Элизабет Гаскелл
Крэнфорд

Глава 3
Любовный роман далёкого прошлого

Я думала, что моя связь с Крэнфордом оборвется после смерти мисс Дженкинс, по крайней мере, это коснется переписки, хотя она могла заменить живое общение, как альбомы высушенных растений, которые я иногда просматривала, живые цветы на тропинках и в лугах. Поэтому я была приятно удивлена, получив письмо от мисс Пол (к ней я всегда приезжала на недельку погостить после окончания ежегодного визита у мисс Дженкинс) с предложением приехать и остановиться у неё, а затем, через пару дней после моего согласия, пришло письмо от мисс Матти, в котором она с обиняками застенчиво писала, какое удовольствие я ей доставлю, если проведу с ней недельку или две до или после того, как побываю у мисс Пол, и добавляла: «С тех пор, как умерла моя дорогая сестра, я прекрасно осознаю, что моё предложение вряд ли привлекательно, и только благодаря доброте друзей я остаюсь в их обществе».

Конечно, я обещала приехать к моей дорогой мисс Матти сразу же, как закончу визит у мисс Пол; и через день после моего приезда в Крэнфорд я пошла навестить её, с трепетом думая, как теперь там без мисс Дженкинс, и немного побаиваясь этих изменений. Мисс Матти заплакала, как только увидела меня. Очевидно, она нервничала, ожидая моего прихода. Я успокоила её, как могла, и поняла, что лучшим утешением были искренние добрые слова о мисс Дженкинс, которые исходили из самого сердца, когда я говорила об её кончине. Мисс Матти медленно кивала головой всякий раз после того, как я отмечала каждое достоинство, присущее её сестре, не сдерживая накопленных за долгое время одиночества слез, закрыв лицо носовым платком и громко всхлипывая.

– Милая мисс Матти! – сказала я, взяв её за руку. Я не могла выразить, как мне жаль её, оставшуюся одинокой во всем мире. Она отложила свой носовой платок и сказала:

– Дорогая моя, не называйте меня Матти. Ей это не нравилось; я, боюсь, делала много такого, чего она не одобряла, а теперь её нет! Моя родная, если вам не трудно, не могли бы вы называть меня Матильда?

Я искренне обещала ей это и начала называть её так все время, пока гостила у мисс Пол, поэтому желание мисс Матильды вскоре стало известно всему Крэнфорду; мы все старались употреблять семейное имя, но почти безуспешно, и вынуждены были отказаться от этой попытки.

Мой визит к мисс Пол закончился. Мисс Дженкинс так долго была законодательницей светских правил в Крэнфорде, что сейчас, когда её не стало, никто не знал толком, когда можно устраивать вечеринку. Преподобная миссис Джеймсон, к которой мисс Дженкинс всегда выказывала большое уважение, была толстой и инертной и во многом зависела от своих старых слуг. Если они решали, что она может провести вечеринку, они напоминали ей о необходимости это сделать, если нет, то она ничего не предпринимала. Большую часть времени я слушала воспоминания о былом мисс Пол, когда она сидела за рукоделием, а я шила рубашки моему отцу. Я всегда брала в Крэнфорд часть запланированного шитья, потому что мы не так уж много читали и гуляли. У меня оставалось много времени заниматься этой работой. Один из рассказов мисс Пол был связан с давнишней любовной историей, о которой смутно догадывались или подозревали много лет назад.

Наконец подошло время, когда я перебралась в дом мисс Матильды. Она суетилась, не зная, как удобнее устроить меня. Я уже давно распаковала вещи, когда она вернулась и начала разжигать камин. Он плохо горел, и угли приходилось часто шуровать.

– У вас, милая, достаточно тёплое белье? – спросила она. – Я не знаю, как моя сестра с этим справлялась. У неё были свои особые методы. Я уверена, что она за неделю научила бы служанку разжигать огонь как следует, а ведь Фанни служит у меня уже четыре месяца.

