Эля Айдарова
Искупление
– Неужели? – изобразил наигранное выражение удивления воин и медленно вернул тело в лежачее состояние. Он решил, что Хатисай понятия не имеет о существовании традиций нанесения гунънами когтя ирбиса на тело, и не догадалась, кто перед ней лежит.
Когда свифы нарываются на неизвестных, первым делом проверяют наличие наколотого когтя. Наиболее «яркие» личности позволяли себе накалывать отдельные части тела хищника в дополнение к когтю. А находились и те – что встречались крайне редко – изображали ирбиса целиком. Чаще это обозначало высокое военное звание обладателя и весомость статуса.
– Честно, – убедительным взглядом уперлась Хата в лицо учителя, пытаясь доказать важность ее слов. А Амгул задумался, продолжая смотреть на нее. Что-то в этой девушке привлекало его внимание. Но он точно не мог объяснить, что именно, поэтому, все же поверив «честному слову», тяжело вздохнул.
– Хорошо. Но если ты кому-нибудь вякнешь о том, что видела, я напишу такое письмо в Ссоту, что о творческом будущем придется благополучно забыть.
– Никому, – бодро отчеканила она и снова улыбнулась.
Странно, но грубость и неучтивость Амгула ее совсем не смущали и не наталкивали на какие-либо подозрительные мысли. И это выводило воина из себя. Столкнувшись с ее улыбкой, он просто отвел глаза в сторону и прикрыл веки, демонстрируя свое нежелание продолжать беседу.
Хатисай быстро сбегала в дом за порцией рисовой каши. Но пришлось оставить тарелку на бочонке, так как за это время учитель успел заснуть. На самом деле он просто сделал вид, что уснул, чтобы поскорее спровадить назойливую «няню». Нужно было обо многом подумать и принять решение, что делать дальше.
Амгул прекрасно слышал, о чем вчера говорила мать Хатисай, так как, естественно, последовал к дому за Фаццо и Хатой, и стоял под окном, чтобы не «упустить» возможного высказывания домочадцами особого мнения о нем.
Амгул действительно понимал всю серьезность дела. Если официальное письмо не придет в ближайшее время, то его могут спокойно заключить под арест сами местные и без вмешательства военных. Амгулу будет несложно в одиночку перебить местных мужчин, но тогда на него объявят охоту. А шумиха в Миццу совершенно не выгодна для командования гунънов.
Придумать и расписать документ самому – тоже неудачная идея, так как каждым кланом предусмотрена во избежание подделок наличие на определенном бланке листа специального письменного начертания, которое просто так нигде нелегально не достанешь. Лишь особый знак на листе – гарант подлинности личности человека, что у свифов, что у гунънов.
Отлеживаться в амбаре местного учителя и бывшей военной-калеки – то еще удовольствие. Просто так уйти Амгулу также не удастся, потому что его попросту не отпустят. Начнутся выяснения, и все равно придется сбежать. Именно эти заключения привели Амгула к тому, чтобы спровоцировать пожар в доме соседей Хаты.
Он еще во время обеда заметил, в какой упадок пришла печь в доме, где жили только женщины. Отсутствие мужской руки чувствовалось уже на подступе к дому с искосившейся изгородью и ненаколотыми в куче бревнами во дворе, предназначенных стать когда-нибудь дровами.
Амгул предположил, что на внутренних стенках дымохода в печи, вследствие сажевых отложений и смолянистого налета, легко может возникнуть пожар. Или можно легко его устроить, создав очаг в другом месте, а сбросить причину на старую обветшалую печь. Так он и поступил. Сделал так, что возгорание началось таким образом, чтобы огонь не проявился заранее, пока не распространится на большую площадь изнутри. Правда, воин рассчитывал, что домочадцы, заметив пожар, успеют выбраться самостоятельно. А тут самого поджигателя спасла совсем молодая, но смелая девчонка.
Ситуация оборачивалась пока в пользу Амгула. Но надолго ли? Мать Хаты оказалась чересчур настойчивой. Долго ли Хатисай сможет противостоять ее нравоучениям и быть пока на стороне своего учителя? Этого Амгул не знал.
***
Мать Кири, очнувшись, впала в некоторое отстранение и ни с кем не разговаривала. Кири в силу своего возраста и крепкого здоровья уже вовсю помогала разбирать местным выгоревшие доски своего дома. Фаццо тоже оклемался к вечеру и пытался успокоить пожилую соседку разговорами и утешениями о том, что в их доме хватит места и для них с Кири. Что они обязательно успеют выстроить новый дом до наступления года Акрида.
