Эдвард Резерфорд
Нью-Йорк
– Он дважды чуть не утопил корабль, – признался он.
– Что ж, лучше тебе какое-то время побыть при мне, – заявил Джон Мастер. – Будешь изображать раба, пока не подвернется что-нибудь поприятнее.
– Я вольный, сэр, – напомнил ему Гудзон.
– Ты идешь со мной или нет? – спросил благодетель.
И Гудзон, осознав, что податься ему некуда, принял предложение. По крайней мере, на какое-то время он окажется в безопасности.
Мерси Брюстер была немало удивлена, когда Джон пришел с новым рабом. Ему понадобилось несколько минут, чтобы все объяснить, после чего Гудзона отослали на кухню.
– Мне кажется, он говорит правду, – сказал Джон, когда Гудзон ушел и уже не мог слышать. – Если нет, то я страшно ошибся. – Он улыбнулся. – Боюсь, мне пришлось солгать, Мерси. Ты этого не одобришь.
– Но ты же солгал, чтобы спасти его от незаслуженного ареста. Может быть, даже жизнь ему спас.
– Наверное, так. Я не мог бросить беднягу в таком положении.
– Не мог, – подтвердила она тихо. – Я вижу.
– Надеюсь, ты не сердишься за то, что я привел его сюда.
– О нет, – ответила она, чуть задохнувшись, – я ничуть не сержусь. – Она надолго приковалась к нему взглядом и решила. Да, он был добр. Он никогда бы так не поступил, не будь он добр. И тогда, втайне затрепетав, она спросила: – Джон! Ты, кажется, хотел мне что-то сказать?..
Таверна Монтейна
1758 год
В ночь Гая Фокса в Нью-Йорке сжигали папу.
В Англии 5 ноября считалось знаменательным днем. Прошло полтора века с тех пор, как католик Гай Фокс предпринял попытку взорвать протестантский парламент, после чего завелся обычай ежегодно сжигать его чучело. По этой самой причине торжества во многом напоминали древние ритуалы Хеллоуина. Ночь Гая Фокса пришла и в Нью-Йорк. Однако со временем ньюйоркцы решили улучшить старый английский обряд и добраться до самой сути. Они поволокли по улицам чучело самого папы с дальнейшим сжиганием его вечером на огромном костре, и все ликовали. По крайней мере, почти все. Городские католики могли бы и возразить, но их было мало, и им хватило ума помалкивать.
Тем вечером Джон Мастер заметил в собравшейся на Бродвее толпе Чарли Уайта, махнул ему рукой и улыбнулся. А Чарли кивнул, но без улыбки. И Джон сообразил, что они уже годы как не общались, и начал пробираться к нему.
И может быть, Джону Мастеру было чуть-чуть неловко произнести: «Рад тебя видеть, Чарли». И он едва не брякнул: «Как раз вчера о тебе вспоминал», но сдержался, потому что это было бы ложью, черт побери, и оба это знали. Тут он, к счастью, осознал, что они находятся прямо перед таверной Монтейна, и предложил: «Пойдем-ка выпьем». Как в старые добрые времена.
Старые времена. Чарли помнил старые времена будь здоров. В те деньки они с Джоном Мастером были неразлейвода.
Счастливые времена. Рыбалка. Прогулки по Бродвею рука об руку. Ночевки в лесу, где им однажды помстилось, что заревел медведь. Лодочный поход на Губернаторский остров – на целый день, Джон прогуливал школу. Городские проказы. Раз или два Джон брал его в отцовский баркас для ночной доставки мелассы с французских судов. Отец же Джона прилично подмазал Чарли, чтобы молчал, хотя Чарли скорее бы умер, чем обмолвился словом.
Он был почти членом семьи. Это была настоящая дружба.
Когда Джон повзрослел, они пошли и по тавернам. Но Чарли не мог напиваться наравне с Джоном, потому что работал. Поэтому Джон надирался в стельку с матросами, а Чарли отводил его домой.
Потом Джон начал работать и отдалился. Он редко виделся с Чарли, и тот все понял. «Не хочет знаться со мной, – решил Чарли, – потому что я напоминаю ему о том, от чего он хочет отделаться. Я напоминаю о нем самом, каким он был раньше». Он понял, но все равно обиделся. Они иногда встречались и даже пропускали стаканчик, да только прошлого не вернуть.