Разговоры о служанках были постоянно полны жалоб, и это понятно, поскольку джентльмены были редки, почти не существовали в «благовоспитанном обществе» Крэнфорда. Зато мужчины и их неотъемлемая часть – красивые молодые люди – имелись в большом количестве в низших классах. У хорошеньких, опрятных девушек-служанок был выбор желанного «дружка» в то время, как их хозяйки, включая мисс Матильду, не имея выбора кавалеров, испытывали благоговейный трепет перед мужчинами и супружеством, а это заставляло их слегка тревожиться о том, чтобы головы их миловидных служанок не вскружил какой-нибудь столяр, или булочник, или садовник, которых иногда приходилось вызывать в дом и которые, к несчастью, как правило, были красивые и неженатые. Дружки Фанни, если они у неё были – а мисс Матильда подозревала, что у неё их много, раз она такая хорошенькая, а я сомневаюсь, чтобы у неё был хоть один, – постоянно тревожили её хозяйку. Фанни было запрещено и она обещала не знаться с парнями, однако простодушно пыталась возразить хозяйке. Подрубая свой передник, Фанни как-то сказала: «Так, мэм, у меня никогда и не было больше одного кавалера». Мисс Матти запретила и одного. Но в кухне можно было спрятать дружка. Фанни уверяла меня, что это была моя фантазия или ещё что-нибудь, когда я, проходя вечером с поручением в кладовку, увидела промелькнувшие в буфетную фалды мужского пальто; и в другой вечер, когда наши часы остановились, я пошла взглянуть на часы возле кухни, мне было очень странное видение, однозначно молодого человека, сжавшегося между часами и открытой кухонной дверью: Фанни поспешно подняла свечу, чтобы скрыть тень на часах, при этом уверяя меня, что сейчас на полчаса раньше, чем было на церковных часах. Но я не стала добавлять тревоги мисс Матти своими подозрениями ещё и потому, что Фанни сказала мне на следующий день, что в кухне были какие-то странные тени и она боялась там оставаться. «Чтобы вы знали, мисс, – добавила она, – я не видела ни одного живого существа после шестичасового чая до тех пор, пока не позвонил колокольчик хозяйки на молитву в десять часов».

Однако чувствовалось, что Фанни что-то скрывает; мисс Матильда попросила меня остаться и помочь ей найти новую служанку; я согласилась после того, как узнала, что мой отец не настаивает, чтобы я возвращалась домой. Новая служанка была грубой, простой деревенской девушкой, которая до этого жила только на ферме, но мне понравился её вид, когда она пришла наниматься, и я обещала мисс Матильде научить её вести дом. А мисс Матильда думала только о том, одобрила ли бы это умение вести хозяйство её сестра.

Как много домашних правил и норм при жизни мисс Дженкинс было предметом жалоб шёпотом мне на ухо! Но сейчас, когда её не стало, я не думаю, чтобы даже я, которая была любимицей, отважилась бы предложить что-нибудь другое, не как при жизни мисс Дженкинс. Вот пример: мы постоянно придерживались часов приёма пищи, как когда-то в «доме моего отца-священника». Следуя этим правилам, после обеда у нас всегда подавались вино и десерт: но в графинах были остатки вина со времени последней вечеринки, мы к ним редко притрагивались, хотя перед каждой стояла пара рюмок. Графины наполнялись только тогда, когда случался следующий весёлый повод. После остатки вина осматривались на семейном совете. Остаток часто отдавался бедным: но при случае, когда остаток был большим, его оставляли до следующей вечеринки (через пять месяцев или около того), когда он добавлялся в несколько новых бутылок, принесённых из погреба. Мне кажется, что даже бедный капитан Браун не очень любил вино, я заметила, что он никогда не заканчивал свою первую рюмку, после вечеринки вино всегда оставалось. К нашему десерту мисс Дженкинс собственноручно собирала чёрную смородину и крыжовник; я иногда думала, что лучше есть свежие ягоды прямо с куста, но мисс Дженкинс говорила, что летом такой десерт лучше всего. По сему мы себя чувствовали очень благовоспитанными с двумя нашими рюмками, блюдом крыжовника и чёрной смородины в середине и бисквитами по бокам, а также с двумя графинами в конце стола. Как-то раз, когда появились апельсины, произошёл курьезный случай. Мисс Дженкинс не нравилось разрезать фрукт, ей казалось, что сок весь вытечет неизвестно куда; высасывание (только, я думаю, она использовала бы более завуалированное слово) было фактически единственным способом насладиться апельсинами, но это вызывало неприятные ассоциации со звуками, часто производимыми маленькими детьми; и поэтому в сезон апельсинов после десерта мисс Дженкинс и мисс Матти поднимались, молча брали каждая по апельсину и забирали его в свою комнату, чтобы в уединении получить удовольствие, высосав их.

