Элизабет Мид-Смит
Дедушка и внучка
Глава VIII
Пшеница
Утром следующего дня тетушка Доротея готовилась к своей новой роли учительницы: – Теперь, Дороти, мы начнем урок.
– Только, пожалуйста, – попросила Дороти, – позволь мне обежать три раза вокруг сада.
– Зачем тебе это, моя дорогая?
– Нет, это нужно не мне, а моим ногам. Они у меня побаливают. Нужно их успокоить, а не то они будут нам ужасно мешать. Если ты не позволишь мне побегать, твоя ученица будет так вертеться, тетя Доротея, что ты и представить себе не можешь.
– Ну, хорошо, беги, только вернись назад через десять минут. Я все приготовлю и буду ждать.
Маленькая ученица вылетела, как стрела.
«Никогда не встречала такой живой девочки, – подумала мисс Доротея. – На сегодня выберу самые легкие уроки, а потом, после полудня, пойду в северный лес и положу письмо под камень. Право, и представить себе не могу, как это я пройду так далеко. И конечно, мне нельзя брать с собой Дороти. Положительно нельзя».
Чтобы устроить место для занятий, мисс Доротея обыскала весь чердак, где среди прочего пылились обрезки старого полотна и ненужных тканей. Здесь она нашла кусок зеленой бумазеи[6] и постелила ее в виде скатерти на стол. Она выставила на скатерть склянку с чернилами, рядом положила промокательную бумагу, три пера и несколько листочков разлинованной писчей бумаги.
Тетушка Доротея разместила на столе и несколько книг. Там лежал учебник, по которому когда-то учили саму мисс Сезиджер, он назывался «Путь ребенка к знанию». К сожалению, тетушка не помнила и половины того, о чем повествовала эта книга. Кроме учебника воспитательница принесла сюда сборники кратких занятных рассказов на французском и на английском языках. На застеленном зеленой бумазеей столе красовалась и раскрытая «Краткая история Англии».
Мисс Сезиджер достала также аспидную доску и грифель[7], собираясь предложить своей ученице задачки на сложение. Она всегда была очень аккуратна и прекрасно вела собственные счета, но забыла почти все арифметические правила, которым ее учили в давно минувшие дни, когда она была еще маленькой девочкой. Тетушка приготовила для Дороти небольшой глобус, изображавший земной шар, маленький атлас, учебник географии и английскую грамматику Линдлея Муррея, которая, конечно, уже сильно устарела. Правда, такое соображение не пришло в голову мисс Сезиджер.
Она волновалась. «Я никогда не думала, что буду учительницей. Конечно, учить Дороти очень трудно, она непременно поставит меня в тупик… И все-таки я буду очень строга, и мне придется наказывать ее. Ни одного ребенка нельзя воспитать без наказаний, – продолжала размышлять тетушка Доротея. – Если она не будет знать урок, придется дать ей почувствовать, как это нехорошо».
Сама мисс Сезиджер в детстве вынесла немало наказаний и иногда даже испытывала удары отцовской палки, но ей так не хотелось наказывать маленькую дочку своего брата! Она считала, что уж лучше заставлять Дороти заучивать наизусть стихи.
Собравшись с мыслями, тетушка Доротея постаралась придать лицу серьезное, строгое выражение и уселась, молча ожидая ученицу.
Ровно через десять минут примчалась Дороти. Она часто дышала, и ее личико сильно раскраснелось.
– Мы играли с дедулей в прятки. Как весело! Ах, он такой забавный! Я, право, не знаю другого такого веселого старика! Вот ты, тетушка, тоже его любишь? Ты ведь его крепко любишь, правда же?
– Ему очень вредно играть в прятки, – забеспокоилась мисс Доротея. – Он слишком стар для того, чтобы бегать.
– Да ведь он же совсем не бегает, – отмахнулась Дороти. – Видишь ли, он всегда прячется, а я всегда ищу. Значит, он стоит и не двигается. Ты не представляешь, как он умеет находить места, чтобы спрятаться. Угадай, где он нашелся в последний раз?
