Эллина Наумова
Давай знакомиться, благоверный…
Тем бы и кончилось, но у Михаила была забавная привычка раз за разом повторять удачные комплименты. Он превращал это в ритуал, и вместо того, чтобы злиться на него за отсутствие изобретательности, женщины не без удовольствия этой игре следовали. Оскорблялись, если он не весь стандартный набор выдавал. И, став зятем, Литиванов произносил свою благодарность при каждой встрече. Вода камень точит, и раз на десятый маму осенило: в удушающей душегубке совка она была продвинутой гражданкой мира, бросавшей вызовы «красному безвременью». И эксперименты ее были тем более ценны, что принадлежала эта демократка к весьма благополучной московской семье. Михаил в ответ на свою привычную фразу получал безмолвный сдержанный кивок тещи. Но Анджела холодела, когда та, превратившись в бабушку, уверенно сообщала внуку:
– Мы, обычные интеллигенты, не сдавались пропаганде. И не ограничивались юмором по ее жалкому поводу. Это было непросто – утверждать свою приверженность свободе и вере в Бога, нарекая дитя с чудесной внешностью и характером Ангелом, даже по-английски. Тем более по-английски.
Мама была честна и вписывать себя задним числом в диссиденты не стала бы. Но кто знает, в каких личных, а то и интимных протестных акциях она, экстравагантная по природе, уверила бы себя и мальчика. К счастью, того новейшая история не занимала.
«Так рождаются семейные мифы», – думала Анджела, ни внешность, ни характер которой в младенчестве имени не соответствовали вовсе. Она долго и серьезно размышляла, должна ли открыть ребенку правду. В итоге не стала. Мама, убедившая себя совершенно, обиделась бы на дочернюю «клевету». Оставалось сказать без нее. Но Литиванова сама установила в доме принцип не сплетничать о родных за их спинами.
На пороге спальни Анджела вдруг отметила, что уже с год Михаил не льстил маме. Но даже удивиться не успела. Почувствовав себя гибкой, здоровой, всесильной, она скинула одежду. Потом глубоко вдохнула и забралась под его одеяло. У женщины горели ладони и губы, лоб холодила испарина, в глазницах кипели слезы. Сначала она ласкала его неторопливо и трепетно, будто с удовольствием повторяла отлично выученный урок. Муж не просыпался. Хуже того, физически не отзывался на изысканные – уж она-то старалась – нежности умелой любящей женщины. Жена стала напористее в прикосновениях. Безрезультатно. Казалось, он пьян до беспамятства, до полусмерти. Анджела занялась реанимацией – грубо, не слишком эстетично, будто действительно возвращала к жизни бездыханное тело. На секунду ей показалось, что эрекция есть, хотя обладатель соответствующего органа даже глаз не раскрыл. Бедняжка совершенно озверела – сдернула с мужчины пижамные штаны и уселась на него, то целуя, то лупя по щекам. Тут он издал страдальческий вопль, резко повернулся на бок, чуть не переломав насильнице конечности. И все так же, со смеженными припухшими веками, беспорядочно замахал кулаками. Он не пытался ударить ее, нет. Просто молотил воздух, как первоклассник, думающий, будто дает отпор старшим.
Жена потихоньку отползла на свой край постели, свернулась клубочком и замерла. Такого унижения, стыда и злости одновременно она еще не испытывала. Ненависть и к нему, и к себе зашкаливала. Если бы Анджела, что называется, не лишилась чувств, умерла бы в течение нескольких минут. Последней связной мыслью было: «Господи, ради всего святого, пусть он не узнает! Пусть думает, что ему приснился кошмар! Умоляю, не выдавай меня в моем позоре, это невыносимо!»
Когда незадачливая любовная активистка проснулась, Михаила в спальне не было. Часы подсказывали, что он должен завтракать в кухне этажом ниже. Анджела трусливо решила не ходить туда. Но представила, как изведет ее за день неизвестность. Бормоча «Чему быть, того не миновать», женщина взглянула на атласный комплект, как на улику преступления, достала из шкафа платье, не соображая, что делает, напялила его на голое тело, причем задом наперед. Провела по волосам щеткой, но настолько торопливо, что зализала участок надо лбом, оставив кудель над висками в беспорядке. А потом босиком побежала на запах кофе.