Один или два раза, когда была жива мисс Дженкинс, я попыталась уговорить мисс Матти остаться, и это мне удалось. Я, по её просьбе, заслонилась и не смотрела, а она старалась не производить неприятных звуков; но сейчас, оставшись в одиночестве, она была совершенно шокирована, когда я умоляла её остаться со мной в тёплой гостиной и насладиться апельсином любым приятным ей способом. И так во всём. Недостатком мисс Матильды была её мягкость и нерешительность. Я слышала, как Фанни по двадцать раз за утро возвращалась к разговору об обеде, предлагая ей выбор, как маленькой девочке. Иногда я думала, как она умудрялась из-за нерешительности мисс Матильды, сбивавшей её с толку, дать хозяйке ощущение власти над умной служанкой. Я решила, что останусь до тех пор, пока не выясню, что из себя представляет Марта; и, если окажется, что Марта заслуживает доверия, я научу её не беспокоить хозяйку такими ничтожными проблемами.

Марта была грубовата. С другой стороны, она была проворна и старательна, но очень невежественна. За неделю до того, как она начала работать, мисс Матильда и я были удивлены, получив однажды утром письмо от её кузена, который уже двадцать или тридцать лет находился в Индии и который позже, как мы узнали из «Военного листка», вернулся в Англию, привезя с собой больную жену, которую она раньше никогда не видела. Майор Дженкинс писал, что по пути в Шотландию они с женой предполагают провести ночь в Крэнфорде в гостинице, если мисс Матильде будет неудобно принять их в своём доме, в таком случае, они надеются провести с ней как можно больше времени днем. Конечно, сказала она, это должно быть ей удобно, весь Крэнфорд знает, что спальня её сестры свободна, но я уверена, что ей хотелось бы, чтобы майор оставался в Индии и забыл про своих кузин навсегда.

– О, как же мне поступить? – беспомощно спрашивала она. – Если бы Дебора была жива, она бы знала, что делать с гостями-джентльменами. Нужно ли мне положить бритвы в его туалетную? Боже! Боже! Я ничего не умею. Дебора все это умела. А ночные туфли, щётка для одежды?

Я предположила, что вполне возможно, все это он привезет с собой.

– А после обеда, откуда мне знать, когда нужно встать и оставить его с вином? Дебора все это делала так хорошо, для неё это все было элементарно. Как ты думаешь, захочет ли он кофе?

Я взяла на себя приготовление кофе и сказала ей, что должна научить Марту уметь прислуживать, в чем, нужно признать, она совершенно не смыслит, и что, без сомнения, майор и миссис Дженкинс не осудят ту скромную жизнь, которую ведет дама в провинциальном городе. Но мисс Матильда переживала и волновалась. Я взяла пустые графины и принесла две новых бутылки вина. Мне не хотелось, но она присутствовала, когда я учила Марту, и вставляла противоречивые указания, которые вызывали путаницу в голове у бедной девушки, которая стояла с открытым ртом, слушая нас обеих.

– Обнеси овощи по кругу, – говорила я (это было глупо, я теперь вижу, все должно было быть проще и спокойнее), а тогда, глядя на неё, сбитую с толку, я добавила: – Возьми овощи, обойди всех людей и дай им возможность взять самим.

