Эдуард Тополь
У.е. Откровенный роман
«И нынче у меня столько же силы, сколько было тогда, чтобы воевать и входить и выходить…»
Иисус Лавин, 14, 11
«Никогда не говори, что ты идешь в последний путь!»
Из еврейской молитвенной песни
Все факты и события, изложенные в романе, взяты автором из параллельных миров и не имеют никакого отношения к событиям в России, США и Европе. А суждения и заявления персонажей не всегда отражают позицию автора…
Посвящаю Юле – своей жене и любимой
Часть первая
Контракт
…Этот город живет только погоней за деньгами. Нет ничего другого – ни дружбы, ни любви, ни отдыха, ни даже секса. Скажете, я преувеличиваю? Ничего подобного! Я вам говорю как эксперт: нет ни одной, даже самой малой зоны, угла, закутка, где все, что делают и чувствуют эти люди, они бы не пересчитали на деньги. Любовь? Покажите мне женщину, чью любовь нельзя купить. Нет, покажите хоть одну! Тысячи женщин стоят на улицах, их любовь стоит не больше сотни у.е. Другие продают себя в клубах и казино, третьи – в борделях, а остальные – так, в розницу, где придется. И не говорите мне о порядочных женщинах, порядочные – это те, кто обходится нам на порядок выше. Только и всего. Но подайте к ее подъезду «мерседес» три раза подряд, и я посмотрю на ее порядочность! Мужчины? Это еще большие проститутки, они продают даже мужскую дружбу. Причем на каждом шагу, на каждом! Если дружба не приносит у.е., ее выбрасывают, забывают и дружат только с теми, кто выгоден, а как только выгода от этой дружбы кончается, ее тут же предают и продают, как овцу, с которой хоть шерсти клок! Деньги, у.е., деньги! Они шуршат, струятся, змеятся в этом городе днем и ночью, и если вы внимательно посмотрите в глаза любому бизнесмену, кем сейчас величают себя все, от бандитов до депутатов Думы, вы увидите, как в них скачут цифры, – это они на ходу считают у.е., которые могут на вас заработать. Еще пятнадцать лет назад, когда мы жили в совковой нищете и рабстве, у нас не было этих возможностей к роскоши, даже богатые должны были прятать свои богатства, и тогда какие-то человеческие отношения еще можно было увидеть не только в народе, но даже в нашей конторе. Но теперь те, прежние, понятия исчезли, их смело новыми, и этот сплав западного прагматизма и бандитских понятий, хлынувших из ГУЛАГа, стал кодексом нашей жизни. Пустите сегодня князя Мышкина в Москву – его не идиотом назовут, его убьют в первой же тусовке. А все потому, что наша элита, выскочив из грязи рублевой нищеты в князи валютного воровства, еще более стервозна, безбожна и преступна, чем мерзавцы времен Достоевского и холуи времен Хрущева и Брежнева. Вот вам простой пример из газет… Хотя нет, газеты вы и сами читаете, и телевизор смотрите, и все наши безобразия встречаете каждый день на каждом шагу. А если мы в нашей конторе знаем о них чуть больше и точнее, то что толку? Вчера иду по улице, впереди грузовик, а на его бампере лозунг: НЕ ВОРУЙ. ПРАВИТЕЛЬСТВО НЕ ТЕРПИТ КОНКУРЕНТОВ. То есть народ знает свое правительство. Но и правительство знает свой народ и плюет на ежедневные разоблачения вертикали и горизонтали воровства и коррупции. Там, наверху, обогатились в таких мегаколичествах, что при следующей избирательной кампании бросить пять-шесть миллиардов у.е. на промывку мозгов своему загнанному в нищету электорату – для них как два пальца обмочить.