– Нет, дорогая, теперь нам пора заниматься. Сядь, пожалуйста, Дороти. Ты должна сесть и слушать. Я хочу, чтобы ты стала вполне образованной девушкой, такой, которая понравилась бы твоему отцу, если бы он еще был жив.
– Да ведь он жив, – при этих словах тетушка чуть заметно вздрогнула и испуганно посмотрела на Дороти. – Он на небе. А тот, кто уходит на небо, конечно, жив.
– В известном смысле, да, – ответила мисс Доротея, несколько успокоившись.
– Как ты думаешь, тетушка, – с серьезным выражением спросила Дороти. – Моя мамочка хотела бы, чтобы я училась у леди?
– Да, я в этом уверена.
– Ну, тогда, наверное, нужно будет постараться. Мне не очень это нравится. Мне бы больше хотелось, чтобы меня учил дедушка. Я думаю, ты сама, тетя Доротея, знаешь не особенно много. Тебе так не кажется?
– Дороти, говорить такое – очень невежливо и грубо! Разумеется, я знаю гораздо больше, чем маленькая девочка.
– А я не уверена в этом, – ответила Дороти. – Ты бывала когда-нибудь в Канаде?
– Нет, дитя мое. Я не путешественница.
– А в Париже?
– Я не путешествовала, Дороти. И довольно болтать. Это я должна спрашивать тебя, а не наоборот.
– Ладно, – согласилась Дороти.
Она замолчала, выпрямилась и сжала пухлые губки.
– Я задам тебе несколько вопросов из книги «Путь ребенка к знанию».
– Какое смешное название! Очень интересно.
– Ты умеешь писать, моя милая?
– Чуточку умею, – кивнула Дороти.
– Письмом мы займемся позже. А теперь начнем урок. Ты, конечно, умеешь читать?
– Еще бы. Только по-французски лучше.
– Сейчас у нас урок английского языка. Английский язык – твой родной язык. Твои родители были англичане.
– А папочка всегда говорил, что он перекати-поле.
– Неужели твой отец осмеливался говорить тебе, что он не родился в Сторме, что он не Сезиджер из Сторма?
– Тетушка, тебе совсем не идет, когда ты хмуришься. Пожалуйста, не хмурься, не нужно, тетя, милая. Лучше начни спрашивать меня из твоей смешной книги. Что мне учить?
Мисс Сезиджер наудачу открыла книгу. Серьезный, проницательный взгляд маленькой ученицы сбивал ее с толку и в то же время притягивал. Ей пока удавалось справляться с маленькой обладательницей прекрасных черных глаз и нежно очерченного рта, но этого было мало. Тетушке Доротее хотелось во что бы то ни стало победить Дороти, завоевать ее уважение, добиться от нее полного послушания и любви.
– «Болезни пшеницы», – начала она.
– Что такое пшеница? – поинтересовалась Дороти.
– То, из чего мы делаем белый хлеб.
– Хорошо. Так она болеет? Ее кладут в кроватку? К ней приходят доктора и дают лекарства?
– Нет. Не задавай столько вопросов. Давай продолжим. «Пшеница подвержена трем особенным недугам».
– Ты хочешь сказать «болезням»? – спросила Дороти.
– Я хотела сказать «недугам». Не противоречь мне.
– Постараюсь. Только помни, тетя, завтра будет твоя очередь. Я постараюсь быть очень строгой. Твой французский язык сильно хромает. Ну, продолжай. Пшеница. Что делается с этой бедняжкой? Бывает у нее инфлюэнца[8]? У мамы время от времени бывала инфлюэнца. Или, может быть, она болеет коклюшем? У меня один раз был коклюш. О, как будет смешно услышать, что пшеница кашляет!
И Дороти залилась звонким смехом.
– Возьми аспидную доску, – приказала мисс Сезиджер, – и напиши название первой болезни пшеницы: «ржавчина».
– Я не знаю, как оно пишется.
– Р-ж-а-в-ч-и-н-а.
– Написала, – сказала Дороти. – Бедная пшеница.
– Теперь пиши другое: «рожки».
– Какое противное слово, – и Дороти сморщила личико. – Совсем не понимаю, как его писать. Вероятно, это ужасная болезнь, которая хуже коклюша и кори, вместе взятых.
– Я скажу тебе, как пишется это слово. Пиши.
И мисс Сезиджер буква за буквой продиктовала название болезни. Дороти выписала на аспидной доске какие-то закорючки.
– Бедная пшеница, – повторила она с горестным вздохом. – Пожалуйста, продолжай, тетя.
– Третья болезнь – «головня».
– Головня? Это напоминает огонь, пожар, – заметила Дороти. – Значит, после этой болезни пшенице приходит конец.
– Пиши «головня» и, пожалуйста, не рассуждай.
– Скажи, тетя, как пишется это слово?
Мисс Доротея сказала, как пишется «головня», и теперь на аспидной доске Дороти стояли три названия болезней пшеницы.
– А как от них вылечиться? – спросила девочка.
– В книге ничего не говорится об этом.
– Что за глупая книга! Правда? Ну, может, мы теперь займемся чем-нибудь другим?
– Я у тебя спрошу завтра, какие болезни бывают у пшеницы. Ты запомнила их названия? Уверяю тебя, фермеры очень огорчаются, когда пшеница чем-то заболевает.
– Я жила у фермера в Канаде. Как жаль, что тогда я ничего не слышала о пшенице и ее болезнях! Я многое порассказала бы тебе, тетушка, и, конечно, придумала бы, как нужно лечить бедняжку. Скажи, тетя, рожки, ржавчина и головни попадают в наш хлеб?
– Боже сохрани!
– А я думаю, попадают, потому что он часто бывает такой сухой и невкусный. Сегодня за ужином спрошу об этом у дедушки.
– Ты не будешь больше ужинать с нами, Дороти. Маленькие дети не должны сидеть за столом так поздно.
– А я думаю, что все-таки буду, – с невинной улыбкой заметила девочка.
Глава IX
Дерево все еще живет
С сожалением следует признать, что Дороти училась не очень хорошо. Когда мисс Доротея начала читать краткую историю Англии, она окончательно перестала слушать. Как выразилась маленькая ученица, ее мысли улетели в окно.
– Не могу их удержать, – пожаловалась она. – Не сердись, тетя. Мои мысли как бабочки, им нужно солнце.
– Нет, – отрезала мисс Сезиджер, – твои мысли должны остаться у тебя в голове, Дороти. Нужно заставлять свой мозг работать.
– А где у меня мозг? В ногах?
– Нет, глупое дитя, он в твоей голове, – и тетушка сердито постучала ей пальцем по лбу.
– У тебя очень крепкие и острые пальцы, тетя Доротея. Мне больно, когда ты так стучишь по голове. Мой бедный маленький мозг устал, и мои мысли все скорее и скорее вылетают в окно. Что-то я сегодня совсем себе не нравлюсь. Я чувствую себя нехорошей.
– Боюсь, что это так, – согласилась мисс Доротея. – А ты знаешь, нехороших детей нужно наказывать.
– Да? – Дороти серьезно посмотрела на тетку. – А что значит «наказывать»?
– Это значит делать им больно или заставлять исполнять то, что им не нравится.
– Делать больно? – воскликнула маленькая Дороти. – Тетушка, неужели ты сделаешь больно мне, маленькой девочке, папа и мама которой далеко-далеко на небе?
– Нет, дитя мое, нет, – успокоила племянницу мисс Доротея. – Я не могла бы, ни за что не могла бы сделать тебе больно. Тем не менее мне придется тебя наказать, потому что ты была очень невнимательна.
– Я здесь ни при чем, виноваты в этом бабочки! Они хотели вылететь в окно. Разве ты не видишь, как они целым роем вылетают из моей головы, всех цветов и пород, такие красивые-красивые. И мне нужно бежать за ними.
Мисс Доротея глубоко вздохнула и закрыла книги:
– С тобой гораздо больше хлопот, чем я предполагала. Тебя совсем не воспитывали…
– Что значит «воспитывать»? – поинтересовалась Дороти.
– Тебя не научили слушаться.
– Совсем не научили, – подтвердила Дороти.
– Так жить нельзя.
Дороти пристально посмотрела на мисс Сезиджер:
– А ты будешь слушаться меня завтра, во время урока французского языка? – спросила она.
– Что за глупости, моя дорогая. Ты же не можешь ничему меня научить. А вот я тебя могу, и многому.
– Но, моя миленькая тетушка, как же французский язык? – проговорила Дороти по-французски с чистым парижским выговором. – Ведь в Париже тебя никто не понял бы.
– Ну, довольно! Это никуда не годится! – рассердилась мисс Доротея. – Если ты будешь продолжать говорить глупости, мне придется пожаловаться дедушке.
– Милый дедуля, он такой славный! Ничего, если скажешь.
Устав от пустых препирательств с ученицей, мисс Доротея выбрала одно стихотворение из старого сборника стихов и приказала племяннице выучить его к следующему утру.
– Ты должна будешь рассказать мне его, не заглядывая в книгу, – предупредила она. – Это нетрудные стихи и вполне годятся для маленькой девочки.
– Ладно, – покладисто согласилась Дороти.
– Ведь ты постараешься их выучить?
– Вот уж не знаю, выучу ли, – честно призналась Дороти.
– Вот эти стихи. Ты, вероятно, можешь прочитать их? Или нет?
– Ну, конечно, могу, тетушка. Позволь, я теперь выйду в сад и три раза обегу его кругом, чтобы успокоить мои бедные ножки.
– Да, иди, только ты должна выучить стихи и приготовить их к завтрашнему утру, к этому же времени. Ты обещаешь сделать это?
Дороти очень внимательно посмотрела на тетку.
– Отлично, – сказала она, помолчав. – Обещаю.
– Вот это хорошо; теперь ты хорошая девочка; думаю, ты сдержишь слово.
– Ну, конечно, сдержу.
– Теперь иди в сад, – отпустила ученицу мисс Сезиджер, – и сорви там три розы и три гвоздики, самые красивые, которые ты только найдешь. Цветы принеси мне.
– А зачем? – полюбопытствовала Дороти.
– Затем, что я этого хочу.
– Хорошо, я мигом! – Дороти вылетела из комнаты, и через минуту можно было видеть, как ее маленькая фигурка мелькала в цветнике.
Старый сэр Роджер, по обыкновению, осматриваясь бродил по усадьбе.
– Эй, дедуля! – голос Дороти зазвенел как нежный колокольчик.
Он промолчал; но едва ответил улыбкой на зов девочки, как разозлился на самого себя. Он целое утро без перерыва твердил себе: «Эта малышка становится для меня страшной обузой. Я теряю спокойствие и свободу. Доротея должна нагружать ее как можно больше. Понятно, я согласен каждый день видеть ее в течение короткого времени; но ей нужно заниматься, она должна учиться. В свое время Доротею хорошо воспитывали и учили, пусть теперь она дает уроки и образовывает свою племянницу. Я согласен видеть девочку время от времени, но если она постоянно будет находиться у меня на глазах, это слишком хлопотно и неприятно».
Старик старался убедить самого себя. В это же время в его душе теснились совершенно другие неясные чувства. На каждом шагу ему не хватало Дороти. Когда он подошел к грядкам земляники, то велел Джонсону и Петерсу сорвать несколько лучших ягод и отнести в беседку. Сэр Роджер с нетерпением ждал момента, когда после обеда маленькая новая жительница старого дома будет лакомиться ягодами, сидя на его коленях, и будет говорить, что крепко его любит. Боже ты мой, разве возможно любить его, нелюдимого и неласкового старика? Человека, который прогнал от себя собственного сына, который был суровым и жестоким даже со своими близкими, который никого не умел любить, да и сейчас ценил только одну вещь на земле, а именно – деньги.
Он копил деньги, копил со страстью, с жадностью скряги. У него было порядочное имение, все его фермы давали хороший доход. Кроме того, сэр Роджер обладал крупным состоянием и вместе с Доротеей почти ничего не тратил на жизнь. Ему нравилось думать о том, что после его смерти останется большое богатство. Он с невыразимым наслаждением подсчитывал, сколько тысяч его фунтов помещены в разные выгодные предприятия. Старика грело сознание того, что он мог бы жить в роскоши, тратя все те суммы, которые скапливал в течение года. С тех пор как сэр Сезиджер лишил сына наследства и прогнал его из дома, ничто, кроме этой мысли, не приносило ему удовольствия и утешения. Он жил только ради накопления денег. Его дочь Доротея почти ничего не значила для него.