– И не забудь в первую очередь подойти к дамам, – вставила мисс Матильда. – Всегда, когда тебя зовут, сначала иди к даме, затем к джентльмену.

– Я так и сделаю, как вы сказали, мэм, – сказала Марта, – но мне парни больше нравятся.

Мы почувствовали себя неуютно и были шокированы заявлением Марты, однако я не думаю, что она имела в виду что-то неприличное. В целом все было хорошо, она прислуживала, помня наши указания, только один раз, обнося всех блюдом с картофелем, подтолкнула локтем майора, когда он замешкался, прежде чем взять картофель.

Майор и его жена оказались скромными, непритязательными людьми, несколько вялыми, какими, мне кажется, бывают все люди, приехавшие из Восточной Индии. Мы были несколько испуганы тем, что они привезли с собой двух слуг, камердинера-индуса для майора и крепкую пожилую служанку для его жены; однако слуги ночевали в гостинице и, кроме того, сняли с нас большую часть хлопот, сами позаботившись о комфорте своих хозяев. Марта, конечно, не переставала пучить глаза на восточноиндийский белый тюрбан и тёмный загар индуса, я заметила, что и мисс Матильда старалась не смотреть на него, когда он прислуживал за обедом. Когда они ушли, она спросила меня, не напоминает ли он мне Синюю Бороду. В целом визит прошёл нормально, и даже сейчас мы с мисс Матильдой иногда вспоминаем о нем, а в то время это сильно взволновало Крэнфорд, и даже апатичная почтенная миссис Джеймсон проявила интерес, когда я зашла навестить и поблагодарить её за добрые советы, которые она соблаговолила дать мисс Матильде по устройству туалетной джентльмена, советы, которые, должна признаться, миссис Джеймсон давала в манере скандинавских пророчиц: «Оставьте меня, оставьте меня в покое».

А сейчас я перехожу к истории о любви.

Оказывается, у мисс Пол был двоюродный или троюродный брат, который много лет назад сделал предложение мисс Матти. Сейчас этот кузен жил в четырёх или пяти милях от Крэнфорда в собственном поместье, но его средства были недостаточными, чтобы занимать более высокое положение, чем фермер, и тем более изображать «гордость, прикидывающуюся скромностью»; он отказался перейти, как это делали многие, из своего класса в ряды помещиков. Он не разрешал звать себя «Томасом Холбруком, эсквайром»; он даже отсылал назад письма, надписанные таким образом, объясняя крэнфордскому почтальону, что его зовут мистер «Томас Холбрук, фермер». Он отказывался менять что-либо в порядках своего дома, дверь его дома была всегда раскрыта настежь летом и плотно закрыта зимой и не была снабжена ни молотком, ни колокольчиком. Чтобы войти в дом, если дверь была на замке, он стучал кулаком или набалдашником трости. Он отвергал всякую тонкость обхождения, которая не имела таких глубоких корней в человеческой природе, как, например, как доброта и благородство. Если рядом не было больных, он не видел необходимости понижать голос. Он в совершенстве говорил на местном диалекте и постоянно использовал его в разговоре, хотя мисс Пол (которая рассказала мне все это) тут же добавляла, что так прекрасно и с чувством читать не умел никто другой, кроме покойного священника.

– Отчего же мисс Матильда не вышла за него? – спросила я.

– Право, я не знаю. Возможно, не очень хотела. Но, скорее всего, кузен Томас не был достаточно джентльменом для её отца и мисс Дженкинс.

– Да ладно! Но не им же было за него замуж выходить, – возмутилась я.

– Нет, конечно, но они не хотели, чтобы мисс Матти выходила замуж за человека ниже себя по положению. Вы же знаете, что она была дочерью священника, и каким-то образом они были в родстве с сэром Питером Арли; мисс Дженкинс всегда помнила об этом.

– Бедная мисс Матти! – сказала я.

– Впрочем, я точно не знаю, я только знаю, что он получил отказ. Возможно, он не нравился мисс Матти, а мисс Дженкинс никогда не говорила ни слова против – это только моё предположение.