К чему я все это говорю? А к тому, что я полный мудак, дебил, идиот и прочее. Не зря меня в 56 лет выперли из конторы на пенсию – как последнюю шваль, как мусор, как выжатый лимон. Чем мы там занимались? Государству служили? Народное добро стерегли? А фу-фу не фо-фо? В коридорах огромного здания на Лубянке, где размещается наше Управление по экономической безопасности, хоть один из тысячи оперативников, следователей и начальников когда-нибудь за последние десять лет произнес слово «народ» или «народное достояние»? Да если бы кто-то из нас не с трибуны, а в частных разговорах, так называемых кулуарах, вымолвил эти нелепые слова, его бы в психушку отправили как диссидента. Нет, мы занимаемся совершенно другим – мы обслуживаем клановые интересы и собираем компромат. На Авена, Березовского, Вяхирева, Гусинского, Дьяченко, Ельцина, Жириновского, Зюганова и так далее до конца алфавита – Чубайса, Юшенкова и Явлинского. На губернаторов, мэров, депутатов, сенаторов. На бандитов, переквалифицировавшихся в политиков, и политиков, переквалифицировавшихся в бизнесменов. Мы отслеживаем потоки денег, уплывающие за рубеж, мы фиксируем схемы, по которым самые жирные куски государственного пирога переходят к бандитам, то есть, простите, к новым русским, кормящимся вокруг и внутри нашего многосемейного правительства, но все эти разработки, открытия и разоблачения – только карты, которые там, наверху, в нужный момент положат на стол перед слишком ретивым политиком или олигархом и прижмут его к ногтю или построят во фрунт.
Конечно, ту же информацию – но частями, частями – кое-кто в конторе скармливает на сторону – тем же бандитам, олигархам и новым русским. А как вы прикажете жить в Москве офицеру ФСБ на двести у.е. в месяц? Хотел бы я посмотреть на Путина, если бы он десять лет назад не ушел от нас в помощники Собчака! Между прочим, мы с ним почти ровесники и по званию равны – подполковники. Только он вовремя сменил профессию и сделал карьеру, а я – нет. Хотя, если оглянуться, и у меня были возможности – а у кого их не было десять лет назад? Но я же мудак, чистюля, я чистых кровей гэбэшник, у меня папаша был резидентом в Бельгии, я три языка с детства знаю…
…Сегодня мне опять снилось, как мы ехали через тот базар. Мы попали туда случайно – на блокпосту нам сказали, что по этой дороге попадем в Курчалой. Мы и поехали. На простой «девятке» – я, мой водитель и сзади Колян Святогоров и Федя Синюхин. Под Курчалоем, в маленьком местечке Гарун-Юрт, у меня была назначена встреча с Магомедом Исаевым, местным аксакалом и нашим осведомителем, которого мне «по наследству» передал полковник Ш-ов, отбывая домой.
И вдруг за перевалом, внизу, в лощине – этот базар, одни чеченцы и никаких федералов. И деваться некуда – дорога идет прямо через этот ад. Блеют овцы, кричат пацаны, кудахчут куры, и бородатые чеченцы пытаются через затененные стекла разглядеть, кто в машине.
– Не останавливайся! – сказал я водителю, держа в коленях «АК».
Сзади Колян и Федор держали под прицелом каждый свой угол.
Но что мы смогли бы сделать, когда вокруг – плотная толпа орущих, размахивающих руками чеченцев?
Водитель вел машину, вцепившись в баранку побелевшими от страха пальцами.
Эти бородатые рожи лезли во все окна, у меня палец свело на курке и пот катил по всему телу, словно меня выжимали.
Казалось, мы будем ехать вечность.
Казалось, мы не выедем из этого базара никогда.
Когда толпа сомкнулась так, что уже не проехать, я отцепил с пояса гранату и взялся зубами за чеку. «Гуди! Гуди!» – процедил я сквозь зубы водителю. Если они разобьют стекло, то…
Нас спасли затененные окна, в жизни мы выехали с того базара. Но во сне…
Вот уже который раз мне снится все то же: нас останавливают, меня вытаскивают из машины и ведут на расстрел. Но почему-то не с ребятами, а со стариком Магомедом Исаевым и с Кимберли Спаркс, канадской журналисткой, неизвестно как получившей в Генштабе допуск во фронтовую зону. Хотя ни в какой Гарун-Юрт мы ее, конечно, не брали, как она ни набивалась, ведь мы со Святогоровым и Синюхиным ехали туда разбираться с жалобами местных жителей на энских ментов, которые при зачистке деревни вымели из домов практически все – мебель, телевизоры, ковры, посуду, даже постельные паласы. И на тех же грузовиках, которыми они прибыли в Чечню, увезли в свой Энск – это, как ни крути, еще бывает перед концом шестимесячной ментовской командировки. Ну разве могли мы на разборку этого мародерства (и на встречу со стариком осведомителем) взять с собой канадскую журналистку?