Однажды Чарли допустил мелкий промах. Он был на рыночной площади и случайно заметил у входа в форт Джона, который беседовал с купцом. Чарли подошел и, как обычно, поздоровался с другом, а Джон наградил Чарли холодным взглядом, потому что его перебили. Купец тоже не слишком обрадовался вмешательству такого типа. Вот Чарли и поспешил отойти, чувствуя себя немного глупо.
На следующий день Джон спозаранку явился к нему в дом.
– Прости за вчерашнее, Чарли, – сказал он. – Ты застал меня врасплох. Я раньше никогда не имел дела с тем малым и пытался понять, чего он хочет.
– Ничего страшного, Джон. Пустяки.
– Вечером свободен? Можем выпить.
– Не сегодня, Джон. В другой раз.
Но другого раза, конечно, не было. Бессмысленно. Они уже обитали в разных мирах.
Правда, Джон его не забыл. Примерно через год он зашел снова. Чарли был человек рабочий, но владел еще и телегой, так что время от времени промышлял перевозками. Джон спросил, не поможет ли он Мастерам развезти кое-какой товар по окрестным фермам. Это будет постоянный подряд, на полный рабочий день еженедельно, и условия приличные. Чарли обрадовался, и эта сделка растянулась надолго. В последующие годы Джон приобщал его и к другим делам, когда выдавалась возможность.
Однако по сути это был случай, когда богач дает работу бедняку. В последний раз Чарли получил поручение не от Мастеров, а от клерка, пришедшего заключить договор.
Оба они женились: Джон – на квакерше из Филадельфии, Чарли – на дочери возчика. Оба обзавелись семьями. Джон не знал, как зовут детей Чарли, зато Чарли было известно о Джоне все.
Дело в том, что Чарли часто думал о Джоне. Он нередко проходил мимо красивого дома Мастеров. Он знал в лицо и миссис Мастер, и ее отпрысков. Он собирал о них сплетни по тавернам. Его подстегивало любопытство – быть может, немного болезненное. Но Джон Мастер удивился бы, узнай он, сколь глубоко был посвящен в его дела Чарли Уайт.
Они устроились за деревянным столом в углу и пригубили спиртное.
– Как поживает твое семейство, Чарли? Дела в порядке?
Чарли необходимо было побриться, на лице появились морщины. Его глаза сузились под копной черных волос.
– Семейство живо и здоро́во, – признал он. – Говорят, ты немало преуспел.
– Так и есть, Чарли. – Отрицать это было бессмысленно. – Много людей нажилось на войне.
Три года назад умерла мать Джона, а его отец Дирк отошел от дел и перебрался на свою маленькую ферму, которая находилась к северу от Манхэттена в графстве Уэстчестер. Он был очень доволен тамошней жизнью под присмотром домработницы. «Ты похож на старого голландца, почившего от трудов на своем бувери», – с любовью говорил ему сын. И хотя Дирк любил быть в курсе всех дел, за семейный бизнес теперь полностью отвечал Джон Мастер. А тот, спасибо войне, процветал, как никогда раньше.
Ибо давнее соперничество Франции и Британии приняло новый оборот. С минувшего века две эти силы боролись за контроль над индийским субконтинентом, прибыльной торговлей сахаром в Вест-Индии и северным меховым промыслом, однако в Америке их конфликты сводились главным образом к стычкам, осуществляемым при содействии ирокезов в верховьях Гудзона и реки Святого Лаврентия далеко на севере от Нью-Йорка. Но недавно они попытались овладеть долиной Огайо, что находилась на западе и вошла в обширные северные владения Франции на реке Миссисипи в Луизиане. В 1754 году довольно молодой и зеленый офицер британской армии из Виргинии по имени Джордж Вашингтон вторгся в долину Огайо и обустроил там маленький форт, откуда его немедленно вышвырнули французы. Сам по себе инцидент был мелким, но в Лондоне он принудил британское правительство к решению. Настало время раз и навсегда изгнать заклятого врага с северо-восточных земель. Войну затеяли всерьез.
– Спасибо Джорджу Вашингтону за то, что сколотил мне состояние, – весело говаривал Джон Мастер.
Война означала приватирство, и Джон Мастер хорошо на нем нажился. Дело было рискованным, но он это учел. Большинство походов оказалось убыточным, но прибыль от захвата нескольких кораблей была баснословной. Имея долю в десятке кораблей зараз и усредняя риск, он добился того, что доход превысил расходы. Фактически он сумел ежегодно удваивать, а то и утраивать свое состояние. Это была игра богача, но он мог ее себе позволить.
Однако настоящим благом для Нью-Йорка стала британская армия. Не прошло много времени, как для борьбы с французами из Англии прибыли десять, двадцать, а вскоре и двадцать пять тысяч «красных мундиров», сопровождаемые огромной флотилией с почти пятнадцатью тысячами матросов. Все они очутились в Нью-Йорке и Бостоне.
Армия и флот нуждались в продовольствии. И не только в нем: офицеры пожелали себе домов и всевозможных услуг. В придачу к постоянным поставкам на Карибские острова Джон Мастер получал правительственные заказы на огромные партии зерна, древесины, тканей и рома; тем же самым занималось и большинство его знакомых торговцев. Скромные ремесленники, тоже заваленные заказами, взвинчивали цены. Правда, некоторые рабочие жаловались на то, что болтавшиеся без дела солдаты устраивались на временную подработку и крали их заработок. Но в общем и целом трудовые семейства вроде того, что было у Чарли, могли выручить неслыханно много. Большинство ньюйоркцев, имевших хоть что-нибудь на продажу, с чувством произносили: «Благослови Господь эти „красные мундиры“!»
– Я много строю, – сказал Чарли. – Жаловаться грех.
Они пили весь вечер и говорили о семьях и старых временах. И Джону при воспоминании о былом казалось, что было не так уж плохо водиться с ребятами вроде Чарли. «Пусть я богат и мне сорок, живу припеваючи, – подумал он, – но мне знакома жизнь улиц, причалов и кабаков, что только на пользу делу». Он знал, о чем думают такие, как Чарли, знал, когда они лгут, и находил с ними общий язык. Он подумал о своем сыне Джеймсе. Джеймс был хороший малый. Джон любил мальчишку и не ведал с ним особых хлопот. Он взял на себя его общее образование и постоянно растолковывал тонкости городской торговли – учил, на что обращать внимание. Наставлял на истинный путь. Но фактом, по мнению Джона, было то, что молодое поколение воспитывалось в духе излишнего аристократизма. Как отец, Джон считал, что Джеймсу следует усвоить уроки, которые вынес он сам.
Поэтому, когда Чарли уже запоздно обронил, что его Сэму стукнуло тринадцать – ровно как Джеймсу, Джон вдруг подался к нему со словами:
– Знаешь, Чарли, хорошо бы они сошлись, твой Сэм и мой Джеймс. Как ты считаешь?
– Я не против, Джон.
– Так, может, я его пришлю?
– Ты знаешь, где меня найти.
– Тогда послезавтра. Днем.
– Будем ждать.
– Он придет. Давай по последней.
Когда они простились, папа уже сгорел дотла.
На следующее утро Джон Мастер рассказал Джеймсу о Чарли Уайте и велел заглянуть к нему завтра. Вечером напомнил еще раз. В назначенный день он подробно объяснил, как найти дом Чарли, и велел Джеймсу не опаздывать. Тот пообещал явиться в срок.
В тот же день Мерси Брюстер ждала своего гостя. Она тщательно выбрала время. Ушли и Джеймс, и Сьюзен, его старшая сестра. Муж вернется еще не скоро. Когда архитектор пришел, Гудзон проводил его в гостиную, где она расчистила столик, на котором вскоре и разложили чертежи.
Она готовила для мужа усыпальницу.
Нет, она не желала Джону смерти. Ни в коем случае. Ее любовь проявлялась в заботе о Джоне, живом или мертвом. А коли так, то, будучи квакершей, она отличалась практичностью.
С годами любовь Мерси к мужу только усилилась. Стоило ей увидеть новый парик или сюртук, сшитый по последней лондонской моде, или великолепный экипаж, как она сразу думала: «Моему Джону пойдет». При виде красивого шелкового платья она воображала, как порадует этой обновой Джона и как хороши они будут вдвоем. Если замечала в красивом соседском доме чиппендейловский стул или какие-то особенные обои, то склонялась приобрести такие же, чтобы придать элегантности своему и сделать его достойным своего мужа. Она даже заказала их портреты модному художнику мистеру Копли.
Ее страсть была невинна. Она никогда не отрывалась от квакерских корней. Ее тяга к роскоши не имела целью выставиться за счет других. Но поскольку ее муж был хорошим человеком, благословленным успехом в делах, то она не видела греха в том, чтобы радоваться хорошим, ниспосланным Богом вещам. В этом она безусловно являлась образчицей квакерства. Квакеры-олигархи правили Филадельфией, как венецианские аристократы. На севере же Нью-Йорка именно богатый квакер Мюррей построил роскошную загородную виллу, которую нарекли Мюррей-Хилл.
Здесь же, в городе, Бог никогда еще не предоставлял столь широких возможностей к шикарной жизни. Если во времена юности Джона утонченные бостонцы и европейцы находили Нью-Йорк грубоватым, то ситуация быстро менялась. Зажиточные классы селились все дальше от уличной суеты. Чистые георгианские улочки и площади замыкались в изысканной тишине. Перед старым фортом раскинулся скромный и приятный парк Боулинг-Грин, разбитый по образу и подобию лондонских Воксхолл и Ранела-Гарденз. Он стал тихой гаванью для прогулок почтенных людей. Театров и концертных залов было маловато, зато британские офицеры-аристократы, недавно прибывшие в город, могли приобрести дома ничуть не хуже тех, что остались на родине. Дом богатого торгового семейства Уолтон с дубовой обшивкой и мраморным холлом посрамил даже хоромы британского губернатора.
Англия. Все дело было в Англии. Британские законы о грузовых перевозках почти не допускали в американские порты товары из материковой Европы, но это едва ли имело значение. Англия поставляла все, чего требовали утонченные вкусы. Фарфор и стекло, серебро и шелка, всевозможные предметы роскоши, все утонченное и грубое привозилось в Нью-Йорк из Англии на льготных кредитных условиях, которые стимулировали потребление. Миссис Мастер скупала все. По правде говоря, она бы с бо́льшим удовольствием пересекла океан и посетила Лондон, дабы увериться, что ничего не пропустила. Но при мужниной занятости мечтать об этом не приходилось.
Джон Мастер отказал ей только в одном – в загородном доме. Не в ферме наподобие старых бувери Стайвесантов и им подобных, а именно в доме, пусть с сотнями акров сельскохозяйственных угодий – не это было важно. Там можно было бы укрыться от нездорового и знойного городского лета. Но главное, дом – вилла и парк – явились бы наградой: местом, где джентльмен мог продемонстрировать хороший вкус. Такова была старая добрая традиция: богатые джентльмены обзаводились парками в эпоху Ренессанса, в Средние века и во времена Римской империи. Теперь настала очередь Нью-Йорка. Кое-что было на Манхэттене; существовал дом Уоттсов на Роуз-Хилл и тот же, разумеется, Мюррей-Хилл; имелись и другие с позаимствованными лондонскими названиями – например, Гринвич и Челси. Некоторые находились чуть дальше к северу, как поместье ван Кортландтов в Бронксе. Как хорошо смотрелся бы ее муж в таком месте! Он вполне мог позволить это себе, но категорически отказался.
– Всегда можно съездить на отцовскую ферму, – заявил Джон. Он уже купил еще севернее и теперь расчищал две тысячи акров земли в графстве Датчесс. – Уэстчестер и Датчесс будут главными зерновыми краями на севере, – сказал Джон. – И я засею зерном каждый ярд моей земли.
И пусть она вздыхала, но жившая в ней квакерша понимала его правоту.
Однако порой она по-прежнему задавалась вопросом: что сделать для мужа еще, не выходя за границы города? У них были и дом, и мебель с портретами – чего же боле?
Да вот же, усыпальницу. Мавзолей. Если нельзя построить дом, чтобы прожить в нем несколько лет, то можно гораздо дешевле возвести гробницу, чтобы покоиться в ней вечно. Мавзолей отличит супруга, рядом похоронят ее, а следом – их потомков. Это достойный замысел. Можно нанять архитектора. Можно показывать знакомым чертежи. Она уже месяц занималась этим делом, но сохраняла тайну. Она готовила мужу новогодний сюрприз.
А потому немало смутилась, когда в три часа дня муж вернулся раньше, чем она ожидала, и застал ее в обществе архитектора с разложенными чертежами.
Джон Мастер уставился на план своей усыпальницы. Она была под стать римскому императору. Он отлично знал, что некоторые старые землевладельческие семейства в округе, особенно пресвитерианцы, посмеивались над претензиями нью-йоркских торгашей, и в чем-то понимал их, а потому не винил. Но, посмотрев на жену с любовью, он лишь заметил:
– Что же ты, Мерси! Мне чуть за сорок, а ты уже хоронишь меня.
Затем, поскольку единственным жениным недостатком было то, что она не всегда понимала шутку, а сам он заново поразился нелепой пышности гробницы, Джон опустился на чиппендейловский стул и разразился хохотом.
Но быстро встал, поцеловал жену и сказал, что благодарен ей. И улыбнулся украдкой, ибо раскрыл ее план, тогда как и сам готовил ей сюрприз. Но о его секрете, порадовался он, ей все еще ничего не известно.
– Кстати! А Джеймс вернулся от Чарли Уайта? – спросил он и получил отрицательный ответ. – Добро, – сказал он.
Наверное, это означало, что встреча проходила хорошо.
В полдень того же дня Чарли Уайт с сыном ждали перед своим двориком. Улица, где они жили, относилась к западной стороне Бродвея и находилась неподалеку от таверны Монтейна и в полумиле к северу от церкви Троицы, которой принадлежала земля. Если в фешенебельных кварталах улицы были красиво вымощены, а дома построены из кирпича, то ближе к Коммону, где жил Чарли, дороги оставались грунтовыми, а ветхие дома строились из некрашеной дранки. Но район был довольно веселым.
Во дворе позади них стояла телега Чарли с намалеванным красной краской номером. У Чарли было три сына и две дочери. Старший был матросом, средний – пожарным; он гордо разъезжал на новеньком пожарном насосе, доставленном из Лондона. Юный Сэм помогал отцу. Сэм не знал, как отнестись к визиту Джеймса Мастера.
– Мне-то что делать – взять его с собой торговать устрицами на улице? – спросил он.
Устрицы – еда бедняков. Сэм часто выручал скромные деньги, продавая их.
– Будь самим собой, – ответил отец.
Больше говорить было незачем. Если богатый Джеймс Мастер должен сдружиться с Сэмом… Что ж, невозможно сказать, куда заведет подобная дружба.
Правда была в том, что Чарли Уайт чрезвычайно разволновался из-за этого визита. После долгих лет его детская дружба с Мастерами возродится. Вернутся ли старые добрые времена?
Накануне вечером он много чего порассказал своим близким о юности, прошедшей в обществе Джона Мастера. Немного выпил. Чуток прихвастнул. Дети всегда знали про эту дружбу, но лишь немногое, а отец говорил о ней редко. Слушая его теперь, они слегка удивились, и рассказ произвел на них сильное впечатление.
Жена впечатлилась меньше. Миссис Уайт была пухлой, уютной особой. Она любила Чарли, но за годы замужества изучила его слабости. Перевозки никогда не приносили того дохода, что получал ее отец. Он не всегда сосредоточивался на деле, которым занимался. Она боялась, что нынешняя встреча разочарует его, и всяко не хотела, чтобы их дети набрались каких-нибудь дурацких идей. Многолетний брак с Чарли превратил ее в скептика.
– Значит, ты выпил с Джоном Мастером и пригласил его сына.
– Это не я, – сказал Чарли. – Он сам сподобился.
– Во хмелю.
– Видал я его во хмелю, он не был пьян.
– Ты думаешь, что богатенький юный Мастер придет?
– Я знаю, что придет. Мне так сказал его отец.
– Ну, может быть, да, а может, и нет, – заметила жена. – Но вот что я тебе скажу, Чарли: Джону Мастеру что-то нужно. Не знаю, что именно, но, получив это, он снова тебя забудет, как сделал раньше.
– Ты ничего не понимаешь, – возразил Чарли. – Он мой друг.
Дети смотрели на него во все глаза. Жена промолчала.
– Сама увидишь, – сказал Чарли.
И вот Чарли и Сэм ждали. На улице было людно. Однажды прошел какой-то знатный субъект, но юный Джеймс Мастер все не показывался. Прошло четверть часа. Сэм посмотрел на отца.
– Он придет, – сказал Чарли.
Прошло еще четверть часа.
В час дня Чарли обратился к сыну:
– Можешь приниматься за дело, Сэм.
Но сам простоял еще долго, глазея на улицу.
Тем же вечером в шесть часов Джеймс Мастер шел домой и надеялся, что не застанет там отца. Он все еще обдумывал, что бы такое сказать.
Он искренне хотел дойти до Чарли Уайта. В каком-то смысле, если вдуматься, он почти так и сделал. По крайней мере, вышел вовремя. Но что-то удерживало его. Ему не хотелось знакомиться с Сэмом Уайтом. Нет, он не смотрел на бедняков свысока. Не в этом дело. Но было бы здорово, если бы отец не договаривался на его счет.
Он-то знал, откуда дует ветер. Очередная попытка отца его воспитать. «Воображает, что мне нужны такие друзья, как Сэм Уайт, чтобы познать мир и вырасти, как вырос он сам», – думал Джеймс.
И лучше бы отец не лез со своими напоминаниями и предписаниями! Сказать ему об этом, конечно, не выйдет, но в данный момент Джеймсу искренне казалось, что в случившемся больше отцовской вины, чем его собственной.
Возможно, это был просто рок. По пути он встретил приятеля – не задержаться было нельзя. А после уже совсем собрался идти дальше, но понял, что задержался слишком надолго и все равно уже поздно.
Поэтому он счел, что лучше всего будет сказать: искал, да не нашел, схожу завтра. И он уже точно решил так и сделать, когда столкнулся с отцом на минуту раньше, чем рассчитывал, перед самым домом.
– Ну, как оно прошло, Джеймс? – выжидающе улыбнулся отец. – Правда, Чарли тот еще тип? А как тебе понравился Сэм? Яблочко от яблоньки?
– Ну… – Джеймс оценил отцовское нетерпение. – Нет. По-моему, довольно смирный.
– Но был настроен дружески, я надеюсь. А ты?
– Да… Да, я тоже. – Он напрочь увяз, совершенно того не желая. Сдаться и признаться? Отец, наверное, выпорет его, но это не беда. Хуже то, что он разочаруется. Хоть бы отстал и не ругался!
– Значит, увидитесь снова? – с надеждой спросил отец.
– Пожалуй, да. Не беспокойся, отец, мы свидимся, если захотим.
– Вот молодцы!
– Ты только не трогай нас, отец.
– Да. Да, конечно. Не волнуйся, мой мальчик, я не буду вмешиваться. – И с этими словами отец отпустил его в дом.
Отбрехался? Он не был в этом уверен. Он знал, что отец не часто видится с Чарли Уайтом, но они обязательно встретятся. Джеймс подумал, что будет лучше завтра же сходить к тому и сказать, что перепутал день, а дальше пообщаться с Сэмом. Так он преотлично заметет следы и все исправит. И Джеймсу почти удалось это сделать, но на другой день он так долго откладывал выход, что понял в итоге: увы, он опять опоздал. На следующий день история повторилась. На третий же он уже решил плюнуть на все, когда посреди улицы остановилась телега с намалеванным красным номером и коренастый возчик, с недельной щетиной и в тяжелом кожаном плаще, наклонился к нему и спросил:
– Не ты ли будешь Джеймс Мастер?
– Может быть. Кто спрашивает?
– Некто по имени Чарли Уайт. Я думал на днях, что ты заглянешь.
Вот он, шанс. Он мог сказать, что как раз и идет. Извиниться. Исправить все. Секундное дело. И почему же он этого не сделал? Потому что внезапно возникло внутреннее сопротивление всей канители, а может быть, глупый страх попасться. Он сам не понял, что это такое и почему, но тем не менее услышал, как сам говорит:
– Я ничего об этом не знаю, мистер Уайт. Чем могу быть полезен?
И это было сказано так вежливо, с голосом и выражением лица столь невинными, что Чарли Уайт купился.
– Ничего, молодой джентльмен. Ошибочка вышла. Я, видно, неправильно понял.
И он, хлестнув конягу, покатил прочь.
Жена оказалась права, подумал Чарли. Возбудив в нем надежды, заставив своего якобы друга почувствовать некоторую привязанность с его стороны, Мастер даже не потрудился поговорить с мальчиком. Лишь выставил его дураком перед Сэмом и унизил перед всем семейством. Он уже тяготился подчеркнутым молчанием жены. Он видел, что дети глядят на него со смесью жалости и насмешки. Возможно, Джон забыл или передумал. Независимо от причины ясно стало одно: бедняцкие чувства в итоге не принимались в расчет. Не было ни дружбы, ни уважения – ничего, кроме презрения со стороны богача. Другого объяснения не существовало. И с этого дня Джон Мастер, сам того не подозревая, обзавелся тайным врагом.
Джон Мастер не видел Чарли Уайта недели две. Однажды он спросил у Джеймса, общается ли тот с Сэмом, а Джеймс промямлил что-то уклончивое, и Джон свернул разговор. Но он все равно заглянул бы к Чарли, когда бы не мелкий инцидент.
Если тринадцатилетний Джеймс был несколько робок, то дочь Джона Сьюзен, которая была на три года старше и унаследовала от отца белокурые волосы и красоту вообще, уже превратилась в уверенную и привлекательную молодую особу, возбуждавшую интерес нью-йоркских мужчин. У Сьюзен был живой, покладистый нрав, но она уже точно знала, чего хотела: выйти замуж за человека с приличным имением в графстве Уэстчестер или Датчесс. А с ее внешностью и состоянием не было причины думать, что этому не бывать.
Поэтому, когда на обед явились два молодых ньюйоркца, оба выходца из Йеля, Мастер счел, что они ищут его расположения, надеясь на последующее дочернее.
Все было бы славно, не зайди разговор об университетах.
Коль скоро в Массачусетсе имелся Гарвардский колледж, а Коннектикут не замедлил ответить Йелем, ньюйоркцы решили, что тоже должны обзавестись высшим учебным заведением. Так был основан Королевский колледж. Это было небольшое заведение в бедном районе города, где жил Чарли Уайт, – впрочем, оно дополнялось приятными садами, уходившими к реке Гудзон. Поскольку участок под колледж выделила церковь Троицы, приходской совет рассудил, что заведение должно быть англиканским, с чем согласился английский губернатор. Но это вызвало яростный вой в других церквях, особенно пресвитерианских.
Большинство зажиточных купцов вроде Мастера принадлежало к Англиканской церкви. Некоторые называли их Троицыной толпой. И да, эта Троицына толпа господствовала в ассамблее[24] и занимала большинство видных постов. Поэтому попытка захватить и новое учебное заведение была расценена прочими конгрегациями как чудовищный произвол. Пресвитерианцы назвали происходящее заговором. Даже беднота, которая мало интересовалась университетами, бурлила и осыпала проклятиями привилегированных англикан. Обстановка накалилась. Мастер считал, что вся история не стоит ломаного гроша. И компромисс был достигнут, но в городе остался неприятный осадок, и возмущение продолжало звучать.
Молодые выпускники Йеля были пресвитерианцами. Дискуссия вышла жаркой. И эти юнцы дерзнули оскорбить его и обозвать губернаторским прихвостнем – в собственном доме! Он выгнал их вон, и Мерси со Сьюзен поддержали его. Но Джон Мастер еще несколько дней пребывал в раздражении и не находил себе места.
А коль скоро Чарли Уайт, которому могло и не быть никакого дела до университета, принадлежал к классу, который шельмовал англикан, Джон Мастер испытал внезапное и острое нежелание в ближайшее время встретиться с возчиком и его семьей. Это было абсолютно несправедливо, и вряд ли он сам это осознал. Но год подошел к концу, а он так и не навестил Чарли.
В Новый год Джон Мастер преподнес свой сюрприз. Он подготовил к нему постепенно.
– Знаешь, Мерси, – сказал он, – эти неприятные йельцы и сквернота на душе из-за университета заставили меня поразмыслить, и я не прочь на время уехать.
– Ну так и поживем за городом, – предложила жена. – Или можно, если хочешь, съездить к моей родне в Филадельфию.
– Правда, есть одна незадача, из-за которой мне туда нельзя, – продолжил он. – Меня беспокоят дела, которые мы ведем с Альбионами, потому что я знать не знаю этих людей.
Пять лет назад, когда старый лондонский агент его отца отошел от дел, тот порекомендовал Мастерам препоручить агентство фирме Альбионов. До сих пор это соглашение реализовывалось успешно, но их общение сводилось к переписке, а поскольку объем перевозок возрастал с каждым годом, Джон счел, что пора познакомиться с Альбионами лично и сравнить их фирму с другими торговыми домами.
– Чего же ты хочешь? – спросила Мерси.
– Я решил, – и тут его красивое лицо расплылось в ухмылке, – что лучше отправиться в Лондон. И задумался: вдруг ты захочешь поехать со мной?
