Элизабет Вернер
Герой пера
Джен осталась одна в большой пустынной комнате, слабо освещенной единственной лампой, спускавшейся с потолка. Вокруг замка царила полнейшая темнота, луна еще не взошла. Верхушки деревьев качались от ветра, и в открытые окна проникали холод и сырость. Джен вздрогнула от слишком свежего воздуха и, подойдя к камину, опустилась в кресло, на спинке которого красовался старинный французский герб.
Для мисс Форест настал важный момент. Через четверть часа упадет покров с тайны, которая так долго оставалась нераскрытой. С каким чувством ждала Джен этого открытия – знала лишь она одна. Пламя камина освещало лицо молодой девушки, на котором выражалась непоколебимая решимость. «Так нужно», – шептали ее губы. Форест учил свою дочь бороться этими словами со всем тем, что ей казалось трудным, невозможным. До сих пор Джен почти не приходилось прибегать к этому средству, но теперь, когда все ее существо трепетало от сердечной муки, она молча, безропотно покорялась железному закону необходимости. Ей нужно было знать правду, и, хотя эта правда могла убить ее, она не хотела обольщаться иллюзиями. В эту минуту своим решительным видом, крепко сжатыми губами и мрачным, холодным взглядом Джен напоминала своего покойного отца. Она, казалось, была способна перенести любое испытание, выйти с достоинством из любого положения.
Наружная дверь открылась, и в комнату вошел Фернов.
– Вы хотели видеть меня, мисс Форест? – спросил он, остановившись у порога.
– Да, мне нужно поговорить с вами, мистер Фернов. Нам здесь никто не помешает?
– Надеюсь, по крайней мере, в течение ближайшего времени.
– Пожалуйста, подойдите ко мне поближе! Вальтер медленно подошел к камину и стал возле него. Пламя ярко освещало фигуры молодых людей. Их силуэты особенно резко выделялись на темном фоне комнаты; со стороны улицы и террасы легко можно было рассмотреть их лица.
– Я не ждал вашего приглашения, мисс Форест, после нашей встречи в деревне, – заговорил Фернов. – Мне казалось, что вы отвергаете меня, что мое присутствие неприятно вам. Поверьте, я никогда не пришел бы к вам, если бы вы сами не позвали меня.
В тоне Фернова чувствовался глубокий упрек за то страдание, которое доставляла ему молодая девушка.
– Мое поведение должно казаться вам странным, мистер Фернов, – промолвила она, – я понимаю это и считаю себя обязанной дать вам объяснение своих поступков. Но, прежде всего, ответьте мне на несколько вопросов.
Вальтер молча поклонился в знак согласия.
– Пожалуйста, назовите ваше имя, – не фамилию, а имя.
Фернов, по-видимому, меньше всего ожидал такого вопроса.
– Мое имя? – повторил он, точно не понимая слов Джен. – Меня зовут Вальтер.
– Вальтер, – невольно воскликнула молодая девушка и облегченно вздохнула, как будто с ее груди свалилась страшная тяжесть, – Вальтер!.. Я не знала, что вас так зовут.
– Каким же образом вы могли это знать? – удивленно проговорил Фернов. – Мы ведь не подозревали о существовании друг друга до тех пор, пока вы не вступили на землю Германии.
– Может быть, вы правы, а может быть, и нет, – возразила Джен, смотря на причудливые отражения пламени на стене. – Вы когда-то сказали мне, что с детства были лишены родного дома, отца и матери, что судьба толкнула вас в руки ученого, заставившего и вас посвятить свою жизнь науке. Не был ли этот ученый духовным лицом?
– Да, он был священником, но впоследствии отказался от своей приходской службы, чтобы отдаться занятиям наукой.
Джен судорожно прижала левую руку к сильно бьющемуся сердцу.
– Как фамилия этого бывшего священника? – почти беззвучно спросила она.
– Гартвиг! – последовал лаконичный ответ.
Наступило долгое молчание. Языки пламени то поднимались, то опускались, освещая смертельно бледное лицо Джен, которая стояла, как пригвожденная к месту, не произнося ни слова.