Однако теперь вместо мародеров на казнь вели почему-то меня, Магомеда Исаева и эту Кимберли. Их должны были расстрелять вместе со мной – старика за то, что он передал нам сведения о расположении учебного лагеря Хаттаба под Ножай-Юртом, а Кимберли не знаю за что – у меня с ней ничего не было, клянусь. Кроме взглядов, конечно. А теперь она шла справа от меня, рыжая и прямая, а не так, как таскалась за нами по Ханкале – согнутая под тяжестью своих «Кодаков» и «Пентаксов».
А старик чеченец плелся сзади.
Мы шли по насыпи среди зеленого поля, топкого, как пластилин. Под «зеленкой» была нефть, из-за которой тут никогда не будет мира, потому что где нефть, там сверхприбыли, а где сверхприбыли, там кровь и смерть.
Светило солнце, было тепло.
Я знал, что нас расстреляют где-то в конце насыпи, у бруствера, но почему-то не испытывал страха. Обычно во сне кошмары чеченской войны догоняют меня теми страхами, которых в горячке боя или по глупости я не успел испытать в реальной жизни. И тогда страх наваливается и давит сердце и душу с неотвратимостью танковых гусениц, надвигающихся на твой окоп. Но в этом сне страха не было даже тогда, когда до этого бруствера осталось метров двадцать и я понял, что это произойдет сейчас, в следующую минуту. И Кимберли знала, что это произойдет сейчас. Чтобы ей было смелее дойти до роковой черты, я протянул ей руку, предлагая последние двадцать метров идти вместе. Но она отмахнулась. Я пожал плечами и пошел вперед, бравируя своей храбростью и даже, кажется, что-то насвистывая.
Бруствер был рядом, я ждал выстрелов. Но их не было. Вместо этого на бруствере вырос Хаттаб – в берете набекрень и при бороде, как у Че Гевары. Я знал все об этом саудовском Черном арабе и Волосатике, мы охотились за ним с тех пор, как в 1995 году он перебрался из Афганистана в Чечню и на деньги своего арабского «брата» бен Ладена создал здесь несколько учебных центров подготовки моджахедов и подрывников, стал командиром «Исламской интернациональной бригады» и главным финансистом чеченских боевиков. Да, это через него шли в Чечню миллионы долларов из Саудовской Аравии и «Аль-Каиды», это он расстрелял в Аргунском ущелье нашу мотострелковую колонну в апреле 1996 года, это он заплатил два миллиона долларов за взрывы жилых домов в России, и это он и Басаев организовали вторжение чеченских боевиков в Дагестан, из-за чего нам пришлось втянуться во вторую чеченскую войну…
Теперь он стоял передо мной, широко и весело улыбаясь и держа одну руку на «АК-74», а второй – без двух пальцев – подзывая меня к себе.
Я с удовлетворением подумал, что хотя у него какая-то сверхъестественная интуиция и он, как кошка от землетрясения, уходит из-под любого обстрела за день, за час, за минуту, но все-таки трижды мы его достали: этих пальцев он лишился при взрыве осколочной гранаты, бронебойная пуля калибра 12,7 мм сидит у него где-то в брюхе и, по нашим данным, осколочными ранениями у него разворочена вся нижняя часть туловища – надеюсь, в паху. Во всяком случае, с тех пор как он получил это ранение, никто в дагестанском селе Карамахи, где живут родители его жены-даргинки, не поздравлял этих родителей с появлением новых внуков…
Но он улыбается, блин, и, должен признать, улыбка очень идет его широкому, смуглому лицу. Черные и слегка выпуклые, как у всех арабов, глаза, черные и вьющиеся длинные волосы, черные борода и усики, и этот че-геварский берет набекрень. Улыбаясь, он беспалой рукой призывно зовет меня к себе.
И хотя я знаю, что к этому человеку нельзя приближаться, ведь он расстреливает пленных и добивает их ножом – просто так, показывая «студентам» своих учебных центров, куда и как нужно убивать, я, как завороженный идиот или позер перед этой Кимберли, все-таки двигаюсь, иду, приближаюсь к нему.
