Элизабет Вернер
Гонцы весны
Не очень высокий, но очень крутой Гиршберг считался весьма неудобным перевалом, и его все старались избегать. Зимой его покрытые льдом и снегом обрывы были крайне опасны; это испытал на себе Освальд, лошадь под которым не раз спотыкалась. К счастью, конь был столь же ловок, сколь осторожен всадник, и это помогало ему; он решил во что бы то ни стало догнать Эдмунда.
Фыркая и тяжело дыша, Вихрь поднялся на вершину и снова поскакал по ровному месту. Немного дальше гора так же круто опускалась книзу. Следы саней все еще были видны, но не дальше как в ста шагах, как раз на краю самого опасного обрыва, снег был взрыт копытами вздыбившихся лошадей. Низкий кустарник, росший вдоль дороги, был сломан и помят, молодые ели пригнуты к земле, как будто над ними пронесся ураган, а внизу, на дне обрыва, виднелась темная неподвижная масса – лошади и сани, разбившиеся при страшном внезапном падении.
Увидев это, Освальд забыл об осторожности. Он не думал больше о собственной безопасности и изо всех сил погнал лошадь вниз. Спустившись, он соскочил с лошади и пробрался в овраг.
Сани были разбиты вдребезги, лошади лежали под их обломками, а в нескольких шагах неподвижно распростерся на земле Эдмунд. При падении его далеко выбросило из саней; толстый слой снега смягчил удар, но каменистое дно оврага не спасло его от гибели. Из ранки на затылке сочилась тонкая струйка крови, окрашивая белый снег.
Освальд упал перед братом на колени, стараясь остановить кровь и привести его в чувство. Вначале все его усилия были тщетны. Наконец, после долгих томительных минут, Эдмунд открыл затуманенные глаза, но, казалось, ничего не видел. Лишь при звуке голоса Освальда сознание постепенно вернулось к нему.
– Освальд! – едва слышно проговорил он.
Вся горечь, все волнение последних часов исчезли, и его мертвенно-бледное лицо было спокойно.
– Эдмунд, почему ты не доверился мне? – с горьким упреком спросил Освальд. – Почему я только теперь должен был узнать, что заставило тебя искать смерти? Я гнался за тобой, но приехал слишком поздно.
Затуманенный взгляд Эдмунда несколько просветлел и вопросительно устремился на говорившего.
– Ты знаешь? – прошептал он.
– Все!
– В таком случае ты поймешь меня, – устало произнес Эдмунд. – Больше всего я страдал оттого, что должен был лгать тебе; я больше не мог выносить твой взгляд. Теперь все кончилось… ты станешь владельцем Эттерсберга.
– Ценой твоей жизни! – с горечью воскликнул Освальд. – Я ведь давно знал эту тайну; злополучный портрет был в моих руках до того, как ты увидел его. Я делал все, что мог, чтобы он не попал в твои руки, так как знал, что ты не переживешь этого. И твоя жертва принесена напрасно. Скажи ты мне сегодня утром откровенно хоть одно слово, и все было бы хорошо.
Эдмунд болезненно улыбнулся.
– Нет, Освальд, я никогда не смог бы вынести ни вечной лжи, ни вечного стыда перед людьми и перед самим собой. Неделями, месяцами я пытался пересилить себя. Ты не знаешь, что я выстрадал с того ужасного часа. Теперь все хорошо, мать будет чиста… Все это можно было разрешить только таким образом!
Освальд держал умирающего в своих объятиях. Он видел, что всякая помощь ему бесполезна. Невозможно было остановить кровь, невозможно было удержать уходившую жизнь; он мог лишь принять последние слова из уст умирающего:
– Моя мать… скажи ей, что я не смог бы нести этот крест. Прощай!
Эдмунд замолчал; его прекрасные темные глаза, подернутые туманом смерти, угасли; еще несколько мгновений – и Освальд, склонившись перед усопшим, прижался устами к его лбу.
– Боже всемогущий! Неужели это должно было так кончиться? – с отчаянием воскликнул он.
Глава 14
С тех пор как могильный холм покрыл останки Эдмунда фон Эттерсберга, уже дважды прилетали и улетали ласточки. Теперь они в третий раз принесли с собой весну, и когда земля после льда и снега снова оделась в пышный наряд, из слез, пролитых над его могилой, выросла новая счастливая жизнь.
Смерть молодого графа Эттерсберга вызвала у всех величайшее сожаление и участие. О страшной тайне никто даже не подозревал. Эдмунд добился того, чего хотел: его мать осталась вне всяких подозрений, а настоящий наследник вступил в свои права.
В самом Эттерсберге за последние два года многое изменилось. Теперешний владелец майората, граф Освальд, к которому вместе с поместьями перешел и титул покойного двоюродного брата, очень серьезно отнесся к исполнению своих новых обязанностей. Перемена, происшедшая в его судьбе, была так внезапна, как редко бывает в жизни. Его юридическая карьера окончилась, не успев начаться.
У Освальда появились другие, более значительные задачи, и он принялся за них со всем пылом своего энергичного характера.
Заброшенные и запущенные имения он спас от окончательного упадка как раз вовремя. Почти все служащие были заменены, управление организовано совершенно по-другому; значительные суммы, прежде уходившие на поддержание блеска графского дома, в последние два года расходовались исключительно на его благоустройство.
Новый помещик вел пока одинокий и замкнутый образ жизни, не предпринимая никаких шагов к женитьбе. Это обстоятельство очень удивляло его соседей, Они считали, что графу в его возрасте не только пора, но и нужно подумать о браке, так как он был единственным и последним отпрыском рода Эттерсбергов. Заботливые мамаши ломали себе головы, как бы заполучить такого завидного жениха для своих засидевшихся дочек, но все их ухищрения и старания были тщетны.
Совершенно такие же планы строили и по отношению к Бруннеку, но уже со стороны женихов. Гедвига снова стала свободной. Как ни искренне было всеобщее участие к невесте покойного графа, все понимали, что восемнадцатилетняя Девушка не вечно будет горевать о погибшем женихе, и многие снова стали питать приятные надежды.
Но и здесь все было напрасно, так как Гедвига еще до конца траура покинула Бруннек, чтобы сопровождать мать Эдмунда в Италию. С момента смерти сына графиня тяжело заболела, и болезнь, несмотря на все принимаемые меры, так прогрессировала, что врачи видели спасение только в продолжительном пребывании на юге. А Гедвига во что бы то ни стало хотела покинуть дом, чтобы уйти от соблазна замужества, так как это казалось ей преступлением по отношению к умершему.
Почти полтора года дамы провели на юге. Напрасно советник Рюстов уговаривал дочь вернуться домой, она не обращала на это никакого внимания и ссылалась на состояние здоровья графини, которую и не хотела и не могла покинуть.
Наконец путешественницы возвратились домой вместе с Рюстовым, который встретил их и поехал с дочерью в Бруннек, в то время как графиня отправилась к себе в Шенфельд, где она поселилась после смерти Эдмунда.
На следующий день после приезда дам Рюстов по обыкновению сидел со своей родственницей у себя в столовой. Он был очень рад и доволен, что после долгой разлуки его дочь снова дома и прекрасно выглядит. Он без устали твердил, что она стала гораздо красивее, умнее и милее прежнего, и излияние своей отцовской гордости закончил торжественным уверением, что он никогда и никуда не отпустит от себя своей любимицы.
Старушка Лина на этот раз была такого же мнения, но, услышав последние слова, покачала головой.
– Не следовало бы вам говорить это с такой уверенностью, Эрих, – сказала она с ударением. – Кто знает, не будут ли у вас в Бруннеке оспаривать право на исключительное обладание Гедвигой.
– О, этого я не допущу, – возмутился Рюстов. – Я не сомневаюсь, что графиня с удовольствием целыми неделями держала бы ее в Шенфельде, но из этого ничего не выйдет. Я слишком долго был лишен своей дочурки, чтобы уступить свои отцовские права на нее.
– Граф Эттерсберг, вероятно, был на станции, когда вы третьего дня приехали с дамами? – перевела Лина разговор на другую тему.