– Мисс Форест, что означает ваш вопрос? – тревожно воскликнул Вальтер. – Может быть, вы знали моего приемного отца или состояли с ним в каком-нибудь родстве?
При последних словах он подошел ближе к молодой девушке и теперь стоял рядом с нею. Джен, казалось, не слышала его вопроса; по крайней мере, она ничего не ответила.
– Иоганна!
Джен вздрогнула. Она уже раз слышала это имя из уст Вальтера – тогда, когда он уезжал на войну, и оно прозвучало как нежная мелодия, как воспоминание далекого детства. Ее мать называла ее так – правда, недолго: отец потребовал, чтобы немецкое имя было заменено английским – Джен, и никто больше с тех пор не называл ее Иоганной. Теперь оно было произнесено так нежно, с такой мольбой, что Джен не могла больше сопротивляться его чарующей власти.
Медленно подняла она голову и встретила взгляд Фернова. Голубые глаза с такой грустной нежностью впились в ее лицо, что Джен почувствовала, как ее твердая решимость куда-то исчезла; она забыла все свои сомнения, свое горе. Действительность ушла, уступив место воспоминаниям и грезам. Перед глазами молодой девушки снова были кусты и деревья, окутанные серой пеленой тумана. Она сама сидела у куста сирени и ощипывала первые весенние почки, а он стоял рядом с нею. Тихо лились потоки теплого дождя, и где-то вдали шумели волны старого Рейна.
Вдруг они глубоко вздохнули, точно испугались чего-то неведомого. Мечты рассеялись, а вместе с ними ушло и дорогое воспоминание о первой встрече. Они были в высокой, мрачной комнате; камин догорал; в окна дул холодный осенний ветер, от которого качались ветви деревьев. Может быть, одна из веток ударила в окно, заставив их выйти из забытья, в котором они находились, не отрывая глаз друг от друга. Джен посмотрела по направлению окна; Вальтер тоже повернул голову в ту сторону.
– За нами наблюдают, – тихо сказала молодая девушка.
– Не думаю, – возразил Вальтер, – впрочем, я сейчас посмотрю.
Он подошел к окну, открыл его и высунул голову наружу, вглядываясь в темноту парка. Джен оперлась о спинку кресла, собираясь с силами. Теперь ей предстояло самое страшное: Вальтер должен был узнать, наконец, то, в чем она сама больше не сомневалась.
«Посмотрю, как он отнесется к этому известию, – думала она, – может быть, голос крови заговорил в нем, и этим объясняется его нежное чувство ко мне. Если он обрадуется моему сообщению, – при этой мысли сердце Джен болезненно сжалось, – то я ничем не выдам своего истинного чувства, хотя бы мне пришлось умереть, получив его первый братский поцелуй».
Вальтер закрыл окно, подошел к молодой девушке и спокойно сказал:
– Там никого нет. Да и для кого представляет интерес следить за нами?
Джен давно решила, что путь правды будет самым верным, и решила довериться Вальтеру.
– Как кому? Мистеру Алисону.
Вальтер отступил на несколько шагов и в упор посмотрел на Джен.
– Мистеру Алисону? – повторил он. – Вашему спутнику?
– Да!
Густая краска залила лицо Вальтера, глаза его засверкали.
– Значит, этот человек не чужой вам? – дрожащим от волнения голосом спросил он. – Я так и подумал с первой минуты, как увидел его. Иоганна, скажите мне, в каких отношениях вы с мистером Алисоном, какие права он имеет на вас?
– Я – его невеста.
Краска так же быстро сошла с лица Вальтера, уступив место смертельной бледности.
– Его невеста! – беззвучно повторил Фернов, – следовательно, вы любите его?
– Нет!
– А тем не менее отдаете ему всю свою будущую жизнь? Связали себя с ним обещанием быть его женой?
В этом вопросе слышался горький упрек. Джен опустила глаза и тихо ответила:
– Да, я дала ему слово!
– Лучше бы тогда я не встречался с вами! – почти простонал Вальтер.
Джен молчала несколько секунд.
– Почему? – наконец спросила она чуть слышно. Фернов подошел еще ближе к ней и страстным шепотом ответил:
– Ты еще спрашиваешь, почему? Ты хочешь, чтобы я сказал тебе то, что ты уже давно знаешь, чего не можешь не знать. Я надеюсь, что не только я один несчастен от того, что ты – невеста Алисона, но что это и тебе причиняет боль. Может быть, я ошибаюсь?
Джен медленно подняла голову, и взгляд ее обратился к Вальтеру, желая проникнуть в глубину его души.
– Мы не должны быть несчастны от того, что судьба столкнула нас друг с другом, – неестественно спокойным тоном возразила она. – Если я не могу быть вашей женой, это еще не значит, что мы должны расстаться. Может быть, – взгляд Джен стал еще пристальнее, – мне удастся уговорить моего будущего мужа навсегда поселиться на Рейне! Я знаю, что мне стоит сказать ему лишь одно слово – и он станет вашим другом. Не отталкивайте его, Вальтер! Вы преодолеете свое нежное чувство ко мне и полюбите меня другой любовью, любовью брата…
– Иоганна, – в диком, страстном порыве прервал ее Фернов.
Молодая девушка замолчала, но ее глаза не отрывались от лица Вальтера. У нее было такое выражение, как тогда в Р., когда она ждала ответа Фогта, как приговора своей судьбе.
– Иоганна, и ты можешь говорить это? – с горечью продолжал Фернов. – Я должен слышать подобную речь из твоих уст? Ты или смеешься надо мной, или сама не понимаешь, что говоришь. Ты мечтаешь о дружеских, братских отношениях с человеком, который страстно любит тебя и желает обладать тобой? Не создавай себе иллюзий! Такая идеальная любовь, которую ты предлагаешь мне, может существовать лишь между бесплотными существами, а не между живыми людьми; у живых людей, при подобных условиях, она оканчивается либо разрывом, либо преступлением. Когда-то, сидя за своим письменным столом, я тоже мечтал об идеальных отношениях, но вот я полюбил тебя, и чувство, охватив все мое существо, властно предъявило свои права. Или ты будешь принадлежать мне, или я должен навеки отказаться от тебя. Никакого третьего пути не существует для нас.
В голосе Вальтера звучала горячая, неподдельная страсть; его глаза сверкали. При всем ужасе положения – ведь Джен была почти уверена, что Вальтер ее брат – она ощутила прилив такой радости, которую не могло заглушить даже отчаяние. Слова Вальтера нашли отклик в ее душе: ее любили пылко, как она сама любила.
– Ты прав, Вальтер, – сказала она, облегченно вздохнув, – для нас не существует другого выхода, кроме разлуки. Любовь между нами в тех условиях, в которых мы находимся, была бы преступлением.
Фернов вздрогнул при этих словах.
– Ты говоришь это так спокойно, – воскликнул он. – Ты думаешь, что я покорно, без борьбы подчинюсь своей судьбе? Иоганна, ведь ты пока еще не связана браком с Алисоном. От слова, которое ты ему дала, можно отказаться. Разве твоя связь с ним нерасторжима?
– Я не могу отказаться от своего слова, – твердо ответила она.
– Подумай, Иоганна, – продолжал Фернов с мольбой в голосе, – подумай: ведь от этого зависит счастье и твоей, и моей жизни. Неужели тебе так трудно порвать с Алисоном?
В эту минуту наружная дверь с шумом отворилась, и раздался громкий голос Фридриха:
– Господин поручик, полковник требует вас к себе сейчас же.
Вальтер нетерпеливо обернулся.
– В чем дело? – недовольным тоном спросил он. – Кто меня требует?
– Господин полковник, ваше благородие; там уже собрались все господа офицеры.
– Хорошо, я приду!
Дверь захлопнулась, и послышались тяжелые удаляющиеся шаги Фридриха.
Вальтер снова обернулся к Джен; его лицо было бледно, а в глазах выражалась смертельная тревога.
– Ты слышишь, меня требует полковник. Идет война, каждый час, каждая минута могут разлучить нас, может быть, навсегда. Иоганна, я спрашиваю тебя в последний раз: желаешь ли ты, можешь ли ты быть моей женой?
– Никогда, Вальтер! Если бы даже Алисон и освободил меня от данного слова, я все-таки никогда не могла бы стать твоей женой!
– В таком случае, прощай! – воскликнул Фернов и протянул руки вперед, как бы для того, чтобы обнять Джен и прижать ее к своей груди.
Однако молодая девушка в ужасе отшатнулась и сделала движение рукой, стремясь остановить его порыв.
Вальтер несколько минут стоял неподвижно, словно окаменев, а затем низко поклонился и холодно произнес:
– Вы правы, мисс Форест, прощайте!
Дверь за Ферновым закрылась. Джен осталась одна с огромной тяжестью в сердце; покров с тайны так и не был снят, последнее слово не было произнесено. Оно висело на кончике языка молодой девушки, но какая-то неведомая, непонятная сила удержала ее; она боялась, что, сказав ему правду, заставит Вальтера страдать сильнее, чем если просто откажет ему. Джен, не щадившая никогда никого, так как была беспощадна и к себе, – трепетала при одной только мысли о возможности причинить страдания Вальтеру. В первый раз слова: «Так должно быть», – оказались бессильными. Она сама могла перенести весь ужас положения, но она должна была уберечь от боли любимого человека. В первый раз Джен почувствовала, что она слабая с мягким, ранимым сердцем, способным страдать за другого.
«Завтра я все скажу ему, – подумала она. – Он привыкнет к мысли, что я для него потеряна навсегда, и тогда ему легче будет перенести неизбежность нашей разлуки. Сегодня открытие этой тайны убило бы его, а если бы он легко перенес это, то я умерла бы от горя», – прибавила она и, закрыв лицо руками, тихо заплакала.
Глава X
В комнате полковника собрался настоящий военный совет. Сам полковник с мрачным видом быстрыми шагами мерил комнату, на лицах адъютанта и молодого поручика застыла тревога; другие офицеры, в том числе доктор Беренд, недавно пришли по зову полковника и еще не знали, в чем дело. Последним явился Фернов.
– Я созвал вас, господа, – взволнованно обратился полковник к офицерам, – чтобы сообщить вам крайне печальную новость. Вы знаете, что мы ждем подкрепление. Завтра рано утром сюда должен был прибыть из Л. батальон капитана Шварца. Мы считали, что проход через горы свободен, я сам уведомил об этом капитана Шварца; оказалось, что это было опасным заблуждением.
На лицах всех присутствующих выразилось тревожное ожидание; все взоры были устремлены на полковника.
Между тем, он продолжал говорить с явной тревогой в голосе:
– Только что вернулся поручик Витте, он патрулировал дорогу, встреченный им крестьянин не хотел отвечать на предлагаемые ему вопросы и в пьяном виде осмелился делать такие насмешливые намеки и болтать такие вещи, что поручик Витте счел нужным допросить его. Под угрозой строгого наказания крестьянин рассказал обо всем, что знал. Тщательная рекогносцировка, к сожалению, подтвердила слова крестьянина. Неприятель, превышающий втрое наши силы, залег в горах на расстоянии двух часов отсюда. Он занял путь между Л. и нашими квартирами, чтобы отрезать нам возможность соединиться с батальоном капитана Шварца. Кто-то донес в неприятельский стан об ожидаемом нами подкреплении.
Возгласы ужаса раздались со всех сторон; офицеры хорошо знали местность, и им ясна была та опасность, которая ожидала батальон капитана Шварца.
– Мне все время казалось подозрительным полнейшее исчезновение и бездействие неприятельских банд, – продолжал полковник, – я был убежден, что здесь скрывается какая-то хитрость. Было слишком странно, что в последнее время наши патрули спокойно проходили по горной дороге, тогда как раньше выстрелы раздавались из-за каждой скалы. Очевидно, неприятель на время отступил, чтобы мы решили, что путь свободен, а затем застать нас врасплох и заставить сражаться значительно меньшими силами. Теперь весь вопрос в том, как предупредить капитана Шварца об ожидаемой опасности. По уверению поручика Витте, сообщение с Л. прервано, дорога занята врагом.
