Хизер хлопает в ладоши.
– Пора сыграть в «Ледокол», – объявляет она.
– Я голоден, как волк, – говорит Брент.
– И я тоже, – поддерживаю его я. – Я нашла в кухне жаркое.
Хизер надувает губы.
– Это будет весело. А потом поедим.
Она меня всегда так раздражала, или это замужество приучило ее командовать? Хизер допивает остатки вина из своего бокала. Может, она просто пьяна?
Брент ворчит, но Хизер раздает нам карточки, ручки и конверты. Я снова бросаю взгляд на Кертиса, но он на меня не смотрит и выходит из зала.
– Что мы должны написать? – спрашивает Брент.
– Что-нибудь скабрезное, какую-нибудь пикантную подробность, о которой никому не известно, – отвечает Хизер.
У меня пересыхает в горле. Я осушаю бутылку пива, но горло пересохло так, что тут не поможет никакой алкоголь. Я знаю, потому что у меня уже такое было десять лет назад, когда я отсюда уехала. Я грызу кончик ручки, пытаясь придумать или вспомнить что-нибудь забавное. Я слышу голос Кертиса в коридоре. Он говорит по телефону. Это типично для Кертиса – заставить нас положить телефоны в корзину, когда он сам может пользоваться своим. Он разговаривает со своей девушкой? Он видит, как я за ним наблюдаю, и захлопывает дверь.
Я смотрю на свою чистую карточку, но я слишком сильно замерзла и проголодалась, чтобы четко мыслить. В конце концов пишу: «Кличка моего кота Тухлая Рыба[6]».
Брент исчез. Я опускаю свой секрет в конверт, а конверт – в отверстие в ящике, словно предназначенное для писем. Где Кертис раздобыл этот ящик? Он белый, но сочетается с остальными предметами в зале только по цвету. Сделан грубо, мой дед вполне мог бы соорудить такое – тонкие листы фанеры плохо склеены друг с другом, а потом их так же плохо покрасили.
Мне нужно в туалет. Женский находится на первом этаже, и к нему еще нужно пройти по коридору. Из крана течет такая холодная вода, будто вот-вот замерзнет в трубах. По крайней мере, так можно подумать.
Я возвращаюсь в банкетный зал. Брент откуда-то достал большой пакет картофельных чипсов. Я беру горсточку. Киваю на куртку Брента. В таких катаются на сноуборде.
– Burton все еще обеспечивает тебя одеждой? Или тебе теперь приходится все самому покупать?
Он хрустит чипсами.
– Мне дают скидку.
– Везет же некоторым. Мне самой пришлось покупать полный комплект для этой поездки, – говорю я.
Я слизываю соль с пальцев. Десять лет назад я отдала весь свой инвентарь и всю экипировку для сноубординга одной французской девчонке, которая жила в доме на противоположной стороне улицы. Ей все это требовалось гораздо больше, чем мне.
Возвращается Кертис. Он закончил телефонный разговор и снова занимает пост у окна, повернувшись к нам спиной. На что он там смотрит? Там же ничего не видно!
Приходит Дейл с новой партией пива. Мы с Брентом берем по бутылочке.
– Готовы сыграть? – спрашивает Хизер.
– Секундочку, – говорит Кертис и еще раз выскальзывает из банкетного зала.
Судя по виду, Хизер готова взорваться. Я пытаюсь скрыть улыбку. Похоже, Кертис ушел специально, чтобы вывести ее из себя.
– Ты видел кого-нибудь из персонала? – спрашиваю я у Дейла.
– Нет, – отвечает он. – Похоже, мы тут одни.
– Похоже, – соглашается Брент.
– Но в кухне стояла горячая еда, – напоминаю я им.
– Да, я видел, – кивает Дейл. – Наверное, они решили, что мы сами в состоянии себя обслужить. Может, утром пришлют кого-нибудь на подъемнике, чтобы приготовить нам завтрак.
– И оставили целую группу гостей без присмотра? Меня это удивляет, – признаюсь я.
– Экономят, – высказывает свое мнение Дейл.
Брент согласно кивает.
– Да, такому крошечному курорту должно быть сложно удерживаться на плаву и конкурировать с другими, например, с таким гигантом, как Труа Валле[7].
– А почему нам предложили эту игру? – спрашиваю я. – Ее тоже персонал готовил?
Они не могут ответить. А судя по тому, как они смотрят на меня, они все еще думают, что я сама имела к этому отношение.
