Эжен Шаветт
Точильщик
Глава 8
Итак, прелестная молодая женщина, три года назад похоронившая мужа, входит в комнату Бералека, наконец-то очнувшегося после пятидневного беспамятства…
Но где же Пьер Кожоль? Неужели он так и не смог найти своего друга? Он, знаменитый Собачий Нос?
Для того чтобы объяснить это, нам придется вернуться к графу, которого мы оставили рассматривающим дом под номером двадцать на улице Монблан, указанный ему фермером.
– Кажется, это здесь, – размышлял он.
Взгляд Пьера остановился на фундаменте.
– Эге, – произнес он, – вот то, что мне надо!
На пороге, выложенном каменными плитами, ясно виднелись следы крови.
– Да, это здесь, – решил Кожоль. – Ивон должен был пройти через эту дверь.
Не колеблясь больше, граф вошел в помещение лавки, где в это время был один Лебик.
«Ей-богу, – подумал Пьер, – этот парень мог бы дотащить двух Бералеков!»
Великан оглядел его и спросил:
– Гражданин хочет купить духи?
– Нет, я хотел бы поговорить с врачом, живущим в этом доме.
– Но здесь нет ни врачей, ни жильцов, – рассмеялся Лебик своим дурацким смехом.
– А-а, – произнес Кожоль, – я думал, что больного перенесли сюда.
Как ни глуп был Лебик, он знал, что грозит за нарушение закона, и ни в коем случае не хотел подводить свою госпожу. Поэтому он сделал удивленное лицо и произнес:
– Какой больной?
– Да тот, которого принесли… Или, может, ты сам принес его утром?
– А, вы, вероятно, говорите о молодом человеке, которого ночью подкинули к нашим дверям?
– Да. Так что с ним стряслось?
– Я оставил его там, где нашел.
– Но это бесчеловечно!
– Но мы не хотим ссориться с полицией из-за укрывательства подозрительных лиц.
– В таком случае кто же его поднял?
– Может быть, огородники, возвращающиеся с рынка…
– Итак, ты не вносил в дом молодого человека, чтобы оказать ему помощь?
– И не подумал…
В то время как Лебик отвечал таким образом, взгляд Пьера отыскал на полу целый ряд мелких красных пятнышек. Но, вместо того чтобы сообщить приказчику о своем открытии, граф поклонился и сказал:
– Я, видимо, ошибся. Благодарю вас за сведения.
И Кожоль вышел спокойным шагом.
Лебик, не желая волновать Лоретту, промолчал об этом посещении.
А Пьер, шагая по улице, думал: «Несомненно Ивон там! Но они боятся навлечь на себя подозрения. Поэтому, что бы я ни сказал, мне не поверят. Надо придумать иной способ пробраться в дом… Так… Кто мог знать о происшествии? Разумеется, врач! Эти люди должны были послать за врачами, живущими по соседству. Поскольку, если хотят, чтобы пришел хоть один, надо послать к нескольким. Так что мешает мне представиться врачом?! Ха, вон идет старичок, сразу видно, что это настоящий врач!»
Пьер остановился, чтобы лучше рассмотреть маленького старика с белыми волосами, в золотых очках и в плаще каштанового цвета, накинутом поверх черного костюма. Он шел по улице, мелко семеня и опираясь на высокую трость, постукивая ею по мостовой.
«За милю можно разглядеть истинного врача», – подумал Кожоль.
Наконец доктор поравнялся с Пьером, который собирался посторониться, чтобы дать ему дорогу. Но прохожий положил свою сухую руку на плечо молодого человека и вполголоса спросил его:
– Что тут делает граф Кожоль?
Пьер удивленно воззрился на него.
– Да, – повторил старик, – что тут делает шуан Собачий Нос?
При втором вопросе Кожоль побледнел. Но, прежде чем он успел что-либо выговорить, незнакомец сделал рукой масонский знак. Граф расхохотался, с восторгом глядя на старика.
– Честное слово, вы единственный, кто может преображаться подобным образом! Клянусь, аббат, я никогда бы не узнал вас!
– Тсс! – предостерег Монтескье.
Этот дряхлый старик на самом деле был аббатом Монтескье, человеком сорока лет, поставившим в тупик всю полицию Директории, ожесточенно преследовавшую его.
