нужно для нашего счастья. Пока я жила в семье, я хотела, чтобы отец был другим. Я молила о том, чтобы он изменился! Но он был таким, каким был. Другого отца у меня не было. Так и у вашей Элоизы. Вы ее единственный отец. Позвоните ей, Джон.
– А если она откажется говорить?
– А если нет? – возразила я. – Пока не позвоните – не узнаете. Если же она не захочет говорить, то ничего ведь и не изменится, правда? Вы и сейчас не общаетесь. Так что, какая разница?
– Вы чрезвычайно мудрая молодая леди, – мягко сказал Джон после долгого молчания.
– Вы позвоните ей?
Он сделал глубокий вдох, а затем решительно выдохнул.
– Да, – сказал он, и я почувствовала в его голосе силу и уверенность.
– Можно я наберу вас как-нибудь и узнаю, хорошо ли все прошло? – спросила я.
– Конечно!
Я напомнила ему, что ошиблась номером. А когда он продиктовал его, я с изумлением обнаружила, что последние четыре цифры не имели ничего общего с номером моего отца. Просто удивительно, как я умудрилась так ошибиться!
Я позвонила Джону на следующий же день.
– Мы говорили с ней два часа! – рассказывал он мне возбужденно. – Она замужем, и у меня есть маленькая внучка! Ее муж – тот самый парень, которого я не одобрял. Но он заботится о ней, и она счастлива.
Потом он рассказал, что Элоиза знала о смерти матери: ей об этом сообщила ее тетя (сестра жены), которая тоже поддерживала с Элоизой связь. И она же устроила все так, чтобы Элоиза незаметно проникла в траурный зал и попрощалась с матерью. Сам он пропустил этот момент, потому что его выманили из помещения под предлогом, что ему нужно поесть, – так что он разминулся с дочерью.
– Она простила меня за все! – с ликованием сообщил Джон. – И очень хочет увидеться! Уже завтра они приезжают. Мне еще столько всего нужно сделать!
– Это замечательно! – воскликнула я, радостно рассмеявшись.
– И это все благодаря вам, мисс… Как вас зовут? Я ведь до сих пор не знаю вашего имени!
– Мария.
– Мария! Я обязан вам жизнью в самом прямом смысле слова. – Его тон сделался серьезным. – Когда вы позвонили вчера, я собирался выпить все таблетки, которые остались после жены… Я хотел умереть. Я полностью утратил надежду. Но вы вернули мне ее. Не знаю, как выразить мою благодарность за то, что вы меня выслушали!
На мгновение я онемела. Если бы я не ошиблась номером, то этого человека уже не было бы в живых!
– Я так рада, что вы этого не сделали! Всегда нужно сохранять надежду на лучшее. Что же касается благодарности… Просто живите и будьте счастливы. И пусть ваша жена гордится вами!
– Я так и сделаю, – пообещал Джон.
– Удачи вам, – сказала я на прощание, и на этом мы закончили разговор.
Больше мы с ним никогда не говорили. Я набрала его номер месяц спустя, но его телефон не отвечал. Потом я вспомнила, что он собирался переезжать, и поняла, что мы потеряли связь. Жаль, что я не догадалась спросить его фамилию. Но я почему-то верю, что все у него хорошо. Он прекрасно общается с дочерью, и они наверстывают упущенные годы.
Мария Морин