А Хаттаб растет… увеличивается в росте… и улыбка его становится какой-то неестественно широкой, акульей… и – едва нога моя ступила на бруствер, как из автомата Хаттаба вместо пуль хлынула в меня некая смертельная энергетическая волна, какое-то губительное облучение, и я, умирая, пригнулся, скукожился и с удивлением сказал: «Мама, а умирать не больно!»
И – умер, а затем… проснулся.
На часах было 5.30 утра, за окном было темное ночное небо. Я проснулся на земле, в Москве, в своей квартире на Беговой улице и на своем диване, но с какой-то острой болью в груди, в ее левой стороне. Попытался заснуть, повернувшись на другой бок, и не смог. В груди что-то кололо и тянуло так, что я подумал: наверное, я только что пережил свою смерть, микроинфаркт.
Я встал, сходил в туалет. Потом лег, но заснуть не мог, грудь все болела.
Что было делать?
Я пошел на кухню, открыл холодильник. Там было пусто, да и есть не хотелось.
Я постоял у окна, массируя ладонью левую часть груди и проверяя – это невралгия, мышечная боль или что-то в глубине? Похоже, что в глубине. Я постоял еще, глядя на ржавые крыши гаражей во дворе, темные соседские дома и зачинающийся рассвет. Разве умирать действительно не больно? И почему я сказал это маме? Неужели именно ее я успею вспомнить в момент смерти? И почему мне приснился Хаттаб? Ведь я уже не в конторе, я на пенсии…
Минут через десять я все-таки лег и уснул и во сне укатил на Черное море или на какой-то другой теплый берег. Помню, я бежал босиком по желтому песку и языкам прибоя, смотрел на чаек, на редких – при мартовском солнце – курортников и думал: а жить стоит! Стоит жить!..
Но пробуждение пенсионера, выброшенного из деловой рутины… о, зачем я буду это описывать? Каша «Быстров» из трех злаков, заправленная для вкуса горстью изюма, – вот вам завтрак пенсионера. Телефон, который молчит, как покойник, – вот вам утро пенсионера. Телевизор, где теперь на всех каналах идет такая победоносная борьба с бандитизмом, что хочется нырнуть в экран и набить морду создателям этой мути. Грязное и будто черствое после длинной зимы окно. Рев бульдозеров на стройке Третьего кольца в квартале от нашего дома…
Бриться или да ну его?
Недавно слышал по «Эхо Москвы», что по ночам у мужчин эрекция каждые полтора часа. Но с тех пор как меня выбросили на пенсию, где моя эрекция? И вообще, у пенсионеров бывает эрекция?
Да, вспомнил: нужно заплатить за квартиру, за электричество – или да ну его? Нужно что-то купить на обед, что-то сготовить – или да ну его? Слава Богу, у меня в Сбербанке еще лежат какие-то слезы, но что я буду делать, когда и они высохнут? Может, мне подохнуть? Зачем я живу? Раньше я хоть питался там, на работе, а придя домой, обходился куском колбасы с хлебом и нырял в Стивена Кинга, Нельсона де Миля, Николаса Иванса, Дина Кунца и Майкла Крайтона – нет, не в эти дубовые переводы, которыми завалены сейчас все книжные прилавки, а в оригиналы, которые брал в нашей служебной библиотеке. И пусть это не «top literature», не элитная литература а-ля Курт Воннегут или Кундера, но люди умеют писать так, что захватывает с первой страницы и держит до конца абсолютной достоверностью любого поворота интриги. А от чтения отечественных королей и королев уличной книготорговли я давно отказался – это «осетрина второй свежести», эрзац и желудевый кофе. Как, знаете, в финансовом мире есть настоящая валюта: доллар, марка, фунт стерлингов; а есть рубли, белорусские «зайчики», украинские гривны – фантики для употребления в СНГ. Так и наша Агата Кристи с Петровки, 38, и Незнанский из германского Гармиш-Партенкихен – от обоих разит гнилью вторичности и потом их литературных негров…
Но теперь мне и западное чтиво обрыдло, мне пора не жить. Зачем мне жить? Что еще может случиться в моей гребаной жизни?
Я натягиваю финский, с оленем из «шашечек», свитер образца 1980 года – тогда для нас, для каждого управления по очереди, закрывали на час «Военторг» и позволяли отовариться импортом; вот кое-кто из таких недотеп, как я, и ходит по сей день в свитерах двадцатилетней давности. По этому признаку – у кого финский свитер в «шашечках», а у кого «мерседес» – легко определить, «кто есть who» в нашей конторе.
Затем я надеваю свою старую камуфляжную куртку и вывожу – силком, насильно, за шкирку, как собаку, – вывожу себя из квартиры. Потому что если я останусь, то, конечно, покончу с собой – или газом отравлюсь, или повешусь. Я вызываю лифт; грязная крыша кабины подплывает ко мне за решеткой; я клацаю дверью, захожу в кабину и нажимаю кнопку. Вот так вкалываешь-вкалываешь и думаешь: все, завтра начнется настоящая жизнь! А потом клац – и оказывается, завтра – это уже вчера…
Только бы по дороге никто не остановил лифт и не зашел в кабину! Я не хочу видеть ни соседей-стариков, которые знают меня с детства, ни новых русских, которые скупили уже половину квартир в нашем доме и перестраивают их евроремонтами так, что со всех сторон грохот и стук целыми днями; я потому и должен вытащить себя на улицу, что в 10 утра надо мной взвизгнут какие-то сверла и застучат молотки…
Я выхожу на улицу. Беговая гудит и чадит постоянными пробками. Слава Богу, моя квартира хотя бы смотрит во двор. Солнце, мартовская оттепель, плюс шесть или даже восемь тепла. Люди идут кто в магазин, кто к трамвайной остановке, а кто в подземный переход. Но куда мне идти? На работу не нужно, а на прогулку – зачем?
Я застегиваю куртку и иду в сторону Ленинградского шоссе. Потом я дойду до Белорусского и, если смогу, заставлю себя идти дальше, просто идти. Идти и злиться – на себя, на погоду, на грязь и пыль, на это жлобье вокруг и особенно на молодежь. Какого хрена они не уступают дорогу? Чему они лыбятся? Почему матерятся? И откуда у этого двадцатилетнего хмыря «мерседес», а у этой сучки «лексус»? Блин, а разве я не мог продать Березовскому информацию по башкирской нефти? А с Быкова я не мог слупить тысяч сто у.е. за досье на Лебедя? А когда мне предлагали перейти в службу безопасности «Мост-Банка», почему я не пошел? А теперь кто возьмет в частную структуру меня – пенсионера? Это только министры, уйдя с поста, тут же находят себе работу в фирмах и банках, куда они загодя отогнали бюджетные бабки. А ты дерьмо, отработанная порода, навоз. Даже бабы смотрят сквозь тебя как сквозь ничто…
Посторонитесь, пенсионер идет!
Господи, этот хмырь, который в мусорке роется, – не мой ли дублер? Ему, поди, тоже лень сварить себе кашу «Быстрое», вот он и придумал шарить по мусоркам…
…Голос был тихий и берегущий дыхание, поскольку говорить или, точнее, дышать он мог только верхней частью легких.
– Поедешь ко мне… Рыжий тебя отвезет… В спальне есть секретер… В нем фотки… Найдешь фото телки по имени Полина… Если привезешь эту Полину сюда до того, как я сдохну, получишь десять штук…
Я удивленно смотрел на него. Крупный, красивый тридцатисемилетний брюнет, сын украинки и чеченца, бывший самбист, бывший бандит, а ныне крутой бизнесмен и мультимиллионер… Но сейчас даже от такого короткого монолога он взмок до испарины. И вообще у него три пулевых ранения, причем одно в области паха. И капельница подключена к вене, и еще какие-то провода тянутся из-под бинтов на груди к экранам двух мониторов. Так на хрена ему телка?
Кожун чуть повернул голову к рыжему начальнику своей охраны, сидевшему подле двери. Остальные четверо быков с легальным оружием стояли по ту сторону двери этой явно элитной, валютной больничной палаты.
Рыжий приблизился к его кровати.
Кожун шевельнул пальцем.