В свои семьдесят пять лет сэр Роджер стал уже дряхлым стариком. Часто он сидел, откинувшись в кресле, и будто грезил наяву. Газета выпадала из слабых рук, когда ему представлялось, что напишут о нем после смерти. Прочтут завещание, напечатают общую сумму дохода с громадного состояния. Сэр Сезиджер с большим наслаждением представлял себе, как люди будут судачить о нем, завидовать богатству и говорить друг другу, что старый владелец усадьбы Сторм был очень расчетливым и дальновидным человеком. Он собирался некоторую часть наследства пожертвовать различным благотворительным обществам, а остальное (впрочем, с множеством вполне определенных оговорок) передать мисс Доротее. По завещанию она должна была и впредь расходовать на себя крохотную сумму. Сэр Роджер желал также поставить условием, чтобы Доротея не смела истратить ни одного шиллинга на своего брата. О сыне старик старался вообще не вспоминать, как будто его и не было. Еще до того как стало известно о смерти молодого Роджера, отец вовсе не собирался передавать ему долю наследства, считая, что он опозорил род Сезиджеров своими поступками, беспорядочной жизнью и женитьбой на простой и незнатной девушке.
До появления маленькой Дороти подобные мысли постоянно приходили в голову старика. Это были, конечно, не очень хорошие, не очень добрые мысли, и они по временам заставляли его вздрагивать от странного холода, пробегавшего по жилам. Ведь как ни старался он сделать, чтобы после его смерти скопленное богатство не было растрачено, адвокаты и законоведы могли устроить так, чтобы Доротея все-таки получила возможность тратить деньги по своему усмотрению. «Эти хитрые поверенные всегда найдут лазейку в завещании, и тогда собранного добра не сохранить», – думалось старику. Ему казалось, будто в этом случае он даже мертвый будет страдать, глядя, как тратятся его деньги, и станет возвращаться в Сторм возмущенным призраком.
Но с тех пор как в Сторме появилась маленькая прелестная Дороти, мысли о деньгах как-то отодвинулись на второй план. Звонкий светлый голосок девочки и ее веселый взгляд как бы встали теперь между сэром Роджером и его любовью к деньгам – этой страшной болезнью, более тяжелой и отталкивающей, чем все остальные недуги. Прежде его сердце было совершенно оледеневшим, что почти всегда бывает со скупцами. Но ласки и шалости доброй Дороти постепенно отогревали его. Сэр Роджер даже решил, что он истратит немножко денег на этого ребенка, но, конечно, ему не хотелось, чтобы она всегда находилась рядом с ним. Это было бы слишком утомительно!
Как раз в ту минуту, когда старик мысленно говорил себе это, к нему подскочила внучка. В руках она держала три красивые розы, три большие пушистые гвоздики и несколько былинок райграса[9].
– Дедуля, ау! – закричала она.
– Ты видишь – я здесь. Зачем же ты кричишь так громко? – спросил старик.
– Я думала, что ты глухой, – объяснила Дороти. – Ты иногда бываешь глухим, когда тебе вздумается. Ты сам это знаешь.
– Ну, сейчас я не глухой. Что ты собиралась делать с цветами? Ведь я не позволяю рвать их.
– Очень жаль, но они уже сорваны мной и ни за что не прирастут обратно к стеблям. Тетя Доротея попросила, чтобы я принесла их.
– Ну так и беги к своей тете.
– Отлично, я тотчас же вернусь. Не бойся, я быстро сбегаю. Мне нужно столько рассказать тебе, столько, что просто ужас!
– Видишь ли, Дороти, сегодня утром я буду очень занят, а ты, конечно, еще не окончила всех своих уроков…
– Нет, уж все готово! Больше учиться я не могла. Все мои мысли вылетели в окошко, как бабочки. Я сказала об этом тете, и она меня сразу наказала. Придется учить какие-то ужасные стихи. И знаешь, я думаю, ты будешь мне помогать.
– Вот уж ни за что!
