Эля Айдарова
Искупление
Достаточно ли прошло времени после раскола привычного мира на множество частей, но в один прекрасный день жители Адия́ко поняли, что оказались выброшенными в неизвестность, и совсем скоро стали забытыми навсегда для тех, кто когда-то был частью их жизни.
Адияко – необычайный мир красок и оттенков, в котором сохранились немногочисленные расы.
Нашлись двое, что поделили людей на два клана. На небольшой территории Адияко один из кланов возглавил Гунън – гордый, властолюбивый житель северных морей старого мира. Управленцем второго стал мирный и мудрый Свиф, что занимался просвещением, проживая на пустынных землях юга.
Были созданы провинции, в которых и обосновались жители кланов. Между ними не было вражды до тех пор, пока Гунън не проявил желание властвовать обоими, а Свиф был вынужден защитить права и свободу своего народа.
Мир Адияко стал песчинкой во вселенной, который бросало в разные стороны ветрами и катаклизмами, но он выстоял и получил титул «заблудшего» со своей судьбой и судьбами людей, населяющих его.
Серия «Заблудший мир Адияко».
Книга 1. Искупление
Глава 1
В год Шафрана в провинции Ми́ццу – на юге Адияко – под опекой ласкового солнца и «присмотром» постепенно зарастающего водоёма именно в это самое время густо зацветает плодоносная айва́. Хатисай искренне верила, что переродилась из этих очаровательно красивых цветов на коротких цветоножках. Она считала их правильными, искренними, как она сама, не представляя, что стало бы с миром, если б не эти живые ярко-красные и коралловые оттенки соцветий.
Хатисай являлась столь мечтательной и созерцательной, что частенько позволяла себе находиться в айвовом саду у местного водоема. Она часто целовала нежные лепестки и проводила ими по своим щекам…
– Ха́та! Повозка учителя прибыла! – закричала соседская девчонка Ки́ри.
Кири и Хатисай не считались близкими подругами. Дружили их матери. Но по возможности Кири частенько выручала Хату, особенно, если дело касалось танцевальных занятий, которые три раза в неделю проводил учитель Гон, приезжавший из соседней деревушки. Кири всегда предупреждала о прибытии местного учителя в школу, чтобы соседка не опоздала на урок.
Хата тут же сорвалась к темноволосой девушке с веснушками. Та, прищуривая зелеными глазами от яркого солнечного света, стояла за дальними кустарниками и грызла ложное яблоко – так называли местные плоды айвы.
– Как ты их ешь?! Они же вяжут! – выдохнула от быстрого бега Хатисай и остановилась перед Кири.
– Я не чувствую, – пожала плечами девушка.
– Ты их ешь ведрами! Еще бы! – засмеялась Хата и осеклась, заметив у виска соседки шишку. – Что это?! Это что, она сделала?
– На этот раз в ход пустила башмак, – засмеялась теперь Кири и, с присущим только ей аппетитом, откусила очередной бочок ложного яблока.
– Башмаком?! Но это уже слишком…, – грозно пробурчала Хатисай и отправилась в сторону дома на дальнейшие разборки со своей строгой матерью, которая и сделала это.
– Стой! Учитель Гон собирается с выступлениями в Ти! Говорит, что занятия станут короче обычных. У них репетиции каждый день! Не теряй время! – выкрикнула заботливая и необидчивая Кири вслед. На что Хата резко повернула в сторону школы, где и проводились занятия, отложив разбирательства с матерью на потом.
Мать Хатисай – А́йри – бывшая военная пребывала на заслуженном обеспечении клана свифов после полученной травмы ноги в битве с военными из клана гунънов. Ее блестящая карьера оборвалась в довольно молодом возрасте. Она сильно хромала, но рвалась во всевозможные межклановые конфликты, куда ее, разумеется, не допускали.
Она обращалась даже к самому главнокомандующему Ора́то с письменным прошением взять ее на службу обратно, но отказ был получен сразу же. Вскоре вышла замуж за местного учителя словесности и письменности и родила дочь – Хатисай.
Не прошло и дня, чтобы ее мама не плакала о прошлом. С годами плакать перестала, но стала чаще срываться на семье и заодно на соседской девчонке за то, что та верно поощряла Хату в ее интересах. Матери было совершенно не по душе рвение дочери заниматься «недостойными кривляниями» – так называла она занятия танцами. Айри мечтала о том, что сильная и крепкая Хатисай пойдет по ее стопам, но никак не смогла выбить из нее это пристрастие.