– Мне достать конверты? – спрашивает Хизер, как только возвращается Кертис.
Не дожидаясь ответа, она открывает ящик снизу, вытаскивает первый конверт и разрывает его.
Мы все рассаживаемся на стульях. Что это она так возбуждена? Что такого, по ее мнению, мы могли написать на этих карточках?
– Я их все зачитаю, а затем мы будет гадать, кто что написал. Хорошо?
Хизер так дергается, что, похоже, она не только пьяна. Я думаю, что она еще что-то нюхает, или глотает «колеса», или колется. С другой стороны, и Кертис нервничает и проявляет нетерпение. Он сидит с абсолютно прямой спиной, напряжен и постоянно оглядывает зал.
Я не чувствую пальцев рук. Засовываю их между бедрами, чтобы согреть. Обтянутый сатином стул такой же холодный, как и все остальное в этом помещении.
Хизер зачитывает написанное на первой карточке и краснеет:
– «Мы переспали с Брентом».
Она с беспокойством быстро бросает взгляд на своего мужа, словно опасается, что он примет это за признание. Но он смотрит на меня, как, впрочем, Брент и Кертис.
– Я это не писал, – говорит Кертис.
Мы все смеемся.
Все, кроме Хизер.
– Мы же договаривались, что прочитаем все, и только потом будем отгадывать.
Она пытается командовать Кертисом. Ну-ну. Попробуй.
– Я этого тоже не писала, – говорю я.
Мужчины снова смеются. Хизер гневно смотрит на меня.
– Не смотри на меня. – Дейл поднимает руки, словно хочет ей сдаться.
Снова смех.
Кто-то из мужчин наверняка написал это, желая пошутить. Вероятно, Кертис.
Хизер уже открывает следующий конверт. Ее поспешность меня удивляет. Между нею и Брентом что-то было? Если и было, то она, несомненно, не стала бы объявлять об этом всем и каждому. В ту зиму они очень быстро сошлись с Дейлом, фактически в самом начале сезона.
Хизер откашливается.
– «Мы переспали с Брентом», – ее голос становится слишком эмоциональным.
Снова смех, на этот раз более громкий. Смеемся мы с Брентом и Кертис. Дейл даже не улыбается.
Кертис хлопает Брента по плечу.
– Неудивительно, что ты не выиграл Олимпиаду. Ты совсем не высыпался!
Мне приятно видеть, что Кертис выглядит более счастливым. Этот «Ледокол» на самом деле оказывается игрой, помогающей расслабиться и завязать разговор. Желаемый эффект достигнут. Мы начинаем согреваться – то ли от того, что нам весело, то ли от смущения – несмотря на низкую температуру воздуха. Я с удовольствием наблюдаю за тем, как Хизер ерзает. Судя по выражению лица Дейла, если между его женой и Брентом когда-нибудь что-то и было, для него это новость.
Брент с Хизер переглядываются. Брент хмурится. «Что за игру ты затеяла?» – говорит выражение его лица. Брент считает, что это написала Хизер! Хизер отвечает на его немой вопрос легким покачиванием головы. Что это означает? «Не сейчас»? Или она хочет сказать, что не писала это?
Я в изумлении. Мысли судорожно крутятся в голове. Если Брент думает, что одно из этих признаний написала Хизер, то это означает, что он на самом деле с ней переспал?
Я вытягиваю шею, чтобы увидеть почерк, хотя я его не узнаю – в ту зиму мы мало писали от руки. В любом случае текст на карточке, которую держит в руках Хизер, написан ровными печатными буквами. Так пишут, когда не хотят, чтобы кто-то узнал, что это писали вы. Наверное, это шутка. Должна быть шутка. Кертис с Брентом заранее договорились так пошутить, чтобы нас всех встряхнуть. Кертис с Дейлом никогда не ладили. Но вообще-то удивление Брента показалось мне искренним.
Я могла бы высказаться, заявить, что это писала не я, что обе эти карточки не мои, но я решаю подождать и посмотреть, что написано на следующей.
Хизер открывает третий конверт. Она смотрит на карточку и резко втягивает воздух.
– «Мы переспали с Саскией».
На этот раз не смеется никто. Это уже выходит за рамки допустимого.
Несмотря на то что мы такие разные, я не могу представить, зачем кому-то из присутствующих здесь было это писать. Насколько мне известно, только один человек из присутствующих переспал с Саскией, и я не думаю, что это было известно многим. Наоборот, этого не знал почти никто. Я прилагаю усилия, чтобы не смотреть на Брента. Как и на Кертиса.
Хизер смотрит на своего мужа и явно раздумывает, не он ли это написал. Если я и дальше буду придерживаться моего предположения, что признания на первых двух карточках написали Кертис и Брент, то получается, что это написал Дейл. Но зачем, черт побери, он это сделал?
Хизер разрывает следующий конверт. Наверное, думает, что хуже уже быть не может.
Но очевидно, может, потому что она моргает и поднимает глаза, по которым видно: она шокирована.
– «Я знаю, где Саския».
Кертис выхватывает карточку из ее рук и смотрит на текст с каменным выражением лица.
– Это шутка? – спрашивает он.
Никто не отвечает.
– Кто-то из присутствующих на самом деле написал что-то из этого?
Мы обводим глазами зал. Качаем головами.
Мне становится очень не по себе. Я бросаю взгляд на окно, за ним – кромешная тьма, и это напоминает мне, что мы здесь одни. Здесь только мы пятеро. Никого нет на много миль вокруг. Мне нужно знать, на самом ли деле нас сюда пригласил Кертис. Потому что если приглашал не он…
Я смотрю на дверь, думая о длинных темных коридорах, которые тянутся за ней. Там кто-то есть?
– Давайте послушаем, что написано на последней, – нарушает молчание Брент.
Хизер открывает последний конверт и бледнеет. Карточка падает из ее руки на пол.
Я поднимаю ее.
«Смерть Саскии – моих рук дело».
Десять лет назад
Девушка высоко взлетает над хафпайпом, ее светлые волосы вылезают из-под шлема. Она платиновая блондинка. И катается она классно. Во время последней попытки она выполнила полтора оборота – вращение на пятьсот сорок градусов. Она тормозит прямо передо мной, вспахивая снег так, что он осыпает меня всю.
Я знаю, кто это. Саския Спаркс. В прошлом году она выиграла у меня на Чемпионате Великобритании по сноубордингу. Она заняла третье место, я оказалась четвертой.
А в этом году я выиграю у нее.
У меня тоже светлые волосы, но на несколько тонов темнее, чем у нее. Меня многие узнают по волосам, светлые волосы вообще являются отличительным признаком, и если я узнаю ее, то она, вероятное, узнала и меня, но если и узнала, она этого не показывает. Она просто отстегивает крепление на задней ноге и катится к подъемнику.
Я подхватываю рюкзак и спешу за ней. Я много слышала про нее. Ее прозвали Снежная Королева.
Пропуск на подъемник у меня в кармане. Я касаюсь бедром сканера, дожидаюсь сигнала, затем прохожу сквозь турникет. Подъемник тут примитивный – бугельный, в виде обшарпанных пластиковых Т-образных перекладин, которые свисают с потрепанного движущегося каната. Я хватаюсь за ближайшую Т-образную перекладину, сажусь на нее верхом и наблюдаю за происходящим вокруг, пока подъемник тянет меня вверх по склону.
Местность здесь считается непроходимой: много естественных препятствий, острые скалы, узкие ущелья. Склоны слишком крутые для праздно отдыхающих граждан и поэтому не пользуются популярностью у обычных людей. Но именно поэтому Ле-Роше считается культовым местом у профессиональных горнолыжников и сноубордистов.
У курорта есть еще один плюс: хафпайп. Хафпайп в Ле-Роше привлекает сноубордистов. Это эквивалент рампы в скейтбординге – длинный белый канал, который тянется вверх по склону. Его строили по олимпийским требованиям: длина составляет сто пятьдесят метров, высота снежных стен с каждой стороны – по шесть метров. Судя по виду, сделано хорошо.
Райдеры катаются туда-сюда, на одну стенку, на другую, вылетают вверх из ледяной полутрубы и выполняют все виды безумных трюков. Трудно определить, кто есть кто из-за шапок, шлемов и очков, но тут совершенно точно есть несколько известных сноубордистов, которые тренируются, чтобы завтра выступить на Le Rocher Open – открытом турнире в Ле-Роше.
Жаль, что я не приехала сюда раньше. Сезон начался две недели назад, пятого декабря, но я все еще работала. Я должна была накопить достаточно, чтобы продержаться всю зиму – только так я смогу сосредоточиться на тренировках. Я никогда не войду в первую тройку, если и дальше буду работать по ночам в каком-то заштатном баре. Паршивая была работа. Но в любом случае я здесь. Время наверстывать упущенное.