Рыжий сунул руку под пиджак, но достал не пистолет, а пухлый кожаный бумажник, набитый деньгами, отсчитал десять зеленых сотенных и протянул мне.
– Аванс… – тихо сказал Кожун и закашлялся, кровь брызнула изо рта на больничное одеяло.
Я посмотрел на деньги, на Рыжего, потом на Кожуна. В нашей картотеке он значился под фамилией «Кожлаев Роман Расимович, криминальный авторитет по кличке Кожун. Родился 02.05.1963 в Мытищах Московской области. Образование: 10 классов. Специализация: рэкет, внедрение в крупные бизнесы – строительный, казино, рестораны, ночные клубы. Первые деньги сделал на чеченской нефти. В августе 1998 г. состояние умножилось на порядок. Контакты…» Самое поразительное было то, что он вызвал в больницу меня – меня, который разрабатывал и вел его четыре года, словил в двух его казино чёрный нал и закрыл их. Меня, которого он пытался купить и убить…
– Ну! – сказал мне Рыжий. – Поехали!
Я посмотрел ему в глаза и взял деньги.
Когда это было? Полгода назад? Пять месяцев? Да, в сентябре… Тогда я еще работал и не думал о пенсии. А теперь у меня пенсия 2300 деревянных в месяц и красно-бордовая книжечка подполковника ФСБ, которую я не сдал и хрен когда-нибудь сдам, потому что по ней я могу бесплатно ездить в общественном транспорте и входить в любые двери. Вот, правда, и все, что дала мне родина за двадцать пять лет верной службы. Впрочем, вру. Она давала мне массу возможностей продать ее целиком и в розницу в Афгане, нажиться за ее счет в Чечне, хапать слева и справа от ее имени в Москве и черпать ложками и даже лопатами в провинциях, как это делают иные в нашей конторе – достаточно посмотреть, на каких они ездят машинах: при зарплате двести баксов в месяц у них «мерседесы», «БМВ» и «форды». А у меня? Почему у меня ни хрена нет, кроме квартиры, которая осталась после отца? Кому нужна моя честность, сколько она стоит? Десять лет назад я прилетел из Чечни, где отсидел две недели, добывая документы на самые первые миллионные махинации с авизо, – и что? Еще оттуда, из Грозного, я позвонил домой и спросил: «Какая у вас погода?», а жена сказала: «Ой, у нас уже снег! Мы ночью встали, а за окном снегу!..» «Кто – мы?» – удивился я, поскольку дочке тогда было всего три года. «Ну, это я фигурально…» – ответила она. Но, прилетев ночью из Грозного и добравшись к утру домой, я обнаружил, что в моей постели с моей женой кувыркается какой-то хмырь – действительно фигурально!
Я, как был, с портфелем в руке, вышел из квартиры и пешком – по снегу, сквозь октябрьскую метель – пришел с Алтуфьевского шоссе на Беговую, к матери. С тех пор я тут и живу, маму похоронил еще семь лет назад, дочь не видел уже шесть лет – после того как из конторы ей автоматически стали отправлять алименты, эта сука, ее мать, сделала все, чтобы дочка меня отвергла, отрезала. А я… Ну не мог же я объяснять пятилетней дочери, что ее мать просто блядь. Вот и получилось, что «папа от нас ушел, он нас бросил», чего моя дочь, которой я простыни гладил перед сном, чтобы спать ей было теплее, и подле кроватки которой я спал на полу, когда она болела, – эта дочка меня и отвергла…
А документы про чеченские аферы с авизо – о, мое тогдашнее начальство умело сунуло их под сукно, заработав на этом, я думаю, не на один «мерседес»…
– Садитесь, папаша…
Это кому? Мне? Блин, еще вчера говорили: молодой человек! А сегодня… Хорошо же я выгляжу!
В бешенстве я даже вышел из вагона. А потом шел по улице и чувствовал – хочу подраться. Да, подраться с кем-нибудь из этой молодой шпаны. И тут как раз этот козел с бритой башкой – стоит, сука, на стремянке, чинит неоновую вывеску магазина «ВСЕ ДЛЯ ДОМА» и бросает вниз инструменты. Отвертка и пассатижи прямо передо мной грохнулись, я поднял голову:
– