Элизабет Вернер
Герой пера
– Мисс Форест, простите меня за то, что, проезжая мимо, я позволил себе вас навестить. Мистер Аткинс заверил меня, что я встречу благосклонный прием.
Джен, протянув ему руку, ответила:
– Я всегда рада соотечественнику.
Их глаза встретились, и они обменялись взглядом заговорщиков. Только по этому взгляду и можно было догадаться, что молодые люди – жених и невеста, встретившиеся после долгой разлуки. Оба умели прекрасно владеть собой, и им нетрудно было скрыть от посторонних свои истинные чувства.
Джен представила Алисона своей тетке, назвав его другом дома. Госпожа Стефан не понимала, как может восемнадцатилетняя девушка так уверенно вести себя с мужчинами и подолгу с ними беседовать. По мнению тетки, Джен полагалось бы находиться под постоянным покровительством пожилой дамы и лишь изредка скромно вставлять какое-нибудь замечание, предоставив главную роль в беседе ей, хозяйке дома. На деле получалось все наоборот: докторше приходилось почти все время слушать свою племянницу и чувствовать, что сама она в гостиной – лишний человек.
Алисон сидел напротив дам и рассказывал о своем путешествии по Англии, Франции и Рейнской области. Молодой человек был не в ударе – с минуты на минуту он ждал, что Аткинс придумает какой-нибудь предлог, чтобы оставить его наедине с невестой, но опекун Джен находил злобное удовольствие в том, что Алисон еле сдерживает свой гнев, и завел какой-то бесконечный разговор. Однако молодой американец был не из числа тех, кто может долго мириться со своим беспомощным положением. Увидев, что Аткинс не собирается ему помочь, он обратился прямо к Джен с просьбой позволить ему передать ей письма и известия с родины, предназначенные только для нее.
Извинившись перед теткой, Джен тут же поднялась с места и повела Алисона в соседнюю комнату, к величайшему ужасу госпожи Стефан, не привыкшей к американской вольности в обращении.
Как только дверь за ними закрылась, Алисон подошел к Джен и взволнованно протянул ей обе руки.
– Простите, Джен, – я выдумал этот предлог, чтобы остаться с вами вдвоем. У меня не было больше сил выносить общество посторонних, – сказал жених мисс Форест и взял красивые, холеные руки молодой девушки. Она не сопротивлялась, но не ответила на его пожатие и спокойно возразила:
– Вам не нужно было прибегать к такому средству, Генри: рано или поздно Аткинс придумал бы способ оставить нас наедине. А теперь моя тетя может обо всем догадаться.
Холодный ответ невесты умерил страстный пыл молодого американца.
– А вы, кажется, очень боитесь, как бы миссис Стефан не узнала о наших отношениях? – с упреком сказал он.
– Не боюсь, но и не желаю этого.
– Однако нам будет трудно скрывать истинное положение вещей.
– Нисколько, тем более, что вы ведь пробудете здесь всего несколько дней?
– Да, мне кажется, что у меня не будет оснований долго задерживаться в Б.
Джен поспешила перевести разговор на другую тему.
– Вы едете отсюда в Париж? – спросила она. – А ведь говорят, что возможна война с Францией.
– Я об этом не думал, – ответил Алисон, пожав плечами, – но если такое случится, то я, конечно, вернусь, чтобы быть с вами и отвезти вас домой, когда французские войска займут Рейнскую область и всю Германию.
– Вы уверены, что результат войны будет именно таким?
– Да, а вы думаете иначе?
Джен гордо вскинула голову и убежденно ответила:
– Мы защитим свой Рейн!
– «Мы», «свой Рейн»! – повторил Алисон. – Я думал, что мисс Форест считает себя дочерью той страны, где жила и воспитывалась всю жизнь, не считая нескольких первых месяцев после рождения!
Джен так сильно закусила губы, что на них выступила капелька крови. Она была зла на себя, что не сумела сдержаться: ей не хотелось, чтобы Алисон знал, что Рейн перестал быть для нее чужим. Невольно молодой девушке вспомнился тот, кто с гордостью и любовью произносил: «Наш Рейн», и яркий румянец залил ее лицо. Пытаясь скрыть смущение, она быстро обернулась к окну и принялась рассматривать стоявшие на подоконнике цветы.
Алисон молча следил за ней взглядом.
– Кажется, вы уже приобрели здесь пронемецкие симпатии! – иронически заметил он наконец.
Джен повернулась к нему с некоторым раздражением.
– Вы ошибаетесь, Генри, – возразила она, – я чувствую себя тут тяжело и стесненно. Ежедневно и ежечасно я приношу жертву, находясь в Б. Я с трудом выдерживаю такую жизнь!
Несмотря на обычную сдержанность Джен, в ее голосе слышалась странная горячность. Алисон истолковал ее в свою пользу. Его глаза засияли торжеством, он близко подошел к молодой девушке и снова взял ее руки в свои.
– Теперь только вы сами, Джен, можете сократить срок своего пребывания здесь. Дайте мне право немедленно, а не через год назвать вас своей женой, и тогда все изменится. За одну-две недели будут закончены все формальности, и мы вместе предпримем путешествие по Европе, а если захотите, сразу же вернемся в Америку.
– Нет, нет, Генри, это невозможно! – быстро возразила молодая девушка.
Алисон выпустил ее руки, отступил на несколько шагов и мрачно повторил:
– Невозможно? Интересно знать, почему?
Джен почувствовала, что должна как-то объяснить свои слова.
– Во-первых, я еще ношу траур по отцу, а во-вторых, я обязана выполнить его желание.
– Это было ваше желание, Джен, а не мистера Фореста, – напомнил Алисон. – Я понимаю, что вы избегали официальной помолвки в то время, когда ваш отец находился при смерти, а затем наша свадьба была отложена из-за моего предполагаемого путешествия. Теперь этих препятствий больше не существует. Прошло несколько месяцев после смерти вашего отца; я случайно встретился с вами раньше назначенного срока. Для чего же нам еще ждать? Впрочем, я допускаю, что вам неприятны свадебные торжества в год вашего траура. Пусть будет так, я не стану вас принуждать, но прошу, даже требую, чтобы наши отношения не скрывались больше так тщательно, чтобы я мог открыто назвать вас своей невестой и в качестве жениха свободно посещать в доме ваших родственников.
Решительный тон Алисона, казалось бы, не допускал возражений. Любая девушка на месте Джен вряд ли сочла бы возможным не подчиниться воле жениха, но Генри забыл, что имеет дело с мисс Форест, на которую такой повелительный тон не произвел никакого впечатления. Слова «я требую» вызвали только негодование своенравной Джен.
– Вы забываете, мистер Алисон, что еще не имеете права чего-нибудь от меня требовать, – с ледяной холодностью возразила она. – Я поставила вам известное условие, вы обещали его исполнить; изменить что-либо могу только я сама, а я этого не хочу.
«Не хочу» прозвучало так непреклонно, так вызывающе оскорбительно, что, казалось, молодая девушка произнесла эти слова исключительно с целью довести Алисона до крайней степени раздражения, как она недавно уже поступила с другим человеком. Однако на этот раз ее слова возымели совсем иное действие.
Алисон несколько секунд молчал. Если бы Джен была только хороша собой, но не богата, оскорбленное самолюбие молодого человека заставило бы его дать ответ, после которого неизбежно произошел бы полный разрыв между женихом и невестой. Но Алисон всегда оставался прежде всего коммерсантом; он умел считать, а потому решил не обращать внимания на то, что считал женским капризом, и не упускать из-за него ценное приобретение для себя и своей фирмы.
– Вы неумолимо жестоки, Джен, – наконец проговорил он, – и стойки, как скала. Но пусть будет по-вашему. Я только напоминаю, что вы дали мне слово, и когда наступит срок, я так же решительно буду настаивать на его исполнении, как вы теперь отклонили мою просьбу.
Джен побледнела, но твердо и смело взглянула на своего жениха и гордо бросила:
– Мое слово равно клятве: оно ненарушимо!
– И вы повторяете это обещание по доброй воле? – спросил Алисон, вперяя взор в лицо молодой девушки.
Ему показалось, что в ее глазах мелькнуло мгновенное колебание, но оно тут же исчезло. Порывистым движением Джен протянула жениху руку и ответила:
– Да, я добровольно повторяю свое обещание! Алисон облегченно вздохнул и крепко сжал руку невесты.
– Благодарю вас, Джен! – проговорил он. – Весной я вернусь сюда за своей женой, а до тех пор можете считать себя свободной, в соответствии с вашим желанием.
Наступило томительное для обоих молчание.
– Мне кажется, нам пора вернуться в гостиную, где нас ожидают тетя и мистер Аткинс! – первой нарушила молчание Джен.
Алисон ничего не ответил, но открыл дверь и, пропустив вперед невесту, последовал за ней. В гостиной они застали доктора Стефана, который со свойственной ему непринужденностью вел оживленный разговор с женой и американцем.
– Ну, как вы нашли мисс Джен? – спросил через полчаса Аткинс, провожая Алисона в переднюю.
– Очень изменилась! – мрачно ответил тот.
– Глупости! – недовольным тоном возразил Аткинс, – это вы изменились, Генри! – вероятно, схватили в Англии хандру. Пора ехать лечиться в Париж.
Ничего не ответив, Алисон только молча пожал руку Аткинса и ушел.
Джен сидела уже в своей комнате, когда ее опекун, проводив гостя, вошел к ней. Молодая девушка быстро пошла навстречу Аткинсу и, не желая, чтобы он заговорил о ее встрече с женихом, поспешно перевела разговор на другую тему.
– Ну как, узнали вы что-нибудь? – спросила она. – Наверное, ваше путешествие было так же безуспешно, как все предыдущие попытки?
– Нет, на этот раз не совсем безуспешно! – ответил Аткинс.
– Что вы говорите? – воскликнула Джен, не веря своим ушам.
– Я нашел след.
Молодая девушка вздрогнула и радостно вскрикнула:
– Моего брата?!
– Успокойтесь, успокойтесь, мисс Джен! – сказал Аткинс, положив свою руку на руку девушки. – Еще большой вопрос, действительно ли все именно так, как я предполагаю. Кроме того, след настолько слабый, что мы легко можем его потерять в любое время. Вот единственный результат моей поездки.
– И он уже много значит! – воскликнула мисс Форест. – Это первый признак, что существование брата – не вымысел, а реальный факт. Что вам удалось узнать и каким образом?
Аткинс неторопливо подвел Джен к дивану, уселся рядом с ней и заговорил:
– Уймите свое нетерпение! Я буду по возможности краток, скажу вам главное, а подробности узнаете потом. Как вам известно, еще проезжая через Гамбург, я напечатал там соответствующее объявление, но на него, как всегда, не последовало никакого ответа. Через месяц, выполняя ваше желание, я снова поехал в Гамбург, хотя бы только для того, чтобы лично убедиться в бесполезности наших поисков. Первые два дня моего пребывания там оказались совершенно бесплодными; наконец на третий день появился какой-то матрос.
– Матрос? – удивленно повторила Джен.
– Да. Он только что прибыл в Гамбург на своем судне, случайно узнал о нашем объявлении и пришел сообщить мне кое-какие сведения. По его словам, двадцать лет назад соседи его родителей привезли из Гамбурга заблудившегося мальчика. Родители матроса, а следовательно, и их соседи – рыбаки жили в маленькой деревушке на берегу Северного моря. Рыбак с женой ездили в Гамбург на ярмарку и там нашли мальчика; они взяли его к себе и растили вместе с собственным сыном. Указания матроса были настолько достоверны, что я выплатил ему обещанную сумму и немедленно написал письмо по тому адресу, который он мне назвал.
Джен слушала Аткинса с огромным интересом.
– Вы уже получили ответ? – нетерпеливо спросила она.
– Да, и очень обстоятельный. Вы сами прочтете потом письмо; для меня теперь ясно, что этим найденным мальчиком действительно был маленький мистер Форест. Число, когда он найден, его возраст и другие приметы вполне совпадают с тем, что у меня записано со слов вашего отца. Нетрудно объяснить, почему все наши поиски были до сих пор безрезультатны. Рыбак, по простоте душевной, не заявил властям о найденном чужом ребенке; он спокойно ждал, пока родители сами потребуют у него мальчика. Они уже давно уехали из Гамбурга, когда доктор Стефан, получив письмо из Америки, поместил объявление в местных газетах. Но у них, в глухой деревушке, наверное, никто газет не читал, особенно в то время…
– А что случилось с рыбаком и его женой? – прервала Аткинса Джен.
– Рыбак и его жена умерли несколько лет назад, и обоих мальчиков взяли к себе добрые люди. Сын рыбака поселился у своего родственника, какого-то ремесленника, живущего в маленьком городке на севере, а молодой мистер Форест попал к бывшему священнику, который уже давно бросил свой приход и больше не служил. Такими сведениями заканчивается письмо, а следовательно, и все, что я знаю об этом деле.
Джен глубоко вздохнула и встала с дивана. Как ни скудны были сведения, добытые Аткинсом, их оказалось достаточно, чтобы вызвать у нее прилив энергии.
– Мы должны прежде всего узнать, где находится священник! Для этого, я думаю, лучше всего обратиться в его бывший приход. Если мы его не найдем, тогда придется искать ремесленника, приютившего родного сына рыбака. Может быть, между друзьями детства сохранилась какая-то связь. Во всяком случае, мы должны немедленно ухватиться за найденный след и действовать быстро и решительно.
– Я того же мнения, – согласился Аткинс. – Я хотел поговорить с вами, а затем уже предпринимать дальнейшие шаги. Да, вот еще что: согласно вашему желанию, я ничего не сказал об этом деле мистеру Алисону. Он не имеет ни малейшего понятия о том, что у него может быть шурин. Не пора ли ему сообщить?
– Нет, нет! – с непонятной резкостью ответила Джен. – Он узнает о моем брате тогда, когда мы найдем его. Раньше нет никакого смысла посвящать его в наше дело, так как мы не можем ожидать со стороны мистера Алисона ни поддержки, ни участия в поисках. Ведь если мы найдем моего брата, то мое приданое уменьшится наполовину, что совершенно не входит в планы Генри.
Странный тон, которым были сказаны эти слова, привлек внимание Аткинса.
– Что у вас произошло с мистером Алисоном? – спросил он. – Генри вышел от вас с недовольным лицом. Вы, вероятно, поссорились?
– Да, я его оскорбила! – откровенно ответила Джен.
– А он?
– Он покорно снес оскорбление! – презрительно заметила молодая девушка.
Аткинс слегка нахмурил брови.
– Будьте осторожны с ним, Джен, – посоветовал он. – Алисон не из тех людей, которые прощают оскорбление; он не простит даже вам. Может быть, временно он и снесет его, но никогда не забудет; наступит час, когда Генри заставит вас раскаяться в вашем поступке. Я его хорошо знаю!
– И я тоже! – ответила молодая девушка. – Будьте спокойны, мистер Аткинс, я не боюсь мести Алисона, но и не уважаю его за это.
– Избегайте такого тона, мисс Джен, особенно, когда будете говорить с Генри, иначе между вами может произойти полный разрыв.
– Едва ли! Мистеру Алисону хорошо известно, какую денежную ценность я собой представляю.
Аткинс неодобрительно покачал головой.
– Зачем вы это говорите? Вы ведь знаете, так же как и я, что Алисон любил бы вас, даже если бы у вас не было состояния.
– И женился бы на мне? – иронически спросила Джен.
Аткинс промолчал.
– Вот видите, вы молчите, следовательно, незачем его и защищать, – с горечью сказала молодая девушка. – Я прекрасно знаю, чему я обязана честью называться со временем миссис Алисон.
– Разве это для вас ново? – спросил Аткинс, испытующе глядя на Джен. – Разве вы не знали этого пять месяцев назад, когда приняли предложение Алисона? А вы сами дали бы свое согласие Генри, если бы он был не наследником и будущим владельцем фирмы «Алисон и Компания», а простым скромным служащим той же фирмы?
Заряд попал в цель – Джен виновато опустила голову. Она вспомнила, что сказала отцу, сообщая ему о предложении Генри. Тогда это казалось ей таким простым и естественным. Конечно, с тех пор прошло пять месяцев… пять месяцев и три дня!
– Как видите, – безжалостно продолжал Аткинс, – и для вас доллар имеет значение. Да это и понятно! Мистер Форест привил вам трезвые взгляды на жизнь и окружающую действительность. Любовь – это роскошь. Богатые люди могут позволить себе такую роскошь, – и Алисон, делая свой выбор, от нее не отказался; но нельзя забывать при этом и материальный расчет, так как деньги – все-таки главное в жизни.
– В Америке – да! – тихо подтвердила Джен. Аткинс равнодушно пожал плечами.
– В Германии, конечно, найдутся безрассудные головы, которые могут отвернуться от невесты с миллионным приданым, если она не соответствует их идеалу или имеет больше денег, чем они сами. Неужели можно поставить в вину мистеру Алисону то, что он непохож на этих фантазеров? Эти господа, если хотите, могут быть даже великолепны в своем бескорыстии, но миллионерами они никогда не станут, за это можно поручиться.
– Вы правы, – вдруг холодно проговорила Джен, вставая с места, – каждому свое!
Аткинс удивленно на нее посмотрел, не понимая, что она, собственно, хотела сказать последними словами. Перед ним стояла прежняя мисс Форест с невозмутимо спокойным лицом, а между тем и в ее словах, и в голосе чувствовалась горькая насмешка. Однако американец не стал ломать себе голову над неразрешимым вопросом. Он тоже встал, вынул из бокового кармана маленький портфель и, передавая его Джен, произнес:
– Следовательно, в главном мы с вами согласны. Здесь вы найдете письмо, о котором я говорил, и кое-какие указания. Прочтите внимательно, и сегодня вечером мы еще раз побеседуем по тому же поводу, а теперь я должен идти.
– Благодарю вас, – ответила Джен, протягивая ему руку, – и если я была недостаточно любезна с вами, не обращайте на это внимания. Бывает иногда такое настроение, что не можешь вполне собой владеть. До свидания!
Выйдя из дома доктора, Аткинс остановился и в раздумье покачал головой.
– «Бывает настроение», – повторил он слова Джен. – Гм… Это странно! У Генри предчувствие, у нее – настроение. Это все такие вещи, с которыми они раньше не имели дела. Да, пожалуй, Алисон прав – Джен изменилась. Если бы я тоже верил в предчувствия, то мог бы сказать… – Аткинс, оборвав свою мысль, взглянул далеко не ласково на зеркальную поверхность реки, видневшуюся сквозь деревья сада, а затем продолжил: – Я мог бы сказать, что в этом немецком воздухе есть что-то необыкновенное. Как бы этот проклятый Рейн не наделал бед!
Глава VI
Предчувствие Аткинса оправдалось, хотя и не совсем так, как он ожидал. Американец предсказывал личную беду, тогда как грянувшая катастрофа угрожала всем людям. Действительно, в воздухе Германии ощущалась надвигающаяся гроза; первая молния вспыхнула на Рейне, и буря пронеслась по всей стране. Франция объявила войну. Казалось, с ясного неба внезапно ударил гром, и его раскаты прогремели по всей Германии – от скал до моря, отражаясь многоголосым эхо. Жители городов и сел вдоль Рейна с особым пылом встали на защиту родины. Им первым грозила опасность, и они готовы были отдать до капли свою кровь, только бы отстоять Рейн и поквитаться с теми, кто на него посягал. Разбросанные по всей Германии войска спешно собирались к наиболее уязвимой границе государства. Неприятель не успел еще даже полностью вооружиться, а союзные германские войска уже тесной стеной стояли вдоль Рейна, защищая его зеленые волны от врага.
В Б. тоже наблюдалось всеобщее патриотическое воодушевление. Студенты спешили стать под армейские знамена или записывались в санитарные отряды; профессора прекратили чтение лекций, а те, кому позволяли возраст и здоровье, также вооружались и шли защищать родину. Женщины собирали силы и средства, чтобы ухаживать за больными и ранеными, которых неминуемо должна была доставить безжалостная война. Маленький тихий городок оживился; пала преграда, разделявшая общество на классы, – все объединились в едином желании все принести в жертву горячо любимому отечеству.
В один из прекрасных июльских дней, вскоре после объявления войны, Джен сидела одна на стеклянной веранде, двери которой открывались прямо в сад. Солнце жарко грело траву и цветочные клумбы, отражаясь золотыми блестками в воде Рейна. Розы благоухали, вокруг них весело кружили мотыльки. Старомодная мебель, стоявшая на веранде, окна, увитые виноградом, монотонно тикавшие стенные часы – во всем было столько тишины и уютного покоя, что, казалось, ни малейший отзвук войны не мог достичь этого дома и нарушить его спокойствие.
Однако выражение лица Джен отнюдь не соответствовало окружавшей ее мирной обстановке. Низко склонившись над газетой, она с таким увлечением читала какую-то статью, что не заметила подошедшего к ней человека.
– Как вы, однако, погружены в свое чтение, мисс Джен! – сказал Аткинс. – Очевидно, в газете есть что-то интересное. Что же там такое? Да что с вами?
Джен поднялась и, все еще держа газету в руках, посмотрела на Аткинса. Если бы молодая девушка не привыкла так хорошо собой владеть, ее волнение выразилось бы в какой-нибудь более явной форме; теперь же его выдавали только необычный румянец щек и лихорадочный блеск глаз.
– Со мной ничего, – ответила она, – просто я не переношу жары, а от нее некуда деться. Надеялась, что здесь будет лучше, но напрасно.
Аткинс недоверчиво взглянул на молодую девушку, а затем его вдруг осенило: только одна вещь на свете могла вывести Джен из обычного равновесия и заставить так волноваться.
– Вы узнали что-нибудь о нашем деле? – быстро спросил он. – Нашли какой-то след?
Джен успела тем временем взять себя в руки.
– Ничего подобного, – ответила она, положив газету на стол. – Я надеялась, что вы сообщите мне какие-нибудь новости.
– Я не получал никаких известий и не ждал их, – сказал Аткинс. – У правительственных учреждений и их служащих нет теперь ни времени, ни желания заниматься частными делами, да если бы они и захотели, им ничего не удалось бы узнать, так как никого нет на месте. Предприняв самостоятельные поиски, мы тоже едва ли что-нибудь выясним, тем более, что сейчас трудно куда-нибудь двинуться. Кроме того, нам неизвестно, куда следует ехать. Могут пройти недели, пока придет какой-нибудь ответ, если он вообще будет, а пока мы вынуждены ждать.
– Ждать, вечно ждать! – с горечью воскликнула Джен, – а пока мы потеряем и тот найденный след. Ах, как жаль, что рыбака и его жены уже нет в живых!
– Наоборот, их смерть – большое счастье для вас и молодого мистера Фореста, – возразил Аткинс. – Только это могло вырвать вашего брата из той среды, в которую занес его несчастный случай. Мы, правда, не знаем, кем он стал для священника, но будем надеяться, что тот взял его как приемного сына и поспешил наверстать все упущения в его воспитании. В противном случае ваше свидание с братом может оказаться очень для вас тяжелым. Разве вам будет безразлично, если выяснится, что ваш ближайший родственник принадлежит к низшим слоям общества?
Молодая девушка смущенно молчала. Она часто думала, что, может быть, найдет брата нуждающимся, но ей никогда не приходило в голову, что он может оказаться гораздо ниже ее по своему общественному положению.