Обычно, когда Айри видела, как Кири бежит искать Хатисай всякий раз, как к местной школе подъезжала лошадь учителя Гона, сразу хватала что-нибудь, что небрежно и не в пользу Кири лежало под рукой, и бросала в нее. Поступала так попросту из-за того, что была не в силах догнать прыткую девчушку из-за болезненной и хронической травмы ноги.
Мать Кири никогда не осуждала соседку Айри, с которой дружила, с пониманием относилась к ее «дисциплинарным» манерам. Но иногда, когда синяки на спине или на руках Кири становились заметными издалека, все же заходила к Айри с «просьбой» быть снисходительней в методах рукоприкладства даже в целях воспитания.
Хатисай определенно устала от жесткого контроля матери и бесконечного вмешивания, как она считала, в ее личную, уже взрослую жизнь. Хатисай было двадцать два, и она уже целый год считалась совершеннолетней. Благо поддерживал, а точнее спокойно относился к увлечению дочери, отец – Фа́ццо, от чего так же наряду с Хатой стал противником своей супруги. Его тихий и добрый нрав гасил в Айри воинственный пыл, но та в свою очередь чересчур часто позволяла себе оскорблять Фаццо прямо при дочери…
– Учитель Гон, – обратилась Хатисай к молодому мужчине, что начал занятия с подростками помладше. Он, молча кивнул ей, разрешая войти и приступить к занятиям.
С Хатисай учитель занимался отдельно одновременно с остальными. С ней они всегда разучивали более сложные элементы. Учитель Гон постоянно хвалил Хату за усердие и за то, что всегда добивалась того, чему страстно хотела научиться.
Гон прекрасно знал отношение Айри к этим занятиям. Айри не раз врывалась во время урока и срывала образовательный процесс, в гневе поливая учителя самыми гнусными словами.
Учитель, несмотря на небольшой свой возраст, но наличию некоторой мудрости, не обижался на мать Хатисай. С уважением относился к ее военному статусу и был искренне благодарен за ее заслуги перед свифским народом, который постоянно подвергался нападам и насилию со стороны вражеского клана.
– Когда вы выедете в Ти? – поинтересовалась всё же Хата во время недолгого перерыва. Остальные ученики уже покинули небольшой зал для занятий, вместо окон которого, проем был затянут марлевыми полотнами, которые отстирывались раз в неделю от обильной пыли, что, естественно, оседала на них с улицы.
– Завтра. Нас ожидает четыре дня пути.
– Так скоро? А, правда, что Вас пригласили выступать прямо перед важными гостями и самим главнокомандующим Ора́то?
– Правда, – почему-то не сильно обрадованно отозвался учитель и нахмурил лоб.
Гон – молодой мужчина лет сорока вообще редко выглядел счастливым. Хатисай была очень любопытна и мила, от чего на его лице изредка, но проявлялась морщинка от ненавязчивой улыбки. Он был крепким, добрым и сильным человеком, зарабатывающий на жизнь этими уроками.
– Эх, жаль мне с Вами нельзя, – искренне расстроилась она и приступила к тренировочным упражнениям по растяжке. Она была очень гибкая, пластичная. Ей часто аплодировали прохожие на улице, когда та по пути домой делала полный круговорот, вставая с рук на ноги.
– На дорогах неспокойно, Хата. Я бы в первую очередь, взял именно тебя. Но путь до Ти не близок и не безопасен. Прости. Ты еще блеснешь перед всеми и будешь прославлена на весь клан, – он по-отцовски, как мальчишку-сорванца потрепал ее по темноволосой макушке, и они продолжили занятие.
Глава 2
– Совершена диверсия, главнокомандующий Мамэ́т. В провинции Сиро́зо осуществлен подрыв колонны конного эскадрона, что привел к потерям в численности ста шестидесяти воинов. Мы подозреваем, что в штате появился перебежчик.
– Тут и сомневаться нечего…, – пожилой главнокомандующий гунънов Мамэт замороченно упер пальцами в висок, пытаясь рассуждать. Его вдоволь морщинистое от немалого возраста лицо стало мгновенно серым от давления тяжелых мыслей.
– Были взяты в плен двое воинов из свифов. Пытали долго. Один так и подох, ни в чем не признавшись. А вот второй всё же дал нам небольшую наводку. Мы обнаружили на его кулаке наколотый символ, характерный для провинции Миццу.
– Хочешь сказать, что мы должны отправить лучшего лазутчика в провинцию танцоров и песнопевцев, чтобы развернуть наступательное движение?
– Мы выяснили, что Миццу далеко не невинное пристанище. На территории расположены места для хранения нового оружия свифов – подрывающие при помощи огня, ядра, и сам изготовительно-испытательный полигон. С тех пор, как враги стали применять это оружие, наши лучшие агенты день и ночь работали над поиском любых сведений о методах разработки и создания. Сопоставив факты и данные, мы нацелили наше внимание на провинцию Миццу.
– И что же ты предлагаешь, Каддо́? – заинтересованно обратился главнокомандующий к своему соратнику – генералу, который приходился по возрасту ему ровесником.
– Дайте распоряжение на отправку в Миццу нашего лучшего бойца. Мы располагаем точными данными, где ему будет нужно локализоваться для дальнейшей работы.
– На ум приходит лишь один воин, – задумался Мамэт и встал с места.
На нем с иголочки лежала форма лидера целого клана гунънов, который веками стремился стать единственным властителем в Адияко. Черный костюм, состоящий из куртки и игабакам, отличался от формы воинов лишь наличием огромного количества алмазных вставок в виде плоского круга, приравнивавших числу боев. Вся правая часть куртки пожилого Мамэта была усыпана ими. Подобными мог похвастаться и Каддо, который много лет служил клану бок о бок с самим главнокомандующим, чем и заслужил свое высокое звание в штате командования.
Мамэт имел уважение, непререкаемый авторитет. Только вот его потомство: несерьезный и безответственный сын – Нара́н – пожелал не идти по стопам отца. В отличие от доблестного и бесстрашного главнокомандующего гунънов, слыл трусливым и корыстным характером, чем вызывал неподъемное разочарование своего пожилого родителя. Мамэт с рождения единственного и любимого сына мечтал, что когда-нибудь вместе с ним будет нести службу во благо процветания клана, но, увы, этой мечте не суждено было сбыться.
Мамэт видел, с какой отдачей и преданностью служат другие молодые воины, и даже завидовал отцам достойных сыновей, понимая что никогда не испытает гордости за успехи Нарана на военном поприще.
– Сын Хо́сока…, – подтвердил безмолвный выбор Мамэта генерал.
***
К чему приводит чрезмерное употребление солодового макаджи́на – можно прямо и безошибочно спросить у любого гунъна. И этот самый любой гунън ответит, что рвоты на всю ночь точно никому миновать не удастся. Любой, но не Амгу́л. Сколько бы ни выпил этот сильный и отважный воин, который в свои двадцать семь успел войти в штат военного командования со званием младшего генерала, и заслужить уважение и доверие самого Орато, не свалится без сознания от опьянения.
У Амгула было ровно столько затянувшихся на теле шрамов от боевых ранений, сколько было самих сражений с заклятым врагом – не счесть. Его отец – Хосок много лет служил советником Мамэта. Его стратегические планы несколько десятков раз приносили победы главнокомандующему. Его отменность и гениальность, увы, привели к трагической смерти от клинка врага. Хосок и его супруга были найдены в своем же доме с перерезанными горлами. Амгул тогда был сослан на дело, от чего не смог повлиять на это событие и спасти родных.
Прошел всего год после закатного огня и захоронения праха родителей в земле предков в провинции Чокко́н, но Амгул с тех пор переменился: стал более жестким, малоречивым и резким в решениях. Мало кому доверял, ни с кем не дружил, но ценил и дорожил каждым воином своего отряда. Во время столкновений врага не щадил, в пытках лично никогда не участвовал, но направлял в методах выяснения сведения у пленных и часто добивался положительного результата.
Амгул получил свой статус благодаря заслугам отца и личным достоинствам, но никогда этим открыто не гордился и не демонстрировал свое явное превосходство над другими воинами, которых считал братьями.
Черноволосый, привлекательный молодой воин занимал важную нишу на пьедестале почета клана гунънов. Многие даже сравнивали его с самим гордым Гунъном – основателем клана – потомком севера старого мира. Среди военных историков были и те, которые находили определенное внешнее сходство Амгула со своим прародителем. Сам Амгул называл подобные высказывания чушью и никогда не принимал во внимание пересуды, как он считал, глупцов. Считал военное ремесло самым оправданным и необходимым из всех…
Утро Амгула началось в доме увеселений в измятой постели в компании двух нагих али́д, которые крепко спали, отработав свое дело прошлой бурной ночью с одним из прославленных воинов клана.
Алиды – женщины, предназначенные для всякого рода увеселений мужчин. Они не имели привилегий, но могли зарабатывать достаточно много си́нов (денежная мера Адияко). Благодаря чему обзаводились своими собственными Домами, куда приводили и содержали для дальнейшей отработки, добровольно согласившихся стать алидами, девушек.
Амгул привычно легко встал с постели, совершенно не заботясь о девушках, и грубо переступив через них, открыл дверь воину-писарю, что принес ему очередное призывное письмо. В письме было указано название провинции, куда нужно было отбыть немедленно.
Из Чоккона в Миццу умеренный путь составлял дней пять-шесть, но Амгул планировал добраться дней за три, не растрачивая времени на сон и отдых.
***
– Мама, ты ведь могла убить Кири этим деревянным башмаком! Сколько можно обсуждать одно и то же!? Я все равно буду заниматься танцами, нравится тебе это или нет! – пыталась убедить Айри Хатисай.
На Хату строгая женщина опрокинула ведро с ледяной колодезной водой, когда та после занятий переступила порог дома.
В это время глава семьи – Фаццо – тоже был дома и успел выслушать от супруги немало интересного о том, что его, как отца, совершенно не заботит судьба их дочери.
– Ты слышала, что произошло на границе?! Был подорван вражеский эскадрон! Сирозо сегодня оплакивает своих бойцов, а завтра – могут перейти в ответное наступление! Наш клан каждый день находится под угрозой вторжения врагами, а ты думаешь только о себе! – кричала Айри на дочь.
– Я лишь хочу делать то, что действительно умею, и то, что приносит мне истинное счастье! – боролась Хата за свои интересы.
– Военное дело – это почет и вечная слава!
– Я не хочу такого почета, как у тебя! И не хочу проживать жизнь, которую проживаешь ты! – не выдержала Хатисай, и сказала то, что, не единожды, сорвавшись, собиралась сказать во время подобных ссор. – Я не хочу быть похожей на тебя!
– Что? – осеклась Айри, не ожидая от дочери такой грубости и несправедливости. От обиды она даже присела на табурет, что стоял рядом, и выронила трость, которую когда-то смастерил ей заботливый супруг.
– Мама, не надо воспринимать близко к сердцу то, что я сказала! – Хатисай в действительности и не собиралась обижать мать. Она лишь хотела, чтобы Айри хотя бы раз ощутила то, что чувствуют ее дочь и муж, когда сама поливает их несправедливыми обвинениями. – Откуда тебе знать, в чем мое предназначение? – присела она на колени перед матерью, резко убавив свой тон. – Пожалуйста, позволь мне самой выбрать.
Девушка обхватила ладонями тонкие руки Айри и поцеловала ее запястья, безмолвно извиняясь за сказанное.
Айри ходила как заведенная именно с того момента, как в Миццу объявили об успешном завершении диверсионной операции. Сирозо – провинция на земле гунънов, близ которой много лет назад Айри и получила тяжелое ранение, и после отбыла на «заслуженный отдых». Она руководила операцией на гаммаде, что располагалась недалеко от этого места. Айри хорошо помнила ту местность, и без карты и обозначений могла найти укрытие, где вверенному ей отряду тогда приходилось прятаться в ожидании приказа…
Женщина смотрела на дочь, не проявляя никаких эмоций, но все же спустя некоторое время заговорила.
– Мое несчастное дитя…, – погладила она ее по голове. – Ты не виновата в том, что стала такой, – Айри вдруг позволила себе улыбнуться. – Это моя ошибка. Я ошиблась, когда выбрала в спутники твоего слабохарактерного и беспринципного отца! Надо было послушаться старших…, – ее тихий тон нарастал в грубый и злобный ор, от которого Хатисай даже отодвинулась назад.