Полностью сгорела комната буфетной и развалилась добрая половина крыши. Соседи приносили матери Кири какие-то вещи, необходимые для жизни и существования, за что сама Кири искренне благодарила и кланялась каждому из них.
Хатисай тоже всячески поощряла ее словами поддержки. Напоминала, что главное – все выжили. И часто направляла свой взор на неброское строение амбара, угол которого можно было увидеть с того места, где располагался пострадавший от пожара дом, и о чем-то задумывалась. Разумеется, она думала об учителе Аме. Она верила, что он появился в Миццу неслучайно. Видела в этом некий добрый знак…
После ужина и после того, как Хата и Кири убрали со стола и перемыли посуду, в дверь постучались. В доме в это время находились только женщины, так как Фаццо любезно уступил соседкам место и отправился спать в амбар, устроив себе постель из широких бочонков.
Это была управляющая Нигахана.
– Учитель Гон прислал письмо из пригорода. Он пишет, что направил в Миццу вместо себя учителя. Почему-то имя не указано. Но учитель Гон указывает на выпуск из Ссота в Ти.
– Учитель Ам – выпускник храма Ссота, – выпалила Хатисай и осеклась под строгим взором матери.
– И он указывает, что этот человек заболел на пути сюда.
– Учитель жаловался на головную боль, – соврала Хата.
– Причин для беспокойств и сомнений я не вижу, Айри, – спокойно выдала Нигахана. – Я решила, что для всеобщего покоя будет лучше не оставлять эту новость до завтра и прибыла к вам с визитом сегодня.
– Выпейте мятного чая, управляющая Нигахана, – вежливо предложила Хата.
– Спасибо, девочка. Мне пора, – женщина кивнула всем присутствующим и удалилась.
Айри с безразличием на лице, молча прошагала к своей кровати и легла спать, а девушки, переглянувшись, довольно улыбнулись, наконец, выяснив, что учитель Ам – не враг.
Глава 5
Следующий день Амгулу предстояло начать официальные занятия танцами уже со всеми учениками школы, что не особо радовало молодого человека, а точнее неимоверно раздражало.
День уже с раннего утра угрожал быть тяжелым из-за нарастающей жары. А уроженец северной части Адияко – младший генерал Амгул – не выносил жару.
Хатисай, еще не успев полностью переместить свое тело в помещение амбара, бодро и торжественно объявила о том, что Нигахана получила официальное письмо о назначении нового учителя.
Судьба оказалась благосклонной и на этот раз. Теперь с официальным документом учитель Ам мог спокойно передвигаться по земле врага.
Про себя он буквально высмеивал порядки свифов. На территории гунънов, будучи вражеским лазутчиком без документов и перевязанными запястьями, его бы разоблачили, сделай он первые десять шагов. Да что скромничать – Амгул был уверен, что будет уничтожен стрелками сразу без разбирательств, переступи он только границу.
Молодой воин еле заставил себя без раздражений и грубости, молча добраться до школы в обществе добродушной Хатисай.
Каково же было его удивление, когда в зале обнаружил десяток ребятишек, которые пришли на урок по танцам с новым учителем, да еще и героем.
– Что за…, – только хотел выругаться Амгул, как мягкосердечная Хатисай, что успела изучить некоторые особенности его резкого характера, вышла вперед и вежливо поприветствовала детей.
– Сегодня урок будет проводить наш новый учитель Ам. Он прибыл в Миццу всего на несколько дней, поэтому не станем огорчать его недостойной дисциплиной и со всем старанием покажем, чему научил нас уважаемый учитель Гон, – улыбнулась она.
Дети с пониманием отнеслись к словам Хатисай и поклонились, приветствуя нового учителя.
Амгул же молча кивнул им в ответ и лениво присел на тот самый единственный стул посреди зала.
– А теперь начнем подготовку. Начинаем с шеи! – бодро отчеканила девушка и встала перед учениками.
Амгул смотрел на «свифских потомков» и думал: какова вероятность выжить у воина, который чуть ли не с рождения обучался военному ремеслу в клане гунънов, и у воина, чье детство прошло в бесполезных занятиях, к примеру, на этих, да и еще под наставлением слабой и наивной девушки. Подумал и произвольно в очередной раз возгордился своим происхождением.
