Эми Хармон
Второй сын
Брови Хёда поползли вверх. Она не все ему рассказала.
– Никого? – спросил он.
– Моя семья мертва, – отвечала она.
– Как ты нашла его? Как ты нашла Хёда? – спросил Арвин.
– Не я его нашла, – твердо ответила Гисла. – Это он меня нашел.
– Это правда, мастер, – вмешался Хёд.
– Тс‐с, – бросил ему Арвин. – Она нашла тебя, Хёд. Нашла нас. Она ведь здесь, так?
– Я здесь… но я ничего не знаю о вас… и об этом месте, – сказала она.
– Спроси у рун, мастер. Тогда ты узнаешь, что она говорит правду, – решительно предложил Хёд.
– Замолчи, отрок! – взвизгнул Арвин.
Всякий раз, слыша о рунах, он вел себя так, словно думал, что она пришла их забрать… или увидеть. Или выучить.
– Сколько тебе лет, девочка?
– Четырнадцать.
– Нет, – фыркнул Арвин, словно она врала, хотя к чему бы ей было врать.
– Да, – ответила она.
– Ты маленького роста. У тебя не женские формы. Ты выглядишь младше, – возразил Арвин.
Он был прав. Ни грудь, ни бедра у нее не были развиты. Несмотря на длинные волосы, любой, кто увидел бы ее теперь, в старой блузе Хёда и в его штанах, счел бы ее мальчиком.
– Лицо у тебя не мальчишеское, – задумчиво произнес Арвин. Он словно читал ее мысли. – Слишком красивое. Губы слишком розовые, глаза слишком знающие. – Он кивнул сам себе, словно окончательно поверив, что не ошибся. – Да-да. Сомнений нет. Ты ведьма.
4 шага
В том, что Гисла не ведьма, Арвина убедило вовсе не ее пение. Но песня Гислы не оказала на него того же действия, что на Хёда: тот сидел в восхищенном оцепенении, пока Гисла пела Арвину балладу Сонгров – гимн своего народа, прославленных певцов и музыкантов.
Когда она допела, Арвин нахмурился: его подозрения лишь возросли, и он совершенно запутался. Он с ужасом слушал, как она поет, ибо верил, что она лишит его воли и силы, а потом уничтожит. Пока она пела, он держал в руках лук и целился ей прямо в сердце.
– Я вижу картины… но силы в них не больше, чем в моих собственных мыслях, – признал он. – Песня рассказывает историю. Вот и все. Но эта песня красива. Чиста и нежна. Я хотел бы послушать еще. – Он снова нахмурился, с подозрением сощурил глаза. – Быть может, в этом и кроется хитрость. Твое пение чарует. Ты хочешь зачаровать… и уничтожить юного Хёда.
– Нет тут никакой хитрости, Арвин, – отвечала Гисла, но он ей не поверил.
Он отослал Хёда в дальние комнаты пещеры и всю ночь сторожил Гислу, пообещав, что наутро отведет ее к человеку по имени Лотгар.
Она свернулась клубочком в своем гнезде, желая заснуть, но не смогла сомкнуть глаз под взглядом Арвина, сверлившим ей спину.
– Ты же знаешь, что он все слышит. Куда бы я его ни послал, он все равно все слышит. Но в этот раз я прошел через лес, подошел прямо к нему, а он и не знал, что я вернулся.
Она ждала, не зная, что сказать, не понимая, чего он от нее хочет.
– Лотгар тебя не обидит.
– Пусть обижает, мне все равно. Но только вели ему действовать быстро. И разить наповал.
Он крякнул:
– Ты странное дитя. Лотгар может от тебя отказаться.
Она знала, что не откажется. Но ничего не сказала.
– Он захочет узнать про твой дом. Лучше все ему рассказать.
Перед глазами возникли выжженные поля, разрушенная деревня. Что такое дом? Родной край? Земля под ногами? Или дом – это люди? Она не спросила.
– У меня нет дома, – прошептала она.
– Зачем ты здесь? – спросил он, снова одолеваемый подозрениями. И страхом.