– Мама, что ты такое говоришь?! – Хата начала плакать. А отец, что все слышал из соседней комнаты, тихо вышел к ним и, несмотря на красные пятна на лбу, которые проявлялись всякий раз, когда он скрыто нервничал, спокойно произнес:
– Хата, сегодня ты переночуешь в доме Кири. Иди и постарайся успокоиться. – Фаццо сказал это тихо, но твердо – по-хозяйски.
Дождавшись, пока Хатисай по обыкновению заплаканная выбежит из дома, Фаццо поднял валявшуюся трость жены и, присев на колени перед ней, спокойно выдал:
– Ты стала чудовищем, Айри. – Та удивленно приподняла брови. – Твой гнев когда-нибудь погубит тебя. Я был бы благодарен тебе за счастье прожитых лет, если твоя ненависть и неумение отпускать прошлое никогда не затянет в бездну Хатисай. – Айри хотела возразить, но Фаццо поднес указательный палец к своим губам, указывая, что этого делать не нужно. – Я знаю, тебе все равно, что думаю я, но все же скажу: я не желаю нашей дочери твоей участи…, а ее будущему избраннику – моей. Я люблю тебя, Айри…. Всем сердцем…. Но не в силах терпеть твой гнев больше. Если тебе лучше без меня – что ж – я уйду.
Мужчина заботливо поцеловал лоб своей Айри. Сунул в руки трость и вернулся в комнату…
Нет человека, у которого не было бы тайн из прошлого. И у некогда безупречной Айри они тоже имелись, о которых знал лишь ее верный и добропорядочный супруг. Фаццо никогда за всю совместную жизнь не позволил себе осудить и упрекнуть жену, которую полюбил когда-то с первого взгляда и навсегда.
Дело в том, что Айри уже была беременна, когда познакомилась с умелым и заботливым молодым учителем. Девушка, что потратила много лет на службе клану среди жестких людей в условиях суровых и строгих правил, восприняла любовь и внимание Фаццо, как нечто исключительное и редкое. Она тоже полюбила его, но только испытывая при этом благодарность и уважение к его личности.
Фаццо не колеблясь, принял ее в жены, пресекая пересуды среди местных; вырастил Хату, как родную. Увы, Айри не пожелала родить ему еще одного ребенка, сваливая обстоятельства на неразрешенный конфликт между кланами и возможного вторжения. Фаццо принимал все, что предлагала Айри своими объяснениями. Да и Хатисай успел полюбить всем сердцем так, как порой не любят своих детей родные отцы.
Кто был отцом Хатисай, Фаццо тоже знал: главнокомандующий кланом свифов – Орато.
Айри была настоящей красавицей. Дисциплина, острый ум и смекалистость всегда выделяли ее из других воинов-женщин свифской армии. Она никогда не любила Орато, который в те времена только-только принял свои пост и звание. А Орато – ее. Так уж сложились обстоятельства, что и Орато, и Айри оказались наедине не в то время, не в том месте, в неположенном состоянии. Случайная ночь не сроднила их и не вызвала соответствующие чувства… Айри не сообщила Орато о беременности, о рождении дочери. А Орато от себя и подавно забыл об искрометной интрижке.
Как-то Айри прибыла в Ти вместо Фаццо по исполнительным делам управляющей школы Миццу. Фаццо подхватил тогда сильную простуду и остался с трехлетней Хатой дома.
Айри встретила сослуживца, который последние годы входил в состав военного штаба клана, куда собирались в свое время включить и Айри до полученной травмы. Ему удалось уговорить смущенную женщину своей хромотой зайти поздороваться с теми, кто, так же как и он сумел подняться по карьерной лестнице, и которых по службе хорошо знала Айри. Тогда она и встретилась с Орато. Тот сначала не узнал ее. Но потом, расспросив о жизни и семье, оглядев ее трость с усмешкой отметил: «Да, Айри, простая крестьянская жизнь никогда не была предназначена для тебя. Жаль…».
После этих слов она возненавидела Орато настолько сильно, что решила никогда в Ти не возвращаться. Обида и невозможность что-либо исправить, чувство неполноценности, ненависть к самой себе вызывали страдание. Айри проливала слезы с тех пор каждый день, оплакивая свою прежнюю жизнь и проклиная саму себя за проявленную слабость перед Орато….
Матери Кири было привычно впускать в свой дом Хату для ночлега. Ей было жаль и Айри, и Хатисай, и Фаццо. В провинциях не жило ни одной семьи, чья судьба не затронулась бы многовековой войной.