Дороти лукаво покивала головкой, не обращая внимания на возмущенный отказ деда. Она помчалась с гвоздиками и розами в комнату к тетушке и, бросив их на стол, снова выбежала в сад. Мисс Доротея взяла цветы, огляделась украдкой, боясь, чтобы кто-нибудь не увидел ее, поцеловала каждую розу, каждую благоуханную гвоздику и собрала их в маленький букет. Она готовилась к длинной прогулке в северный лес.
В этот день во время ленча мисс Сезиджер объявила отцу и племяннице, что целый день будет отсутствовать дома.
– Ура! – вскрикнула Дороти.
– Как это невежливо с твоей стороны, – обиделась тетушка Доротея.
– Просто я рада, что дедуля будет со мной. Ну, разве он не милый, не самый лучший старичок?
Она взяла худую узловатую руку деда и ласково погладила ее.
– Какая у тебя старенькая, смешная рука! Ты самый-самый лучший, ты сам это знаешь.
– Неужели, Доротея, ты хочешь сказать, что на целый день оставишь ее со мной?
– У меня много дел, отец. Но она отлично побудет и одна.
– Нам будет ужасно хорошо! – Дороти глядела на старика глазами, полными глубокой нежности. – Скажи, дедуля, когда ты был маленький, с тобой никогда не бывало разных «ключений»? У моего милого папочки их много было, и он часто рассказывал мне об этом. Скажи, когда ты был молодой и у тебя были мягкие руки, темные волосы, розовое лицо без морщин, с тобой случались «ключения»? Расскажи мне о них!
Хотя старый сэр Роджер старался быть суровым, но его глаза заблестели. Он невольно вспомнил о некоторых своих детских шалостях, однако можно ли было рассказать о них этому ребенку?
– Что было, то прошло, – произнес он, – что умерло, то похоронено. Мне нечего рассказать тебе.
– Пойдем же, – Дороти запрыгала на месте. – Мы достаточно поели. До свидания, тетушка Доротея. Я уведу дедушку в беседку. Я знаю, что там нас ждет!
Она подняла глаза на деда и засмеялась. Он взял свою палку. Дороти схватила его за левую руку, и они вышли на площадку, залитую солнечным светом.
«Боже мой, не могу поверить своим глазам! – прошептала про себя Доротея, глядя на эту сцену. – Как же я пойду через лес? Что я сделаю с этим письмом и цветами? Как страшно, сердце замирает!»
Хотя Дороти всегда предупреждала, что не любит слушаться, в ее характере была одна замечательная, неизменная черта: всегда держать данное слово. Девочка обещала выучить наизусть стихи, которые тетушка задала ей в виде наказания, но надеялась, что добрый дедушка поможет ей в этом деле.
Как в прошлый раз, сэр Роджер вместе с Дороти пришли в беседку и, конечно, нашли там на капустном листе землянику. В тот день ягоды были крупнее и краснее, чем накануне, и их было больше. По своему обыкновению, Дороти взобралась к деду на колени, доела все до последней ягодки, поцеловала его своими розовыми, запачканными соком губками и сказала серьезно:
– Ну, теперь мы пойдем в сад и поедим еще земляники. Но раньше ты должен кое в чем мне помочь.
– Ты говоришь глупости, дитя мое, я пойду спать.
– Смотри, не засыпай совсем, пока я не вернусь, дедуля, – продолжала Дороти, – потому что я читаю не очень бойко, и тебе придется подсказывать мне некоторые слова.
Она бросилась в дом взять из своей комнаты старую, истрепанную книгу – сборник стихов, из которого ей было задано выучить несколько строф.
Когда маленькая Дороти убежала, сэр Роджер глубоко вздохнул и предался размышлениям: «Боже мой, в этой малышке есть какая-то странная сила. Надо сознаться, она заставляет меня плясать под свою дудку. Ведь прежде я годами не думал ни о ком из людей, а теперь мои мысли то и дело возвращаются к этому ребенку. Дороти напоминает мне своего отца, моего сына, а я его не люблю. Смерть Роджера совсем не изменила моего отношения к нему. Матери девочки я не знал и никогда не видел. Но этот ребенок! В нем есть что-то… удивительное. Мне кажется, я… Нет, нет, это невозможно! Не люблю же я ее? Но может быть, все это оттого, что она моя внучка. Ведь до тех пор, пока она не поселилась у меня, я терпеть не мог детей. Кроме того, ее голосок напоминает мне голос моей жены. Ее я любил, действительно любил. Она была очень хорошая женщина. Со дня ее смерти прошло много лет, и мне кажется, если бы она осталась жива, я был бы совсем другим. Может быть, я не так много думал бы о деньгах».