Саския снова на вершине трассы. Она приехала сюда на весь сезон или только на турнир? Она разгоняется и снова выполняет вращение на пятьсот сорок градусов. Тренирует приземления, и они у нее получаются.
Когда я впервые в жизни увидела хафпайп, крутизна почти вертикальных стен привела меня в ужас. Но это иллюзия. Вертикаль[8] – ваш друг. Вы должны правильно на нее приземляться и тогда поймете, насколько она мягкая. Вы не ощутите приземления, но только если оно правильное. Лед жесткий, как бетон, поэтому, если вы смажете приземление, вас ждут проблемы.
Я чувствую страх, когда застегиваю крепления на ботинках. Он словно покалывает, пощипывает меня изнутри. Ладони становятся влажными в кожаных перчатках, предназначенных специально для катания в трубе. Я нервничаю больше обычного, потому что у меня новый сноуборд – Magic Pipemaster 157 от моего первого в жизни спонсора.
Обычно я делаю что-нибудь простенькое при первой попытке, чтобы «прощупать» хафпайп, но тут Саския – девушка, которую мне нужно победить. Поэтому я тоже собираюсь попробовать сделать вращение на пятьсот сорок градусов в самом конце первого заезда. Вначале я разгоняюсь – еду вниз по трубе, потом вниз со стены по переходу на основание, вверх на противоположную стену – и взлетаю в воздух.
Моя передняя рука находит хвост сноуборда, и я крепко сжимаю его. Бэксайд-эйр. Я парю надо льдом, мыслей нет, я не думаю ни о чем, ничего не вижу, ничего не слышу. Только чувствую. Эти мгновения в невесомости драгоценны – мгновения, когда ты зависаешь наверху и сила тяжести еще не успела притянуть тебя назад. Ради них я полгода работаю на трех работах и заставляю себя тренироваться в спортзале.
Я опускаюсь вниз, касаюсь земли, я возбуждена и хочу еще! Снова и снова, от стены к стене, как маятник. Когда я взлетаю в воздух в последний раз во время этого заезда, я заставляю себя крутиться – и у меня получается вращение на пятьсот сорок градусов. Едва. Мои руки дрожат, когда я отстегиваю крепления. Мне нравится эта доска. Я сохраню ее навсегда – повешу на стену, чтобы потом показывать внукам.
Саския пешком идет вверх, потому что у подъемника очередь, и я тяжелым шагом отправляюсь вслед за ней. Снег ослепительно белый. Как он невероятно блестит! Белая альпийская зима так сильно отличается от серой зимы в городе. Мои глаза еще не привыкли.
Во время следующего заезда Саския выполняет два вращения на пятьсот сорок градусов во время двух последних вылетов из хафпайпа. И еще оба раза – сальто назад с большой амплитудой. У меня от страха крутит живот. Я всегда думала, что после того, как найду спонсоров, я смогу расслабиться и просто получать удовольствие. Как я ошибалась! Давление усилилось в десять раз, и теперь мне еще нужно поддерживать определенный имидж! Я не могу подвести своих спонсоров.
Я представляю вращения в голове, когда застегиваю крепления. Мне нужна большая амплитуда при первом трюке, нужно достаточно времени в воздухе. Сделаю первый – тогда сделаю и второй. Поехали.
Проклятье! Я только что приземлилась лицом в снег перед всеми этими обедающими людьми. Сколько же их тут внизу! Я выплевываю снег, вытираю очки и спешу назад на вершину трассы. Колено пульсирует, и я даже не хочу знать, видела ли Саския мое позорное приземление.
Я должна это сделать. Первая тройка в рейтинге – это другой уровень. Это разница между полупрофессионалом и профессионалом. Если ты профессиональный сноубордист, это означает, что ты можешь тренироваться круглогодично. В отличие от Саскии, я не из богатой семьи, но хочу добиться успеха в этом деле больше, чем я когда-либо чего-то хотела в жизни.
Я делаю еще одну попытку. Еще один провал. Я падаю на правую руку, она принимает на себя всю силу удара, и боль пронзает всю руку. Мне кажется, что я вижу, как Саския ухмыляется, когда я поднимаюсь. Приходится сделать еще четыре попытки, и тогда наконец у меня каким-то образом все получается. А Саския делает вращение на семьсот двадцать градусов. Черт ее побери! Два полных оборота высоко в воздухе надо льдом.
Солнце ярко освещает хафпайп. Каждый раз, когда я выполняю какой-то трюк, какое-то вращение, Саския поднимает планку. Я напрягаюсь, как только могу себе позволить. Если я себе что-нибудь сломаю перед завтрашним «Le Rocher Open», то мне конец. Тогда все пропало!
К середине дня моя бутылка с водой снова опустела. Я уже один раз спускалась на промежуточную платформу, чтобы ее наполнить. Я оставляю свой сноуборд внизу хафпайпа, как и в прошлый раз, и он лежит среди множества других ярких, разноцветных досок, а сама бегу по плато.
По пути назад я прохожу мимо семьи горнолыжников – мама, папа и малыш. Они о чем-то оживленно спорят у края скалы. Я смотрю вниз и понимаю о чем. На снегу внизу лежит крошечная голубенькая рукавичка.
Я снова смотрю на семью. Ребенок в слинге сидит на груди у отца. Он тепло одет, и ему не страшна никакая непогода. Видны только маленькие розовые щечки. И одна маленькая голая ручка. Вероятно, ребенок сбросил рукавичку, когда они ехали на кресельном подъемнике, который сейчас грохочет над головой. Курорт Ле-Роше не ориентирован на семейный отдых, и это первая семья с маленьким ребенком, которую я здесь когда-либо видела. Вероятно, это местные жители.
Я оглядываю скалу со всех сторон. Мне много раз доводилось прыгать и с более высоких. «Если высота не превышает шести метров, то это даже не скала», – написали в Whitelines[9]. Но это отнимет у меня тренировочное время. Я смотрю через плечо на хафпайп, где Саския еще больше уйдет в отрыв. Затем я смотрю на малыша и его голую ручку. Бедняжка! Не осознавая, что делаю, я засовываю бутылку с водой в свой спортивный бюстгальтер и бегу к краю. Женщина прикрывает рукой рот, когда я прыгаю.
Уже в воздухе до меня доходит. Я прыгала со скал только на сноуборде. Это будет больно…
Я лечу по воздуху. Внизу маячат пушистый снег и камни. Когда мои ботинки касаются поверхности, я группируюсь и качусь – и останавливаюсь в снегу. Я вся в снегу. Я приподнимаю очки и вижу лица шокированных членов семьи, которые смотрят на меня сверху, с края скалы. Так, где эта рукавичка?
Вставая на ноги, я чувствую боль в колене. Дает знать о себе старая травма. Это иногда случается, а сегодняшние падения пошли мне совсем не на пользу. Я поднимаю рукавичку вверх, и родители аплодируют. Я с силой кидаю ее вверх – так высоко, как только могу. Мужчина ловит ее в воздухе, они благодарят меня, и семья исчезает из вида. Теперь мне нужно придумать, как подняться наверх.
Я долго пробираюсь по глубокому паудеру[10], какими-то боковыми тропами. Наконец я снова оказываюсь у хафпайпа, вся мокрая и усталая. И все это только ради чертовой детской рукавички.
На мне термобелье, верхняя часть точно промокла под мышками и прилипает к телу, и я уже опять выпила половину бутылки воды. Но по крайней мере, мой сноуборд лежит там, где я его оставила. Саския сидит рядом, подставив лицо солнцу. Она так и не признала меня, но как только я беру свою доску, она хватает свою и несется к подъемнику. Я спешу за ней, пытаясь сконцентрироваться.
Когда мы поднимаемся вверх, я вижу, как фигура в куртке мятного цвета закручивает невероятный трюк. Черт побери – это девчонка! Обычно девушек легко опознать по стилю катания – меньше силы, больше осторожности, но эта выполняет трюки, как парень. Какие отточенные движения! Как мне с ней соревноваться? Надо надеяться, что она не британка.
Я беру себя в руки. Сейчас меня должна беспокоить Саския. Она начинает движение, пока я застегиваю крепления. Проклятье! Она только что сделала вращение на семьсот двадцать градусов и сальто назад. Не думаю, что смогу это повторить.
«Вперед! Твои спонсоры от тебя откажутся, если узнают, какая ты трусиха!»
Я делаю глубокий вдох и бросаюсь вперед, но мой сноуборд катится медленно и не реагирует так, как нужно. Вроде я проехала уже весь хафпайп. Во время последнего вылета у меня получается только один полный оборот. Жалкое вращение на триста шестьдесят градусов.
