Эллисон Майклс
Не верь глазам своим
Глава 9
Нерадивый начальник всегда сбрасывает работу на подчинённых. Я себя нерадивой начальницей не считала, но сегодня всячески уклонялась от прямых обязанностей. За годы существования «Нюаж» давно перерос стадию куколки и выпорхнул прелестной бабочкой на волю. Процесс был отлажен до мелочей, и я могла не волноваться за сохранность бизнеса, если позволю себе на денёк отойти от дел. Тем более, у меня нашлась веская причина.
Благодаря маме весь город вскоре узнает, что Джонатан Лодердейл нашёлся. Словно потерянная вещь, которую вернули в бюро находок. Наверняка и в офисе уже прознали про брата – в четырёх стенах слухи разносятся быстрее, чем пыль. Не хотелось идти по коридору и встречать любопытные взгляды, слышать шепотки и стать героиней судачеств. В нашей семье мама любила оказываться в центре внимания, не я.
Потому я оставила сообщение своей помощнице Сандре, которая курировала компанию в моё редкое отсутствие, о том, чтобы сегодня меня не ждали. А сама завела свой «малибу» и отправилась в ту часть города, где бывала редкой гостьей. По мере того, как дорога уводила меня всё дальше от центра, презентабельные стеклянные строения сменялись уютными коттеджами, а вскоре – и вовсе стареющими домиками с потёртыми фасадами. Словно я ехала по дороге времени и видела, как непоседливый город стареет на глазах.
В районе Глен, на самой границе с Уильмсбергом город и вовсе стал напоминать дряхлую старушку на смертном одре. Яркий контраст той жизни, которую я привыкла видеть. Кривое зеркало тех богатств и возможностей, что мне даровали при рождении. Родители побывали по ту, другую сторону, и едва успели сбежать на мощёные улицы Хэмпдена, как тут же позабыли о местах, где провели первую половину жизни.
Мне же претили дочери их друзей из высшего света, вроде Шейлы или Амелии. Они смаковали серебряную ложку во рту и никогда не знали о том, каково это – не знать, сможешь ли ты заплатить за ужин или оплатить отопление. Я тоже не знала об этих ужасах, но не черпала завтрак серебряной ложкой. Мамин благотворительный фонд казался мне разукрашенным павлином, которого выставили напоказ в золотом вольере. Я поддерживала их труды, но сама напоминала невзрачную перепёлку, на которую никто не обращает внимания.
Доступ к счёту, что открыли на моё имя ещё при рождении, позволил мне не только начать свой бизнес и прочно обосноваться в жизни, но и не забыть о том, что кому-то повезло меньше. Их первые крики раздавались ни в одиночной палате частной клиники, заваленной цветами, где каждая медсестра готова была пятки целовать. И мне и маме. Скорее, в переполненных больничных бараках, откуда выписывали, едва успевали обмыть новорождённых. И привозили их не в мраморные хоромы особняков Хэмпдена, а сюда, в обветшалые дома на окраине.
Я каждый месяц жертвовала немалые суммы в разные фонды помощи и однажды мечтала основать свой. Если мама и её подруги с бриллиантовыми серьгами устраивали мероприятия для богачей и посылали собранные средства в комитеты помощи Ближнему Востоку, центры стихийных бедствий и в прочие организации, где их вклад был бы отмечен всем миром, то я старалась помогать тем, кто поближе. Кто действительно нуждался в помощи.
Первый же миллион, снятый со счёта, когда мне исполнилось восемнадцать, я направила в фонды поддержки детей с онкологическими заболеваниями, неимущих, инвалидов и даже приюты животных. И каждый месяц жертвовала большую часть своих денег тому, кому они нужнее. Родиться с серебряной ложкой во рту – не преступление, если ты кормишь с неё тех, кто голоден.
Видя старые домишки Глена, я мысленно пометила себе связаться с каким-нибудь местным фондом и передать деньги на благоустройство района или людям, которые не могут починить крышу перед дождливым сезоном. Или проплатить горячую воду и отопление перед заморозками.
Я остановилась на Примроуз-авеню перед кирпичным, добротно скроенным, но чуть поддавшимся тяготам времени дому с высокой шелковицей. Она заглядывала в окна с неравнодушностью любопытной соседки, которая всюду сунет свой нос. Я была здесь лишь раз и то, словно в прошлой жизни. Дом Марии Веракрус, где она жила с родителями и младшей сестрой. Вернее, возвращалась сюда на выходные после пятидневной рабочей недели и ночёвок под крышей Лодердейлов.
Однажды Мария приводила нас с Джонатаном сюда, познакомить с родителями. Показать, где она живёт, потому что мы все уши ей прожужжали с просьбами. Альваро и Кармен Веракрус, родители Марии, оказались добродушными людьми. Они приняли нас как почётных гостей и закормили домашней едой – лазаньей, кесадильями с чеддером и печеньем польворон, которое по традиции подаётся на мексиканских свадьбах. Увидела бы мама, сколько в нас влезло и чем нас кормили родители Марии, она бы слегла с помутнением рассудка. Но мы с братом остались в диком восторге и пообещали няне хранить секрет.
А потом они вдвоём исчезли, и секрет хранила только я.
Исчезновение Джонатана Лодердейла стало потрясением для города и взбунтовало целую шумиху. Имя моего брата ходило у всех на слуху, но вспоминал ли кто-нибудь о Марии Веракрус, кроме её родителей и сестры? Искал бы её кто-нибудь так же рьяно, если бы не Ричард?
Он бывал здесь не раз и не два, надеясь наткнуться на какую-нибудь мелочь, которую могли упустить раньше. Родители Марии не сказали ничего полезного для следствия. Примерная дочь, одинокая и преданная работе. Никаких вспыльчивых бойфрендов, неукротимых подруг или опасных связей. Она любила семью, готовить и читать, была домоседкой и никогда не ходила в клубы. Пара свиданий в год, но ничего из них не выходило. О высшем образовании Мария и не мечтала, хотя уверена, что отец помог бы ей заплатить за учёбу, если бы та набралась смелости попросить. Она ведь не просто исполняла роль приходящей гувернантки, а за семь лет службы у Лодердейлов стала нам почти родной. Ну, нам с Джонатаном уж точно, ведь мы видели Марию чаще, чем собственных родителей.
Не хотелось бередить старые раны мистера и миссис Веракрус. Горе с новой силой обрушится на них, как только они увидят статью в газете или услышат в магазине последние новости о волшебном возвращении Джонатана Лодердейла. Новости, в которых об их любимой дочери ни слова.
Я считала своим долгом проведать их хотя бы сейчас и тут же устыдилась, что не приехала ни разу за эти пятнадцать лет. Трусость никому ещё не сослужила добрую службу, но я не могла смотреть этим людям в глаза. Их дочь пропала, и я всегда была уверена, что по вине Лодердейлов, нашего громкого имени и переполненных счетов в банке. Полиция, родители, люди могли думать что угодно об исчезновении, но я всегда винила в случившемся то, что мама считала милостью. Деньги. Наверняка Джонатана похитили вместе с няней, но потом что-то пошло не так и о выкупе так и не попросили.
Пятнадцать лет назад родители Марии не смогли сказать ничего полезного, но может, могли бы сказать сейчас. Память Джонатана стёрла события того дня, но кое-что всё же оставила на поверхности. Та самая мелочь, за которую хватался детектив Клейтон и которую мой брат упомянул невзначай. Перед тем, как наступила чернота, он услышал, как Марию кто-то окликнул. Мужской голос. Грубый, удивлённый голос. Так сказал Джонатан. Чуть позже у меня будет шанс расспросить его, а пока я поднялась на крыльцо семьи Веракрус и убедила себя, что поступаю правильно.
Мария не могла похвастаться широким кругом общения. У неё не было парня или друзей мужского пола. Она нигде не училась и работала только на нас. Её родители пусть и не смогут назвать мне имя по одному лишь описанию грубого голоса, но смогут составить список, с кем бы я могла переговорить. Хоть что-то.
Я постучала по старому дереву входной двери и понадеялась, что хозяева дома. Что их не убило горе от потери любимой дочери. Что они помогут мне разобраться. За дверью послышались шаги, а потом она распахнулась.
– Чем могу помочь?
Передо мной возникла определённо не миссис Веракрус. Никакие годы и скорбь не смогли бы так кардинально изменить черты лица и уж тем более цвет кожи. Совершенно незнакомая женщина дружелюбно смотрела на меня из тени прихожей и ждала ответа.
– Здравствуйте. – Сказала я как можно более любезно. – Простите за беспокойство. Я могу увидеть мистера или миссис Веракрус?
Женщина нахмурилась, оглядывая меня с ног до головы.
– Веракрус? – Переспросила она и покачала головой. – Но они здесь больше не живут.
Моё сердце упало, послышался звон бьющихся надежд.
– Давно они переехали?
– Да уж давненько. – Хмыкнула хозяйка. – Мы с мужем купили этот дом лет четырнадцать назад. Ещё удивились, что цена так занижена. Вы не подумайте… – Стала оправдываться она, оценив мою одежду и машину, на которой я приехала. – Раньше этот дом был в отличном состоянии, просто мой муж потерял работу и… Что это я.
Болтливость у некоторых в крови, а эта женщина за две минуты разговора уже выдала мне все превратности своей жизни. Но я лишь улыбнулась в ответ, чтобы не казаться грубой.
– А вы не знаете, куда они могли уехать?
– Не знаю, они не говорили. Сказали только, что хотят поскорее уехать. – Женщина пожала плечами. – Выглядели они так, словно у них что-то случилось. Люди часто срываются с места, чтобы сбежать от проблем.
Я снова выдавила улыбку. Если б только она знала… Конечно, мистер и миссис Веракрус пережили горе, которое никому не пожелаешь. Потеряли дочь и всякую надежду её найти. Наверняка этот город стал для них слишком горьким напоминанием о потере. Но не слишком ли рано они решили покинуть Балтимор? Вдруг полиции бы удалось что-то узнать о Марии? Неизвестность терзает душу, но дарит надежду. Но, видно, надежда покинула этот дом вслед за хозяевами.
– А у вас случайно не остался номер их телефона? – Попытала я счастья снова.
– Нет, уж простите.
– Спасибо. Ещё раз извините за беспокойство.
А я так надеялась поговорить с родителями Марии. Хоть одно радовало: они не узнают о возвращении Джонатана и не опечалятся ещё сильнее от несправедливости. Мой брат вернулся домой целым и невредимым. А их дочь так и канула в неизвестности.
Не успела я сделать два шага прочь от двери, как телефон в кармане подал сигнал.
Сара, приезжай скорее! Нужна твоя помощь.
Что-то случилось. Мама умела посеять панику, и чаще всего её охи случались из-за проблем с рассадкой на званом вечере, сломанном каблуке её любимых туфель или нелестной заметке в журнале о её любимом бренде косметики. Но в связи с последними событиями я не могла не разволноваться.
Забравшись в тёплый салон, я сорвалась с места и набрала номер матери. Но она не хотела брать трубку.
– Чёрт. – Выругалась я в духе Оливии, хлопнув по рулю.
Из Глена до Хэмпдена добираться часа пол, не меньше. Сколько всего может случиться за полчаса! Я позвонила ещё три раза, но мама так и не ответила. Я попыталась дозвониться отцу, но тот сбросил вызов. Прекрасно! Наверняка восседает за столом переговоров или устраивает выволочку заму на очередном совещании. Или просто наслаждается обществом сына, по которому он успел соскучиться за пятнадцать лет.
Играя в шашки с другими автомобилями, я попыталась дозвониться на домашний телефон, но мне отвечали лишь короткие гудки. Занято. Телефон Констанс тоже молчал. Да что ж такое! Если никто не берёт трубку, определённо что-то произошло.
В безудержном порыве я чуть не позвонила Ричарду и не попросила примчаться к дому родителей с пистолетом. Но отмахнулась от этой затеи. Уж разумнее вызывать полицию, чем частного детектива. Но не хотелось выглядеть взбалмошной паникёршей перед уважаемой полицией Балтимора. Мама мне не простит, если я созову всех копов на лужайку перед домом, а окажется, что она порезала палец ножом для конвертов.
К дому я примчалась на пятнадцать минут раньше, чем думала. Бросила машину у крыльца, даже не захлопнув дверь, и влетела в дом с порывом холодного ветра. Где-то в глубине играла тихая музыка. Людовико Эйнауди исполнял концерт, выстукивая по клавишам пианино с неповторимым мастерством. Мама любила ставить его композиции, когда грустила и когда радовалась, и верила, что её маленький мальчик однажды станет таким же великим, как итальянский композитор. Когда Джонатан пропал, с ним пропала и классическая музыка. Но теперь играла снова…
– Мама! – Крикнула я, метнувшись в гостиную. – Мама, это я! Ты где?
– Здесь, милая.
Голос ничуть не напуганный. Скорее восторженный.
Мамина хрупкая фигурка сидела на диване в окружении подушек и покачивалась на мелодичных звуках пианино. Она склонилась к журнальному столику и выписывала что-то на стопке открыток. Рядом громоздился поднос с вазочкой и свежей розой из сада, дымящимся чайничком чая и пряными сладостями.
Мама выглядела вполне себе здоровой и счастливой, и я замерла посреди гостиной, борясь с негодованием. Эта женщина однажды сведёт меня с ума! Я сделала три глубоких вдоха, чтобы не разразиться гневным криком. Я мчалась через полгорода, боясь, что с ней что-то случилось, а она попивала себе чай и пританцовывала под классическую музыку.
– Мама. – Сдержанно процедила я, чуть скрипнув зубами. – Что за срочность? Ты меня напугала своим сообщением, а потом не брала трубку.
– Ох, дорогая, прости. Я слишком сосредоточилась, а ты ведь знаешь, если я чем и занята, то ничего кругом не слышу.
Но это не мешало ей слышать музыку и своих тараканов в голове.
– Я звонила Констанс и на домашний. Никто не подходил.
– Констанс на кухне, обзванивает кейтеринговые компании, которые занимаются фуршетами для моего фонда. Не стоит её беспокоить.
Я чуть не закричала от возмущения, но мама, казалось, не понимала, что её поведение выходит за рамки. Хотя для Вирджинии Лодердейл не существовало никаких рамок. Я выдохнула весь гнев, заставив себя проявить снисходительность. У мамы случилось сразу два потрясения за один день. Глубокая депрессия от потери сына и бесстыдная радость от его возвращения. Я должна поберечь её чувства, чем занималась последние пятнадцать лет, хотя она мои никогда не берегла.
Подойдя ближе, я склонилась над столиком и спросила:
– Что за форс-мажор? С чем мне нужно помочь?
– Я совершенно ничего не успеваю, дорогая!
Сказала женщина, которая двадцать четыре часа ничем не занята. Только Вирджиния Лодердейл имела право считать выписывание приглашений делом крайней важности. Чем она сейчас, собственно, и занималась.
– Не успеваешь с чем? Что это за приглашения? Что ты задумала?
Вопросы посыпались из меня, как горошек из банки. Но я пока ни на один не получила вразумительного ответа.
– Ты видела заметку о Джонатане в газете? – Радостно спросила мама, наконец оторвавшись от своего важного занятия.
– Видела, мам. Зачем ты это сделала? Зачем выносить семейные дела на всеобщее обозрение?
Изящные дуги её бровей подпрыгнули в изумлении.
– О чём ты говоришь! Наша семья и так всегда на всеобщем обозрении! Мы важные члены общества и должны делиться важными новостями. Тем более такими радостными!
– Но мы все даже не успели свыкнуться с мыслью о возвращении Джонатана, да и он ещё вряд ли готов вот так сразу войти в это твоё общество.
– Не говори ерунды. – Раздражённо поставила меня на место мать. – Он слишком долго пропадал, я не хочу терять больше ни минуты. Ты бы знала, сколько людей мне позвонили, когда увидели эту статью! Все были так рады за нас! А Кристин подала мне замечательную идею…
Я сильно засомневалась, что миссис Лэнсберри могла подать такую уж замечательную идею.
Мама Шейлы и моя – два сапога пара. Организаторши фонда «Белые ангелы» и любительницы покудахтать о сливках общества. Когда-то они надеялись, что и мы с Шейлой станем их точными копиями – не разлей вода, но моему сапогу не нужна была пара. Тем более, такая как Шейла Лэнсберри. Если уж её мама что и удумала, то можно не сомневаться – случится что-то экстравагантное, из ряда вон.
– Мы устроим приём. – Выдала мама с таким видом, словно придумала лекарство от рака. – Завтра вечером. Соберём всех друзей и отпразднуем приезд Джонатана. Представляешь, как будет здорово! Но я ничего не успеваю… Констанс занята банкетным меню, а я вот выписываю приглашения, а ещё столько всего сделать…
Маму заносило в её радужный мир балов и светской жизни, а меня – в яростный раж. Я бессильно плюхнулась на диван рядом с ней и пустила все оставшиеся силы на то, чтобы не наговорить лишнего.
– Ты серьёзно?! Я летела через весь город ради того, чтобы помочь тебе написать приглашения?
– Ну что ты! – С беспечностью маленькой девочки бросила мама. – С приглашениями я и сама справлюсь. Я хотела, чтобы ты подобрала мне платье из своего магазина. Что-то не слишком помпезное, но и не простенькое. Я ведь не хочу выглядеть как дешёвка.
Будто намечалась коронация принца, а не празднование в честь Джонатана. Идея с вечеринкой не так уж и плоха, но не так сразу. Не успела мысль о его возвращении осесть в наших головах, как мама уже мечтала сделать из этого событие года.
– А ещё, чтобы ты позвала ту свою подругу… – Неучтиво сказала она. – Ну, ту, что не выпускает фотоаппарата из рук.
– Ты про Оливию?
– Да, да, про неё. Пусть запечатлит этот великий момент.
Моё негодование вышло на новый уровень, но я старалась дышать глубоко, чтобы не ляпнуть что-то обидное.
– Она штатный фотограф «Нюаж», а не личный фотокорреспондент нашей семьи. – Резко ответила я.
– Это всего на вечер. К тому же, её ждёт солидный гонорар, которого она не заработает и за месяц работы.
– Ну, спасибо, мама. А Джонатан вообще знает о твоей афере? Он не против такого… внимания?
Мама отложила ручку и с недоумением взглянула на меня. Призрака скорбящей женщины, что вчера рассматривала фотографии, завернувшись в одеяло, не осталось. Идеальный макияж, горящие энтузиазмом глаза и сводящий с ума взгляд.
– Он так счастлив вернуться домой, Сара, что будет рад всему. – Она прищурила подкрашенные нюдовыми тенями глаза и с подозрением спросила: – А ты вообще рада его возвращению?
Я опешила от такого вопроса.
– Твой брат вернулся домой после пятнадцати лет, когда его считали пропавшим и… – «Мёртвым», чуть не сказала она, но поджала губы. – А ты ведёшь себя так, словно не рада.
Я открыла было рот, чтобы с обидой возразить, но тут же закрыла. В каком-то смысле мама была права и заставила меня саму себя возненавидеть. Я не могла порадоваться возвращению Джонатана так же сильно, как отец и мать. Потому что я не знала человека, который вернулся.
– Я попрошу Оливию. – Вместо едкого слова сказала я. – И подберу тебе самое шикарное платье. – Я поцеловала маму в щёку и растопила её сердце. Решив, что это идеальный момент, я как бы невзначай взяла с фарфорового блюдца клубнику в белом шоколаде и откусила кусочек. – Мам, ты не пыталась связаться с родителями Марии?
– Какой Марии? – Безучастно переспросила мама, вернувшись к своим приглашениям. Ручка продолжала себе выписывать округлые буквы и завитки.
– Марии Веракрус. Моей няни. – С нажимом ответила я, удручаясь безразличию матери ко всем, кто не входил в ряды её приближённых. То есть, почти ко всем.
– С чего вдруг мне с ними связываться?
Чёрствый хлеб и тот мягче, чем моя мать.
В такие моменты меня посещали едкие мысли о том, как вообще эта женщина стала моей матерью? Между нами общего – только цвет глаз, да изящная линия шеи. Даже вихор каштановых волос достался мне от родных по отцовской линии – мама же свои тонкие волосы красила в медно-золотистый и укладывала в стильный боб. Я же любила раскинуть свои по плечам непокорным водопадом, отчего мама всегда впадала в неистовое недовольство. На выпускной вечер она заставила меня сходить к своему парикмахеру и соорудить «что-то более приличное» по её словам. Но как только я выпорхнула из семейного гнёздышка Лодердейлов – которое больше походило на целую голубятню по размерам – я получила право самостоятельно распоряжаться своими деньгами, стилем в одежде и причёской.
– Мария много лет присматривала за нами с Джонатаном. – Напомнила я на случай, если маму посетила преждевременная старческая деменция. Хотя скорее, наглое безразличие. – Я думала, ты выразишь им своё сочувствие. Твой сын нашёлся. Их дочь – нет.
Ручка наконец перестала скрипеть по картонке. Глаза, что при тёплом освещении обратились в жидкий мёд, одарили меня жалостью.
– Я не подумала об этом. Мы столько лет не поддерживали связь и… думаешь, заметка в газете может их расстроить?
– А тебя бы расстроила? Мам, – я коснулась её руки, отрывая от писанины. – Что для одних чудо, для других огромное горе. У тебя не осталось телефона миссис Веракрус? Я пыталась связаться с ними сегодня, но они переехали и очень давно. Ты знала об этом?
– Нет, дорогая. Я оборвала все связи с родными Марии. – Печально ответила мама, доказав, что ещё не окончательно очерствела внутри.
– Но почему?
– Знаешь, милая… – Попыталась улыбнуться она, мягко и нежно, как та женщина, которая улыбалась мне до того, как деньги и влияние заморозили её улыбку. – Горе – дело одинокое. Как могла я переживать ещё и за Марию, когда мой сын… Мне проще было отказаться от неё, чем отдать часть сердца для чужого дитя. Ты можешь не понять меня, но в нём осталось место лишь для скорби по Джонатану.
Как ни странно, понять я её могла. И даже найти в своём сердце место не только для осуждения поступков матери, но и для сочувствия.
– А теперь… – Сказала она, похлопав мою руку в ответ. – В нём есть место только для радости от его возвращения. Не хочу заполнять его тревогой за Марию и её родителей.
Зато я могла, потому спросила:
– Так ты не знаешь, как я могу связаться с ними?
– Связаться с кем? – Вдруг раздался голос отца.
За звуками пианино и собственными голосами мы и не услышали, как входная дверь открылась и впустила в дом папу и Джонатана. Тот всё ещё со скромностью гостя следовал за отцом, несмело разглядывая стены родного дома. Я тоже порой ощущала себя подброшенным кукушонком в чужом гнезде.
– О, дорогие мои! Вы вернулись!
Мама позабыла и о разговоре, и о семье Веракрус, и даже о своих приглашениях. Она резво поднялась и поцеловала отца в щёку, после чего двинулась к сыну с куда большей радостью от встречи.
Гостиная наполнилась голосами и рассказами о том, как сотрудники «Лодердейл Корп» встретили «королевского сына». Я потеряла всякую надежду добиться ответов. Если и искать их, то уж точно не в этом доме. Пока родные обменивались новостями, я задумчиво уставилась на приглашения на столе. На самом верху незаполненной стопочки красовалась недописанная карточка.
Дорогой Ричард!
Приглашаем вас на праздничный фуршет по случаю возвращения нашего любимого сына Джонатана…
Ричард будет здесь на этой нелепой вечеринке. От этой мысли на душе посветлело, но едва я подняла глаза и встретилась взглядом с братом, меня снова заволокло мраком. Он улыбался, но в уголках губ застыло присущее маме выражение холодности, от которого по спине пробежали мурашки.
Мой брат никогда так не улыбался.