– Мой брат не может принадлежать к низшим классам, – гордо ответила она после минутного раздумья, – в его жилах течет кровь нашего отца, и если он только жив, то, наверное, сумел занять подобающее ему по рождению место в обществе – в этом я убеждена.
– Даже не умея читать и писать? Сомнительно! – возразил Аткинс. – Вы забываете, что вашему отцу помогало во всех его делах полученное образование. Окончив университет в Германии, мистер Форест был принят в любом обществе, а для безграмотного рыбака все двери закрыты. К счастью, ваш брат попал к образованному священнику и, надо надеяться, получил хорошее образование, так что об этом пока можно не беспокоиться. Ужасно досадно, что внезапно вспыхнувшая война помешала всем нашим планам и снова затормозила дело.
Джен, вздохнув, села на прежнее место, а Аткинс подошел к столу и взял газету.
– Читали вы воззвание к германскому народу в самом начале газеты? – спросил он.
– Да! – неохотно ответила молодая девушка.
– Удивительная статья! – продолжал Аткинс. – Одного не понимаю: как автору удалось вложить столько поэзии в прозаическую газетную статью? Во всяком случае, писал ее поэт, и поэт далеко не из посредственных. Простой журналист не написал бы ничего подобного; для этого статья слишком…
– Гениальна! – закончила Джен с прежним блеском в глазах.
– Ну, это несколько преувеличено, – заметил Аткинс, – но статья написана горячо и с размахом, – этого нельзя отрицать. При том настроении, которое царит в здешнем обществе, она подействовала, как искра, брошенная в бочку с порохом; по крайней мере, таким было ее влияние на жителей Б. Половина города уже бредит этой статьей, газета идет нарасхват. Слова статьи распространяются, как пожар, от одного к другому: все охвачены пламенным желанием следовать тем путем, который указан в воззвании. Меня вообще удивляет, что этот немецкий фейерверк длится так долго!
Джен насмешливо посмотрела на Аткинса и с иронией сказала:
– Во всяком случае, он вносит некоторое разнообразие в вашу жизнь: ведь вы находили Германию такой скучной и неподвижной!
– Да, это верно, – ответил Аткинс, – но я предпочитаю прежнюю скуку такому оживлению. Нисколько не интересно находиться среди сумасшедшего народа, который сразу же бросил свою прежнюю скромность и воображает о себе невесть что. Иностранцы теперь для немцев не существуют, о них нисколько не заботятся. В гостинице, где я живу, на меня никто не обращает внимания, все поглощены германскими офицерами – за ними ухаживают, их окружают почетом и нежнейшей заботой. Встречаясь с посторонними людьми, я все время чувствую, что я лишний среди господ немцев. Любезный мистер Фридрих даже не считает нужным скрывать свою невежливость по отношению ко мне. Каждый раз он все яснее выражает желание целиком проглотить мою особу. Даже добрейшая миссис Стефан начинает показывать себя с неожиданной стороны. Она ведь вчера очень резко вам ответила, когда вы не согласились записаться в ее патриотический комитет. Разве она решилась бы прежде так себя вести? Как видите, ополчились даже на нас. Что для них американцы, англичане? С тех пор как все они воодушевлены одним и тем же чувством, им интересны только немцы!
При последних словах Аткинса густая краска залила щеки молодой девушки, и она невольно опустила глаза.
– Я объяснила тете, что буду помогать, если смогу облегчить кому-то нужду и горе, а вдохновенные выступления дам из ее комитета мне неинтересны.
– Верно, – поддержал ее Аткинс, – хотя бы вы не поддавайтесь их настроению, не уступайте им ни в чем. Слышите этот безумный звон у подъезда? Держу пари, что звонит один из нынешних патриотов, внезапно осознавший свою значительность. Неделю назад он едва ли решился бы прикоснуться к ручке двери, а теперь таким трезвоном объявляет о своем приходе!
Насмешка американца оказалась направленной против хозяина дома. Звонил доктор Стефан, быстро входивший теперь на веранду.