– Конечно. С его стороны было очень любезно, что он сам приехал за теткой, чтобы отвезти ее в Шенфельд. Попутно он хотел повидаться и с Гедвигой.
– Да, попутно! – насмешливо улыбаясь, вполголоса проговорила Лина.
– Раньше граф не очень-то ладил с теткой, – продолжал советник, – но после несчастья, сломившего ее, он удивительно внимателен и нежен с ней. Он вообще очень любезен, а что касается его хозяйничанья в Эттерсберге…
– Да, он – настоящий хозяин, – подтвердила Лина. – Это вы поняли еще тогда, когда никто еще даже не подозревал, что он станет владельцем майората.
– Да, было бы в высшей степени несправедливо, если бы судьба сделала из такого человека юриста, – торжественно провозгласил Рюстов. – Я и теперь еще с удовольствием вспоминаю, как он принялся хозяйничать в Эттерсберге, как за три месяца вышвырнул оттуда весь баласт, долгие годы высасывавший из имений все соки. Я никогда не предполагал, чтобы хозяйство могло так подняться за такой короткий срок. Собственно, меня это должно бы злить, так как до сих пор во всей округе лишь Бруннек считался образцовым хозяйством, а теперь Эттерсберг оспаривает у него пальму первенства.
– Боюсь, что он будет оспаривать еще кое-что другое. Но вы будете терпеливо взирать на это, Эрих, так как граф Освальд всегда был вашим любимцем.
– Да он и остался им, но у него есть большой недостаток; он ни за что не хочет жениться. Кругом все только и говорят об этом. Я как-нибудь серьезно поговорю с ним.
– Лучше не делайте этого! – заметила старушка. – Это совершенно ни к чему, тем более вам.
Рюстов не понял скрытого смысла слов и, приняв их за недоверие к своим дипломатическим способностям, жестоко оскорбился.
– Вы, вероятно, полагаете, что сватовством умеют заниматься только женщины? Я докажу вам, что тоже знаю в этом толк. Граф Освальд очень прислушивается к моим советам.
– В этом отношении, конечно. Я даже убеждена, что он не женится, не спросив вашего согласия. Да сидите вы спокойно, Эрих! Я говорю это совершенно серьезно, а, кроме того, вижу коляску графа; смотрите, она уже подъехала. Я знала, что он приедет сегодня.
– Откуда вы могли это знать? Вы ведь даже и не видели мою новую паровую машину.
– Какую паровую машину?
– Совершенно новое и в высшей степени практичное изобретение, которое я недавно выписал из города. Вы по обыкновению не интересуетесь этим, но граф, которому я рассказывал о ней третьего дня, горит желанием посмотреть на нее. Вы видите, как он аккуратен.
У старушки, по-видимому, были свои взгляды на такую аккуратность и усердие, так как она многозначительно пожала плечами, в то время как советник поспешил навстречу гостю, вместе с которым вскоре вернулся в комнату.
Внешне Освальд не изменился, и все-таки производил совершенно другое впечатление, чем раньше. Глубокая складка вокруг рта пропала, равно как и ледяная холодность. Правда, у него не было той открытой веселой любезности, которой когда-то покорял сердца Эдмунд, но его серьезное, уравновешенное спокойствие, его чувство собственного достоинства при всей простоте в обращении показывали, что новый владелец Эттерсберга умел лучше властвовать и повелевать, чем его покойный брат.
Граф приехал, конечно, единственно ради замечательной паровой машины, и вследствие большого волнения, которое он тщетно старался скрыть, его интерес к этому полезнейшему изобретению был прямо-таки страстным. Однако он рассеянно слушал восторженные отзывы советника и не спускал глаз с дверей. По-видимому, он ждал кого-то с минуты на минуту, пока, потеряв, наконец, терпение, не обратился к старушке с самым невинным вопросом:
– Фрейлен Гедвига, вероятно, в парке? Мне показалось, что, проезжая мимо, я видел ее там.
Старушка взглянула на него так, словно хотела сказать: «Тогда ты наверняка не был бы здесь!», но вслух ответила с полной непринужденностью:
– Вы ошиблись, граф! Моей племянницы, к сожалению, совсем нет дома, она пошла прогуляться и после долгой разлуки взглянуть на свои любимые места.
Любимые места своей родины! Граф Освальд сейчас же принял это к сведению. Внезапно он вспомнил, что у него очень мало времени и что ему необходимо как можно скорее вернуться в Эттерсберг, но это мало ему помогло. Рюстов принял это заявление как новый комплимент своей машине, которую его гость хотел посмотреть несмотря на то, что у него даже нет свободного времени, и безжалостно потащил его к ней. Освальду битый час пришлось выслушивать восторженные объяснения помещика, в то время как он еле сдерживался от нетерпения, пока ему, наконец, не удалось распрощаться.
Слегка разочарованный таким необычайно кратким и спешным визитом, хозяин вернулся в дом.
– Графа сегодня словно подменили, – сердито начал он. – Он был чрезвычайно рассеян и почти не смотрел на машину; сейчас он вихрем мчится назад в Эттерсберг. Ради такого короткого посещения не стоило так далеко ехать.
– Зато вы ужасно мучили бедного графа, – насмешливо улыбнулась старушка. – Почти целый час вы удерживали его около своей скучной машины, а ведь приехал он не ради нее и вовсе не возвращается сейчас в Эттерсберг.
– Куда же он в таком случае поехал? – спросил Рюстов, от удивления даже не обративший внимания на оскорбление, нанесенное его машине эпитетом «скучный».
– Вернее всего, что он и не едет, а, отослав экипаж, отправился в лес или в горы, или еще куда-нибудь. Откуда я знаю, где бродит теперь Гедвига.
– Гедвига? Это еще что такое? Не думаете ли вы…
– Я думаю, что Гедвиге суждено стать графиней Эттерсберг, и на этот раз она непременно станет ею. Можете мне поверить!
– Лина, мне кажется, вы не в своем уме! – воскликнул Рюстов. – Гедвига и Освальд? Они никогда не выносили друг друга! Это невозможно, совершенно невозможно! Это опять одна из ваших романтических выдумок!
– Ну, так подождем, пока они вернутся оба, – ответила Лина, – но приготовьтесь тогда благословить их, потому что вашего благословения они потребуют в любом случае. Граф Освальд не захочет терять время, а он ждал достаточно долго. По-моему, Гедвига была уж слишком деликатна; она оставила даже отца и уехала, чтобы на определенное время сделать невозможной всякую попытку к сближению с Освальдом.
– Что? Ради этого она поехала с графиней в Италию? – воскликнул советник, словно свалившись с луны. – Не станете же вы утверждать, что эта взаимная симпатия существовала уже при жизни Эдмунда.
– Здесь речь идет не о простой симпатии, а о непобедимой страсти, стоившей немалых страданий им обоим. Гедвига, конечно, ни разу и не намекнула мне об этом; она замкнулась в себе, но я все-таки видела, как она мучилась от того, что необдуманно, Не зная ни себя, ни своего сердца, дала слово другому. Не сомневаюсь, что она сдержала бы его, но что было бы при этом с ней и Освальдом, знает только Бог.
Сложив руки как на молитву, советник с глубоким изумлением смотрел на свою двоюродную сестру.
– И все это вы видели? Лина, я считаю, что вы удивительно умны!
– Вы действительно так считаете? – с довольным видом спросила почтенная старушка. – Поздно же вы стали замечать мои способности!
Рюстов ничего не ответил, но его лицо прояснилось при мысли о том, что его любимец, его гений по сельскому хозяйству станет в будущем его зятем. От радости он бурно обнял свою родственницу и воскликнул:
– Я согласен на все, что вам угодно, Лина! Но так быстро, как вы думаете, это произойти не может. Граф так же мало знает, где Гедвига, как и мы с вами.
Старушка со смехом высвободилась из его объятий.
– Это уж его дело; из-за этого нам не стоит ломать голову. Влюбленные в таких случаях испытывают необыкновенное счастье. Я также не думаю, что граф Освальд знает, где Гедвига, потому что тогда ему незачем было бы приезжать в Бруннек, но он найдет ее, если она даже сидит в дремучем лесу или на самой вершине горы. Они вернутся домой вместе, даю вам слово, Эрих!
Это предположение исполнилось почти буквально. Освальд действительно доехал только до деревни, отпустил коляску и пешком направился в горы. Внутреннее чутье, вероятно, было развито у него очень сильно, потому что, ни минуты не мешкая и не колеблясь, он пошел по тропинке к заветной лесной возвышенности. Он догадался, куда прежде всего направится Гедвига.
Ласточки снова прилетели в старые любимые гнезда. Легкими взмахами крыльев рассекали они – первые гонцы весны – напоенный солнечными лучами воздух, огибали горы и леса и снова приветствовали родные места.
И для тех двоих, что стояли на залитой солнцем вершине, наступила весна. Долго им пришлось ждать ее, но вот она явилась во всем своем великолепии.
– Как долго я должен был страдать! – сказал Освальд, и в страстной нежности его слов слышался скрытый упрек. – Как бесконечно долго! Больше года я не видел тебя и даже не смел писать. Иной раз я думал, что ты совсем забыла меня.
Гедвига сквозь слезы улыбнулась.
– Нет, Освальд, этого ты не мог думать. Ты знал, что я так же жестоко мучилась, как и ты, но обязана была молчать ради памяти Эдмунда и страданий его матери. Ты ведь видел ее по приезде, и ее вид должен был объяснить тебе, почему у меня не хватало решимости стать счастливой, пока я была с ней.
– Она очень изменилась. Значит, пребывание на юге не улучшило ее состояние?
– Нет. Боюсь, что она приехала сюда умереть.
– Да, я знал, что она не перенесет этого удара.
– Можно выучиться переносить страдания, – тихо покачала головой Гедвига, – а время – лучший доктор, но то, что снедает эту жизнь, настолько тревожно, мучительно и беспокойно, что я посчитала это возмездием за вину. Когда-то ты взял с меня обещание не приставать с вопросами и просьбами к опасно больной тогда женщине. Я сдержала обещание и ни одним словом не коснулась того, что так тяжко угнетало меня. Для меня так много непонятного и загадочного во всем, что предшествовало и сопровождало смерть Эдмунда! Я подозреваю только одно – он искал смерти. Почему? Это осталось для меня тайной до сих пор. Но между нами, Освальд, не должно быть никаких тайн. Ты должен сказать мне всю правду, если я спрошу тебя сейчас. Я не хочу видеть тебя омраченным.
Освальд крепко сжал ее в своих объятиях.
– Да, Гедвига! Между нами не должно быть секретов, у нас все должно быть ясно, и открыто. Но не теперь и не здесь я могу открыть тебе ужасные сплетения обмана и греха. Своей невесте я не могу еще сказать этого. Но когда ты станешь моей женой, сразу узнаешь, что заставило Эдмунда искать смерти и так неудержимо влечет за ним мать. Никакая тень не должна омрачать сейчас наше счастье, о котором я так много мечтал с того момента, когда впервые увидел твое милое личико среди снежной бури. Оно было как внезапно оживший весенний день. Тогда я не смел надеяться, что эта мечта осуществится.
Гедвига взглянула на него с очаровательной улыбкой.
– Почему же нет? Ведь когда мы впервые встретились, надвигалась весенняя буря; здесь, на этом самом месте, ты так мрачно говорил о жизни, о прошлом, и тогда я сказала тебе: «Наступит же наконец весна!»
Словно в ответ на ее слова, с выси, из поднебесья, раздались тихие, приветственные крики ласточек, кружившихся над горой. Но сегодня они купались в ярком солнечном свете, а не в сером тумане пасмурного дня. Они поднимались все выше и выше, пока не потонули в необозримой синеве весеннего неба. Маленькие крылатые гонцы, после долгого томительного зимнего сна принесшие земле обещание новой жизни, на этот раз, после долгой борьбы и ожиданий, принесли людям новую весну счастья и любви.