7
Уже готовый к выходу в люди муж пожелал ей доброго утра, крепко обнял и чмокнул в щеку – еще соблюдаемый ритуал, хоть и напоминал он остывшую еду, которую хотелось засыпать перцем и долго греть. Когда-то Анджела была способна выдать более изысканную метафору, однако депрессия заметно упростила свою жертву. Она даже у мамы спрашивала по телефону, чтобы та не видела заплаканного лица, почему человеческие контакты все чаще отзываются в ней темами готовки, стирки, уборки.
– О, это наше извечное бабье проснулось. – Ответ не требовал и секундного размышления. – Ищешь выход. Воображаешь, что, если начнешь печь своему Литиванову кексы и гладить рубашки, он станет прежним. Опаснейшее заблуждение. Во-первых, ты ничего этого не умеешь. И неизбежные неудачи только снизят твою самооценку. А она и так меня беспокоит. Ты в курсе, что есть точка невозврата, после которой – только под гору, к распаду личности? Во-вторых, рывком в образцовые домохозяйки ты лишишь его последнего стимула молодиться и хорохориться именно перед тобой. Хватит уже изводить себя его кризисом, у тебя собственные будут.
Анджела хитрила, говоря не о Михаиле, а о человеческих контактах вообще. Думала, намыть из мутной жижи, к которой психологи гонят стадо научно-популярными книжками и устными рассуждениями, золотишко для личного использования в отношениях с мужем. А мама окунула дочь в холодную прозрачную воду. Может, ее толща и искажала лежавшее на дне, но уж никак не выдавала его за что-то другое.
– Скоренькая психологическая помощь, да? – проворчал легко раскушенный орех.
– И действенная, заметь. Ты продемонстрировала чувство юмора с горчинкой, не упомянув про кастрюли и швабру. Очухивайся давай. Собой займись – в ванну ляг, книгу почитай, в гости к кому-нибудь напросись. А лучше – нагрянь. Уныние, как все на свете, первый раз прощается, второй раз запрещается, а третий – исключается, – надоумила роднющая профессионалка в чрезвычайных семейных ситуациях и положила трубку.
Анджела тогда не нашла в себе сил ни на ванну, ни на книгу, ни на приятельниц. Но нынешние мысли о горячей пище со специями уже не испугали. Да и муж впервые за год, а то и больше, посмотрел на нее с интересом и, кажется, невольно улыбнулся. Жена мгновенно расслабилась и подумала: «Что, собственно, произошло на рассвете? Я пыталась его возбудить, принудить к исполнению супружеского долга. И обнаружила, что мой герой, мой Мишенька, импотент. Хорошо, что набросилась, умница девочка, иначе не догадалась бы. Мучила бы себя подозрениями, будто он в кого-то влюбился, поэтому меня не хочет. А он не может. Наверное, идиотизм этому радоваться. Но моя несчастная самооценка, которая так волнует маму, заслужила отдых. Он переутомился, ему нужна виагра. Тоже мне, трагедия в двадцать первом веке». Но стыд упорно не отцеплялся от души. «Я молилась, чтобы он на самом деле спал и не узнал о моем позоре. Боялась, скажет что-нибудь грубое, насмешливое, дескать, потеряла форму, любимая. А он… он будет клясться, что ничего не случилось, даже под пытками».
– Кофе? – спросил Михаил.
– Кофе! Выпьем кофе, – отозвалась Анджела.
Голос прозвучал весело, с ласковым и чуть насмешливым сочувствием. Давно она его не слышала таким. Из гортани протискивались то жалкие ноющие, то еще более жалкие раздраженные звуки. Получается, мама не ошиблась. Кризис, банальный кризис среднего возраста у мужчины…
– Хорошо спалось? – поинтересовался он едва ли не завистливо.
– Хорошо. Чуть не проспала твой уход. Еле глаза продрала.
– Да меня провожать не обязательно. – Чудо, но улыбка опять, будто сама по себе, искривила его губы.
– С чего это вдруг? – на сей раз тон был просительным, дескать, разоткровенничайся, сделай милость, и забудем обо всем наконец.