Война и разрознила всех, и приравняла. Свифы считали, что им повезло больше, чем гунънам. Гунъны славились жестокостью не только к врагам, но и к своим. Подозрения в измене приводили к кардинальным мерам, и в крупных провинциях были обустроены площади для демонстративного наказания предателей: начиная с телесных увечий и заканчивая казнью.
У свифов такого не было. Их предки занимались просвещением, культурой. Они вынужденно освоили навыки военного дела, чтобы защититься и сохранить свободу.
Звания военных, что у гунънов, что у свифов были одними и теми же. Кланы были поделены на провинции. Столицей свифов считалась Ти, где обязанности главнокомандующего принял Орато, которого много лет назад избрали члены штаба военного командования. У гунънов эти обязанности принял главнокомандующий Мамэт.
По правде говоря, все давным-давно устали от бесконечного страха угрозы нападов. Но обоими кланами двигало желание максимально отомстить за смерти бесчисленного количества людей.
Несмотря на затянувшееся военное положение, свифское население, найдя в себе силы, стремилось к миру: организовывало школы, театры, рынки, благодарило судьбу за то, что им достался мир Адияко, хоть и с плачевной судьбой, но с необычайными природными явлениями.
Год в Адияко составлял двести дней. Началом нового года считался тот день, когда небо сменяло свой окрас. Периодичность смены всех цветов приходился один раз в год.
В год Асафети́ды небо в ночное время окрашивается в приглушенный молочный цвет. Воздух в этот период немного охлаждается, но тоже только по ночам. Повышается урожайность клюквы, водяники и морошки.
За годом Асафетиды жители Адияко ожидают приход года Акри́да – тяжелый год, который несет за собой голод и опустошение. Небо окрашивается в черный, земли иссыхают, покрываются снегом, и на полгода все благополучно забывают об урожае.
Все четыре года жители выделяют средства и силы, чтобы наготовить запасов во избежание голода, и все это на фоне постоянных военных событий.
Но после Акрида приходит год Конвала́рии, что знаменуется началом новой жизни. Жители достают из тайников бесценные семена, выращивают рассады, начиная усиленную подготовку к приходу, как говорят в простонародье, следующего «черного» года.
Год пробуждения природы заменяется годом Равновесия. Природа продолжает крепнуть, благоухать и дарить жителям вдохновение и возможность трудиться. Земля покрывается зеленью, очищаются водоемы.
Год Шафрана приносит плоды созревшего и созревающего урожая. Почти вся земля Адияко усеивается ярчайшими оттенками самых различных и невероятно красивейших цветов. Ночное небо окрашивается в алый. Тепло воздуха повышается днем, и начинаются сезонные ливни. Но ночи противоречиво становятся ощутимо свежее и прохладнее.
Смена года отмечена еще одним чудом нового мира: звоном небесных колоколов. В ночь, в которую должен вступить новый год, по всему Адияко ветер проносит, необъяснимо, откуда воспроизводящее, невесомое и звучное треньканье самых настоящих колоколов. Народ обозвал чудесное явление «звоном небесных колоколов», непосредственно связывая это событие с сезонной изменчивостью цвета небес. Существовали всевозможные легенды и мифы необычного феномена, но никто так и не смог найти ни одного труда науки или простого народного объяснения его существования.
***
Амгул, как и рассчитывал, стоял на границе с Миццу уже на третий день своего путешествия. Ему пришлось нелегко в пути.
Что бы там ни было, гунъны знали о некоторой лояльности свифских законов. Гунънам даже приходилось подавлять возмущения «своих же», в приближенных к границе врага, провинциях, которые, видя, как ведут себя вражеские кланы по сравнению с их кланом, требовали пересмотра переустройства в законе гунънов.
Границы были укреплены контролем пограничников. Местное население свифов, что все еще проживало на границе, гунъны не трогали по той простой причине, что «трогать» там было уже некого. В приграничных провинциях проживали в основном старики и калеки. Да и свифские военные давно не нападали на жителей гунънов, проживающих на землях приграничья.
Несмотря на всеобщий запрет, рождались дети от разноклановых родителей. Таких детей гунъны убивали по доносу обычных соседей или «ответственных» родственников. А несчастных отца и мать, которые по воле судьбы полюбили друг друга, гунъны – своих – демонстративно казнили на специально сконструированных для этого площадях, а свифы – своих – отправляли на тяжелые работы.
Предательства можно было ожидать от любого гунъна. Порой свифские военные вербовали пленных, обещая безопасную и, по сравнению с укладом жизни гунънов, благополучную жизнь. Но, предавшие родных абсолютно точно могли предать и доброжелательных свифов. Поэтому пленные у свифов находились на особом контроле, в отличие от гунънов, у которых после долгих пыток пленных казнили…. Для контроля почти в каждом населенном пункте свифов имелся пункт военной охраны, где проходила службу обычно группа бойцов. Они следили за порядком и спокойствием на подступах к поселению.
В Миццу всё же проживал один из предателей клана гунънов – Ко́о. Тридцати шестилетний безобидный, казалось бы, житель Адияко, желающий мирной жизни, сбежал к свифам, когда одного из его родственников обвинили в измене и всенародно казнили на центральной площади столицы.
Коо решил, что по обыкновению подобных случаев его и других представителей его рода постигнет та же участь. Он чудом спасся от клинков пограничников, когда пересекал особую охранную зону. Получил ранение в плечо, но скрылся и выжил.
Коо еще долго сидел в подвале местного председателя, пока шли разбирательства о его благонадежности, но клеймо перебейщика он получил на пожизненно, хотя свифы дали ему возможность проживать обыкновенную крестьянскую жизнь с местным бытом на окраине провинции.
Коо был полезен и опасен для обеих сторон. Нельзя было предугадать, в какое русло направит совесть этого человека. Гунъны не могли предполагать, что свифы оставили Коо в живых еще на границе. Но данные по сбежавшему обычно обязательно разносились по всем военным штабам. И в ходе планируемой операции всегда имели в виду, что в игре может появиться фигура потерянного, но не забытого «Родиной» изменника…
Амгул глядел на просторные равнины свифов и думал о чем-то глубоком, личном. Его последний год промчался в терзаниях за то, что не смог в тот самый страшный день спасти свою семью.
Ветер развевал черные, спадающие на мочки ушей, волосы. Бледная кожа придавала хладнокровия и жесткости. Серые, залитые хрустальным блеском, чуть раскосые глаза неподвижно наблюдали за летящим в небе сапсаном. Амгул и сам походил на эту хищную птицу – гордый, сильный, полный решимости. Четкий овал лица выдавал уверенность; высокие скулы – природную мужскую красоту; крепость рук – силу и упорство; правильные очертания губ, делающие его внешность притягивающей – всегда подкупало женское внимание.
На нем была обыкновенная черная куртка с капюшоном, обтянутая на животе широким поясом, брюки – игабакамы, ножные обмотки и сапоги. На запястье левой руки была наколота лапа в продолжение разъяренного ирбиса с разинутой пастью, бравшая свое начало у основания шеи.
Отличительным символом гунънов, который должен был наколот на каждом ребенке с четырнадцати лет независимо от пола, являлся коготь ирбиса. Хоть и коготь наносился не раньше этого возраста, чтобы обезопасить детей, не имеющих достаточно сил, противостоять ненавистным свифам в случае захвата, его наличие означало отвагу и силу клана, отсутствие страха стать раскрытым или узнанным.
Свифы же не имели такой привязки к символам и тем более никого не обязывали набивать на тело рисунки. Но не запрещали делать это, не вмешиваясь в выбор самого символа. Свифы жили под лозунгом: «свобода», и стремились на протяжении многих веков сохранить свою.
Командир пограничного отряда доложил по прибытию, что путь в Миццу открыт через подземный ход, прорытый когда-то воинами.
На заполучение письменного свода методов поэтапного изготовления свифского оружия со всевозможными указаниями и предписаниями штаб военного командования дал четыре дня. Амгул понимал всю серьезность и ответственность дела и был готов. Он отказался от отдыха и сразу отправился в путь.
Тоннель должен был привести к водоему у поселения, в котором нужно было проверить наличие места хранения подрывающихся при помощи поджога ядер. Амгул отказался от сопроводительных бумаг, полагаясь на интуицию, импровизацию и удачу. Да и неполное знание соответствующих отметок на этих бумагах, как должно быть у свифов, могло привести к разоблачению, и значительно повышало риск попасться на подделке.
Амгул не спал две ночи, но все же решил не терять времени.