Гордый Гунън – так величали основателя клана жителей севера Адияко. После страшного катаклизма, унесшего жизни огромной части населения Земли, оставшиеся в живых народы севера, избрали его своим лидером за решительность, железное самообладание и организованность. Именно эти качества были необходимы в то время для того, чтобы восстать из пепла разрушения и утрат.
Выжили немногочисленные народы и на юге. Так уж вышло, что лидером со временем стал находчивый, грамотный и человеколюбивый Свиф. Благодаря знаниям ему удалось быстро восстановить подобие той жизни, которая существовала до всемирного раскола.
Как-то слухи о нарастающем благополучии южан дошли и до самого Гунъна, которого немного не устраивало чье-то превосходство. Себялюбие тоже находилось в заглавии качеств его характера.
Климат в Адияко был одним и тем же, что на севере, что на юге. Условия жизни были для всех одинаковыми. Это лишь спустя века мир стал обращаться к прежним условиям природной среды, и на севере степень теплоты воздуха стала понемногу понижаться.
Гунън был, бесспорно, уверен в том, что сила в силе буквально. Он считал, что после любого разрушения восстановить результаты хаоса могут только сильные и выдержанные люди, не выделяя важность науки и просвещения. Он предложил особый режим по подготовке населения к возможным еще катаклизмам. Уделял большое значение питанию, ежедневным тренировкам и физическому развитию. Образованность населения пришла в заметный упадок, что не давало развиваться дальше, в то время как свифы не отставали ни в чем: ни в физическом, ни ученом развитии.
Когда Гунъну донесли поверенные, что на приграничных поселениях начались оттоки гунънов к свифам за «благополучной» жизнью, это сильно ударило его по гордости. И Гунън выдвинул закон о разделении территории и провозгласил свою отдельным кланом. Даже прибёг к похищению свифских просветителей, которых угрозами и пытками заставляли забыть о прежней жизни и проводить годы во благо и процветание клана гунънов.
Гунън призывал к принятию в клане главенства армии, военного ремесла и некоторой изоляции, желая оставаться единственным лидером для своего народа. Со временем стал прибегать к крайним мерам. Инсценировал напады со стороны свифов с настоящими смертями своих же жителей, о которых свифы даже и подумать никогда не могли. А потом призывал родных погибших к отмщению. Отсюда и пошли враждебные отношения между кланами, и продолжаются на протяжении нескольких веков. И всё это лишь из-за стремления Гунъна к единоличной власти в Адияко.
Просвещение просочилось, разумеется, и к гунънам, но оно некрепко заняло приоритетное место в жизни клана.
Гунъна почитали. В одно время потомки даже обожествляли его. И нередкие подвижники продолжали укреплять его убеждения и навязывать их населению и после его смерти…
Амгул бесстрастно наблюдал, как Хатисай старательно работала с каждым учеником, позволяя новому и абсолютно незаинтересованному учителю отдыхать. Она объяснила ребятам, что пришлось пережить этому герою, и что ему необходимо полноценно восстановиться, поэтому взяла на себя все обязательства по освоению новых танцевальных элементов.
Воин сидел, сложив руки на деревянные подлокотники стула со спинкой, уперев голову на обвязанные запястья. Лишь глазами следя за движениями Хатисай, слышал, как она каждому терпеливо рассказала, что нужно делать, не проявив ни разу ни капли раздражения или желания всех разогнать.
Чуть широковатые плечи, узкие сильные бедра, стройные ноги, плавные и в то же время уверенные движения создавали образ не простой крестьянки, а изысканной особы. Но Амгул никак не воспринимал девушку. У него вообще отсутствовали какие-либо определения внешности Хаты, которая с одной стороны навязалась, как колючки репейника, а с другой – здорово помогала ему сейчас. Но учитель Ам не собирался проводить здесь еще одну ночь, поэтому с нетерпением ждал окончания занятий.
К несчастью Амгула после одного урока начался второй. А после него собирался начаться третий, на который у гунъна уже не хватило терпения. Это при всем при том, что занятия проводила вместо него Хата.
– Я устал, – грубо выдал он девушке.
Та, приняв к сведению услышанное, быстро поблагодарила детей за проявленные старания, и вежливо попросила расходиться по домам, попутно раздавая указания для закрепления полученных знаний дома.