– С тех пор она никогда не виделась с ним? – спросила я.

– Да, думаю, что так. Знаете, Вудли, дом кузена Томаса, находится на полпути между Крэнфордом и Мислтоном; я знаю, что он, получив отказ, стал ездить торговать в Мислтон и с тех пор приезжал в Крэнфорд не больше одного-двух раз. Как-то мы прогуливались с мисс Матти по Хайстрит, и вдруг она бросилась от меня в переулок. А через несколько минут я увидела кузена Томаса.

– Сколько ему лет? – спросила я, размечтавшись о несбыточном.

– Думаю, моя дорогая, ему должно быть сейчас около семидесяти, – сказала мисс Пол, развеивая мои мечты в прах.

Очень скоро после этого – по крайней мере во время моего продолжительного визита у мисс Матильды – мне представилась возможность увидеть мистера Холбрука и увидеть его неожиданную встречу со своей прежней любовью после тридцати или сорока лет разлуки.

Я помогала мисс Матти решить, какой из нового ассортимента цветных шелков, только что полученных магазином, подойдет к серому и чёрному муслину, когда высокий, тонкий, похожий на Дон Кихота старик вошёл в магазин за шерстяными перчатками. Я никогда раньше не видела этого человека (а он был довольно приметен), и я внимательно наблюдала за ним, пока мисс Матти слушала продавца. Незнакомец был одет в голубое пальто с медными пуговицами, грязноватые желто-коричневые бриджи, гетры и барабанил пальцами по прилавку до тех пор, пока не привлек к себе внимание. Когда он отвечал продавцу на вопрос «Что я могу иметь удовольствие показать вам сегодня, сэр?», я увидела, как мисс Матильда покачнулась, а затем вдруг села, и я моментально догадалась, кто этот джентльмен. Наш продавец обратился к другому продавцу:

– Мисс Дженкинс хочет чёрный подкладочный шёлк по два пенса за ярд.

Мистер Холбрук услыхал имя и в два шага пересек магазин.

– Матти – мисс Матильда – мисс Дженкинс! Господи, благослови мою душу! Я не узнал вас. Как вы поживаете? Как вы? – Мистер Холбрук схватил и тряс её руку, было видно, как он тепло относится к ней. – Я не узнал вас! – Эта романтическая встреча заставила меня склониться к совершенно другому мнению, несмотря на его манеры.

Он разговаривал с нами все время, пока мы были в магазине, затем махнул продавцу с принесёнными перчатками: «В другой раз, сэр! В другой раз!» – и пошёл проводить нас до дому. Я счастлива сказать моим читателям, что мисс Матильда покинула магазин в весьма смущённом состоянии, так и не выбрав, какой ей нужен шёлк, зелёный или красный. Было очевидно, что мистер Холбрук полон искренней ликующей радости от встречи со своей старой любовью; он коснулся изменений, которые произошли; он даже помянул мисс Дженкинс: «Ваша бедная сестра! Ну-ну, все мы ошибаемся», – и высказал нам на прощанье надежду вскоре увидеться с мисс Матти опять. Она прошла прямо в свою комнату и не возвращалась, а когда вышла к чаю, я подумала, что она плакала.

Глава 4
Визит к старому холостяку

Через несколько дней пришло письмо от мистера Холбрука, в котором он просил нас, обращаясь к нам обеим в официальном старомодном стиле, провести день в его доме – долгий июньский день, потому что сейчас был июнь. Он сообщил, что также пригласил свою кузину, мисс Пол, так что мы можем вместе приехать в пролётке, которую он вышлет за нами.

Я ожидала, что мисс Матти обрадует это предложение – но нет! Мисс Пол и я с огромным трудом уговорили её поехать. Ей казалось это неприличным, и она была даже рассержена, когда мы совершенно отвергли мысль о неприличии в поездке с двумя другими дамами. Затем возникли ещё более серьёзные трудности. Она не знала, понравилась ли бы её поездка Деборе. Это стоило нам полдня тяжёлых уговоров, но потом, когда возражения иссякли, я воспользовалась подходящим моментом, написала и отправила от её имени согласие, указав день и час, так что все было решено.

На следующее утро она спросила меня, не могу ли я сходить вместе с ней в магазин; в магазине после больших колебаний мы выбрали три чепца и отослали их домой, чтобы там примерить и выбрать лучшие, которые подойдут нам для визита в четверг.

Весь путь до Вудли она молчала и волновалась. Она, очевидно, никогда не бывала там ранее, хотя у неё была такая мечта, ведь я знала кое-что об этой давнишней истории. Я чувствовала, что она вздрагивает при одной мысли, что увидит место, которое могло стать для неё домом и с которым, возможно, были связаны её невинные девические мечты.

Это была длинная прогулка по мощёной тряской дороге. Когда наше путешествие подходило к концу, мисс Матильда сидела очень прямо и задумчиво глядела в окно. Деревня выглядела такой тихой и спокойной. Вудли был расположен среди полей; там был старомодный сад, где розы и кусты смородины сплетались друг с другом, где перья спаржи служили прекрасным фоном для гвоздик и седых левкоев; мощёной дорожки к двери не было. Мы вошли в небольшие ворота и прошли прямо по окаймлённой тропинке.

– Думаю, мой кузен мог бы сделать дорожку, – торопясь, сказала мисс Пол. Она боялась простудить уши, так как на ней был только чепец.

– А мне нравится, – сказала мисс Матти с мягкой печалью в голосе почти шёпотом, и сейчас же мистер Холбрук появился в дверях, радушный и весёлый. Он ещё более, по моему мнению, был похож на Дон Кихота, чем прежде, но сходство было чисто внешнее. Его почтенная экономка скромно стояла в дверях, приглашая нас войти; и пока она увела старших дам, предложив им подняться в туалетную комнату, мне захотелось осмотреть сад. Моя просьба явно была приятна старому джентльмену, он повел меня по всем местам, даже показал двадцать шесть коров, названных по буквам алфавита. Во время прогулки он удивил меня повторением уместных к случаю цитат из поэтов, легко переходя от Шекспира и Джоржа Херберта к современным поэтам. Он делал это так естественно, как будто думал вслух и их искренние и прекрасные слова были лучшим выражением его мыслей и чувств. Он называл Байрона «мой лорд Байрон» и произносил имя Гёте, прямо согласуясь с английской фонетикой: «Как сказал Гэсе, „эти вечно зеленеющие дворцы“» и так далее. В общем, я никогда не встречала мужчину, который прожил бы такую долгую жизнь уединенно в глухой сельской местности с вечно возвышенным чувством восторга перед красотой ежедневных и ежегодных изменений в природе.

Когда мы с ним вернулись, то обнаружили, что обед вот-вот будет подан в буфетную – думаю, так называлась эта комната, она была обставлена дубовыми буфетами, они располагались в стороне от печи, небольшой турецкий ковёр занимал середину вымощенного плиткой пола. Комната легко превращалась в красивую столовую-гостиную из тёмного дуба, если удалить печь и другие кухонные принадлежности, которые явно никогда не использовались, и пища готовилась явно в другом месте. Комната, в которую мы должны были перейти после обеда, была старомодно обставленным уродливым помещением, а рядом была, как её назвал мистер Холбрук, контора, где он выдавал своим работникам еженедельную зарплату у большой конторки около дверей. Эта приятная небольшая гостиная, выходившая окнами во фруктовый сад, осенённая танцующими тенями деревьев, была заполнена книгами. Они лежали на полу, покрывали стены, были разбросаны на столе. Мистер Холбрук был немного смущён, но явно гордился экстравагантностью своих причуд. Среди книг преобладали разные стихи и таинственные истории. Он, конечно, выбирал книги согласно собственным вкусам, а не потому, что это была классика или эти книги предпочитались обществом.

– Правда, – сказал он, – мы, фермеры, не должны так много времени посвящать чтению, но до сих пор у меня этого не получается.

– Какая милая комната! – сказала мисс Матти вполголоса.

– Что за приятное место! – сказала я громко, почти одновременно с ней.

– Ну что же! Хорошо, если она вам нравится, – ответил он. – Но, может быть, вы присядете на те большие кожаные треугольные стулья? Мне тоже здесь нравится больше, чем в гостиной, но я подумал, может быть, леди предпочтут парадную комнату.

Парадная комната была похожа на большинство парадных комнат, которые всегда бывают не совсем уютными; в то время, пока мы обедали, служанка вытерла пыль и вымыла стулья в гостиной, и мы провели там весь день.

На обед нам подали говяжий пудинг. И мне показалось, что мистер Холбрук собирается заняться воспоминаниями, когда он начал:

– Я не знаю, нравятся ли вам новомодные привычки.

– О, совсем нет! – сказала мисс Матти.

– И мне тоже, – сказал он. – Моя экономка собирается завести здесь новую моду, а я говорю ей, что, когда я был ещё молодым человеком, мы всегда держались правила моего отца: «Нет мясного бульона, нет силы; нет силы без говядины», – и всегда начинали обед с мясного бульона. Затем у нас был пудинг с почечным жиром, приготовленный в бульоне с говядиной, затем само мясо. Если мы не пили бульон, у нас не было сил, так необходимых для работы. Последней подавалась говядина, и её получал тот, кто отдал должное мясному бульону и набрался сил. А сейчас люди начинают со сладостей и выворачивают свой обед шиворот-навыворот.

Когда была подана утка с зелёным горошком, мы посмотрели в смятении друг на друга; у нас были только двузубые вилки с чёрными ручками, правда сталь сияла, как серебро, но что нам было делать! Мисс Матти подбирала свой горошек одну горошину за другой, накалывая их зубцом вилки, как Амина ела свои зёрнышки риса после пира с вурдалаком.⁴ Мисс Пол, вздыхая, деликатно отодвигала горошины на край тарелки, не попробовав: они проскакивали между зубцами. Я посмотрела на хозяина: горошек, подхваченный большим широким закруглённым ножом, легко уходил в его широкий рот. Я попробовала делать так же и осталась в живых! Мои подруги, несмотря на мой пример, не смогли набраться храбрости сделать такую грубую вещь, и, если мистер Холбрук не был бы так искренне голоден, то, возможно, заметил бы, что такой прекрасный горошек оказался почти нетронутым.

После обеда была принесена глиняная трубка и плевательница, он попросил нас, если нам не нравится табачный дым, перейти в другую комнату, а он вскоре присоединится к нам. Он отдал свою трубку мисс Матти и попросил набить её. В его представлении это был комплимент леди, но вряд ли это было уместно, потому что мисс Матти была приучена своей сестрой относиться к любого рода курению с отвращением. Но, если это и было потрясением для её благовоспитанности, ей было приятно быть избранной, поэтому она изящно положила крепкий табак в трубку, затем мы удалились.

– Это был очень приятный холостяцкий обед, – мягко сказала мисс Матти, когда мы расселись в гостиной. – Я только надеюсь, что это не неприлично.

– Как много у него книг! – заметила мисс Пол, оглядывая комнату. – И какие они пыльные!

– Я думаю, это похоже на комнаты великого доктора Джонсона, – отозвалась мисс Матти. – Какой превосходный человек, должно быть, ваш кузен!

– Да! – сказала мисс Пол. – Он много читает, но, боюсь, его неуклюжие манеры связаны с жизнью в одиночестве.

– О, неуклюжие – слишком сильно сказано, я бы назвала его эксцентричным, очень умные люди часто такие! – отозвалась мисс Матти.

Когда мистер Холбрук вернулся и предложил прогулку в поля, то обе старшие дамы испугались сырости и грязи, у них были очень неподходящие к случаю туфли, к тому же, они были утомлены. А я опять составила ему компанию в обходе, который, как он сказал, надо обязательно сделать, чтобы присмотреть за своими людьми. Он широко шагал, как будто совсем забыл о моем существовании, или наслаждался в молчании своей трубкой, а это уже было не просто молчание. Он шёл передо мной стремительной походкой, скрестив руки за спиной, и, если деревья, или облако, или мимолётные впечатления от окрестных пастбищ обращали его внимание, он сам себе цитировал стихи, произнося их громким, звучным голосом, очень выразительно, с искренним чувством и пониманием. Мы подошли к старому кедру, который в одиночестве стоял в конце дома.

– «Кедр раскинул прохладу темно-зелёных ветвей». Главное слово – ветви! Чудесный человек!

Я не знала, обращается он ко мне или нет, но я согласилась: «Чудесный», хотя я не знала, о ком речь. Но я устала от того, что меня не замечали, и от постоянного молчания.

Он резко повернулся.

– Ах, вы можете сказать только «чудесный». А почему, когда я услышал стихи Блеквуда, я за час прошагал семь миль до Мислтона (на лошадях тогда было не проехать) и заказал их? Ну, скажите-ка мне, какого цвета почки ясеня в марте?

«Он сумасшедший, – подумала я. – Как он похож на Дон Кихота».

– Какого они цвета, говорю я? – повторил он горячо.

– Я уверена, что не знаю, сэр, – сказала я, признавая своё невежество.

– Я уверен, что не знаете. Но знал ли я – старый дурак! – до тех пор, пока этот молодой человек не пришёл и не сказал мне: «Чёрные, как ясеневые почки в марте». Я всю свою жизнь прожил в деревне, и мне тем более стыдно было этого не знать. Чёрные: они блестящие чёрные, мисс. – И он снова зашагал, покачиваясь в такт мелодии рифм, которые были у него в голове.

Когда мы возвратились, никто не заставлял его, но он должен был прочесть нам стихи, о которых говорил, и мисс Пол поддержала его стремление. Думаю, для того, чтобы, как она шепнула мне, услышать его прекрасное чтение, которым она гордилась, но потом она говорила, что поддержала его желание потому, что у неё была сложная часть в вязании, и она хотела посчитать петли, не отвлекаясь на разговоры. Во всяком случае, он предполагал, что это будет приятно для мисс Матти, хотя она начала засыпать через пять минут после того, как он начал читать длинное стихотворение под названием «Локсли холл», и незаметно дремала до тех пор, пока он не закончил; наступившая тишина разбудила её, и она сказала, чувствуя, что от неё чего-то ждут, особенно мисс Пол:

– Какие славные стихи!

– Славные, мадам! Они прекрасные! Действительно прекрасные!

– О, да! Я имела в виду – прекрасные! – сказала она, испугавшись его неодобрения.

– Это так похоже на чудесные стихи доктора Джонсона, которые когда-то читала моя сестра, я забыла их название. Как они назывались, дорогая? – повернулась она ко мне.

– Какие вы имеете в виду, мэм? О чем они были?

– Я не помню, о чем они, я совершенно забыла, как они назывались, но они были написаны доктором Джонсоном и очень похожи на то, что прочитал нам сейчас мистер Холбрук.

– Я не помню таких, – сказал он задумчиво. – Но я не знаю хорошо стихотворений доктора Джонсона. Я должен почитать их.

Когда мы собрались возвращаться, я слышала, как мистер Холбрук говорил, что хотел бы вскоре навестить нас, и спросил, когда мы принимаем, и было видно, как польщена и взволнована мисс Матти. Однако после, когда мы потеряли из виду старый дом среди деревьев, её чувства по отношению к его хозяину постепенно поглотились неожиданной тревогой, не нарушит ли Марта своё слово и не воспользуется ли отсутствием хозяйки для свидания с «дружком». У Марты все получалось хорошо, она была спокойна и достаточно рассудительна, когда приходила помогать нам, всегда была предупредительна к мисс Матти, но вот в этот вечер неудачно высказалась: