Эдвард Сноуден
Эдвард Сноуден. Личное дело
С того вечера, когда бы мой отец ни приходил в «берлогу», чтобы включить бежевую коробочку, я вставал на своей постели, отодвигал занавеску и внимательно следил за его приключениями. Однажды на экране появился падающий шарик, а внизу находилась горизонтальная доска. Отец должен был поднимать доску, чтобы ударить по шарику, отбросить его и разрушить целую стенку из разноцветных кирпичей: «Арканоид». В другой раз папа сидел перед целым экраном разноцветных кирпичей различной формы. Они постоянно падали, и в это время он передвигал их и расставлял так, чтобы они образовывали ровные ряды, которые тотчас же исчезали: то был «Тетрис».
Я был в полной растерянности, не понимая, что делает мой папа: он так развлекается или это часть его работы? Пока однажды я, глядя в окошко своей комнаты, не увидел, что он – летает.
Мой отец, который всегда восхищал меня тем, что показывал мне вертолеты, летящие над нашим домом с авиационной базы Береговой охраны, сейчас пилотировал собственный вертолет. Прямо у меня на глазах, не выходя из своей «берлоги»! Он стартовал с небольшой авиабазы под крошечным развевающимся американским флагом, взмыл в черное ночное небо, усыпанное мерцающими звездами, – и тут же рухнул на землю. Негромкий вскрик отца заглушил и мой вопль. Но только я подумал, что игре конец, как он начал все сначала, вновь оказавшись на маленькой базе с крошечным флагом и вновь стартуя с летного поля.
Игра называлась Choplifter! – восклицательный знак был частью ее названия, и впечатления от игры требовали этого восклицания. Она вызывала восторг и трепет. Снова и снова я наблюдал эти вылеты из нашей «берлоги» к плоскому диску пустынной луны. С вертолета стреляли, стреляли по вертолету – с вражеских самолетов и танков… Вертолет садился и снова взлетал, когда отец пытался спасти внезапно возникающую толпу людей, которых необходимо было перенести в безопасное место. Тогда сформировалось мое особенное детское представление об отце: он был героем!
Ликующий вопль, раздавшийся с кушетки в первый раз, когда малюсенький вертолет невредимым вернулся на базу, перенеся на себе всех крошечных человечков, оказался чересчур громким. Голова отца повернулась к окну, чтобы посмотреть, не разбудил ли он меня, – и тут он застал меня врасплох.
Я нырнул в постель, натянул на себя одеяло и лежал не шевелясь, слыша тяжелые отцовские шаги по направлению к своей комнате.
Он стукнул в окошко. «Давно пора спать, дружище! Ты еще на ногах?»
Я затаил дыхание. Внезапно он распахнул окно, протянул руки, схватил меня – вместе с одеялом – и утащил в свою «берлогу». Все произошло так быстро, что я даже не коснулся ногами ковра.
Еще не успев опомниться, я сидел у отца на коленях и как будто стал вторым пилотом. Я был слишком мал и слишком взволнован, чтобы сообразить – джойстик в моих руках не подключен. Но это не имело значения, потому что главное – я летал бок о бок со своим отцом.
Невидимая стена
Элизабет-Сити – живописный и не очень большой портовый город с более или менее сохранившимся историческим центром. Как большинство остальных ранних американских поселений, он вырос у воды, в данном случае у берегов реки Паскуотанк. Название является искаженным англичанами алгонкинским[15] словом, которое переводилось как «место, где течение разделяется». Река течет от Чесапикского залива через болота Виргинии и Северной Каролины и впадает в залив Албемарл, как реки Човон, Перкиманс и другие. Когда задумываешься о каком-то ином пути, по которому могла пойти моя жизнь, я невольно вспоминаю этот речной край: не важно, по какому конкретному руслу движется река от своих истоков – она все равно достигает нужного места назначения.
Моя семья всегда была связана с морем, особенно по материнской линии. Происхождение моей мамы прямиком восходит к отцам-пилигримам, а самый ранний из известных предков, появившийся на этих берегах, – не кто иной как Джон Олден, член экипажа «Мейфлауэр»[16], числившийся на нем бондарем[17]. Он стал мужем приплывшей вместе с ним Присциллы Маллинс, имевшей сомнительное преимущество быть единственной на судне женщиной брачного возраста и посему ставшей первой женщиной брачного возраста из всего первого поколения основателей Плимутской колонии.
Судьбы Джона и Присциллы не соединились тогда, в День благодарения, и им не довелось бы быть вместе из-за вмешательства возглавлявшего Плимутскую колонию капитана Майлза Стэндиша. История его любви к Присцилле и ее отказа положены в основу литературного произведения, упоминания о котором сопровождали меня в юные годы. Это историческая поэма «Сватовство Майлза Стэндиша» Генри Уордсворта Лонгфелло (тоже потомка Олденов и Маллинсов).
Тихо в комнате, только перо скрипит под рукою,
Важные письма строча. Их с «Майским цветком» отправляют:
Завтра он должен отплыть иль еще через день, но не позже.
Весть о страданьях минувшей зимы на отчизну везет он
В письмах, что Олден писал, повторяя в них имя Присциллы,
Нрав неустанно хваля молодой пуританки Присциллы![18]
Дочь Джона и Присциллы Элизабет была первым ребенком, родившимся у переселенцев в Новой Англии. Моя мама, имя которой также Элизабет, – ее прямой потомок. В силу того что это родство прослеживается преимущественно по женской линии, фамилии менялись почти в каждом колене: Элизабет Олден выходит замуж и становится Пабоди, Пабоди сочетается браком с Гринеллом, Гринелл – со Стивенсом, их отпрыск – с Джослином. Мои пришедшие из-за моря предки приплыли вдоль побережья из теперешнего Массачусетса в Коннектикут и Нью-Джерси, прокладывая торговые пути и спасаясь от пиратов, где-то между колониями и Карибами. С началом революции в колониях семья Джослинов осела в Северной Каролине.
Амасия Джослин (среди прочих вариантов – Джоселин) занимался каперством[19] и был военным героем. В качестве командира 10-пушечного барка «Файербренд» он отличился при обороне Мыса Страха. Сражаясь за американскую независимость, он поступил на службу в военный флот США и стал офицером снабжения при порте Уилмингтон. Там же он основал первую в городе торговую палату, которую сам в шутку называл «разведывательным центром». Джослины и их потомки – Муры, Холлы, Мейленды и Хауэллы, Стивенсы, Рестоны, Стокли, другие представители моей родни по материнской линии – сражались во всех войнах в истории моей страны, от Войны за независимость до Гражданской. Правда, на этот раз они дрались за Конфедерацию против янки из Новой Англии и сторонников центрального правительства. Но и те, и другие участвовали в обеих мировых войнах XX века. Мою родню всегда отличало высокое чувство долга.
Дедушка, отец моей матери, которого я называю Поп, в народе известен как контр-адмирал Эдвард Дж. Баррет. К моменту моего рождения он был заместителем начальника авиационно-технической службы при штабе Береговой охраны США в Вашингтоне. И в дальнейшем он занимал различные командные должности как технического, так и операционного характера, от Губернаторского острова в Нью-Йоркской бухте до Ки-Уэст в штате Флорида, где он возглавлял Объединенную межведомственную рабочую группу «Восток»[20]. Я понятия не имел, до каких высот поднялся по службе наш Поп, но знал, что церемонии по случаю его вступления в должность становились все круче, речи длиннее, а торты все выше. Так, помню, в качестве сувенира артиллерийский расчет подарил мне сорокамиллиметровую стреляную гильзу – круглую, еще теплую и пахнувшую порохом после салюта в честь дедушки.
И, наконец, мой папа Лон, который в момент моего рождения был младшим офицером авиационно-технического учебного центра Береговой охраны в Элизабет-Сити, работавшим в качестве методиста и инструктора по электронике. Он часто отсутствовал, оставляя дома нас с сестрой на попечении мамы. Та, дабы воспитать в нас чувство ответственности, давала нам разные задания. Обучая чтению, она наклеивала на наши шкафчики с одеждой этикетки со словами, отражавшими содержимое: «носки», «белье». Сажала нас в тележку и везла в местную библиотеку, где я моментально отправлялся в свой любимый зал, тот, который я называл «Большие машинки». Если мама спрашивала, какие «большие машинки» мне понравились больше всего, я без запинки отвечал: «Самосвалы, паровые катки, и автопогрузчики, и краны, и…»
«Это все, дружок?»
«А еще, – вздыхал я, – бетономешалки, бульдозеры и…»
Мама любила задавать мне головоломные задачки по математике. В магазинах «Кей-март» или «Уинн-Дикси» она выбирала книжки и модели машинок, легковых и грузовых, и покупала в том случае, если я смогу быстро и правильно сложить в уме их цены. Все мои детские годы она следила за тем, чтобы сложность заданий плавно росла, сперва давая мне решать примеры в пределах доллара, затем – требуя найти точную сумму долларов и центов. После я должен был вычислить 3 % от полученного числа и результат прибавить к общей сумме. Последняя операция ставила меня в тупик не столько арифметически, сколько логически. «Зачем?» – спросил я.
«Это называется налог, – объяснила мама. – За все, что мы покупаем, мы платим три процента государству».
«А что с ними делают?»
«У нас хорошие дороги, сынок? А мосты? Правительство использует эти деньги для ремонта. Деньги нужны для того, чтобы в библиотеках были книги», – пояснила мама.
Однажды я испугался, что мои многообещающие математически навыки меня подводят – сделанные в уме вычисления не совпадали с тем итогом, который я видел на кассовом аппарате. «Ставку налога подняли. Теперь мы платим четыре процента», – снова пояснила мама.
«Значит, теперь в библиотеке будет еще больше книг?» – спросил я.
«Будем надеяться», – ответила мама.
Бабушка жила через несколько улиц от нас, напротив Каролина-Фид и Сид-Милл, и над ее домом высился громадный пекан. Сняв с себя рубашку и сделав из нее сумку, чтобы нести нападавшие с дерева орехи, я поднимался к бабушке наверх и ложился на ковер возле длинных, низких стеллажей с книгами. Моими неразлучными друзьями были басни Эзопа и, пожалуй, самая любимая – «Мифология» Булфинча. Я перелистывал страницы, отвлекаясь время от времени, чтобы разгрызть несколько орехов, и снова впитывал в себя истории о крылатых конях, запутанных лабиринтах, о горгоне со змеями вместо волос, чей взгляд превращал смертных в камень. Я был в восторге от Одиссея, мне вполне нравились Зевс, Аполлон, Гермес и даже Афина. Однако больше всего меня восхищал Гермес, неказистый бог огня и вулканов, покровитель кузнецов, столяров и плотников, кустарей и ремесленников. Я гордился тем, что умею писать его греческое имя и знаю его древнеримское имя – Вулкан. А в «Стартреке» так называлась планета, родина Спока. Грандиозный замысел греко-римского пантеона всегда поражал меня. На вершине некой горы проживала компания богов и богинь, проводившая большую часть своего бесконечного существования в ссорах друг с другом и подсматривании за делами жившего внизу человечества. Время от времени, узнавая что-то такое, что могло их заинтриговать или вывести из себя, они, переодевшись в ягнят, лебедей или львов, спускались с высот Олимпа, чтобы разобраться, что происходит, и вмешаться. Результатом нередко была катастрофа: кто-нибудь тонул, погибал от разряда молнии или превращался в дерево, и все потому, что бессмертные сочли необходимым влезть в дела смертных.
Однажды мне попалось иллюстрированное издание легенд о короле Артуре и его рыцарях, где я прочел об еще одной легендарной горе, на этот раз в Уэльсе. Гора служила крепостью для злобного великана по имени Рита Гавр. Тот отказывался признавать, что время его царствования прошло и что в будущем над ним будут властвовать земные короли, которых он считал ничтожными и слабыми. Стремясь не упустить власть, он сошел со своего высоченного пика на землю и стал нападать то на одно королевство, то на другое, побеждая войско за войском. В конце концов он разбил и уничтожил всех до одного королей Уэльса и Шотландии. Каждый раз, убивая, он сбривал их бороды, чтобы оторочить ими свой плащ, который носил как кровавый трофей. И потом он решил бросить вызов сильнейшему королю Британии – Артуру, поставив его перед выбором: Артур мог сам сбрить бороду и сдаться или Рита Гавр собственноручно снимет ему голову вместе с бородой. Выведенный из себя подобной наглостью, Артур выступил против великана в его горной крепости. Они встретились на самой высокой вершине и сражались несколько дней, пока Артур не был ранен. И когда Рита Гавр схватил короля за волосы и готов был его обезглавить, Артур собрал последние силы и погрузил легендарный свой меч в глаз великана и тот повалился на землю мертвый. Артур вместе с рыцарями сложил из камней погребальную пирамиду над его телом. Но еще до того, как они завершили свою работу, начался сильный снегопад, и под конец кроваво-красный плащ великана стал идеально белым.
Гора называлась Snaw Dun, и в примечаниях говорилось, что на старом английском это означает «снежный курган». В наше время этот снежный курган называется Сноудон. Давно потухший вулкан высотой примерно 1085 метров – самая высокая вершина Уэльса. Помню чувство, с которым я обнаружил в этой истории свою фамилию, – трепетный восторг. А изменившееся правописание придало ощутимое понимание, что мир старше, чем я сам, он даже старше моих родителей! Имена ассоциировались с геройскими подвигами Артура, Ланселота, Гавейна, Персиваля, Тристана и других рыцарей Круглого стола, что придавало мне гордости – пока я не узнал, что все эти деяния были не историческими, а легендарными.
Годы спустя я с маминой помощью обшарил всю библиотеку в надежде отделить факты от мифов. Я обнаружил, что замок Стерлинг был переименован в замок Сноудон – в честь победы короля Артура, в качестве попытки шотландцев обосновать свои притязания на английский трон. Реальность, как я убедился, всегда суетна и менее лестна, нежели мифы.
К тому времени как я откопал правду об Артуре, меня уже давно занимала новая и совершенно иная история. На Рождество 1989 года в доме появилось то, что называется Nintendo. Я вцепился в двухтоновый серый геймпад так крепко, что встревоженная мама ввела правило: нельзя начать новую игру, пока не дочитаешь книгу. Игры были дорогие, и, уже изучив те, которые шли вместе с приставкой (единственный картридж объединял Super Mario Bros и Duck Hunt), я изнывал по новым. Вся незадача была в том, что в свои шесть лет я не мог читать так же быстро, как одолевал очередную игру. И тут назрел момент для следующей моей неофитской хакерской атаки. Я стал приносить из библиотеки домой все более и более тонкие книжки, а также книжки с большим количеством картинок. Я брал визуальные энциклопедии изобретений и открытий с чудными рисунками старинных велосипедов и дирижаблей, а еще – комиксы, которые, как я понял уже гораздо позже, были сокращенным пересказом для самых маленьких произведений Жюля Верна и Герберта Уэллса.
Простая до гениальности приставка NES 8-bit – Nintendo Entertainment SYSTEM – обеспечила мое подлинное образование. Из «Легенд Зельды» я узнал, что мир существует, чтобы его исследовали; из Mega Man я понял, что могу многому научиться у своих врагов. Ну а игра Duck Hunt… Благодаря ей я знаю, что, если кто-то смеется над твоими неудачами, это совсем не значит, что всех недоброжелателей надо перестрелять. И в конечном счете все-таки Super Mario Bros, эта серия игр, научила меня, пожалуй, самому главному в жизни. Я сейчас совершенно искренен. И прошу отнестись к моим словам с предельной серьезностью. Super Mario Bros, в версии 1.0 – среди всех сайд-скроллеров это безусловно шедевр на все времена.
Когда игра начинается, Марио всякий раз стоит слева от возникающего легендарного экрана и двигается всегда в одном направлении. Он движется только вправо, ибо навстречу ему прокручивается фон и оттуда появляются все его враги. Ему надо пройти по четыре уровня в восьми мирах; каждый уровень подчинен временному ограничению, пока герой наконец не попадает в юдоль Зла и не освобождает принцессу Грибного королевства. На всех тридцати двух уровнях Марио стоит перед чем-то таким, что на игровом жаргоне именуется «невидимой стеной», которая не позволяет ему пятиться назад. Пути назад нет ни для Марио, ни для Луиджи, ни для меня, ни для вас. Свиток жизни разворачивается только в одну сторону, в том направлении, куда движется время, – и не важно, как далеко мы успеем зайти, невидимая стена будет всегда позади, отделяя нас от прошлого и побуждая продвигаться дальше в неизведанное. Маленький мальчик, подрастающий в небольшом городке штата Северная Каролина в 80-х годах прошлого века, должен откуда-то получить это представление о смертности. Так почему бы не от двух братьев-водопроводчиков, иммигрантов из Италии, падких до грибов из канализации?
В один прекрасный день мой заезженный картридж с Super Mario Bros никак не загружался, сколько бы я на него ни дул. Тогда так полагалось делать – в случае чего дуть на картридж изо всех сил, чтобы удалить пыль или еще какой-нибудь мелкий мусор, всякие ворсинки, которые так и норовили к нему прицепиться. В общем, сколько бы я ни дул и на сам картридж, и на паз для подключения, на экране телевизора мелькали какие-то пятна и волны, что внушало одну безнадегу.
Вспоминая об этом сегодня, я думаю, что у Nintendo было слабое штырьковое соединение. Но что я в свои семь лет мог знать о штырьковом соединении! Я просто очень расстроился и был почти в отчаянии. Хуже всего было то, что мой папа на две недели ушел в море по делам Береговой охраны и никак не мог мне помочь. А так как я не знал никаких трюков в духе Марио для того, чтобы недели без отца шли быстрее, эту штуку я решил починить самостоятельно. Если бы у меня что-нибудь тогда получилось, папа, я точно знаю, был бы приятно удивлен. Я отправился в гараж, чтобы взять его серый ящик с инструментами.
Я решил: чтобы выяснить, что произошло, нужно прежде всего разобрать штуковину. По сути, я просто копировал или пытался копировать все те действия, которые совершал мой отец, когда он сидел за кухонным столом и разбирал видеомагнитофон или кассетник (оба бытовых прибора, на мой взгляд, наиболее близко напоминали консоль Nintendo). Чтобы разобрать консоль, мне понадобился примерно час с небольшим. Своими неловкими и слишком маленькими ручонками я откручивал крестообразные винты Филипса, пользуясь плоской отверткой, но кое-как у меня это получилось.
Снаружи консоль выглядела скучной и монотонно серой, но внутри представляла собой разноцветный лабиринт. Казалось, что настоящая радуга из ярких проволочек, серебряные и золотые блестки высовывались из зеленой, как трава, монтажной схемы. Я что-то на ней подкрутил, что-то ослабил – наугад, конечно, – и снова как следует подул. И на всякий случай протер бумажным полотенцем. Потом мне снова пришлось дуть на панель, на этот раз чтобы удались кусочки бумаги, которые зацепились за то, что, как я теперь знаю, называется «штыри».
Коль скоро я закончил чистку и ремонт устройства, настало время его собрать по новой. Но наша «Золотая лаборатория», «Сокровищница уюта», должно быть, проглотила один из винтиков, а может, он затерялся где-нибудь на мягком ковре или под кушеткой. И я, должно быть, не поставил все детали на прежние места, потому что они с трудом влезали в консоль. Верхняя крышка не надевалась, я стал запихивать детали, как будто хотел закрыть битком набитый чемодан. Наконец крышка плотно стала на место, но только с одного бока. С другой стороны содержимое выпирало, и когда я запихивал его внутрь, крышка защелкивалась, но зато отскакивала с противоположной стороны. Я попробовал так и эдак еще какое-то время, а после сдался и включил устройство в сеть.
Нажал кнопку питания – ничего. Нажал Reset – снова ничего. Других кнопок на консоли не было. До моего ремонта около кнопок горели ярко-красные огоньки, а теперь и тут все словно умерло. Консоль стала кривобокой и бесполезной, а сам я испытывал приступ страха и чувство вины.
Отец вернулся из своего рейса Береговой охраны, и не скажу, чтобы он был ужасно горд за меня – даже чуть не набросился на меня, как злой Гумба. Но я испугался не столько его гнева, сколько разочарования. Для своих товарищей по работе отец был инженером, специализировавшимся по радиоэлектронному оборудованию. Для меня он был знатоком и мастером по ремонту домашней техники, который мог починить все что угодно: розетки, посудомоечные машины, водонагреватели и кондиционеры. Я всегда помогал ему, если он разрешал, и, работая вместе с ним, я познал и удовольствие от физического труда, и первые интеллектуальные радости, связанные с основами механики наряду с основными принципами электроники. Я научился видеть разницу между напряжением в сети и силой тока, мощностью и сопротивлением. Всякий раз, когда мы с ним брались за ремонт какой-нибудь вещи, наша работа завершалась либо успехом – либо взрывом негодования. Вконец загубленный прибор отец швырял в дальний угол, и в дальнейшем тот пропадал в картонном ящике вместе с другими вещами, «не подлежащими восстановлению».
Когда отец, возвратившись из похода, обнаружил, что я наделал с NES, то, к моему удивлению, он не был очень сильно зол. Правда, не был особенно доволен тоже, но отнесся к моей неудаче терпимо. Он объяснил, что ошибка произошла уже на этапе, когда следовало определить, что и почему пошло не так, а это до последних мелочей так же важно, как и понять, какая деталь прибора полетела. Если разберешься, что и как, это поможет избежать похожей поломки в будущем. Он по очереди показал каждый компонент внутреннего устройства консоли, не только рассказав, что это, но и как оно работает, и как взаимодействует с остальными деталями для обеспечения правильной работы устройства в целом. Только проанализировав механизм как совокупность отдельных деталей, ты можешь определить, насколько он подходит для выполнения определенных задач. Если прибор был сконструирован удачно, но просто забарахлил, ты его чинишь. Если нет, ты должен внести изменения в его работу и постараться усовершенствовать конструкцию. Таков единственно правильный подход к ремонту, по мнению моего отца, и тут не было ничего чрезмерного. Фактически так ты обнаруживал, ответственно ли ты относишься к технике.
Как и все уроки моего отца, этот имел широкое применение далеко за пределами наших непосредственных задач. В конечном счете то был урок о принципах «доверия к себе», о котором, как заметил отец, Америка часто забывала – в период между его детскими годами и моими. Сегодня нам проще и дешевле заменить поломанную машину новой моделью, нежели собирать все запчасти и размышлять, как самому их установить. Уже один этот факт гарантировал технологическую тиранию – не по вине самой техники, но из-за невежества всякого, кто изо дня в день пользовался ею и при этом отказывался ее понимать. Отказываясь от знания базовых операций и порядка обслуживания оборудования, от которого зависим, мы приходим к пассивному принятию этой тирании и принятию ее условий. Когда твое оборудование работает, ты тоже работаешь. Если оно выходит из строя, ты тоже выходишь из строя: то, чем ты владеешь, начинает владеть тобой.
Как выяснилось, я поломал спаянное соединение, но, чтобы понять, какое именно, отец захотел провести специальный тест в лаборатории при береговой пограничной базе. Думаю, он мог бы принести все, что для этого нужно, к нам домой. Но вместо этого он взял меня на работу. По-моему, он просто хотел показать мне лабораторию. Он решил, что я уже созрел для этого.
Но он ошибался. Нигде я не был под таким сильным впечатлением. Даже в библиотеке. Даже в радиорубке торгового центра Линнхейвен Молл. Мне запомнилось множество экранов. В лаборатории было сумрачно и пусто. Стандартный бежево-белый цвет государственного учреждения. Но еще до того, как папа включил свет, меня невольно ошеломило зеленоватое электрическое свечение. Почему здесь так много телевизоров? – первая моя мысль. И тут же вторая: И почему они все настроены на один и тот же канал? Папа объяснил, что это не телевизоры, а компьютеры. Хотя я слышал это слово и раньше, я не понимал, что оно значит. Сперва я решил, что экраны, то есть мониторы, – это сами компьютеры и есть.
Отец продолжал мне их показывать один за другим, пытаясь объяснить, что они делают: вот этот производит радиосигналы, этот – посылает радиоволны, а еще один – это симулятор электронной бортовой системы воздушного судна. Не буду врать, будто я понял хотя бы половину всего этого. Те компьютеры превосходили все, что можно было найти в частном секторе, далеко опережая то, что было в быту – и что я мог себе представить. Конечно, их процессоры запускались целых пять минут, дисплей поддерживал только один цвет, у них не было устройств, чтобы воспроизводить речь или музыку. Но эти недостатки только подчеркивали их профессиональную серьезность.
Отец усадил меня в кресло, подняв его так, чтобы я мог дотянуться до столешницы и большой пластмассовой штуки, которая на нем лежала. Впервые в жизни я видел перед собой клавиатуру. На своем Commodore 64 папа никогда не допускал меня к клавиатуре. Мой досуг у экрана ограничивался только видеоиграми с консолями, имевшими рычажки для управления всего лишь несколькими отдельными действиями. Здесь же не было ни рычажков, ни джойстика, ни пистолета… Это устройство представляло собой поверхность из пластмассы с аккуратными рядами клавиш, на которых виднелись буквы и цифры. Но буквы были выстроены в ином порядке, чем тот, что я изучал в школе. Первой с краю была не А, а Q. За ней шли W, E, R, T и Y. По крайней мере, цифры стояли в том порядке, как я их выучил.
Папа сказал, что каждая клавиша на клавиатуре имела смысл – каждая буква, каждая цифра – и все их сочетания также! И точно так же, как с рычажками на консоли или джойстиком, ты мог творить чудеса с их помощью. Чтобы мне это продемонстрировать, он перегнулся над моим плечом, набрал команду и нажал кнопку Enter – «Ввод». Что-то появилось на экране – как я понимаю теперь, текстовой редактор. Потом папа написал на самоклеющемся листочке несколько букв и чисел и сказал, чтобы я их напечатал, пока он будет заниматься поломанным Nintendo.
Когда он отошел, я начал повторять написанное на листочке, нажимая на клавиши. Леворукий малыш стал действовать как правша – этот способ мгновенно показался мне самым естественным из всех прочих способов писать.
10 input «Как тебя зовут?»; name$
20 print «Привет,» + name$ + «!»
Вам все это кажется простым, но вы – не маленький мальчик, каким тогда был я. Я был мальчиком с толстенькими, короткими пальцами, не знавшим даже, что такое кавычки, не говоря уже о том, что надо было нажать кнопку Shift, прежде чем их напечатать. После многократных усилий и ошибок я все-таки закончил файл. Нажал «Ввод» – и вдруг компьютер задал мне вопрос: «Как тебя зовут?»
Я был потрясен. Больше ничего не говорилось, что мне делать, поэтому я решил ответить и вновь нажал на уже хорошо знакомую кнопку «Ввод». «Привет, Эдди!» – всплыло вдруг радиоактивной зеленой вспышкой поверх темного экрана.
Так состоялось мое вступление в программирование и информатику на самом общем уровне. Урок про то, что эти машины делают то, что они делают, потому что кто-то сказал им это делать – очень особым и очень бережным способом. И этому «кому-то» может быть только семь лет от роду!
Я тут же понял все недостатки игровых систем. В них было тесно по сравнению с компьютерными. Nintendo, Atari, Sega – все они привязывали вас к мирам и уровням, где можно было идти вперед, даже побеждать, но ничего нельзя было изменить. Отремонтированная консоль Nintendo вернулась в «берлогу», где мы с папой вдвоем состязались в Mario Kart, Double Dragon и Street Fighter. Вскоре я уже перегнал отца во всех этих играх (первый случай, когда я мог в чем-то с ним поспорить!). Но очень-очень часто я еще позволял ему одержать надо мной победу. Мне не хотелось, чтобы он считал меня неблагодарным.
Я не считаю себя прирожденным программистом и не особенно силен в этом деле. Но все-таки за последнее десятилетие или около того я вырос и стал опасен. По сей день процесс мне кажется волшебством: пишешь команды на всех этих странных языках, которые процессор переводит в реальность, доступную не только мне, но всем и каждому. Я был поражен тем, что один отдельно взятый человек может программировать что-то универсальное, что не связано никакими законами и правилами, никакими инструкциями, за исключением тех, что сводятся к причине и следствию. Есть четкое логическое взаимодействие между тем, что вводишь и что в итоге получаешь. Если мой ввод был неверен, неверным будет и результат на выходе. Никогда прежде я не сталкивался с чем-то настолько согласованным и честным, столь недвусмысленно непредвзятым.
Компьютер способен до бесконечности дожидаться моей команды, и он выполнит ее незамедлительно, стоит мне только нажать клавишу «Ввод». Без лишних вопросов. Ни один учитель не бывает столь терпеливым – и столь отзывчивым. Нигде и никогда я не чувствовал себя – в школе или даже дома – до такой степени уверенным в себе. То, что безупречно написанный набор команд будет безупречно выполняться – раз за разом, показалось мне (как и многим сообразительным, имеющим технические склонности детям миллениума) единственной надежной и спасительной истиной нашего поколения.