Надо заметить, что аббат тоже не бездействовал. Он организовал свою контрполицию, которая действовала в интересах роялистской партии и предупреждала его о всех ловушках и различных маневрах других партий, добивавшихся власти.
Аббат, не довольствуясь донесениями своих агентов, лично проверял их. В этот ранний час он бродил вокруг дома Жозефа Бонапарта, узнав, что он устраивает ночные сборища, участники которых расходились на рассвете.
Это жилье как бы специально было предназначено для тайных сборищ. Оно было расположено в квартале, где было всего несколько домов, и со всех сторон окружено садами и огородами.
Аббата эти ночные сборища не пугали.
– Бонапарты думают о лакомом кусочке для своего братца, – пробурчал он себе. – К счастью, их герой сейчас в Египте и возвратиться не сможет, разве что дезертирует из армии, которую сам же увлек в эту авантюру. Раньше чем он задумает вернуться, я куплю Барраса вместе со всеми сообщниками, и шутка будет сыграна!
Возвращаясь из своего обхода, он и заметил Кожоля, которого хорошо знал, так же как и других командиров шуанов.
Аббат повернулся к стене, ограждавшей в этом месте улицу, и сделал вид, что читает объявления. Кожоль также уставился в какую-то афишу.
Они продолжали разговор, делая вид, что не обращают внимания друг на друга.
– Повторяю свой вопрос, граф, что вы делали в этом квартале?
– Я ищу друга. Сегодня ночью он попал в какую-то ловушку, возвращаясь с бала.
– Его имя?
– Шевалье Бералек.
– Так скоро! – невольно вырвалось у аббата.
– Так вы знали об опасности, угрожавшей Ивону? – спросил Кожоль, немало удивленный этим восклицанием.
– Именно я и дал ему это поручение, – холодно отвечал Монтескье, – и оно уже стоило жизни троим нашим.
Монтескье, не дороживший своей жизнью, точно так же относился к чужим.
Кожоль молчал.
– Итак, он умер? – спросил аббат.
– Нет, но положение его очень тяжелое.
Кожоль рассказал все, что он смог узнать.
– Что за люди, напавшие на него? – продолжал расспрашивать аббат.
– Не знаю. Известно только то, что на месте драки остался обезображенный труп одного из бандитов.
Аббат задумался.
Минуту спустя он спросил:
– Знаете ли вы о деле, порученном Бералеку?
– Кое-что он мне рассказал.
– Это правда, что вы друзья детства и что между вами но было тайн?
Кожоль собрался защищать Ивона, но аббат не дал ему заговорить.
– Но, граф, я не осуждаю вашего друга хотя бы потому, что именно благодаря этому мы можем найти его след, – произнес Монтескье, угадавший мысли Кожоля.
«Он прав, – подумал Пьер, – как бы я его теперь мог найти иначе!»
– Как вы считаете, кто мог его подобрать? – спросил аббат.
– Не знаю. Вначале я думал, что это был приказчик. Но потом я понял, что незнакомый спаситель положил его на крыльцо, а хозяйка этого магазинчика приказала приказчику заняться им.
– И вы уверены, что шевалье действительно в этом доме?
– Убежден. Но они боятся признаваться в этом.
– Слушайте, граф… Сейчас вы дойдете до бульвара и подождете меня там. Я осмотрю пока дом и решу, что нам делать дальше.
Кожоль направился к бульвару. Дойдя до него, он обернулся.
Улица Монблан была перед ним как на ладони. Он увидел аббата, все еще читающего объявления. Затем тот двинулся к нему тем же мелким старческим шагом.
Поравнявшись с домом под номером двадцать, аббат, не замедляя шага, поднял глаза и увидел вывеску. Она состояла из трех слов: «Косметический магазин Сюрко». Аббат заметно вздрогнул и ускорил шаг навстречу Кожолю.
– Господин Кожоль, считаете ли вы, что обязаны мне повиноваться? – спросил он.
– Безусловно!
– Тогда я требую, чтобы ваш друг оставался в этом доме, а вы без моего разрешения не пытались добраться до него.
Кожоль сделал нетерпеливое движение.
– Я вам приказываю, сударь, в интересах дела, которому мы оба служим. Во имя короля, – добавил аббат.
Молодой человек молча поклонился и двинулся в путь. Аббат бросил еще один взгляд на дом Сюрко и весело прошептал:
– Еще никому не удавалось избежать своей судьбы. Там или здесь, но Бералеку на роду написано быть соблазнителем ради торжества королевского дела!
Глава 9
Если даже осужденный на смерть имеет возможность проклинать своих палачей, то и подчиненный, естественно, имеет возможность возмущаться распоряжениями начальства.
Граф Кожоль, возвращаясь в отель, яростно ругал Монтескье.
– Черт побери! Какая польза может быть для нашего дела от того, что Ивон будет сидеть в этой пудренице? Ладно бы только это. Так еще я не могу его видеть! Приказ, видите ли! С каким бы удовольствием я сейчас намял кому-нибудь бока!
В эту минуту над его ухом раздался рев:
– Да здравствует Директория!
Это был почтенный Жаваль, который, завидев издали своего жильца, таким образом свидетельствовал ему свое почтение.
При этом оглушительном реве разъяренный Кожоль обернулся.
Трактирщик, приготовивший улыбку, позеленел и затрясся.
– Ладно, Страус, у меня волчий аппетит. С самого утра я еще ничего не ел. Поворачивайся поживее, а то у меня кошки скребут в животе!
– Вы сядете за стол, не повидавшись с господином, который уже час ожидает вас? – спросил Жаваль.
– Что? Меня ждут?
– Да. Гость правильно назвал вас – шевалье Бералек.
Кожоль вспомнил, что для трактирщика он был Бералеком.
«Ну и дела, однако, это становится забавным, – подумал Пьер. – По крайней мере, я убью время, пока аббат разрешит мне увидеться с другом».
– Так говоришь, что меня ждут наверху?
– Да, в вашей комнате.
– Хорошо, сейчас я поднимусь.
– Может, вы все-таки сначала пообедаете. Ведь завтрак, обед и ужин внесены в счет за комнату! – кричал Жаваль графу, который уже взбегал по лестнице.
Граф толкнул дверь и увидел гостя.
«Ну и рожа», – подумал Пьер.
Низкий лоб, тонкий рот почти без губ, глаза, прикрытые опущенными веками, угрюмое, сонное выражение лица. В глазах выражение хитрости и жестокости.
Посетитель сделал несколько шагов к графу и тихим голосом спросил:
– Вы шевалье Бералек?
«Он не знает Ивона», – подумал Кожоль, отвешивая поклон, который можно было принять за утвердительный ответ.
Затем молодой человек вопросительно посмотрел на гостя, ожидая, что тот назовет себя.
Тот понял:
– Меня зовут Фуше.
При этом имени граф содрогнулся от отвращения и ненависти. Фуше был известен тем, что, будучи представителем Директории в Лионе, ручьями лил кровь своих соотечественников.
– Что же вам угодно, гражданин Фуше? – спросил Пьер.
Фуше, будущий префект полиции, имел в то время сорок лет от роду. Видя по отношению к себе презрение и пренебрежение со стороны правителей и предчувствуя какой-то поворот в политике, этот человек прекрасно чувствовал, откуда дует ветер. Не доверяя успехам Бонапарта, Фуше прикидывал, не выгоднее ли будет присоединиться к роялистам. Короче говоря, он искал, кто бы смог подороже оценить его редкий талант.
Накануне, на балу Директории, он разгадал сцену между любовницей Барраса и неизвестным щеголем. Читатель помнит, что он вошел в комнату как раз тогда, когда Ивон бежал, воспользовавшись всеобщим замешательством. Молодой человек бежал так быстро, что Фуше не успел его разглядеть. Когда он помогал Баррасу переносить женщину, она что-то проговорила.
Директор спросил его об этом, но Фуше ответил, что он не разобрал слов.
На самом деле он прекрасно расслышал имя Ивона Бералека, хорошо известное по восстанию шуанов.
«Этот молодой человек явно из агентов аббата Монтескье, – подумал он. – Барраса хотят купить. Ну что ж! Пусть покупают и меня! Надо отыскать этого парня!»
Кожоль прописался в книге Жаваля под именем Ивона Бералека, и Фуше без труда нашел его.
Когда Пьер спросил его о причине посещения, он резко ответил:
– Мне нужен аббат Монтескье.
– Но, гражданин Фуше, можно подумать, что господин Монтескье разгуливает по Парижу. Отправляйтесь в Лондон, он теперь там.
– Аббат в Париже. Я уверен в этом.
– В таком случае вы осведомлены лучше меня. Да и какое мне дело до аббата!
Фуше пристально поглядел на молодого человека:
– Вы отказываетесь мне отвечать?
– Нисколько. Но, к сожалению, я ничем не могу быть вам полезен по той простой причине, что я действительно не знаю, где находится господин Монтескье.
– И вы не встречали его?
– Вы действительно считаете, что здесь, в Париже, где есть столько способов развлечься, я буду искать какого-то аббата?!
Фуше понял, что молодой человек уклоняется от его вопроса.
– Однако я слышал, что с шевалье Бералеком можно посоветоваться, – сухо возразил он.
– Но, господин Фуше, почему вы во что бы то ни стало хотите увидеть во мне делового человека? Поглядите на меня. Мне двадцать восемь лет. В продолжение шести последних лет я только и делал, что стрелял, мне надоело все это. Слава богу, сейчас наступил мир. Объявлена амнистия. Я хочу наконец-то насладиться Парижем и всем тем, что он может мне предоставить. А вы хотите меня опять втянуть в политику. Ни за что! Я хочу просто жить!
Казалось, Фуше заколебался.
Фуше встал, подошел к молодому человеку и сказал медленно и четко, делая ударения на каждом слове:
– Послушайте меня, шевалье Бералек, и хорошенько запомните все, что я скажу. В Директории решается вопрос о том, чтобы поставить меня во главе полицейского управления. На этом посту я могу оказать услуги, и немалые, тем, кто окажется в стане моих друзей. Вы меня поняли? Не так ли?
– Превосходно.
– Ну так сделайте, чтобы это поняли и другие. Например, аббат Монтескье.
– Вы непременно хотите, чтобы я искал этого аббата!
– Нет. Но вы можете встретиться с ним.
– Разве что как-нибудь случайно.
– О, в жизни случается всякое, – сказал посетитель, направляясь к выходу.
Когда Фуше уже взялся за ручку двери, Кожоль с самым беспечным видом произнес:
– Именно об этом я и думаю!
– О чем? – повернулся посетитель.
– Если тот случай, о котором вы говорите, не представится? И эта встреча не состоится?
– Так что же?
– Что тогда будет?
– Видите ли, шевалье, насколько я знаю, вы хорошо изучили женское сердце?
– Это правда.
– Ну а если вы отвергаете женщину, которая вас любит?…
– Никогда! – искренне возмутился Пьер.
– Но, допустим…
– Ну ладно.
– Что она делает после вашего отказа?
– Она мстит, – отвечал граф.
– Вы сами произнесли это, – сказал Фуше, и взгляд его стал жестким.
Не прибавив больше ни слова, он откланялся и вышел.
Не отрывая взгляда от двери, граф пробормотал:
– Ничего себе шуточку я придумал! Я хотел отвести от Ивона опасность, а, кажется, приобрел ему серьезного врага…
Но постепенно он успокоился:
– В конце концов этот Фуше знает только меня, и если аббат откажется от его услуг, то мстить он будет только мне.
В дверь легонько постучали. Она приоткрылась, и в проеме показалась угодливая фигура Жаваля.
– Чего тебе, Страус?
– Я принес письмо.
– Мне?
– Во всяком случае, когда его принесли, то назвали ваше имя.
– Но тут нет никакого имени, – сказал удивленный Пьер, вертя в руках конверт без надписи.
– Тот, кто его принес, сказал: «Передайте вашему постояльцу, молодому человеку, приехавшему из Бретани», а так как у меня нет других постояльцев…
– И я действительно из Бретани…
– Так оно вам, – заключил Жаваль.
Кожоль сломал печать.
Письмо было без подписи.
«Сегодня вечером, в десять часов, будьте перед новой калиткой „Люксембурга“».
Пьер колебался.
«Ивону или мне назначено это свидание?» – спрашивал он себя.
Жаваль же подумал, что полиция требует отчета о нем. Пьер колебался недолго.
– Иду, – прошептал он.
Глава 10
Ворота Люксембургского сада, носившие название «Новая калитка», выходили на безлюдную местность. Шестнадцать лет назад западная часть сада была такой же, как и теперь. Весь треугольник, составляющий в настоящее время перекресток между улицами Западной и Вожирар, был отведен под устройство балаганов, кафе и общественных гуляний. Одним словом, он должен был конкурировать со знаменитой ярмаркой Святого Лаврентия, находившейся в том же квартале.
Приступили к работе, очистили место от деревьев, но на этом и остановились. Дорога, впоследствии получившая название улицы Богоматери, не слишком пробуждала охоту строиться. Для приманки было обещано, что все дома, выстроенные возле сада, будут иметь выход в «Люксембург» с правом пользоваться им даже тогда, когда публика туда допускаться не будет. Но подрядчики не хотели заниматься этой улицей. В тысяча семьсот девяносто восьмом году на ней было только два дома со стороны улицы Вожирар.
Остальное место занимал пустырь, покрытый ямами от выкорчеванных деревьев, которые никто и не подумал засыпать.
Можете себе представить, как опасно здесь было ночью, учитывая мошенников, наводнивших город, и полицию, которая занималась только политикой!
Вот появилась какая-то тень.
– Черт побери! Здесь темнее, чем в печи! Ай да местечко! Честное слово, здесь спокойно можно душить людей, – бормотал чей-то голос.
Рассуждая так, Кожоль (а это был именно он) вдруг остановился.
– Может быть, меня специально заманили сюда, чтобы без шума отправить на тот свет? Эти прелестные ямки вполне смогут послужить могилой…
Он усмехнулся и продолжал свой путь.
Ощупал широкий тесак в рукаве.
«С этим можно продержаться довольно долго», – размышлял он.
Привыкший к длительным ночным переходам, Кожоль без особого труда подвигался по пустырю.
«Что же меня ожидает? Опасность или радость? И кому была предназначена записка? Мне или Ивону?»
Часы пробили три четверти десятого.
«Через несколько минут я буду все знать», – успокаивал себя Кожоль.
В это время впереди показалась группа людей. Шестеро шли впереди и несли что-то тяжелое. А четверо шли за ними. Кожоль спрятался за поваленным деревом. Он увидел, что несли что-то в мешке, из которого слышались какие-то сдавленные крики. До ушей графа донеслись тихо сказанные слова:
– Надо будет вынуть кляп, а потом быстренько вставить его обратно. А то его мяуканье разбудит всех вокруг.
Носильщики тотчас положили на землю свою ношу и принялись распутывать веревки, которыми она была связана.
Как только жертва почувствовала относительную свободу, она издала крик, но тут же сильная рука сдавила ей горло.
– Не перестарайся, Жак, эта жизнь стоит не так мало, – произнес тот же голос.
– Не беспокойся, я легонько, – ответил тот, которого назвали Жаком.
– Надо ему заткнуть рот, – произнес третий голос.
– Дайте ему перевести дух, а то еще задохнется.
Кожоль слышал из своего убежища хриплое дыхание жертвы. Он уже хотел броситься на помощь, но благоразумие удержало его.
Несчастная жертва спросила умоляющим голосом:
– Ради бога, куда вы меня несете?
– Скоро сам узнаешь.
– Вы хотите бросить меня в Сену?
– Ну, этого тебе бояться нечего.
– Что вы хотите сделать со мной?
– Всего лишь сменить убежище.
– И я никогда не попаду на свободу?
– Завтра, если ты этого захочешь, будешь свободен.
– Что я должен сделать, ради бога…
– Тебе уже не раз говорили. Расскажи Точильщику то, что он от тебя требует…
– Никогда!
– Это твое последнее слово?
– Никогда, – повторил пленник.
– Кляп! – распорядился первый голос.
– Выслушайте меня, умоляю вас…
– Говори!
– Отпустите меня. Я дам сто тысяч экю!
Кто-то весело рассмеялся.
– Двести тысяч, только освободите…
– Сознайся Точильщику, и завтра будешь свободен.
– Никогда, – повторил пленник.
Кляп был вставлен, несчастный засунут в мешок, и шествие исчезло во мраке.
«Странно, – подумал Кожоль, – я никогда не оставался бесчувственным, если слышал крик о помощи. Но я не почувствовал ни малейшей жалости к этому человеку, который с такой легкостью предлагал сумму в двести тысяч экю…»
Он улыбнулся.
«Черт побери! Этот Точильщик имеет полное право гордиться своими людьми! Подчиненные, которые отказываются от двухсот тысяч экю!.. Неплохо было бы познакомиться с этим парнем!»
Когда граф подошел наконец к калитке, пробило десять часов.
«Кажется, я не опоздал, – подумал Пьер, – теперь бы узнать, кто назначил мне свидание…»
Захрустел песок под чьими-то шагами. На калитку упала тень.
– Хороший признак, – прошептал Кожоль, – женщина. Должно быть, служанка, которую послала ее госпожа. Как же я буду выпутываться из этой истории?
Нежный голосок спросил его:
– Вы прибыли из Бретани?
– Я приехал вчера утром.
– Где вы остановились?
– В гостинице «Страус».
– Хорошо. Подождите.
Ключ взвизгнул в скважине. И пока отпирали калитку, граф лихорадочно соображал: «К кому же относится приглашение? Ко мне или Ивону?»
Он проскользнул в полуотворенную калитку. Ее тотчас же снова заперли.
– Дайте мне руку, – сказала женщина.
Пьер повиновался.
Под густыми деревьями было так темно, что без своего проводника Пьер не смог бы сделать и двух шагов.
«Ручка нежная и тонкая, – рассуждал Кожоль, – служанка из хорошего дома».
Наконец они выбрались из-под деревьев на открытое место, и Пьер отчетливо увидел заднюю стену дворца.
Девушка направилась к двери, которая открылась у нижней ступени маленькой лестницы.
«Потайная лестница, – подумал Кожоль, – но… кого же здесь все-таки ожидают, меня или Ивона?…»
Пройдя шагов двадцать, женщина свернула вправо и прошла еще немного, ведя графа за руку.
– Где-то здесь возле вас должна быть софа, – произнесла она.
Кожоль ощупью нашел софу.
– Садитесь и ждите.
Но Пьер не отпускал руки своей спутницы.
– Неужели вы оставите меня в темноте?
– Тот, кто живет в комнате напротив, мог бы заметить свет.
«Тот! – отметил мысленно Кожоль. – Значит, дама замужем».
Граф все еще держал девушку за руку, хотя та отчаянно пыталась освободиться.
– Но, милое дитя, как я смогу увидеть лицо твоей госпожи?
– Оно прекрасно и в темноте.
Обрадованный Кожоль отпустил наконец девушку, и она исчезла.
«Ах, – думал он, – стало быть, она прекрасна! Это замечательно, вот только бы узнать точно, не Ивону ли предназначается это счастье?»
Раздался легкий шорох.
– Это она, – пробормотал граф.
Но прежде чем он успел что-либо сказать, его шею уже обвивали две нежные руки, маленький рот осыпал его жгучими поцелуями, бормоча: «Я люблю тебя».
Кровь бросилась Кожолю в голову. Бералек был забыт, сомнения отброшены…
Ну да ему ведь было всего двадцать восемь лет!
Через несколько минут об Ивоне вспоминать уже было поздно.
Триумф Кожоля был из тех, которые заставляют краснеть победителя.
Несмотря на признание в любви, женщина искренне сопротивлялась. Кожоль пришел в себя от того, что она зарыдала. Он склонился к ней, полный стыда и раскаяния. Вдруг она вскочила, словно почувствовав опасность.
– Беги… или ты погиб!
Через щель в двери пробился луч света. Кто-то шел по коридору со свечой в руке.
Прежде чем Кожоль успел ей что-либо сказать, она выскочила за дверь навстречу нежданному гостю.
Пьер остался один в потемках. Вместо того чтобы бежать, он сидел и думал о той, которой овладел, не видя ее лица.
Подойдя к двери и заглянув в замочную скважину, граф еле сдержал крик изумления.
«Она действительно прекрасна», – подумал он.
Высокая, с матовым цветом лица, свойственным смуглянкам, с небольшим розовым ртом, она была ослепительно хороша. Огромные черные глаза таили в себе страсть и недюжинную энергию. В ней было что-то от тигрицы, которую почему-то принимали за кошечку.
Вошедший зажигал свечи, поэтому не видел взгляда, которым его наградила эта женщина. Вряд ли он оставался бы столь беспечным, если бы смог его заметить. Но он был слишком занят. Наконец он зажег свечи и обернулся. Кожоль сразу же узнал его.
– Баррас!
Директор сел рядом с женщиной и взял ее за руку.
– Жестокая! – произнес он, целуя кончики ее пальцев.
– Жестокая? Чем же я провинилась перед вами?
Мелодичный голос в сочетании с очаровательной улыбкой мог смягчить даже стены.
«Н-да! – подумал Пьер. – Минуту назад я мог поручиться, что она готова убить его, а сейчас. Этот тон… эта улыбка…»
Между тем за дверью продолжался разговор.
– Да-да, жестокая, – говорил Баррас, – я так беспокоился, пока искал вас… Куда же вы исчезли? Елена…
– Елена! Какое прекрасное имя, – пробормотал Кожоль.
– Я уже говорила вам, виконт, что хотела зайти в одну из комнат, выходящих в сад, чтобы спокойно подышать свежим воздухом. Прилегла и вздремнула… Когда я увидела вас, мне даже не пришло в голову, что прошло много времени…
– И вы шли встречать меня? – взволнованно спросил Баррас.
– А куда еще я могла здесь пойти? Я никого не знаю, да и никому не интересна, кроме вас…
– Да, но моя любовь вас ни капельки не трогает. Неужели вы никогда не полюбите меня?!
– Разве вы не уверены в моей дружбе?
– Зачем вы притворяетесь, Елена? Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Я хочу не дружбы, а любви…
Баррас упал к ногам Елены. Кожоль отодвинулся от двери.
«Кажется, я сыграл дурака, мне здесь не место. Нужно скорее бежать отсюда».
Но… ему так не хотелось уходить. Ему хотелось вымолить прощение за свою великолепную ошибку. Он еще не догадывался, что влюблен, но уже ревновал к Баррасу.
Он снова склонился к замочной скважине.
«А, так его дела идут не лучше, чем прежде», – довольно подумал он.
Директор, стоя на коленях, умолял Елену сжалиться над ним.
Елена хохотала. Потом довольно сухо обратилась к нему:
– Довольно. Однако, виконт, вы забываете о наших условиях.
Баррас медленно выпрямился.
Он был укрощен. Всем, кто его знал, это укрощение доставило бы много забавных минут, так как до сих пор он не знал поражений.
Равнодушие Елены вместо раздражения вызывало в нем чувство приниженности.
– Почему вы так безжалостны ко мне? – со слезами в голосе спрашивал он.
– Ну что вы, – возразила молодая женщина насмешливым тоном, – я готова сходить с ума от любви к вам!
– Елена, ради всего святого, этот тон… не надо насмешек… Я действительно страдаю!
– Так мне теперь страдать и плакать из-за того, что вы влюбились в меня?
– Значит, я не достоин даже жалости? Я не вызываю в вас ничего, кроме ненависти к себе? – вскричал Баррас.
– Ну к чему эти крайности? Почему вы считаете, что если я не умираю от любви к вам, значит, я должна вас ненавидеть. Вспомните, когда мы познакомились, вы мне сказали: «Позвольте мне любить вас и, может быть, настанет время, когда вы ответите мне взаимностью. Я буду терпеливо ждать». Я любопытна. Мне было интересно, действительно ли развратник Баррас способен искренне полюбить…
– Но теперь вы знаете это, – вздохнул Баррас.
– Да, я признаю искренность ваших чувств.
– Так почему же вы меня отталкиваете?
Елена засмеялась:
– Но тот день, про который вы говорили, еще не настал. Я не полюбила вас. И если вы не перестанете меня преследовать подобными сценами, он может и не настать.
Это было сказано таким неумолимо холодным тоном, что Баррас мгновенно отрезвел.
В его глазах сверкнула молния. Он схватил Елену за руку.
– Кто вы? Кто поставил вас на моем пути? Ведь вы явно проводите свою линию, вы направленно мучаете меня, не давая ничего взамен…
– Вы хотите, чтобы я покинула дворец? – холодно спросила Елена, освобождая свою руку.
– Да, беги, потому что больше я за себя не отвечаю!
Она медленно направилась к двери, противоположной той, у которой находился Кожоль, отворила ее и произнесла:
– Прощайте, Баррас!
Но при мысли, что он может потерять эту женщину, мужество покинуло виконта.
Он бросился к ней, упал на колени, протянул руки и зарыдал:
– Умоляю вас, останьтесь! По крайней мере я смогу видеть вас ежедневно, если уж вы не можете ответить мне любовью!
– Возможно, это время придет когда-нибудь, – отвечала она, смягченная видом его неподдельного страдания.
– Нет, Елена, я прекрасно понимаю это. И понимаю, что произойти это не может только из-за того, что вы любите другого!
Елена вздрогнула:
– Я? Люблю? Кого же?
– Откуда я знаю? Возможно, того молодого человека, один вид которого вызвал у вас обморок, когда он пытался передать вам эту игрушку. Вы даже не взяли ее в руки…
– Обморок к этому молодому человеку не имеет никакого отношения. Я была слишком взвинчена вашими гостями, и вы прекрасно это знаете. Я его и не видела-то никогда раньше…
– Тем лучше, если вы не любите этого несчастного щеголя.
– Почему несчастного?
– Потому что из полицейских донесений я узнал, что он был убит, когда выходил отсюда.
– И есть доказательства, что убитый именно он?
– Моя печать, которую я вручил ему. Ее нашли на месте убийства.
Ей почему-то стало душно. Она вскрикнула и посмотрела на дверь, ведущую в другую комнату. Она искала ответ на вопрос: «Кто же тогда держал меня в объятиях?»
Баррас, проследив ее взгляд, схватил с камина канделябр и распахнул дверь…
Комната была пуста.
Тайного посетителя, которого она приняла за Ивона Бералека, уже не было.
У нее вырвался крик бешенства при мысли о том, что она не знает этого человека. Что он владеет ее тайной, что он может самодовольно улыбаться, восхищенный своим триумфом…
При мысли, что этот наглец может навсегда остаться неизвестным, жажда мести охватила ее. Она посмотрела на Барраса, который ничего не мог понять.
– Вы по-прежнему хотите заслужить мою любовь? – спросила она Барраса тоном, от которого у него по спине пробежал холодок.
– Чего вы хотите? Для того чтобы добиться вашей любви, я готов совершить даже невозможное!
– Здесь сейчас был человек, который нас подслушивал. Он не мог далеко уйти. Найдите мне этого человека, Баррас!
Лицо ее исказилось от ненависти.
– И что потом? – с беспокойством поинтересовался Баррас.
– Если вы его найдете – я ваша!
Баррас бросился из комнаты.
Минуту спустя дворец ожил. Сад осветился факелами, гвардейцы, охранявшие безопасность членов Директории, рыскали по всем направлениям.
Все были возбуждены и взволнованы, дворец гудел слухами. Говорили, что какой-то негодяй организовал покушение на жизнь Барраса.
Не произнося ни единого слова, Елена наблюдала за этой суетой из окна.
Но что же с Кожолем?
Граф до конца слышал разговор Елены с Баррасом и убедился в том, что он действительно занял место Ивона.
– Что же я натворил?! – с горечью повторял он.
Он понял, что пора бежать.
Осторожно спустившись с лестницы, по которой обыкновенно ходила прислуга, он очутился перед цветником.
– Главное сейчас – не потерять голову и добраться до калитки. По ее решетке я смогу перебраться через стену. Но хотел бы я знать, что предпримет Баррас, чтобы поймать меня?
Как только он достиг ограды, мелькнувший вблизи свет заставил его обернуться.
– Кажется, влюбленный решил устроить эффектную охоту с факелами. А я – олень, из-за которого и устроена эта охота…
Он уже добрался до стены, когда голоса солдат заставили его остановиться.
– Когда этот разбойник взберется на стену, не вздумайте стрелять. Его надо схватить живым…
«Все ясно. На улице дозор. Кажется, я попал в настоящий капкан, – пробормотал Кожоль. – Самое интересное, что если меня схватят, то я даже ничего не смогу сказать в свое оправдание, – продолжал он разговор сам с собой, – не могу же я компрометировать даму! Она, конечно, ненавидит меня. И, говоря откровенно, у нее есть для этого основания!»
Размышляя подобным образом, Пьер тем не менее продолжал прислушиваться к тому, что говорили за стеной.