– Я предупрежу управляющую, учитель Ам. А Вы пока подождите здесь…, – попросила она, дождавшись пока зал покинет последний ученик.
– Нет, я хочу уйти сейчас! Пройтись немного…, – резко оборвал он. И, не дожидаясь ответа, который его совершенно не интересовал, покинул стены школы.
Хата, быстро «отпросив» учителя, и, объяснив Нигахане, что тот страдает головной болью после недавних событий, сорвалась за ним.
Почему-то она предположила, что тот пошел к водоему освежиться, так как внешне уже напоминал пролежавшую на берегу без воды достаточно долгое время, рыбу. Но его там не нашла и самой себе пожав плечами, отправилась домой.
Амгул же ловко перепрыгнул через покосившуюся ограду. За пару мгновений пересек улицу и исчез в переулке за углом. Ему нужно было срочно оторваться от неотвязной девчонки и побывать в одном важном месте на окраине Миццу: в ткацкой мастерской…
***
Шесть цехов по обработке шерсти, четыре красильных мастерских и три прядильных и ткацких – было слишком много для такой маленькой провинции. Но основная часть готовых изделий уходила в столицу для дальнейшего обеспечения военных. Качество изделий ценилось на высоком уровне и производство, разумеется, поддерживалось высшим Управлением клана.
Наконец, добравшись до последней прядильной, и расспросив на входе обо всем необходимом плохослышащего старика, Амгул прошел на задний двор.
На широком камне были размещены широкие металлические тазы с замоченной шерстью. На небольшой веранде в больших чанах шерсть валяли и отмывали, а здесь в тазах – полоскали. Всем этим процессом, судя по важному и озабоченному виду молодого мужчины, что носился то к чанам, то к тазам, управлял именно он.
Мужчина, за которым остановился гунън, резко обернулся и уткнулся взглядом на нежданного посетителя.
– Заблудились? – Вежливым тоном спросил воина работник.
Амгул по своему обыкновению с явным равнодушием осмотрел мужчину с ног до головы. С каждым часом становилось жарче и душнее, от чего его спина стала абсолютно мокрой от пота.
Нагло без позволения прошел к широким камням, и, усевшись вальяжным видом, скрестил руки на груди.
– Чем могу быть полезным? – тон мужчина немного поубавил и подозрительно оглядел незнакомца.
– Надо ж, как пригрели собаку: и одели, и накормили, и работу дали. И даже ради приличия кожу не содрали, – сплюнул он под ноги мужчине. – Обидно.
Мужчина произвольно прикоснулся до наколотого рисунка когтя на своем открытом плече и осекся, поняв, что перед ним сидит гунън.
– Кто ты?
– Страшно?
– Страшно было там. Здесь я хотя бы верю в наступление завтра, – уверенно выдал мужчина.
– Та земля мила, где мать родила. Еще помнишь пословицу, Коо?
– Помню. Только исковеркали мудрость пословицы громкие лозунги штаба командования. Зачем явился? – Мужчина не сразу признал младшего генерала Амгула.
– Забавно, – задумался Амгул. – По твою душу.
– Я готов ответить, младший генерал. Только вот обижать местных не надо.
– О, как же заразительна свифская самоотверженность и чрезмерная учтивость к чужой жизни. Хочется вытошнить в лицо самого Орато.… Что касается тебя, то ты обязательно ответишь за измену, сучий выродок. Казнь твоего дядюшки-предателя была оправданной. Ты станешь первой жертвой всенародной казни на выжженной земле Миццу, не сомневайся.
Коо, улыбнувшись, хмыкнул и стер испарину со лба, что выступил от невыносимой жары. На угрозу отвечать не стал. В конце концов, ему давным-давно надоело жить в постоянном ожидании расправы с чувством отравляющей вины за жизни близких, ответивших после его побега.
– У тебя есть шанс умереть не мучительной и быстрой смертью. Даю слово воина. Выкладывай все, что знаешь об изготовительном полигоне свифов. Мы обладаем точными данными: полигон в Миццу. Штаб командования проявил милосердие и не взял штурмом провинцию. Тогда не пришлось бы тратить время на разговоры с собаками вроде тебя. Но судьба решила одарить тебя особой возможностью очистить совесть.
– Я ничего не знаю ни о каком полигоне, младший генерал. Готов поклясться…
– Отец! – неожиданно со стороны каменной постройки, наполняя звонким смехом это место, выбежала маленькая девочка лет четырех и подбежала к Коо. Ловко запрыгнула на его руки и восхищенно заявила:
– Наша Хора́на родила троих котят! Я буду сама за ними смотреть! Честно-честно, отец! Позволь взять их в дом! Пожалуйста! Во дворе их будут обижать! А дома я их защищу!
Коо растерялся и уставился на Амгула, который самодовольно улыбался, глядя на них со стороны.
– Надо же, Коо… Свифская алида родила от тебя будущую алиду для гунънов?
– Папочка, а кто такой Коо? – поинтересовалась наивно девочка.
– Никто, милая. Вернись в дом и присмотри за котятами. Им сейчас необходимы забота и внимание. Я скоро вернусь. Хорошо? – спокойным тоном уговорил Коо дочь, и та благополучно убежала.
– Секретность и маскировка…, – понял Амгул, что свифы дали перебежчику другое имя вместе с другой жизнью. – Мне нужен полный и подробный свод с описанием создания оружия свифов; сам полигон и место хранения ядер. Срок – до заката. Найдешь меня сам у водоема за айвовым садом. Приведи дочь для отвода глаз. Ты меня понял? – Амгул сверлил Коо дерзким прищуром, поддавшись вперед.
– Но как я могу все это узнать? Тем более до заката? – мужчина удрученно думал.
– Если дорожишь жизнью семьи, продажная сволочь, найдешь решение.
Амгул встал, проходя мимо Коо, нарочно оттолкнул его в плечо, и добавил:
– Только без глупостей… Я под надежной защитой, уж будь уверен…, – сказал и исчез за небольшими воротами. Коо же обреченно опустил голову и прикрыл глаза, приступая усердно искать это решение.
***
Закатное небо медленно перекрашивалось в алый, с яркими рыжими прослойками на горизонте. Именно в это время дня год назад Амгул и предал огню тела своих родителей, а потом закопал их прах.
Этот жесткий и далеко немилосердный воин был когда-то гордостью своих родителей, которых он почитал. Отличался благонравием и справедливостью принципов.
По правде говоря, не раз задумывался о том, до чего дошла жизнь в этой войне. Но быстро развевал ненужные мысли, что ослабляли наставления и пропаганду военного штаба.
Амгул смотрел на горизонт, а в ушах звенел смех дочери Коо. Он не понимал, что его раздражало больше: что Коо безнаказанно выстраивает жизнь во вражеском клане и довольно благополучно, или появление в груди острого укола в районе сердца по необъяснимой для него причине с тех пор, как он вернулся в дом Фаццо после разговора со своеземцем.
Всю эту обстановку в Миццу никак нельзя было прировнять к жизни, что была у гунънов. Гунъны все же были несчастными. А здесь, вопреки тяготам войны, жители стремились к миру, к прекрасному.
Раздумывая обо всем этом, воин гневно отхаркнул под ноги и тут же услышал тот самый смех девочки из двора прядильной. Коо привел вместе с дочерью и жену, оставил их на окраине сада и к водоему пошел один…
– Ну что? – так и продолжая глядеть перед собой, поинтересовался младший генерал.
– Я не принес ничего из того, что Вы приказали, младший генерал. Но мне удалось узнать кое-что важное.
– Я внимательно тебя слушаю, – повернулся он к мужчине.
– Обувщик, что работает в переулке за торговой площадью, видел, как пару дней назад музыканты и танцоры выносили из Дома искусства огромные сундуки со всякой утварью и тряпками. Только у одних сундук-то сорвался. Замок раскрылся, и покатились по земле небольшие ядра. Музыканты засуетились, но все быстро исправили и удалились. Обувщик невзначай отметил, что ядра были тяжелые.
– Куда их повезли?
– Говорят, в Ти ожидается съезд важных личностей. На закрытом торжестве будет сам Орато. Туда должны были доставить декорации из Миццу. Наш цех работал день и ночь в течение месяца, готовя сукна как раз для того самого Дома искусства.
– Дом искусства…, – хмыкнул Амгул. – Кто там главный в этом Доме искусства? Ты ведь знаешь, как можно в него незаметно пробраться?
