Эллина Наумова
Соседи по Москве

Полная версия

© Наумова Э.Р., 2019

© «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2019

* * *

Москва! Какой огромный Странноприимный дом!..

М. Цветаева

Человеку порой кажется, что он томится в узилище обстоятельств и ждет исполнения смертного приговора. Однако стоит чуть-чуть подумать, и любой согласится: в действительности нет ни стен, ни решеток, ни тюремщиков. Кругом простор – триста шестьдесят градусов пустоты и свободы. И удерживает мученика только инстинкт оставаться на знакомом проклятом месте, если неизвестно, каково будет в шаге от него. Вдруг еще гаже, еще страшнее? Хотя он клянется, что хуже, чем здесь и сейчас, просто быть не может.

Это история о людях, которые в своих мнимых застенках поняли, что ни в чем не вольны, но во всем свободны, подались искать лучшую долю. Предпочли не только клеймить и высмеивать чужие глупости, но и свои делать. Словом, решились жить. Да, насчет глупостей… Они, как водится, не знали, что будут их совершать. Полагали, что каждый из них самый умный. Но закон им отчего-то не писан… Как настоящему дураку.

Оксана и Николай

1

Движущийся вагон раскачивается и постукивает колесами, потому что они с железной дорогой так устроены. Ничего личного по отношению к человеку, и это естественно. Так же естественно, что у человека все сплошь личное по отношению к колебаниям и звукам. Вообще-то дело в состоянии вестибулярного аппарата и организма в целом. Но люди упорно отделяют физиологию от сознания и напропалую поэтизируют свои ощущения. Иначе со скуки и тоски можно под этот самый поезд броситься. Вот и получается, что одним колеса что-то ласково стрекочут, а другим – навязчиво твердят о прежних грехах, кричат о грядущих бедах и вытрясают душу.

Оксана Скоробогатая могла похвастаться несокрушимым здоровьем, но молчала, чтоб не сглазили. Наоборот, на чужие жалобы – дескать, голова болит или бок ноет – отзывалась в том духе, что, уж как у нее недавно эти части тела прихватило, никому и в кошмаре не снилось. И «с дороги» она «неимоверно уставала» по той же причине. А на самом деле не замечала пути любой длительности в любом виде транспорта. Да и, когда на своих двоих шла с терпимой ношей (килограммов десять при собственном весе пятьдесят), тоже не смертельно маялась.

Сейчас в вагоне украинского поезда ее занимало только одно: стырила знакомая плеер или нет. Якобы от растерянности и горя машинально оставила на память, но, по сути, ведь украла. История, конечно, ужасная: ее подруга повесилась, а когда девушку вынули из петли, оказалось, что в мертвые уши била и била музыка. Оксана сразу заподозрила: сняв наушники и вытянув из кармана джинсов самоубийцы плеер, знакомая опустила его в свой карман. Или в сумку. Очень уж напирала на душераздирающие песни о любви, которые слушала покойница, болтаясь на веревке. Словно танцевала. А надлежало говорить о грехе отчаяния, погубившем вечную душу. О помраченном разуме и заглохшем безусловном инстинкте самосохранения. Было горе, которое способно натворить такое в молодой образованной женщине? Не было. Никто из близких не погиб, даже не заболел, крыши над головой не лишилась. Вот и осталось ей только приплясывать после смерти, чтобы остальные правильные выводы делали. Ну и? Живая закатывает глаза и ревет в три ручья, бормоча: «Она давно умерла, а мелодия и ритм все еще пытаются вернуть ее к жизни». Тьфу, думать о таком противно. За бурными эмоциями всегда прячут нечистоту мыслей и рук, в этом Оксана была абсолютно уверена.

Вообще, ерундой бабы занимаются. Ей в детстве бабушка часто говорила: «Самоубийцы по доброй воле идут в ад». Кто захочет такой участи? Бога люди забыли, поэтому и вешаются. И еще от безделья. Вон у Оксаны муж еще в молодости сменил конфессию. Да, такие христиане и в России есть. Везде есть, где народу совестно от того, что пожертвования тратят на роскошь убранства храмов. Что покорное и тупое исполнение обрядов заменяет большинству воцерковленных живое чувство к Господу. Какой прок от слова «любовь», если каждую минуту не доказывать ее делом через не могу, через не хочу? Ее Коля не пьет, не курит, пашет на стройке с утра до ночи, все в дом и в доме все своими руками. А ведь мужчина видный – рослый, крепкий, приятный на лицо. Лысеет, конечно, рано, но это беда всех светловолосых. Господь не дает грешить, хотя кто и чем только не соблазнял. Женщины давно бесстыдны. И мужчины не терпят, когда кто-то не закладывает с ними за воротник. Но он так последовательно всем отказывает, так толково это мотивирует, что начинают уважать. И уже не перестают никогда.

Ей было восемнадцать, только школу окончила. А Коле двадцать восемь, он в их городке в бригадирской должности коттеджи строил. Увидел, брови взметнул – так понравилась – и вдруг спросил: «Извиняюсь, вы как, девушка непорочная?» Она от изумления не обиделась, согласно кивнула. Тогда он стал за ней ухаживать. Об истинном Боге рассказывал. Увлек своей верой. Поженились. Мама только обрадовалась – времена были непростые, никто не знал, что дальше будет. Ни противозачаточных пилюль, ни других средств, ни абортов они не признают. Даже безопасные дни не рассчитывают. Четверых детей родили: старшему девять лет, потом девочки – шесть и три и младшему год. А с ними тосковать некогда. Иногда ей говорят, что в Москве в ее тридцать с небольшим и первого редко рожают, что молодость пропала. Она кротко ответствует: «Чтоб ваша так же пропала, счастливы были бы».

В кризис работы в Москве для Коли не стало, и они поехали на Украину к родственникам. Год там перекантовались. И вот возвращались. Детей оставили матери Оксаны. Потому что планы были серьезные: продать московскую двухкомнатную на юге, задействовать материнский капитал и выгрызть у государства дом в Бутово, там для многодетных строили. Квартиру ей завещала малознакомая тетка, то есть двоюродная бабушка. Приятная неожиданность, но ведь Бог знает, у кого в чем нужда. Оксана в нее и мужа, и детей прописала, так что они уже давненько были москвичами. Свою панельку сдавали дорого – всегда находились лохи, только что явившиеся из провинции и в ценах не разбиравшиеся. И Коля такой добрый, что к людям, что к зверью. Никто квартирантов с кошками-собаками не пускает. Он же говорит: «Десять тысяч сверху – и живите». А себе Скоробогатые за гораздо меньшие деньги снимали трехкомнатную в этом самом Бутово. Старший там в школу пошел. Опять же все дети наблюдались в тамошней поликлинике. Пора было оседать в столице крепко и удобно.

Перед тем как уехать к родне, они освободили арендованную трехкомнатную и задумались, куда девать нажитое. Через границу везти дорого, в свою нору тащить – можно жильцов потерять. С тех и так потребовали деньги вперед. Додумался, как всегда, Коля. Искал и, Господь вознаградил безгрешного, нашел однокомнатную вчетверо дешевле, чем сдавали свою двушку. Перевез туда детскую мебель, одежду, посуду. У многодетной семьи действительно вещей немного. Огляделся – места полно. Ну, и сдал ее тихой пришибленной разведенке. А сам, когда наезжал и платить, и плату собирать, и насчет работы узнавать, останавливался на день у разных приятелей. Вот что терпит ради Оксаны и деток.

Будет у них дом, Коля, наконец, купит собаку. Как ребенок малый их любит. Конечно, во двор, чтобы сторожила, трудилась на хозяев. Всякая тварь обязана зарабатывать себе пропитание. Он уже объявления смотрел, частные, не клубные – зачем переплачивать. Вся Москва как раз с ума сходила по лабрадорам. Коля нашел самого дешевого, позвонил. Просто, чтобы выяснить, можно ли еще цену снизить, мол, трое детей, четвертый на подходе, лишней копейки нет. Спокойно объяснил, что на цепь посадит. Заводчица, типичная шибко умная москвичка, разоралась: «Да вы в своем уме? Своего не продам, и другого не смейте губить! Вы бы хоть поинтересовались, что это за порода! Они же склонны к компромиссам, у них же интеллект. Они с детьми занимаются лучше всяких нянек. Э-эх, если бы все люди этих душевных, умных собак держали, войн бы в мире не было!» И трубку швырнула. Вот такие истерички бывают. Какое ей дело, как собаку используют? Не даром же ее отдает. Коля, святой человек, ее даже не проклял. Только решил овчарку брать.

Ой, люди, людишки. Бедные – свиньи, а богатые еще хуже. Когда первую жилицу пустили, думали, горя знать не будут. Еще их вещи в квартире лежали, хотя сами уже в Бутово жили. Подремонтировал Коля там все, обустроил, забрал узлы. А потом вспомнил, что оставил икону Николая Угодника без оклада, старинную, всю в трещинках, наверное, дорогую. И велел жене, когда за деньгами поедет, ее забрать. Оксана квартплату взяла и свое попросила. А баба вдруг так ехидно говорит: «Когда ваш супруг приходил за скарбом, он старую балалайку и эту икону попросту закинул на антресоли, как равновеликие деревяшки. Вы же на доски не молитесь. А я православная, мне этот образ в утешение. Оставьте, пожалуйста, когда буду съезжать, с собой не заберу, клянусь». Оксану аж в жар бросило от таких упреков. Тоже нашлась богомолка, без своих образов на квартиру идет! Прав был Коля – ценная икона у тетки, раз она так распелась. «Нет, муж велел домой принести. Мы, конечно, немного иначе молимся, но это – память о бабушке». Вздохнула. Отдала. Попробовала бы не отдать! Коля разобрался бы.

Сама Оксана любила свой маленький городок под Киевом и век бы никуда из него не двинулась. Там мама с сестрой – родные души, а мама еще и замглавврача единственной больницы – уважаемый человек со связями. А какое место душистое, в любое время года аромат витает – то цветов, то разно травья, то сена! Но Коля, настоящий глава верующей религиозной семьи, учил, что в России, в Москве у детей перспектив больше с образованием и работой. Это – потом, для начала же у многодетных семей льготы немалые. Вот и ехали за этими льготами и перспективами – чего для своих кровиночек не сделаешь! А так-то провались она, эта чужая столица. Мама в юности наездилась туда за дефицитом – одеться, обуться в чешское и польское, люстру там немецкую выстоять… Однажды, году в семьдесят шестом, на Электрозаводской вечером случайно напала на китайские пуховые подушки и одеяла. И взяла. Ох, как им тогда весь городок завидовал!

Зато и оскорбить честных женщин наглые москали были не дураки. Ездили стаями, ходили по двое-трое, так безопаснее было деньги из бюстгальтеров и трусов вынимать. И вот как-то идут мама с подружкой – взмыленные, сумки «назад-наперед». И видят на другой стороне улицы двух женщин, с которыми прибыли и разошлись – у всех свои маршруты были. Те – с полупустыми авоськами, а эти под завязку отоварились. А уж скоро в обратный путь. Бедняги простосердечно закричали: «Гана, Галя, вы откуда?» А эти так же во всю глотку отвечают: «С «Праги» мы!» В смысле из магазина. Конечно, у всех своеобразное украинское «хгэ». И две профурсетки, налегке проходившие мимо, прыснули безо всякого стеснения. А потом все столкнулись возле лотка с лимонами-апельсинами. При ез жим-то сколько дадут в руки, столько они и утащат, а эти купили себе по одному апельсинчику, гадины. И, отходя, тихонько, но все же слышно припомнили: «С Праги мы». И давай опять ржать.

А вот мама, когда рассказывала про это маленькой Оксане, плакала. Смеяться над чьим-то национальным выговором – значит всей нации в лицо плевать. За что? За язык предков? Это – какими же суками надо быть. Тут уж Оксана в кротости не упражнялась, называла безбожниц любыми словами. Им все равно в аду гореть, а она в молитве будет прощение у Господа испрашивать, есть шанс спастись. Молодая женщина прикрыла глаза и беззвучно заговорила с Христом. Обвившая душу горечь расслабила холодные мерзкие щупальца и стала уплывать прочь.

2

Сдержанно бубня, люди гуськом выбирались из тесных длиннот поезда. На шумном перроне многие озирались со смесью растерянности и любопытства – куда теперь? Скоробогатые всегда помнили, что им надо. Поэтому везде знали, в каком направлении двинуться. А в Москве с ее возможностями тем более. Даже впервые явившись сюда, мельком на указатель глянули и твердо пошли. С тех пор ни разу не плутали, чутье вело к цели – не к улице, дому, строению, офису, а тому, что там можно было взять по божескому и людскому закону. На самом деле и карты изучали, и дорогу спрашивали, но не запоминали таких мелочей. Жили с ощущением, что «всего сами добились» Божьей милостью.

Николай двигался быстро, с одним-то чемоданом на колесиках грех было тормозить. Оксана привычно уловила ритм – два ее шага на один его – и не отставала. Но душа явно не поспевала за деловитым мужем. Бог был с ней, Коля был с ней, но женщине мучительно не хватало влажных, дрожащих от радости пальчиков старших детей в обеих ладонях. Ребятишки с удовольствием возвращались в Москву, особенно школьник. Теперь пустые руки раздражали. И лишь в подземке, где она в отличие от вокзала бывала без малышей, стало легче.

Опытные Скоробогатые приехали в воскресенье, чтобы не слишком давиться в метро. Вроде в Москве каждый сам по себе и за себя, а тоже принадлежит к какому-нибудь стаду. Большинство в пятницу куролесит в барах и кафе, в субботу мирно пьет по друзьям и родственникам, а в воскресенье тихонечко страдает дома, готовясь к будням. Бутылка пива – единственное утешение слабых духом. Остальные держатся на рассоле, чае, лимонаде, уличном воздухе да семейных перебранках. Узнай столица, что о ней думают иногородние наследники панельных квартиренок, обиделась бы. Но куда ей, она до вопросов не снизойдет, а они умные – часов не разбазаривают, пашут, в Интернете не торчат, мыслями не делятся. Зато все примечают. После отдыха по схеме: в понедельник чиновник вял, во вторник – зол, а в среду и четверг – ничего, трудится, иногда рьяно. И если кому-то что-то надо в присутственных местах, вставать в очередь имеет смысл только в эти дни. Уж Оксана-то всего наоформлялась: завещанная квартира, гражданство, прописка, материнский капитал, льготы, пособия. И теперь Коля оторвал ее от детей не ради собственного удовольствия. Он будет работать с утра до ночи, а все многочасовые стояния в учреждениях, все лютые тетеньки в кабинетах – на ней.

Вспомнив о деле, Оксана приободрилась. Мысль о разлуке с детьми откатилась от какого-то препятствия в черепе странным эхом: «Женщину, не щадившую себя в родах, называли матерью-героиней». Она не успела даже сообразить, все ли разобрала и с чего бы ей о подвигах думать, потому что Николай остановился. Им предстояло двигаться в разные стороны. Он собирался показаться начальству. Можно было бы позвонить, дескать, я тут и завтра в семь утра начну творить из разномастного сброда, который вы наняли, бригаду. Но основательный и насквозь положительный строитель не хотел упустить шанс взглянуть в руководящие лица честными, трезвыми глазами. Так оно вернее, чем по телефону. А потом надо было увидеться с агентом, знакомым дальнего родственника, который не слишком вдохновенно продавал их двухкомнатную. Где результат? Да за счастье отвалить миллионы и въехать в такую квартиру люди биться должны. Есть на свете забавные типы – орут, что продали дешево, купили дорого, и при этом мнят себя умными. Николай Скоробогатый обо всем имел представление и всему знал цену. И представление, и цена складывались из двух убеждений: «мне детей кормить надо» и «у меня есть совесть». Когда его называли жадным, он мысленно укреплялся добавлением: «а у вас ее нет». И не уступал ни копейки. В общем, настало время объяснить горе-помощнику, что напрасно он твердит, будто цена на квартиру завышена. В Москве на любую дрянь за любые деньги не один желающий найдется. Просто кто-то ищет, землю роет, а кому-то вознаграждение платить не за что.

– Ну, Оксана, – сказал Николай, передавая жене ручку чемодана, – вещи дома оставь, не разбирай и сразу звони жильцу. Пусть сегодня же расплачивается. Когда за деньгами поедешь, осторожней в метро, чтоб не вытащили. И в магазине не расходись, а то накупишь лишних продуктов. Что в поезде не доели, сразу в холодильник убери. Ладно, с Богом.

Оксана не сердилась на него за инструктаж, подслушав который взрослый человек мог решить, будто она ненормальная, если не разумеет таких простых вещей. Сама часто твердила нечто подобное детям. И если замечала нетерпение на их тугих смешливых физиономиях, объясняла: «Я переживаю за вас, потому что люблю. И учу хорошему. А тем, кто ненавидит, кто хочет вам зла, все равно. Еще и на плохое подобьют. Чем вы хуже, тем им лучше». Коля тоже переживал за нее, любил и учил. Благодарить его надо было, а не дуться.

Она помахала рукой в его широкую спину и начала выполнять указания. Причем творчески. Договорилась встретиться с жильцом в метро на своей станции. Точнее, жалобно ноя, отбивала каждую пядь, уводившую ее на другую ветку. В итоге арендатор согласился в вечерний час пик ехать хоть к черту на кулички, лишь бы прекратить разговор. И взимание арендной платы через решетку, чтобы ему не выходить, а ей не входить, заняло у Оксаны каких-нибудь двадцать минут. Освободившееся время хозяйка потратила на изучение окрестностей. И обнаружила вблизи дома два подходящих супермаркета из тех, в которых цены не задирают. Люди сплетничают, что там продают некачественные отечественные продукты. Можно подумать, импортные дорогие лучше. В них же одна химия – так Коля говорит, а он все знает. В одной торговой точке мука и подсолнечное масло были дешевле, в другой – сахарный песок и геркулес. Как всякое обретшее выбор существо, Оксана едва не захлебнулась чувством полноценности. И в отличном настроении проигнорировала лифт. Неспешно поднялась по лестнице на четвертый этаж, вставила ключ в замок и услышала за спиной недовольный женский голос:

– Вы кто?

Оксана повела лопатками, будто нарисовала ими два симметричных вопросительных знака. Обернулась и увидела типичную злобно-любопытную старую горожанку. Вздохнула:

– А вы?

В Москве ей сразу понравилась традиция здороваться в подъезде и лифте даже с незнакомыми. Мальчики от шестнадцати до двадцати этим просто очаровывали. Она воображала, как через несколько лет ее сын с улыбкой кого-нибудь поприветствует. Но Коля не разрешил. Люди не те, что раньше, полно маньяков, извращенцев, грабителей. Не надо ребенку обращать на себя чужое внимание. С соседями пусть здоровается обязательно. А всех прочих да минует быстро, скромно опустив глаза и не вступая в разговоры. Он, как всегда, был мудр и прав. Но как приучить ребенка к вежливости, если старуха, некогда кладезь манер, забыв про «добрый вечер», не представившись, требует отчета о том, кто вы. Хорошо еще, что не «ты».

– У меня квартира под этой, – чуть тише заговорила женщина. – Я имею право знать, кто обретается сверху. Залить можете, спалить. А сюда то мужчина какой-то ходил, то девушка, теперь вы. Что за безобразие! Вот Ира, хозяйка, сдала эту квартиру, ее право. Только почему не зайти ко мне, не сказать по-человечески: «Ольга Игоревна, так и так, придут временщики, будьте бдительны»? Почему?

Оксана с Колей тоже не предупреждали соседей о своих жильцах. С какой стати? Может, и этой рассказать, что у них здесь своя двухкомнатная? Вдруг маразматичка думает, будто только жители столицы умеют обращаться с газовой плитой и водопроводом? Тогда она сразу успокоится. Вид-то жуткий: один глаз, как ножик, снимает скальп, другой, как буравчик, готовится произвести трепанацию черепа, чтобы точно выяснить, есть в мыслях арендаторши потоп-пожар или нет. В общем, незнакомую Иру Оксана понимала и ответила сухо:

– Вы караулили меня у глазка и поднялись за мной, чтобы спросить, почему она молчала? Я не знаю. Все?

– Все, – проворчала Ольга Игоревна и начала спускаться по лестнице, удрученно бормоча: – Все. Какое там все. Докапитализдились, целиком площадку сдали, разбегаются, как тараканы. Раньше по шесть человек в квартире жили и почему-то деваться из нее было некуда. А теперь вдруг пол-Москвы освободилось, в аренду сдают. Всякое я повидала, но чтобы площадка стояла пустая…

– Погодите, вы намекаете, что тут ни один из четверых хозяев не живет?

– Я не намекаю, а утверждаю. Но это уже ваши проблемы, разбирайтесь сами. Главное, аккуратнее с водой и газом.

– Да не волнуйтесь так, – задумчиво бросила Оксана.

Она не могла уразуметь, почему новость о целом бесхозном этаже ее встревожила. Скорее бы пришел Коля и объяснил.