– Дорога совершенно непроходима, господин полковник, – подтвердил молодой офицер, к которому полковник обратился с последними словами. – Неприятель занял и большую дорогу, и пешеходную тропинку, которая тянется по ту сторону реки и ведет в горы. По всей вероятности, это случилось недавно, так как сегодня утром проход был еще совершенно свободен. Теперь туда нельзя и нос показать, как каждый, появляющийся на этом пути, будь то патруль или одинокий пешеход, безусловно будет убит.
– А когда отряд капитана Шварца попадет в этот узкий проход, то ни один человек из всего батальона не останется в живых, – воскликнул полковник. – Неприятель загородит ему вход спереди и сзади, а сам, скрываясь в горах, откроет огонь и расстреляет всех наших. Я прихожу в бешенство при одной мысли об этом.
– Может быть, можно послать гонца через С.? – предложил адъютант, – там путь еще свободен.
– Тогда придется сделать большой крюк, что займет много времени. Как только наступит рассвет, батальон выступит из Л. Если мы до трех часов не успеем предупредить капитана Шварца, потом будет слишком поздно.
– Господин полковник, – робко проговорил поручик Витте, так как он стеснялся давать советы людям, более опытным, чем он сам, – существует очень простое средство помочь горю. Пойдемте все, сколько нас есть, навстречу неприятелю, разобьем его, и сами очистим путь товарищам.
Несмотря на всю серьезность ситуации, полковник не мог не улыбнуться, выслушав совет юного офицера.
– Ваш порыв делает вам честь, поручик Витте, – ответил он, – но такой план может придти в голову только в вашем возрасте: он совершенно невыполним. Вы слышали, что неприятель втрое сильнее нас по количеству, а местность, в которой он находится в данный момент, настолько благоприятна для него, что фактически он сильнее нас раз в десять. Нас постигла бы та же участь, которая завтра ожидает капитана Шварца и его батальон, если мы их не спасем.
Предложение поручика Витте вызвало большое сочувствие со стороны других офицеров. Они все начали просить полковника выполнить план Витте, но полковник был непоколебим.
– Это не имеет никакого смысла, – доказывал он. – Не забудьте, что нас окружают со всех сторон шпионы из среды местного населения. Если бы мы решили выступить, неприятель был бы немедленно предупрежден. Нам дали бы время отойти, а затем враги последовали бы за нами и, окружив со всех сторон, расстреляли, как куропаток. Нет, нам невозможно оставить свою позицию; мы должны быть готовы ко всему. Кто знает, каков дальнейший план неприятеля? Может быть, французы, перебив отряд капитана Шварца и тем ослабив наши силы, нападут на нас.
Все согласились с полковником, так как поняли справедливость его слов.
– Однако же мы не можем сидеть спокойно, зная, что наши товарищи, не подозревая засады, пойдут на верную гибель! – вмешался в разговор доктор Беренд.
– Конечно, не можем, – решительно заявил полковник, – необходимо послать кого-нибудь на связь. Если бы проход в горы был в десять раз опаснее, нужно найти возможность предупредить капитана Шварца.
– Господин полковник, я нашел выход, – вдруг проговорил Вальтер, до сих пор не принимавший участия в разговоре.
– Вы нашли выход? Скажите скорее, какой? – воскликнул живо полковник, обернувшись к Фернову.
– Я часто ходил со своим патрулем в горы и знаю всю местность совершенно точно. Может быть, вы помните, что неделю тому назад я был с пятью нижними чинами на рекогносцировке в Л., который тогда был еще занят неприятелем. Мы зашли далеко, были замечены и подверглись преследованию значительной группы врагов. Вскоре нас всех рассеяли в разные стороны. Я остался с ефрейтором Брауном, который был ранен в руку. Сделав несколько выстрелов, мы бросились с ним в боковое ущелье, и преследователи потеряли нас из виду.
Пробираясь в глубину ущелья, мы нашли узкую тропинку, полускрытую густым кустарником, и пошли по ней, так как она вела, по-видимому, в С. Тропинка все время поднималась и достигла вершины ближайшей горы; в лесу тропа почти терялась среди высоких деревьев, а затем снова сбегала вниз и, наконец, исчезла в почти непроходимом ущелье, с правой стороны долины. С трудом пробирались мы в течение нескольких минут среди густого кустарника, а затем неожиданно очутились на широкой горной дороге, где стоит в полном одиночестве большая ель. Оттуда мы дошли до С. в течение очень короткого времени.
Вальтер сообщил все это обычным звучным голосом; никто никогда не подумал бы, что это говорит человек, который несколько минут тому потерял самое дорогое в жизни. Только в глазах его выражалась какая-то мрачная решимость, спокойствие человека, не ожидающего ничего в будущем. Ему некогда было оплакивать свою несчастную любовь; он нашел против нее верное, самое надежное средство – опасность.
Полковник с напряженным вниманием слушал каждое слово Фернова, но морщины на его лбу все-таки не разгладились.
– Неужели вы думаете, что французы, местные жители, не знают о существовании этой тропинки лучше нас? – спросил он.
– Вероятно, знают, но вряд ли следят за нею, – возразил Вальтер. – Во-первых, они не думают, что мы тоже нашли ее, а во-вторых, не подозревают, что их план нам известен. Неприятель сконцентрируется главным образом в ущельях и больших проходах, а эта тропинка не представляет для него опасности. Во всяком случае, все другие дороги наверняка заняты неприятелем, так что выбора у нас нет.
– Вы думаете, что эту незаметную тропинку можно будет разыскать ночью? – с сомнением спросил полковник.
– В такую лунную ночь, как сегодня, – конечно. Труднее всего найти дорогу в том месте, где она теряется в кустарнике, но при свете луны, проникающем через ветви деревьев, ее все-таки можно разглядеть. Когда поднимешься на гору, то заблудиться уже нельзя.
Полковник продолжал ходить по комнате в глубоком раздумье.
– Да, вы правы, – сказал он, наконец, – попытаемся проникнуть в Л., хотя это и будет безумно смелым поступком. Мы пошлем двух, самое большее трех человек, так как я с трудом допускаю, что указанная вами тропинка находится вне наблюдений врага. Девять шансов против одного, что наши люди будут замечены и убиты; но ничего не поделаешь – приходится идти на риск, имея хоть искру надежды предупредить большее несчастье. Вы хорошо помните дорогу?
– Очень хорошо, – ответил Вальтер.
– В таком случае нам остается только найти каких-нибудь смельчаков, которые решатся пойти на такое опасное дело. Ефрейтор Браун…
– Лежит в постели, он еще не выздоровел после полученной раны, – спокойно прервал своего начальника Фернов. – Вы видите, господин полковник, что я должен взять это поручение на себя.
– Вальтер, ты с ума сошел! – воскликнул Беренд.
Полковник отступил на несколько шагов и с изумлением смотрел на Фернова. Все офицеры уставились на Вальтера со смешанным выражением ужаса и восхищения. Фернов был всеобщим любимцем, гордостью товарищей и начальства. Несмотря на свою молчаливость и стремление к одиночеству, он, как всякий недюжинный человек, имел большое влияние на других офицеров. Товарищи видели его смелость в сражениях, но это было ничто в сравнении с тем, что он предлагал в данный момент. Погибнуть в сражении, среди своих, с оружием в руках, было не так страшно, как пробираться ночью через вражеский стан, зная почти наверное, что тебя ожидает смертельная пуля или еще что-нибудь похуже. Каждый из офицеров предпочел бы пожертвовать кем-нибудь другим, но не поручиком Ферновым.
– Вы хотите взять на себя это поручение, поручик Фернов? – повторил полковник. – Нет, это невозможно. Я вообще не пошлю никого из офицеров; мы и так многих потеряли в последних боях, у нас осталось слишком мало командиров для предстоящей битвы. Такого рода поручения даются нижним чинам; я вызову охотников.
Вальтер подошел ближе к столу, на котором горели свечи. Пламя осветило его бледное и холодное, как мрамор, лицо.
– Не забудьте, полковник, что я один знаю дорогу, – сказал он, – и только я сумею найти ее. Объяснить другому человеку я не смогу.
– Но вами я не могу пожертвовать ни в коем случае, – взволнованно возразил полковник. – Повторяю, я сильно сомневаюсь, что ваша тропинка не оберегается неприятелем. По всей вероятности, вас там убьют.
– Может быть, – да, а может быть, – нет; как бы там ни было, но я не могу, щадя себя, подвергать опасности своих ближних.
Полковник быстро подошел к Вальтеру и, протянув ему руку, воскликнул:
– Вы правы. Ну, идите с Божьим благословением. Если вам удастся достигнуть цели, то вы спасете жизнь многих наших храбрых юношей, а если нет, то умрете славной смертью героя. Сколько человек вы хотите взять с собою?
– Ни одного, – ответил Фернов. – Если нас увидят, то что могут сделать несколько человек против многочисленного неприятеля? Кроме того, трех или четырех человек легче заметить, чем одного. Ввиду этого я предпочитаю идти без конвоя.
Полковник почти с восхищением смотрел на молодого «мечтателя и поэта», как он часто шутливо называл Фернова. Такой храбрости он еще не встречал, хотя и долго прожил на свете. Конечно, полковник не подозревал, какое испытание только что перенес Фернов, не знал, в чем заключается и откуда происходит это необыкновенное спокойствие перед лицом смерти.
– Итак, вы хотите идти один? Пусть будет по-вашему. А когда вы думаете отправиться в путь?
– Не раньше, чем через час. Необходимо подождать восхода луны; мне нужен свет, пока я не взберусь на гору, а там уже не опасно, так как недалеко Л., и неприятель не решится подойти близко к городу. Я поспею вовремя, если даже на пути встретится какое-нибудь непредвиденное препятствие.
– А теперь, господа, – обратился полковник к офицерам, – идите по своим местам и будьте готовы к сигналу тревоги. Капитан, удвойте караул и позаботьтесь, чтобы все отданные приказы были точно выполнены. А пока мы обсудим с поручиком Ферновым, что он должен передать капитану Шварцу.
Офицеры повиновались. Подойдя к двери, капитан остановился и сказал:
– Доброй ночи, поручик Фернов.
На губах Вальтера промелькнула горькая усмешка. Он понял, что означало пожелание капитана.
– Прощайте, капитан, – ответил он, – прощайте, господа!
Обернувшись, он встретил грустный и укоризненный взгляд доктора Беренда.
– Неужели ничто не привязывает тебя к жизни? – тихо спросил доктор.
– Ничто, – мрачно и так же тихо ответил Вальтер.
– Но ведь я еще увижу тебя? – с тяжелым вздохом спросил Беренд.
– Вероятно! А теперь уходи, Роберт.
Беренд тяжко вздохнул и последовал за офицерами. Фернов остался с полковником и его адъютантом.
Через четверть часа Вальтер покинул кабинет командира и направился к себе; но, едва выйдя в коридор, примыкавший к его комнате, он увидел, как от стены отделилась какая-то темная фигура и встала перед ним.
Мистер Фернов, я уже давно жду вас! – услышал Вальтер и тотчас же узнал американца. Что вам угодно, мистер Алисон? Окажите мне честь, позвольте переговорить с вами!
Фернов взглянул на часы и убедился, что еще располагает временем.
– К вашим услугам! – ответил он.
Вальтер предугадывал, о чем поведет речь американец. Достаточно было взглянуть на лицо Алисона, чтобы убедиться, что опасения Джен небезосновательны.
Не теряя времени, Генри прошел вперед и открыл дверь в гостиную. Фернов поколебался несколько секунд, прежде чем войти в нее, так как это была та же самая комната, в которой он недавно разговаривал с Джен. Американец, заметив колебание Вальтера, произнес:
– Здесь нас никто не побеспокоит. Но, может быть, вы имеете что-нибудь именно против этой комнаты?
Фернов, не отвечая на вопрос, быстро перешагнул порог; Алисон последовал за ним. В комнате все еще тускло горела лампа; пламя камина погасло, и только иногда вспыхивали красные огоньки догоравших дров, освещая фигуры соперников, выделявшиеся во мраке. Вальтер прислонился к камину, Генри стоял теперь на том месте, где недавно была Джен.
Почти одним и тем же чувством горели сердца мужчин. Оба страстно любили одну женщину и безнадежно страдали на развалинах разрушенного счастья. Но как различно проявлялось это страдание!
На лице Фернова лежало тихое, грустное спокойствие. Он не мог вырвать из сердца то чувство, которое пустило там глубокие корни; он знал, что оно умрет вместе с ним, но не желал предаваться бесплодному отчаянию. Он выбрал верный путь для того, чтобы прекратить свои страдания, – ему недолго оставалось ждать. Вальтер почти с радостью взглянул на светлую полосу, пробиравшуюся сквозь листву кустарников, – это всходила луна.
Лицо Алисона пылало бешеной злобой, губы судорожно сжимались, а глаза сверкали ненавистью. Американец ошибся в своих расчетах; он протягивал руки к миллиону и смотрел на любовь, как на роскошь, как на приятный придаток к этому миллиону, но чувство к Джен оказалось настолько сильным, что далеко отодвинуло коммерческие соображения. Страсть предъявила свои права с такой силой, что Генри забыл о расчетах. Он стал слеп и нечувствителен ко всему, что было вне его чувства, он готов был и жизнь отдать за возможность обладания любимой девушкой.
Вальтер молча ждал, пока американец заговорит.
– Я хотел попросить у вас объяснения, мистер Фернов, – наконец произнес Алисон хриплым, задыхающимся голосом. – Приблизительно около часа тому назад вы имели свидание с мисс Форест в этой комнате.
Вальтер посмотрел прямо в глаза своего соперника и ответил:
– Да! А вы видели нас?
– Видел.
Молодой офицер оставался совершенно спокойным.
– В таком случае вы, вероятно, и слышали то, о чем мы говорили.
На губах Генри появилась злая, насмешливая улыбка.
– Вы беседовали по-немецки, на вашем излюбленном родном языке, поэтому я и не мог понять ваши нежности, – ответил он. – Я слышал только, как любовно звучало из ваших уст имя «Иоганна» и как нежно мисс Форест произносила «Вальтер».
На одно мгновение лицо Фернова исказилось от боли, но затем снова стало холодно-спокойным.
– Вы, кажется, хотели спросить меня о чем-то, мистер Алисон? – сказал он. – Не будем уклоняться в сторону.
– Да, вы правы, не будем уклоняться в сторону, – мрачно повторил Генри. – Итак, к делу! Вы любите мисс Форест?
– Да!
– И любимы ею?
Вальтер молчал, но глаза Алисона смотрели на него так грозно, что молодой поручик, опасаясь как бы американец не объяснил его молчание трусостью, твердо ответил:
– Да, любим!
– Очень жалею, что должен положить конец вашей взаимной любви, – прошипел Алисон, задыхаясь от злобы. – Может быть, мисс Форест уже сообщила вам, что я имею на нее более давние права и не склонен уступить их вам?
– Да, я это знаю.
– В таком случае вы должны понять, что, раз мисс Форест будет моей женою, она не может никого любить, кроме своего будущего мужа. Я не допущу, чтобы ее сердце принадлежало другому; один из нас должен умереть.
– Что это? Вызов? – быстро спросил Вальтер.
– Да, мистер Фернов. Я предлагаю вам не прибегать ко всем этим формальностям с секундантами, докторами и прочим, как это принято у вас, немцев, а обставить дело гораздо проще. Мы бросим жребий, и тот, кто должен будет умереть, обяжет себя честным словом уйти из числа живых в течение двадцати четырех часов. Вот и все. Нам не нужны никакие свидетели!
– Одним словом, вы предлагаете мне американскую дуэль?