– Управляющим считается Муцухо́то, но из-за жары и слабого сердца, он там почти не появляется. И делами заправляет его младший брат – Мацухо́то. В прошлом году Мацухото нанял несколько крепких мужчин, чтобы засыпать вход в подвал, но с отдельными людьми, что выступали в Доме – музыкантами и танцорами – вырыл новый вход. Я попробую завтра выяснить, где именно.
В это время у жены с дочерью Коо нарисовалась еще и фигура Хатисай. Амгул увидел, как та с ними поздоровалась и тут же подняла на руки девочку, которая нисколько этого не смутилась, будто хорошо ее знала.
Амгул смотрел на Хату, а сам продолжал говорить:
– Сегодня. Ты выяснишь это сегодня. А через час после полуночи будешь ждать меня и поможешь проникнуть внутрь.
– Но…, – хотел возразить Коо, как Амгул, оторвав взгляд от Хатисай и девочки, резко посмотрел холодными серыми глазами на изменника и прошипел:
– Не время жаловаться, Коо. Я приказываю.
– Тату́рри! Рада вас видеть! – поздоровалась Хатисай, столь быстро оказавшаяся у водоема и поклонилась мужчине. Коо, нехотя улыбнулся ей в ответ. – Все хорошо? Сейчас поздновато для прогулок.
– Уважаемый… Татурри, – протянул Амгул, узнав новое имя земляка, – просил меня посмотреть, как танцует его дочь.
– Правда?! Это чудесно! Я так рада, что Вы решились! – наивно поверила Хата словам воина. Коо – он же Таттури, скромно улыбнулся. Коо знал Хатисай, но появление в его жизни такой напасти, как младший генерал, держал его чувства в крепких тисках, что не позволяло проявить сейчас перед этой девушкой обыкновенную вежливость.
– Хатисай права: уже поздно. Спасибо за выделенное время, – поклонился он Амгулу. – Я Вас понял.
Хатисай передала Коо дочь, и те удалились с водоема.
– Это замечательно, что Вы согласились! Сказать честно, не ожидала от Вас такой милости, – с восхищением смотрела она на учителя.
Хата стояла так близко, от чего Ам все же нахмурил брови.
– Какой такой милости? – не понимал он.
– Согласились взять девочку с редкой болезнью. Лекари сказали, что ей осталось жить до середины года Асафетиды, и не смогли предложить спасительного лечения. Таттури очень любит ее и, день и ночь работает, чтобы заработать на возможность показать девочку лекарю самого Орато. Я занималась сборами добровольных самопожертвований от желающих поделиться с ним своими сбережениями. Собрать удалось немного, но… все же удалось. Учитель Гон даже продал свою лошадь и отдал все сины Татурри! Я слышала о талантах лекаря главнокомандующего гунънов. Ах, если б, Мамэт не был упрямым чурбаном, я бы сама лично пошла к нему с мольбами позволить его лекарю осмотреть Са́шу…, – с досадой выдохнула она.
Амгул слушал Хатисай и молчал. На его лице отражалось то же самое равнодушие, как и всегда. Но шипящая змея гнева складно и прочно заползала в его душу, выжигая все теплое и живое.
Воин резко сорвался с места и направился в сторону дома Хатисай.
– Что не так, учитель?! – недоумевала она ему вслед.
– Я устал.
– Неправда! Что Вам не понравилось в моих словах? – не унималась она, продолжая идти хвостом.
– Я тебя не слушал.
– Вы опять врёте, учитель.
Амгул резко остановился и тут же развернулся так, что Хатисай буквально в него врезалась и ойкнула.
– Ведешь себя, как ребенок, – озлобленно произнес он и с холодным прищуром вгляделся в ее большие глаза.
– Я и есть ребенок, – уведомляюще отчеканила та, всматриваясь в ответ. – Но я честно борюсь с этим, – как ни в чем не бывало, улыбнулась девушка.
– Я отказал Татурри, – из вредности вдруг выдал Амгул, так как легкость и учтивость девушки приводили его в бешенство.
Улыбка с лица свифки тут же исчезла, но она появилась на губах у учителя.
– И знаешь, почему? Он предложил мало синов. А я не собираюсь тратить свое время за гроши с ребенком, который обречен на смерть!
Амгул развернулся и скрылся за айвовыми деревьями. А Хата, ошарашенная услышанным, так и осталась стоять у изгороди, перебирая в голове тяжелые и жестокие слова учителя, которые никак не ожидала сейчас услышать.