– Ну… Я уже большой мальчик.
«Неужели издеваться надо мной день за днем легче, чем обсудить проблему? Или проконсультироваться с врачом? Может, дело в простатите каком-нибудь и надо немедленно лечиться? Или самому начать глотать таблетки, восстанавливающие потенцию?» – едва не завопила она. Но хоть и срывалась уже порой на крик, быть вульгарной еще не привыкла. Стоически подавилась упреком и кофе, закашлялась. Муж дружески шлепнул ее между лопатками. «Не умирай, наша жизнь вот-вот наладится», – перевела она. И, доверившись его взглядам, улыбочкам и свойскому жесту, решилась:
– Мишенька, золотой мой, сын теряется в догадках. Говорит, что не получилось связаться с тобой по скайпу, написал по электронке. У него в отправленных письмо значится, а ты не ответил. Посмотри, вдруг твой комп зачудил, и оно оказалось в спаме. У Алика все замечательно, только просит несколько увеличить денежное содержание. Он ведь отлично учится. Почему бы не поощрить? Я недавно виделась со Стеллой. Они с Григорием тоже проповедуют юношескую скромность наследника. Тоже боятся, что их Юрик раньше времени пресытится. Что начнет лениться. Однако переводят ему вдвое больше…
Она не закончила. Михаил как-то пародийно вытаращил глаза, но заговорил со зловещей растяжкой:
– Мне плевать на Стеллу, Григория и их балбеса. Я не понимаю, почему Алик по денежным вопросам обращается к тебе, а не ко мне. Я был категорически против его отъезда в Швейцарию именно сейчас. Ты избаловала его, мальчика надо было еще пару лет готовить к самостоятельной жизни. Но ведь все твои родственники в один голос воскликнули: «Пора! Ему необходимо свободно заговорить на иностранных языках, адаптироваться в чужом государстве еще школьником. Ему, видите ли, нужно смолоду получить гражданство!» И вот результат. Он не в состоянии рассчитывать траты, он легкомысленный испорченный подросток… Вы разорите меня и вгоните в гроб. У меня три тысячи человек работают, я отвечаю за каждого. Я просил два года на реконструкцию производства, заметь, не останавливая его, не увольняя пока никого. Всего семьсот тридцать паршивых дней без лишних трат. Затем и ты, и Алик будете обеспечены навсегда, позволите себе все, любые капризы. Я лично подал вам пример: отказался от охраны и водителя, сам расчищаю дорожки вокруг дома, таскаюсь за газонокосилкой и убираю в гараже…
– Ну, положим, я-то обхожусь тебе совсем дешево! – вскипела Анджела. – И сын впервые попросил что-то сверх того минимума, который ты ему определил. Мы тебя понимаем, мы терпим. Это ты почему-то назначил нас врагами своего дела. Какая связь между увольнениями твоих служащих и просьбой ребенка обсудить его кошелек? Ладно, он за границей. Но я сижу здесь как проклятая. Извини уж, если полное отсутствие моих запросов вгоняет тебя в гроб, то я хотя бы выскажусь. Долго молчала, проявляла такт, и все равно сплошные упреки. Ты проводишь в офисе по пятнадцать часов без выходных, три часа в дороге, шесть – в кровати во сне. Мы никуда не ездим и отказываемся от любых приглашений, то есть вообще не тратимся ни на что и ни на кого. И твои титанические усилия и жесткая экономия до сих пор не дали результатов? Да что ты там создаешь, черт возьми? Империю? Скупаешь по частям Европу и Америку? Сам же говоришь всего лишь о модернизации нескольких средних предприятий!
– Ты ничего не смыслишь в бизнесе. Иногда необходимо ужаться в элементарную частицу, чтобы состояться и утвердиться в новом качестве. Твои комментарии неуместны.
– Да мы с тобой вообще не разговариваем, Мишенька. «Доброе утро», «пока», «привет» и «спокойной ночи».
– Не смей мотать мне нервы!
Выкрикнув последнюю фразу, Литиванов выскочил из кухни и бросился через холл к внутренней двери в гараж. Анджела рванулась за ним. Она не собиралась отвечать или удерживать своего психопата за рукав. Сработал один из рефлексов любви – бежать вослед, не отставать, быть рядом до последнего, если не дано до победного. Когда она поравнялась с зеркалом, дверь хлопнула за спиной мужа. Чего доброго, женщина выбралась бы на улицу, чтобы стоять на виду, когда он будет уезжать. Но машинально посмотрела на свое отражение. Лохматая босая чокнутая с перекошенной рожей и надетом задом наперед изломанном уродливыми складками платье. Так вот к чему относилось любопытство в его взгляде и улыбка, будто через силу. Такой он ее видел действительно впервые. Забавно? Смешно? Она, голая, лезла на него, он ее скинул, защищался кулаками. И вот результат – из постели выползло чудовище, которое в здравом уме и трезвой памяти никто хотеть не может. К Анджеле вернулось самообладание отчаяния. Вернее, тупость, заторможенность и ощущение, что самое ужасное в жизни свершилось. Хуже уже не будет. Все. Она повернула назад, в кухню, бездумно уселась на стул и начала жадно хлебать еще горячий кофе.
За час ее лениво посетили всего две необязательные мысли. Однажды, еще в университете, сокурсница азартно доказывала, что все раздоры с мужьями происходят в непереносимо убогих интерьерах и тесноте. «А в нормальных, пусть не шикарных, нормальных условиях разве есть хоть один повод ссориться?» – вопрошала она девчонок. Все, включая Анджелу, такового не нашли. «Дура набитая», – подумала Литиванова, неизвестно, себя или ее имея в виду. И еще как-то они пошли к однокласснице. Та, бедная, годами с ума сходила. Жили в однокомнатной квартире с мужем и ее бабушкой. Старушка их безжалостно изводила. Оба нервничали, ссорились все чаще. И вот источник смуты упокоился. Анджелу тогда потряс вопрос одной из девушек: «Без нее все наладилось? Не ругаетесь больше?» Хозяйка как-то затравленно оглядела гостий и удивленно призналась: «Ничего не наладилось… Почему-то». Спросившая кивнула и горько усмехнулась, будто ответ лишь подтвердил ее знание. «Получается, когда муж все реконструирует, счастье к нам не вернется, – догадалась Анджела. – Его работа – только предлог». Тут зазвонил телефон.
– Ангел мой, я был резок. Прости, – мирно сказал Литиванов.
– Мишенька, я не могу тебя разлюбить, – тихо призналась она.
– Ты делаешь меня счастливым. Мы все преодолеем вместе. Я перезвоню.
Этого было достаточно, чтобы к ней вернулось желание привести себя в порядок.
8
Через час Анджела уже катила в своей немецкой машине – только добротность и надежность, никакого вызова лоском и запредельной ценой, провоцирующих охотников из ГИБДД брать дамочку на испуг и грабить на авось. Михаил хотел купить ей нечто шикарное, но мудрый папа опередил: подарил на день рождения то, что считал безопасным и достойным порядочной женщины. И она спокойно передвигалась в своей крепости. А уж на светские мероприятия ездили на том, что приличествовало Литиванову. Тут и папа кивал: «Надо соответствовать».
Анджела сказала мужу правду: она обходилась ему гораздо дешевле, чем другие жены своим кормильцам, поильцам и наряжальцам. Ненавидела присутствие чужих в доме и заставила Михаила и Алика не разбрасывать одежду и класть вещи туда, откуда достали. Поэтому пара домработниц являлась не каждый день, трудилась интенсивно и уходила довольно быстро. Менялись времена, но дочь жила, как мать и бабушка, традиционно, по-московски. Когда-то занятая наукой бабуля впервые договорилась с портнихой, парикмахершей, маникюршей и косметичкой о том, чтобы ее обслуживали на дому по выходным. Приложилась к развитию мелкого бизнеса, искушала деятельниц советской сферы обслуживания рублями, которые не учитывались в перевыполненном плане при подведении итогов социалистического соревнования. Потом мастерицы взялись за ее подросшую дочь. Состарившись, бережно передали клиентуру, не обедневшую в девяностые, своим лучшим ученицам или родственницам. И теперь уже эти якобы домохозяйки, принципиально игнорирующие налогообложение, объезжали своих дам на фордиках и легкими талантливыми руками колдовали над ними, поругивая российские дома моды, бутики, имидж – студии и салоны красоты. Брали не дешево, но по-божески.
Иногда за границей мама, наизусть знавшая штук двадцать параметров Анджелы в длину и ширину от, до и между, решала, что той не помешает нечто брендовое. Для того чтобы купить это, ей нужен был папа. Не только его банковская карта, но глаза и любовь к дочери. Она сама, профессионально изучавшая людей, выбирала тряпку под них: «Вот оно, дорогой, мужчины замрут на полчаса, женщины неделю из ступора не выйдут». А утомленный ожиданием добряк безошибочно решал, понравится ли «оно» его девочке. В смысле содержания жены и сына зять был независим до грубости, но родители упорно отстаивали свое право дарить Анджеле и Алику все, что им заблагорассудится, в любое время. Казалось, всем бы их заботы – Литиванов молча скривился, увидев то платье. А ведь ее родители возмущались, обижались и мучились так же, как старики, чьи карамельки небрежно швырнули в угол и никогда не дадут избалованному шоколадом внуку. От бессилия, конечно, слез не лили, но дьявольскую гордыню и замашки тирана Михаилу приписывали.
Утренняя ссора имела куда большее значение, чем все прошлые семейные недоразумения, вместе взятые. Слегка успокоившись под душем и после за рулем, Анджела крутила ее в голове, будто хитро запакованный предмет в дрожащих от нетерпения руках. Она лукавила, сказав, будто Алик написал ей. Мальчишка честно соблюдал договоренность с отцом – купюрными проблемами маму не грузить, она их не решает. Но он поговорил по скайпу с дедом, после того как Литиванов не ответил ему. Обычно рассказывал только о школьных порядках. А этот торопливый монолог слегка походил на бред. За учебу отец платит, но карманных денег переводит меньше, чем год назад. Каждый раз несет что-то про закалку трудностями. Алик уже чувствует себя нищим среди принцев. Зачем ему это нужно? Если нет возможности без излишеств, но достойно жить в Швейцарии, он готов вернуться в Москву. Приятель зовет в Германию – там все дешевле и образование бесплатное. Да еще у мамы поникший вид, улыбается натянуто, говорит, что очень соскучилась, но почему-то не едет хоть на три дня. Что там у них вообще происходит? Удивленный дедушка мирно обещал разобраться. Но через секунду рассвирепел и заявил, что к выходным мальчику надо ждать бабушку, которая «так сориентируется на месте, что там принца на принце не останется».
– Папе лучше ничего не говорить, – просительно сказал внук.
– Моя жена вправе ехать куда угодно и когда угодно, – зарычал дед. – Но тебя мы не выдадим. Считай это инициативой старших родственников.
На то, чтобы вызвать к себе Анджелу, понадобилась минута. Ее так испугал хриплый голос отца, что она прыгнула на водительское сиденье, казалось, прямо из-за ноутбука. В любом случае промежуточные действия не запомнились. В родительском коттедже царила напряженная обездвиженность. Папа застыл в углу кабинета, мама вжалась в диван, и оба смотрели в одну точку. Будто в окно влетела шаровая молния и непонятно, куда сейчас двинется, кого убьет. Но, увидев дочь, все хаотично зашевелились – папа топал ногами, мама без конца всплескивала руками.
Из лихорадочных вскриков Литиванова сразу поняла, что ее сын находится на краю могилы. Голодная смерть уже занесла над несчастным чадом косу. Необходимо сейчас же кинуть ему монетку. Ловя ее на лету, Алик изменит положение тела, и орудие безносой гадины лишь рассечет воздух. Анджела силилась понять, что в действительности грозит мальчику, но папа настойчиво требовал объяснений у нее. А мама одновременно рассказывала, что пишет дома статью, зато папе давно пора в банк, в центр Москвы. На дорогах скользко, пробки ужасные, водитель ей не нравится, даже когда не торопится. Но папа вынужден будет его подгонять. Ничем хорошим это не кончится. И если упрямая дочь сию минуту не скажет, когда они с Михаилом задумали отправить своего малыша в Швейцарию и уморить там, не пачкая рук кровью и не видя его агонии, то на ее совести будет еще и погибший в ДТП папа. И мертвый Литиванов, потому что вот именно его кровью мама точно не побрезгует обагрить всю себя, всю абсолютно! Она снова подумала: еще один прекрасный дом, две ухоженные женщины, успешный мужчина в итальянском костюме и даже в бабочке – стиль такой выработал с годами, всем нравилось. И опять скандал из-за мальчика, которого учат в Швейцарии. Дико. Банально. Но куда же деваться? И делать-то что?
В тот момент Анджелу вынуждали делать то, что Михаил счел бы предательством. Едва они поженились, она дала мужу слово никому, даже родным, ни звуком не обмолвиться о его успехах и трудностях. Он сообщал только то, что сообщал. «Наверняка в процессе выбора фактов, который в нем запустил жизненный опыт, черт ногу сломит, – рассуждала тогда молодая жена. – Так зачем мне рисковать свернуть себе шею, запутавшись в его комплексах». Но теперь Алик своими жалобами будто разогнал асфальтовый каток на узкой дорожке, с которой некуда деться. И надо было как-то уворачиваться.
– Мы все знаем, что год назад Михаил был против отъезда сына, – начала лавировать женщина. – Он не счел, что учеба там лучших приятелей достаточный повод бежать вдогонку. Но как повела себя наша семья! Вспомните! Я молчала, мне было невыносимо расставаться с сыном. Зато дедушка-профессор воодушевился и рассказал, что после войны его классу так не захотелось разбредаться по разным вузам, что они все, тридцать человек, подали заявление на юридический факультет МГУ. И как один поступили! Ты, папа, своего тестя поддержал, заявив, что сам двинулся учиться в Москву с Рязанщины, потому что лучшие друзья ехали. А бабушка с мамой в унисон запели: «Нельзя отставать от лучших. Это потом связи на всю жизнь. Тем более у вас там собственное шале миленькое, у ребенка есть свой дом». Литиванов кипел: «Поймите, дамы, школа закрытая! Интернат это по-нашему. Ин-тер-нат! Так что шале – не аргумент. Скорее отрицательный фактор. Будет там вся компания в выходные тусоваться. А потом и на каникулах». Тут уж ты, мама, завелась: «Мы тоже все узнавали! Когда дети являются в школу после выходных, их обязательно тестируют на наркотики и алкоголь. Так что ничего безобразного в твоем доме не случится, Михаил. Зато у мальчика будет дополнительный фактор лидерства».
– Дочка, я действительно тороплюсь, – поморщился папа, но голос остался любящим. – Сейчас о деньгах речь, а не об истории отъезда.
Анджела набрала в грудь побольше воздуха, казалось, весь, что был в кабинете, и не хуже отца рыкнула:
– Михаил тогда затевал модернизацию и считал каждую копейку! Идеей учить внука в Швейцарии вы ее сильно удлинили, мягко говоря. Мне объяснять тебе, папа, про инфляцию? Про преимущества молниеносных бизнес-действий? Он вынужден был увеличить сумму кредитов. И, кажется, увяз. Теперь реконструкция грозит растянуться на годы. И от этого ни мне, ни Алику лучше не станет.
Отцу тоже понадобился кислород, но он весь находился в легких его дочери. Виски у заведующего отделом банка посерели и ввалились. Мать вскочила и настежь распахнула окно со словами: «Ты не дашь ему выехать на мокрую дорогу, раньше прикончишь, гораздо раньше». Однако папа мигом порозовел и наконец сел. Анджелу немедленно потянуло забраться к нему на колени, извиниться и то ли гладить его седую голову, то ли чтобы он гладил ее макушку. Но надо было разговаривать о неприятном.
– Дочка, теперь ты вспоминай. Не имея представления о том, что затеял Михаил в бизнесе, мы тем не менее хотели оплачивать учебу. Конечно, заводов не имеем…
– Зато и реконструкций не проводим, – не выдержала мама.
– Серьезнее, девочки, – устало призвал отец. – Речь о судьбе Алика. Итак, без эмоций, по пунктам. Дед с бабушкой – востребованные дорогие юридические консультанты. У меня зарплата высшего банковского менеджера и бонусы. У мамы нет отбоя от клиенток на частном приеме.
– Пациенток, – обиженно поправила мама.
– Какие там пациентки! – не стал миндальничать банкир. – То есть мы могли взять на себя расчеты со школой. Предложили. Ответ: «Я сам». Ладно, давайте, господин Литиванов, мы возьмем на себя пополнение счета ребенка на личные расходы. Оплату его прилетов домой. Наезды Анджелочки, как только заскучает по сыну. Ни в какую. И вот доигрались.
Он быстро исподлобья взглянул на дочь. То ли врач ненавязчиво проверял, выдержит ли больной. То ли картежник оценивал, блефует ли партнер.
Вероятно, что и больной, и партнер производили впечатление невменяемых. И воплощение силы и успеха в банковском деле рискнуло осторожно коснуться главного:
– В моем представлении, дочка, твой муж – плохой бизнесмен. Изначально из рук вон. Не знаю, как он так долго продержался. Команда хорошая, что ли? Особое чутье? Связи во власти? Когда вы познакомились, ему было уже тридцать три, наверное, успел оказать кому-нибудь неоценимую услугу.
– Он талантлив, папа, просто, ясно и очень талантлив. И везуч, нет, он фатально удачлив, – взбрыкнула невменяемость и опять впала в ступор.
– Я не стану повторять, что в его распоряжении всегда были великолепные юристы и не худший финансист. За эти семнадцать лет к нам за платными консультациями обратилось множество народу. И уровнем гораздо выше Литиванова. И все остались довольны – расширялись, модернизировались, меняли профили деятельности, решали споры. Мы своего рода третейские судьи, независимые эксперты, последняя инстанция. Проверяли чистоту решений таких профессионалов, которые твоему Мише не по карману, но которых в особо важных и крупных сделках, как бы это помягче сказать, могли соблазнять конкуренты или шкурные интересы. Литиванов, имея возможность обсуждать любые свои дела бесплатно за домашним чайком, ни разу не задал ни одного вопроса, не посоветовался. Это, повторюсь, гордыня. Причем патологическая. У бизнесмена все прибылью станет – тщеславие, самомнение, наглость, жестокость. Только не она, проклятая. Считать такую личность хорошим дельцом нельзя. Любая упущенная возможность ему в минус, а он много упустил. Мы ведь всем скопом едва не навязывались. Но с годами, конечно, замолчали. Только и особо спесивым неплохо понять. В деловом мире все равно все в курсе, кто у него родственники. В его полную самостоятельность никто не верит. И боюсь, что за частью его неуклюжих решений видят нас и подозревают некую особо сложную и перспективную игру. Ты никогда не размышляла об этом? – Отец перевел дух и легко, будто оставил в кресле тяжкий груз, вскочил на ноги. – Доченька, Анджелочка, для начала я отправляю к Алику маму. Деньги у ребенка будут – откроет второй счет, Литиванов и не догадается. После ее отчета будем решать. Дальше поощрять самодура я не намерен. Может, он с ума сходит? А мы благоденствуем и посмеиваемся.
Женщины ни пискнуть, ни шевельнуться не успели, а он уже поцеловал обеих в щеки и вышел из дома.
У Анджелы лицо запылало так, будто с него вот-вот облупится кожа. Она привыкла считать мужа семи пядей во лбу. Шутка ли, семнадцать лет вести бизнес без чьей-либо помощи! Жесткие слова отца о том, что никто Мишеньку не рассматривает вне той самой семьи, от которой он демонстративно отстраняется, показались гадкими и несправедливыми. И в то же время могли быть правдой. В наше время все рассчитывают. Особенно безобразным казалось предположение о том, что ее гений не совсем и гениален. Действительно, людям кажется, что при таком мозговом центре – банкир, юристы и даже психолог высочайшего класса – глупая тактика бизнесмена и не глупость вовсе, но стратегия. И, самое главное, как-то слишком нервно и долго он модернизировал небольшие, в сущности, заводы. Хотя что она в этом понимала?
Спасла мама. Приволокла за тугой зеленый хвост большущий ананас:
– По последним данным, от него не худеют. Но мы же любим этот слабый привкус клубники в нем. Давай, придвигайся к столу. Все, что наговорил отец, забудь. Ему обидно, что обходятся без его советов. И он частенько путает гордость с гордыней. Но предупреждаю серьезно, Алику он поможет. Выкручивайся как хочешь.
– А если я запрещу сыну принимать деньги? Годами, мама, почти двадцать лет, мы следовали принципу не то что не делать, не говорить друг о друге за спинами. Только в лицо и только правду.
– Ладно, подарю ему карточку на Пасху, – усмехнулась мама, но зло. – Ты кого вырастила? Чудака? – И вдруг ее разобрал смех: – Вот не знай я жизни… Ха-ха-ха… Вот не вникай день за днем в семейные истории во множестве… Ха-ха… Доченька, ты вообразить не в состоянии, что подростки за нашими спинами рассказывают про нас друг другу!
Час от часу не легче. Мир Анджелы валялся в руинах, и отчего-то казалось, что ему так больше нравится.
На следующее утро Анджела попробовала воззвать к отцовским чувствам Литиванова. Кончилось все скандалом. Да еще и пришлось все-таки составлять заговор с мальчиком: не деду он писал о стесненных обстоятельствах, но мамочке родной пожаловался. «Как ни выкручивайся, а коготок увяз – всей птичке пропасть», – думала несчастная женщина, садясь в свою верную машину.
9
Она и в смысле поддержания формы обходилась мужу недорого. Всегда считала физкультуру частью гигиены. В поселке был фитнес-клуб, и поначалу все ломанулись туда задами покрутить и бюстами поиграть. Но Анджелу тренироваться на публике не могло заставить ничто. Бабушка первой из семьи начала бегать по утрам еще в застойном, но уже ощущавшем себя частью мира совке. Трусцой она передвигалась либо в пять утра по городу, либо по участку на даче. Никто не должен был видеть, какими трудами дается фигура. Поэтому же годы спустя избегали коллективного посещения саун, даже если коллектив состоял из близких приятельниц. Не тел стеснялись. Просто неприлично это было для них, и все тут. Стройность должна была быть не добытой, как уголь, а будто естественной, не требующей усилий, раз и навсегда данной.
Поэтому Литиванов оборудовал жене хороший тренажерный зал в подвале. И она занималась сама – специальной литературы, что, когда и сколько накачивать, было в избытке. Дамам тоже вскоре надоело потеть друг при друге. И в моду вошли индивидуальные тренеры, ходившие по домам. А потом вообще почти все женщины и дети разъехались за границу, изредка навещая родные пенаты. И фитнес-клуб стал мужским – отцы семейств обязаны были представать по выходным перед близкими в лучшем виде.
Однако с возрастом Анджела стала замечать, что полная самостоятельность ей не на пользу. Она полнела. Не слишком рьяно, не очень заметно, но все-таки. Ела женщина мало и по системе, которая никогда не подводила. Оставалось голодание. Выдержала. Итогом стало лишь знание. Когда ты сыта, появляется ощущение, что ты все можешь. Когда голодна – что на все способна. Но вес не поколебался. Идти сдаваться в фитнес-лавочку коттеджного поселка после того, как она столько лет ее игнорировала, делая вид, что «такой ее мать родила», не хотелось. И Литиванова нашла выход. В нескольких километрах от их коттеджей жил себе поживал город ближайшего Подмосковья. И фитнес-центр в нем был не хуже, только втрое дешевле. И поселок был конечным пунктом дороги в город, поэтому она всегда была свободна. Непритязательная светская дама этим воспользовалась. Два раза в год облачалась подемократичнее, ни с кем не болтала, изображая крайнюю занятость до и после, месяц пахала с тренером, а результаты закрепляла дома. Она замечательно похудела. Да еще хвалила себя за экономию: Михаил уже тогда призывал отказаться от лишних трат, но звучало это так, будто от любых. Иногда Анджела с ужасом ловила себя на подозрении, что он вот-вот ринется выключать «лишний» свет в доме. Но вроде пока обходилось.