– Это невозможно! Ах, простите, пожалуйста, я и не знал, что здесь кто-то есть, – сказал Стефан, увидев Аткинса. – Мне пришлось без конца звонить, пока девушка, наконец, открыла дверь. С тех пор как нет Фридриха, в доме страшный беспорядок.
– Да, я тоже заметил отсутствие вашего великолепного привратника, – с чрезмерной вежливостью, за которой у него всегда скрывалась насмешка, проговорил Аткинс. – Вероятно, можно поздравить прусскую армию с таким приобретением.
– Да, Фридрих призван на военную службу, – ответил доктор, не замечая иронии американца. – Он уехал вчера вечером в X., но, вероятно, еще вернется. Профессор тоже туда отправился.
– Мистер Фернов? А зачем он поехал в X.?
– Его тоже должны освидетельствовать, чтобы выяснить, годен ли он для военной службы. В такое время все нужны. Конечно, профессора не возьмут, – это просто формальность, но Фридрих, наверное, пойдет в армию. Мы с женой еще как-нибудь обойдемся без него, а вот что будет делать профессор, лишившись своего преданного слуги, я и представить себе не могу.
Высказав это суждение, доктор Стефан подошел к племяннице, не принимавшей участия в разговоре и занятой повторным просмотром газеты.
– Вероятно, мистер Фернов настолько мало интересуется всем происходящим вне его книг, что даже не заметит, как Фридриха заменит другой слуга, – насмешливо отозвался Аткинс. – Думаю, он и не знал бы о начале войны, если бы не должен был поехать в X. для освидетельствования.
Доктор взглянул на американца, и в его маленьких серых глазках загорелся лукавый огонек.
– Вы так думаете? – улыбаясь спросил он. – Ты читала воззвание в сегодняшней газете, Джен?
– Да! – ответила девушка и с неясной тревогой посмотрела на дядю.
– А вы, мистер Аткинс?
– Вы спрашиваете о пламенной статье, которая зажгла сегодня весь мирный Б. и, вероятно, сотни других германских городов? Да, мы читали это воззвание!
– Очень рад! Приятно сознавать, что эта, как вы выразились, пламенная статья, вызвавшая пожар и воспламенившая сердца всех обывателей, написана в моем доме; она ведь принадлежит перу профессора Фернова.
Джен вздрогнула. Она торопливо бросила газету, словно та обожгла ей пальцы. Аткинс вскочил со своего стула, постоял несколько секунд, удивленно глядя на доктора, а затем снова сел и решительно воскликнул:
– Не может быть, это невероятно!
– Ну вот, я слышу это возражение сегодня, по меньшей мере, в тридцатый раз, – с торжествующей улыбкой сказал доктор. – Невозможно, невероятно, – говорят со всех сторон. Сам бы не поверил этому, если бы не увидел, благодаря неловкости Фридриха, как он нес статью в типографию. Ему поручено было сделать это тайком, чтобы никто не знал, а бедный малый проболтался. Конечно, я решил молчать, пока не стало ясно, какое впечатление произвела эта статья, ну а теперь, само собой разумеется, я сообщил всем, кто ее автор. Воззвание подействовало на университет, как взрыв бомбы; Фернова ждут восторженные овации, когда он вернется, ну а мне, наверное, достанется от профессора за мою нескромность. Однако я ничуть не считаю себя виновным: если бы он доверил мне свою тайну, тогда другое дело – я бы ее сохранил, но раз уж я случайно о ней узнал, то не обязан хранить молчание. Что ты скажешь, Джен, по поводу этой истории?
– Я? Ничего! – резко ответила молодая девушка и, подойдя к окну, прижалась лбом к оконной раме.
– Ну а вы, мистер Аткинс?
– Я жду дальнейших неожиданностей, – спокойно ответил американец. – Возможно, скоро вы сообщите мне, что профессор разбил батарею противника, а его Фридрих прочел лекцию по археологии. Не бойтесь меня поразить – я ко всему готов; никакие чудеса, совершающиеся в Германии, не могут теперь удивить вашего покорного слугу.
Доктор громко рассмеялся. Неожиданно он перестал смеяться и стал озабоченно прислушиваться.