– Ау, дедушка! Что ты так нахмурился? – прозвенел голосок Дороти. – Бедный мой, дорогой дедуля. Твой лоб, конечно, ужасно устает оттого, что на нем собираются такие глубокие складки. Дай-ка я разглажу эти противные морщины.
И маленькое создание, похожее на воздушную фею, вспрыгнуло на колени деда. Нежные пальчики Дороти разглаживали лоб, на котором отразились и прожитые годы, и совершенные грехи, и разочарования, и заботы, с которыми старик сталкивался на протяжении своей долгой жизни.
– Вот так-то лучше, – Дороти осталась довольна своими стараниями. – Теперь скорее обними меня, пожалуйста, получше обними! А вот и стихи. Тетя задала мне выучить их, это мое наказание.
– Ты сегодня дурно себя вела, Дороти?
– Да, ужасно, – ответила она. – Уж конечно, меня бы не наказали, если бы я не вела себя дурно! Раньше меня никогда не наказывали, за всю мою долгую жизнь, ни разу! Сегодня меня наказали в первый раз. И знаешь, я думаю, мы с тобой можем выучить стихи вместе.
– Давай. Мне это нравится, – согласился сэр Роджер.
– Я так и знала, что понравится! Ты такой добрый, такой душечка, – ластилась Дороти. – Я очень люблю тебя. Скажи, когда мой папочка был маленьким мальчиком, ты тоже так наказывал его? Ничего, если наказывал. Я не рассержусь. Тетя Доротея не понимает, что значит быть такой, как я, она не знает, что у меня мысли летают, как бабочки, и что мои ноги непременно хотят бегать. Ах, если бы у меня были настоящие крылья!
– Нет, нет, – сказал старик, прижимая к себе ребенка, – твоя тетя должна наказывать тебя, если ты плохо учишься. Тебе нужно стараться. Если ты ничего не будешь знать, то вырастешь глупой, скучной девушкой.
– Да я и теперь знаю гораздо больше, чем тетя Доротея.
– Не говори так самонадеянно, Дороти, кроме того, это совсем не правда.
– Но ведь я так хорошо говорю по-французски, дедуля, – произнесла она на этом языке.
– Молчи, молчи, дитя, – и старик сильно покраснел, – я терпеть не могу твоего «парле ву», – сказал он, коверкая слова.
– Я не понимаю, кого ты не любишь, дедушка?
– Всех этих французских лягушек. Я ненавижу французов.
– Дедуля, танцевал ли ты когда-нибудь менуэт? Знаешь такой славный медленный красивый танец? Меня учила мамочка. Мне кажется, ты, тетя и я могли бы чуточку потанцевать в гостиной. Знаешь, когда-нибудь вечерком. Я выучила бы тебя всем па. Хотя ты и очень старенький, тебе будет легко, ведь быстро двигаться не придется. И ты не будешь задыхаться.
– Прекрати, дитя! Не нужно мне ни танцев, ни французского языка! Давай эти, как их, ну стихи, что ли!
Дороти подала ему открытую книгу.
– Они немножко печальные, – сообщила внучка, – я просмотрела. Мы будем повторять их строчка за строчкой, да? Прочтем их вместе. Тебе нужны очки? Вот они тут, в кармане. Дай я их на тебя надену.
Очки в золотой оправе были водружены деду на нос. Старая седая голова и детская темная головка склонились над прекрасными строками поэта.
– Как это хорошо, – сказала Дороти. – Я сейчас объясню, что мне так понравилось: тут некоторые строчки повторяются. Я буду читать первые слова, а ты все остальные. Ну, дедуля, начинаем: «Я помню дом, где было мне…»
– Ах, Дороти, пустяки все это!
– Продолжай, дедуля, продолжай. Маленький пальчик указал на следующую строчку: «Родиться суждено».
– Читай это, дедуля.
– «Родиться суждено». Ах ты, несносная, дерзкая маленькая непоседа!
Дороти засмеялась и захлопала в ладоши.
– У тебя так нежно дрожит голос, когда ты читаешь стихи, – сказала она. – От твоего голоса мне больно вот здесь, вот именно здесь, – она показала на сердце. – Я не знаю, что значит «дерзкая маленькая непоседа». Но слушай, нам нужно учиться. «Я помню дом, где было мне родиться суждено». Ну, продолжай, дедушка. Говори о золотых лучах.
– «И золотистые лучи, скользившие в окно».
– О, дедуля, как хорошо – «золотистые лучи». Знаешь, мы жили в таком доме – папа, мама и я, – это был маленький-маленький домик, и солнышко любило заглядывать в него. Я, бывало, говорила: «Здравствуй, солнышко!» – и посылала ему воздушные поцелуи. Давай продолжать, дедуля. Это, оказывается, не наказание, а, напротив, громадное удовольствие. Теперь прочти следующую строчку. Я хочу услышать, как будет звучать твой голос. Погромче, дедушка, погромче!
– «И красно солнце по утрам
Всегда спешило в гости к нам».
– Чудесно, чудесно! Ура, дедуля, продолжай же!
– «И приносило чудный день.
И светлые мечты»…
– О, дедуля, дедуля!
– «Теперь, увы, нередко я
Прошу, чтобы в ночи
Ко мне пришел глубокий сон,
И мне помог забыться он».
– Я думаю, тот, кто говорит такие слова, хочет, чтобы к нему пришел доктор Иисус Христос, – вдруг серьезно промолвила Дороти.
Она прижала личико к груди деда и горячо поцеловала его.
– У тебя такой красивый голос! Теперь перейди к номеру второму, читай дальше.
Если бы только сэр Роджер Сезиджер прежде мог себе вообразить, что он когда-нибудь при каких-нибудь обстоятельствах будет ради удовольствия маленького ребенка повторять строки, написанные Гудом[10], он подумал бы, что помешался. Тем не менее в данное время старик был совершенно здоров, бодр и, как ни странно, наслаждался едва ли не больше малышки Дороти. Ее восхищенные слова, искренние похвалы казались ему волшебным напитком. Он старался читать все лучше и лучше.
– «Я помню, помню, как в саду
Кивали нам цветы,
Прекрасных ярких алых роз
И белых роз венцы.
Простой фиалки нежный цвет
Блистал, как солнца слабый свет.
Я помню светлую сирень,
А в ней гнездо щегла,
И тот чудесный майский день,
Когда она цвела,
И братика невдалеке,
И саженцы в его руке».
– На этом месте хочется плакать, тут стихи становятся печальными, – сказала Дороти.
– Да, дитя мое, все это стихотворение печально. Сколько строф тебе задано выучить?
– Тетя сказала две; она думает, что две – достаточно большое наказание. Я думаю, если ты придешь на урок и расскажешь их вместо меня, это будет хорошо. Как ты считаешь, дедуля?
– Нет, нет, ни за что.
– Ты что, разве не хочешь это сделать для меня?
– Не могу, дитя, и не хочу. Ну все, с меня довольно стихов. Ты читаешь достаточно хорошо и можешь рассказать наизусть. Только вот понять их ты не в состоянии. Их не поймет ни один ребенок. Только в конце жизни человек может вполне проникнуться ими.
Дороти серьезно посмотрела на деда.
– У тебя был брат? – спросила она. – Ты, может быть, тоже сажал с ним деревце? И он ушел в небесную страну? К Иисусу Христу, да, дедушка? А живо ли еще дерево?
– Ах, Дороти, Дороти. Я никогда не видывал такой странной девочки, как ты. Право, ты умеешь заглядывать в сердце. Да, да, у меня был брат… И он умер. Не важно как, не важно когда. Когда мне было десять, а ему восемь лет, мы с ним посадили дерево. Пойдем со мной. Я тебе покажу его.