Лишь поняв, что он боится, она решилась ответить.
– Не знаю. Я это место не выбирала. Вся моя семья умерла. Я тоже хотела умереть, но море меня не приняло. Меня не принял Один. И смерть. И никто не примет. Ни ты, ни кто‐то другой.
Ее голос звучал так жалобно, что она мысленно обругала себя, но, когда Арвин снова заговорил, тон его смягчился:
– Дочь Сонгров, ты не можешь остаться здесь.
– Я и не хочу здесь оставаться, – сказала она.
То была и правда… и ложь. Ей не хотелось иметь ничего общего с Арвином, но очень хотелось остаться с Хёдом.
– Хёду это во вред, – прибавил Арвин.
– Почему? – спросила она, уже зная, чтó он ответит.
– Все его чувства притупляются, когда ты рядом с ним.
– Все его чувства? – Нет, неправда.
– Все чувства, кроме зрения, – уточнил Арвин. – Когда он видит, то уже ничего не слышит. Не чувствует. Словно мучимый жаждой пьянчужка, он хватается за то, что считает чудодейственным эликсиром. Ты не можешь петь ему вечно. А как только ты замолчишь… он снова погрузится во тьму.
– Значит, я не буду ему петь, – пообещала она.
Он презрительно фыркнул.
– Ты все твердишь о рунах. Ты за них боишься? Я не умею писать слова. Не умею читать. Я не знаю твои глупые руны, – сказала она.
Он свирепо уставился на нее, но она продолжала, надеясь его убедить:
– Хёд говорит, ты хранитель пещеры. Мне твоя пещера не нужна. Мне совсем ничего не нужно… кроме, может, еды да места для сна. – Ей хотелось есть. Аппетит возвращался.
Быть может, это значило, что она снова ценила жизнь и потому не хотела умереть. Плохой знак. Прежде она уже ценила и свою жизнь, и жизнь тех, кто был ей дорог. Этого больше не будет. Но ей нужно было где‐нибудь жить.
– Я вовсе не знаю руны, – повторила она. – Я знаю лишь песни.
То были неправильные слова. Или Арвин уже принял решение. Лицо его словно окаменело, голос прозвучал твердо:
– Ты его уничтожишь. Ты должна уйти. Здесь тебе оставаться нельзя.
* * *
Арвин сидел в кресле у огня и не спускал с нее глаз. Но в конце концов его одолела дрема. Храпел он так громко, что Гисла почти всю ночь пролежала без сна, ко всему безразличная, неспособная ни на что решиться. Хёд был бессилен: она не могла остаться с ним, если этого не хотел Арвин. Зато она могла снова сбежать. Пожалуй, Хёд услышит ее… но не вернет ее обратно. Ему некуда ее возвращать.
– Я могу пойти куда угодно, – громко сказала она, пытаясь себя подбодрить.
Она была сильной. И храброй. Но тут Арвин всхрапнул, и у нее защипало глаза от слез.
– Могу. И пойду.
Она поднялась с вороха шкур. Арвин не проснулся. Она подошла к столу, на котором аккуратным рядком лежали ножи, взяла один из них и сунула за веревку, на которой держались ее штаны. А потом вышла из пещеры в лунную ночь, под сень стоявших в молчаливом карауле деревьев. Она где‐нибудь спрячется. Быть может, найдет себе другую пещеру. Или просто будет шагать, пока у нее не останется сил на раздумья. Она решила спуститься с холма обратно к пляжу, на котором несколько дней назад ее нашел Хёд. Она пойдет вдоль берега, это проще, чем карабкаться по скалам. Дойдя почти до самого моря, она вдруг услышала за спиной голос Хёда. Подпрыгнув от неожиданности, она тут же зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть.
– Не уходи, – сказал он.
Переведя дух, она зашагала дальше, вперед, к месту, где камни сменялись песком. Хёд шел за ней.
– Здесь опасно.
– Он не позволит мне остаться, – сказала она.
В ее голосе звучало обвинение, но Хёд не стал оправдываться и спорить.
– Позволь ему отвести тебя к Лотгару, – тихо сказал он. – Лотгар – достойный человек и добрый ярл. У него есть жена и дочери. Народ любит его. Под его опекой тебе ничего не угрожает.
Слезы вернулись, в глазах снова закололо и защипало.
– Я бы лучше осталась с тобой. – Это признание вырвала у нее ночная тьма. При свете она бы такого не сказала.
– Я бы тоже этого желал, – прошептал он. – Но, быть может… это не лучший выход для нас обоих.
– Я не буду петь, обещаю, – сказала она, и слезы покатились из глаз, побежали по щекам, растаяли на одолженной у него блузе. То же самое она обещала Арвину, и он не поверил ей.
– Я не дал бы тебе сдержать обещание. Я бы каждый день молил, чтобы ты мне пела. И Арвин об этом знает. Он боится, Гисла. И я тоже боюсь. Не тебя… себя самого.
– Тогда я уйду. Зачем ты пошел за мной? Почему просто не дал уйти? – крикнула она, смахивая слезы.
– Здесь ты в опасности. Безопасно лишь в кланах и в храме… но на самом деле и там тоже полно опасностей.
– Мне плевать на то, что со мной будет.
– Если тебе плевать… позволь Арвину отвести тебя к Лотгару. Жизнь в храме лучше любой другой жизни, – настаивал он.
– Лучше жизни в пещере?
– Я не буду вечно жить в той пещере. Однажды… я тоже приду в храм. Арвин учит меня рунам. Когда‐нибудь я стану хранителем.
– И придешь в храм?
– Да. Я приду на Храмовую гору и попрошу, чтобы мне разрешили стать хранителем. И тогда мы снова встретимся.
– Не давай обещаний, Хёди, – прошептала она. – Я не хочу тебя ненавидеть.
– Не хочешь? – В его вопросе зазвенела надежда.
– Нет, – выдохнула она. И остановилась. Дальше идти было некуда. Ее ступни уже ласкал прибой. – Раз в Сейлоке больше нет дочерей, значит, я – ценность? Значит, кто‐то захочет взять меня себе? Зачем же мне в храм?
– Ты когда‐нибудь видела, как волки дерутся за кролика?
Она потрясенно промолчала.
– А теперь представь, что волки страшно проголодались. И таких волков сотни. Тысячи.
– Но ведь я встретила тебя! А ты не волк.
– Нет, я лишь слепой юноша, не способный тебя защитить или обеспечить. Пока не способный. – Он вздохнул, и вздох этот был так тяжел, что он покачнулся под его весом. – Быть может, вообще не способный.
– Если я соглашусь, если позволю Арвину отвести меня к этому Лотгару, ты пойдешь вместе с нами? В Лиок?
– Арвин не захочет взять меня с собой. – Он набрал полную грудь воздуха. – Но он не сможет меня остановить. Я пойду.
– Далек ли путь до Лиока?
– Мы и теперь в Лиоке, – сказал Хёд. Опустившись на корточки, он начертил на мокром песке звезду – широкую, шестиконечную, с возвышением в центре. – Мы вот здесь, там, где Лиок изгибается, приближаясь к Адьяру. Адьяр – это верхний конец звезды, Лиок лежит от него к западу, а Берн – к востоку.
– А где Северные земли? – спросила она.
Он указал на море:
– Ты уже проделала огромный путь, Гисла. И до сих пор Один сохранял тебе жизнь. Ты пережила болезнь и мор. Пережила путешествие по морю. Пережила даже приход Арвина. Норны готовят тебе особую судьбу, Гисла. Тебя ждет величие.
Она не ответила, и тогда он продолжил, указывая на начерченную на песке карту:
– Самый южный конец звезды – это Эбба. Между Эббой и Берном лежит Долфис. Между Эббой и Лиоком – Йоран. Вот здесь… в центре… Храмовая гора. Туда‐то тебя и отведет Лотгар.
– И там я буду в безопасности? – с горькой усмешкой спросила она.
– Ты не будешь одна. Там будут другие дочери, такие же как ты. Их тоже приведут в храм. Арвин говорит, так велел король. Он потребовал привести по одной дочери от каждого клана.
– Зачем?
– Чтобы они стали символом для всех жителей Сейлока… или чтобы оградить их… или по какой‐то иной причине, известной одному лишь верховному хранителю. – Он пожал плечами. – Арвин говорит, дочерей отведут в храм, не в королевский дворец. Это хорошо. – Хёд поднялся и носком башмака стер нарисованную на песке звезду. – Лотгар потребовал, чтобы к нему привели всех девочек в Лиоке. По словам Арвина, его распоряжение пока никто не выполнил.
– Почему? – Это известие вряд ли могло ее утешить.
– Никто не хочет разлучаться с дочерями.
Никто не будет грустить, разлучившись с ней.
– Но я не из Сейлока родом… И не из Лиока. Я не могу представлять клан, – возразила она.
– Им об этом знать не следует, – твердо произнес Хёд. Его мраморные глаза отражали свет далекой луны. – Ты дар богов. Я верю, что ты будешь вершить великие дела, Гисла из Тонлиса.
Ей не хотелось вершить великие дела. Ей хотелось лишь обрести убежище, найти любящую семью. Ей были нужны лишь друг, и костер, и песня, что сумеет унять ее боль. Но всего этого у нее не будет. Не теперь. Быть может, вообще никогда.
Протянув руку, он кончиками пальцев коснулся ее щеки. Она придвинулась ближе, взяла его за запястье. Он позволил ей указать ему путь. После урока с картой пальцы у него были холодные, все в песке. Ладони казались слишком широкими – словно он до них еще не дорос, но непременно дорастет, если на то будет воля богов. Он дорастет и до широких ладоней, и до длинных ступней, а его гладкие щеки огрубеют и покроются волосами, как щеки ее отца.
На нее навалилась печаль. Она сильно прикусила себе губу, а он осторожно исследовал ее лицо, кончиками пальцев касался глаз, носа, щек, подбородка.
– Теперь я увидел твое лицо, – сказал он, опуская руку. – И я его не забуду. Я не забуду тебя.
Она ему не поверила.
– Нам пора возвращаться. Арвин скоро проснется.
Она в нерешительности помедлила.
– Гисла?
Она знала, о чем он ее попросит. Она вложила свою ладонь ему в руку, и они побрели обратно к пещере.
– Ты будешь помнить меня? – мягко спросил он.
– Да, Хёд. Я буду помнить тебя.
– Обещай, что не сдашься.
Она вздохнула.
– Обещаю, что не сдамся сегодня, – сказала она.
* * *
В закатных сумерках они покинули пещеру и направились к крепости Лотгара. Арвин требовал, чтобы Хёд остался, но тот отказался, как и обещал.
– Мастер, я тебе пригожусь. Нам придется идти ночью. Мы ведем девочку, а это привлечет к нам худших из всех людей. Старик и слепой юноша никому не интересны, но Гисла – другое дело, – сказал Хёд.
– Гисла? – Арвин с отвращением выплюнул ее имя. – Прекрати называть ее этим именем. В Сейлоке нет ни одной Гислы. Ей понадобится новое имя, что будет звучать так, как подобает дочери Лиока.
Необходимость идти в темноте не смущала Хёда. Он ни разу не споткнулся и ничего не боялся. Однажды, поняв, что навстречу идут другие путники, он потянул Гислу и Арвина за собой в лес, и они спрятались за деревьями. Он услышал людей задолго до того, как их стало видно.
Путь на север, к деревне ярла, занял две ночи. Хёд объяснил, что деревня, как и все крупные поселения в Сейлоке, стоит на краю Лиока, у самого моря.
– Члены кланов путешествуют от полуострова к полуострову, от одного конца звезды к другому. Добираться морем быстрее, чем сушей.
Их беседы в присутствии Арвина выходили натянутыми и неловкими. Арвин с подозрением прислушивался к их разговорам, ни на миг не теряя бдительности, а во время привалов требовал, чтобы они молчали и держались порознь. Его тревога росла – когда они наконец подошли к деревне, окружавшей крепость Лотгара, он весь кипел от раздражения.
– Лучше идти на рассвете, когда вокруг никого не будет, – предложил Хёд. – Так безопаснее для Гислы.
– Мы пойдем прямо сейчас, – бросил Арвин. – Я неделю не знал отдыха. Я выведу девчонку к опушке леса и укажу ей путь к крепости ярла.
– Мастер… ты должен убедиться, что путь чист. В толпе она не пройдет и десяти шагов. К тому же что будет, если Лотгара нет?
Арвин в нерешительности скрестил на груди руки и что‐то забормотал.
– Ждите здесь. – Он перевел взгляд с Хёда на Гислу, наставил на ее нос длинный скрюченный палец. – Я ненадолго. И не вздумай петь!
Едва он скрылся из виду, как Хёд протянул к ней руку.
– Не бойся, Гисла.
Не обратив на его слова никакого внимания, она рухнула прямо на землю. Хёд сел рядом с ней.
Он протянул ей флягу, и она принялась жадно пить, надеясь водой смыть отчаяние, журчавшее у нее прямо в горле. Выпив все до последней капли, она отдала флягу Хёду.
– Я… много думал, – сказал он.
Она ничего не ответила, и он снова потянулся к ней, провел ладонью по ее руке, обхватил запястье и переложил ее руку себе на колено. Она забрала руку. У Хёда дернулась щека.
– Никому, кроме хранителей, не разрешается взывать к рунам, – неуверенно начал он. – Но времена нынче странные, а Арвин всегда говорил, что готовит меня для мудрой цели. Быть может… это она и есть.
– О чем ты, Хёди? – прошептала она, поверив на миг, что он вот-вот заплачет.
– Я хочу начертить руну у тебя на ладони.
– Зачем? – Ее голос прозвучал твердо. Чувства переполняли ее, и оттого ей проще было изображать ледяное спокойствие.
– Если ты обведешь руну кровью и запоешь, думаю, я смогу… услышать тебя. Быть может, и ты меня услышишь. Ты этого хочешь?
– Я… всегда буду слышать тебя? – ахнула она.
– Не знаю. Но думаю, что да. Пока руна будет видна.
– Как долго она будет видна?
– Если это шрам… он останется навсегда.
Она выдохнула. А затем положила руку ему на колено, ладонью вверх. Он улыбнулся, приободрившись.
– Эту руну называют духовной. Она требует крови, как и все самые сильные руны. Будет больно. Мне придется порезать тебе руку. Но если я начерчу руну у тебя на ладони, линий никто не заметит. У нас на ладонях уже начертаны другие руны. Видишь?
Он провел пальцем по линии, тянувшейся от ее запястья, и по линиям, пересекавшим ее.
– Хорошо, – сказала она. – Режь.
– Сложи руку в горсть, чтобы мне было проще резать, – сказал он.
Она подчинилась и сложила руку, так что кожа на ладони вся сморщилась. Он повел по ее ладони острием ножа, и за лезвием потянулась тоненькая кровавая линия. Было больно, но она молчала. Слишком заманчивым было обещание не утратить связи с ним. Если бы он попросил, она бы позволила ему изранить себе хоть всю руку до самого плеча.
Он начертил тот же знак у себя на ладони и прижал ее руку к своей, сплел пальцы с ее пальцами, смешивая кровь.
– А теперь… спой мне.
Она нахмурилась:
– Ты сидишь прямо передо мной, держа меня за руку. Ты мог бы услышать меня безо всякой руны.
– Я хотел сказать… спой мне без слов, без звука. Спой у себя в голове… а я расскажу тебе, что услышу.
Он сжимал ей ладонь, и оттого ей сложно было прислушаться к мелодии, звучавшей у нее в голове. Она отвлекалась на то, какой теплой была его кожа, на печаль, теснившуюся в груди, на рыдания в душе, не смолкавшие с той самой минуты, когда она поняла, что осталась совсем одна.
– Я не могу.
– Конечно, можешь, – мягко сказал он. – Разве песни не звучат у тебя в голове, даже когда тебе этого совсем не хочется?
– Да, – выдохнула она.
В голове уже зазвучала песня. Она крепко зажмурилась, вслушиваясь в мелодию, не издавая ни звука.
– Красиво… но где же слова? – спросил он через мгновение. Голос был глухим и словно шел у нее из головы, не у него изо рта.
Она распахнула глаза.
– Я тебя слышала, – восхищенно выпалила она.
Она так крепко сжимала его руку, что не чувствовала своих пальцев.
– Да… а я слышал тебя. Попробуй снова, – настойчиво сказал он.
В Тонлисе всюду музыка, в земле и в воздухе. В Тонлисе всюду пение, даже когда там пусто.
Хёд повторил слова этой песни – не пропел, но лишь произнес, тем же глухим голосом, что звучал у нее в голове.
Она рассмеялась, но тут же осеклась:
– Но ведь… когда я уйду, то не смогу больше держать тебя за руку.
Выпустив ее руку, он отошел на пару шагов. Вытянул посох, стукнул им по ближайшему дереву, оценивая его высоту и обхват. А потом спрятался за его стволом.
– Ты меня видишь? – тихо спросил он.
– Нет.
– Хорошо. А теперь снова спой про себя.
Сердце мое будет в Тонлисе, даже когда я его покину. Дух мой не будет петь снова, пока я не вернусь домой.
Он повторил эти слова, и в его голосе, что слышался прямо у нее в голове, звучала грусть.
Надеюсь, твой дух будет снова петь, Гисла.
Она вздрогнула. Одно дело слышать его, и совсем другое – разговаривать, раскрывать свои мысли в ответ на его слова.
– Мне петь? Или мы можем просто поговорить? – спросила она вслух. Он вышел из‐за дерева и приблизился к ней.
– Арвин возвращается, – сказал он глухим, встревоженным голосом.
У нее быстро забилось сердце. Она не была к этому готова.
– Твоя ладонь заживет, но след останется, – прошептал он, стараясь успеть сказать ей все до прихода Арвина.
– Останется шрам.
– Да. Обведи руну капелькой своей крови и спой свою песню, где бы ты ни была. Когда услышишь меня, а я… услышу… тебя, продолжай обводить руну. Мы будем слышать друг друга, даже если ты перестанешь петь. Ни о чем не говори Арвину. Никому не говори. Иначе, боюсь, твой дар могут обратить против тебя.
Через мгновение среди деревьев показалась фигура Арвина. Хёд смолк.
– Лотгар в крепости, – сказал Арвин. – Время ужина еще не пришло, у ворот стоит стражник. Идем, девчонка.
Он схватил ее за руку своей костлявой рукой, заставляя встать, обернул ее плечи покрывалом, пряча под ним ее волосы. Хёд тоже поднялся.
– Останься здесь, Хёд, – приказал Арвин и потянул Гислу за собой.
Гисла не обернулась. Не смогла. Ей показалось, что он с ней попрощался, но в ушах у нее гремел оглушительный гром. Она не знала, подчинился ли он Арвину. Арвин тоже ничего больше не говорил.
Крепость Лотгара была самым большим из домов, окружавших площадь. По сторонам крепости теснились стойла и домишки поменьше.
Арвин указал Гисле на человека, стоявшего у огромной двери с мечом в руках. Когда он поворачивал голову, его длинная коса покачивалась из стороны в сторону.
– Подойди к этому человеку, – наставлял Арвин. – Спроси ярла Лотгара. Говори громко. Настаивай. Скажи, что ты пришла, потому что он этого требовал.
– Как я пойму, кто из них ярл?
– Он сидит в самом большом кресле. Волосы и борода у него словно грива у льва. Он велик и говорит очень громко. Он выглядит как истинный ярл. Другие мужчины ему прислуживают.
От ужаса она не могла сдвинуться с места.
– Скажи ему, что ты из Лиока. Скажи, что хочешь попасть в храм. Настаивай. Послать ему все равно больше некого. И к тому же он защитит тебя на пути в храм.
– А после того как я окажусь в храме?
– Дитя, тебе больше некуда идти, – сердито бросил он.
Ей действительно больше некуда было идти.
– Убеди их, что ты юна, – напомнил Арвин. – Пусть считают тебя ребенком. Так ты выгадаешь время.
Бутоны ее грудей были тверды, как камни, и так болели, что она не могла больше спать в своей любимой позе, на животе. Ноги тоже порой пронзала острая боль – из‐за роста. Она не всегда будет такой же маленькой, и скоро, очень скоро никто уже не сочтет, что ей всего девять или десять лет. Между ног у нее начала течь кровь. Немного. Нечасто. Но она уже знала, что это значит.
– Позволь мне остаться с тобой. – От этой мольбы ее охватил жгучий стыд, но Арвин не передумал.
– Не могу, – твердо сказал он, и она поняла, что его не переубедить. – Если я пойду с тобой, это вызовет вопросы. На которые я не сумею ответить. Лучше тебе идти одной. Не говори обо мне и о мальчике. Это лишь принесет нам беды.
Она обернулась к опушке леса у себя за спиной. Ей нужно было в последний раз увидеть Хёда. Но его там не было.
– О твоих песнях им тоже лучше не знать. Достаточно и того, что ты девочка. Это уже большой дар. Им не нужно знать о том, на что ты способна.
– А на что я способна? – недоуменно спросила она.
– Ты можешь дать зрение слепцу, – бросил он.
– На Храмовой горе много слепцов?
– Нет. Но мужчины во многом слепы. Будь осторожна, девочка. Береги свои песни.
Арвин впервые назвал ее не ведьмой и не девчонкой, и она изумленно вскинула голову. В его голосе звучали добрые нотки.
– А теперь ступай, – велел Арвин. – Иди прямо к дверям. Не останавливайся. Покрывало с головы не снимай. Вперед. Вперед. – Он подтолкнул ее в спину, и она, покачнувшись, сделала четыре неверных шага.
Когда она обернулась, он уже растворился в лесу. Она одернула свой самодельный плащ, не снимая его с головы. Ей оставалось лишь идти вперед.
Когда она приблизилась к стражнику у дверей Лотгара, тот уже хмуро смотрел прямо на нее.
– Я пришла к Лотгару, – твердо сказала она, не глядя ему в глаза.
– Ты кто? – спросил стражник.
– Я хочу попасть в храм.
Он сбросил покрывало с ее головы.
– Ты девочка, – ахнул он.
– Да. И я хочу видеть ярла Лотгара. – Внезапно ее охватило странное спокойствие.
Воровать на том корабле было гораздо сложнее. Теперь ей хотя бы не придется прятаться среди крыс.
– Иди за мной, – сказал стражник и оставил свой пост у дверей в крепость ярла.
Потолочные балки в крепости были высокими, а мебель – тяжелой и темной. Все здесь было рассчитано на крупных и высоких людей. Стены украшали рога, перья и кубки, каменный пол был устлан мехами. Из кухни в глубине дома доносился запах жареного мяса и хлеба. Стражник привел Гислу в зал, где вдоль стен стояли столы, а по центру оставалось свободное место. По залу слонялось несколько человек, но никто из них не ел. В огромном каменном очаге трещал огонь, две собаки не в первый раз боролись за видавшую виды кость.
В гигантском кресле на возвышении восседал человек с большой золотисто-седой бородой, окаймлявшей его широкое лицо. С серьезным видом он говорил о чем‐то с другим человеком, лицо и борода которого походили на его собственные. Впрочем, второй человек больше слушал, чем говорил.
– Вождь Лотгар! – окликнул стражник возбужденным, даже радостным голосом, и все в зале сразу повернулись к нему.
Человек в кресле взглянул на стражника, и его черты исказило раздражение. Его собеседник тоже было нахмурился, но тут же осклабился, заметив стоявшую позади высокого стражника фигурку.
– Я привел тебе девочку, Лотгар, – объявил стражник.
Все в комнате замерло. Слышно было лишь, как трещали поленья в очаге.