Я уже не контролирую свои движения, просто лечу вниз на скорости, хватаюсь за нос сноуборда, падаю у колен какого-то несчастного парня и сбиваю его в снег. Он валится на спину.
Блестяще. Я только что сбила с ног Кертиса Спаркса, трехкратного чемпиона Великобритании по хафпайпу и старшего брата Саскии.
– Прости!
Он помогает мне подняться.
– Ничего страшного. Ты в порядке?
– Да, а ты? Я ведь сильно в тебя врезалась.
Ему весело.
– Живой.
Я уже много лет влюблена в этого парня. Он не просто великолепен и очень талантлив. Когда его спросили, почему он не участвовал в отборе на последние зимние Олимпийские игры, он посмотрел прямо в глаза журналисту и ответил: «Потому что я недостаточно хорошо катаюсь для этого». Он даже не упомянул, что незадолго до отборочных стартов у него была серьезная операция. Никаких оправданий. Он сам свой самый суровый критик. Я полюбила его за это.
Я поднимаю очки, чтобы посмотреть, что там с моим сноубордом.
– Я в прошлом году видел тебя на чемпионате Великобритании.
– Да, и я тебя видела, – говорю я ему.
Меня несколько выбивает из колеи то, как он на меня смотрит, это волнует и возбуждает, и я пытаюсь скрыть свое смущение, разглядывая сноуборд.
– Мои крепления опять ослабли. У тебя, случайно, нет отвертки?
– Давай посмотрим.
Кертис склоняется над моим сноубордом и берет крепления своими большими руками. Волосы у него светлые, но темнее, чем у сестры, и коротко подстрижены, кожа золотистого цвета, но вокруг глаз – белые круги из-за очков.
– Эй, Сасс! – кричит он.
И вот она уже близко и наблюдает за нами.
– Что ты сделала с моей отверткой? – спрашивает он.
Саския подходит с большой отверткой с пластиковой ручкой пурпурного цвета.
– Спасибо, – говорю я и беру у нее отвертку.
Она поднимает очки неоново-розового цвета на шлем, но молчит. Глаза у нее удивительные. Я видела их на фотографиях, но в жизни они еще пронзительнее – даже более голубые, чем у ее брата.
Я подтягиваю крепление, вкладывая в это всю свою силу, потому что не хочу, чтобы оно снова разболталось. Мне сегодня уже один раз пришлось позаимствовать отвертку у какого-то парня на вершине.
– Хочешь я затяну покрепче? – предлагает Кертис.
– А что, похоже, что у меня руки не из того места растут?
Слова вылетают до того, как я успеваю заставить себя заткнуться. Да, грубо, я знаю, но находилась бы я здесь, если бы не умела сама подкручивать крепления?
Кертис с трудом сдерживает улыбку и осматривает меня с головы до ног.
– Не вижу никаких проблем ни с руками, ни с ногами. Ни с чем.
Мои щеки пылают. Я отдаю ему отвертку. И замечаю, что штаны внизу у него порваны.
– О боже, я тебе штаны порвала!
Он улыбается шире.
– Не беспокойся о них. Я за них не плачу. Можешь падать на меня в любое время.
Этот парень не может не флиртовать? Да еще и на глазах у сестры!
– Странное дело, – говорю я. – Мои крепления сегодня ослабли уже во второй раз.
Боже, что я несу.
Улыбка исчезает с его лица, и он поворачивается к своей сестре.
– Правда? – говорит он, продолжая смотреть на сестру.
Почему он так на нее смотрит?
Саския поправляет волосы, рассыпавшиеся по плечам.
– Наверное, все дело в теплой погоде. Отверстия в доске снизу расширились или что-то в этом роде.
– Ты сегодня ни в чем не уступаешь моей сестре, – говорит мне Кертис, все еще глядя на нее. – Достойная соперница! Саския сегодня делает такие трюки, которых я от нее не ожидал. Даже не знал, что они ей по плечу.
Саския мрачнеет. Может, я и не так и сильно от нее отстаю.
– Привет. Меня зовут Саския, – протягивает она мне руку.
– А меня Милла.
Она улыбается.
– Я знаю. Сегодня вечером придешь в бар «Сияние»? Там организуют вечеринку перед завтрашними соревнованиями.
Я колеблюсь.
– Обычно я никуда не хожу перед соревнованиями.
– Почему? Боишься? – склоняет голову набок Саския.
Я мысленно выражаюсь непечатно.
– Нет. Я приду.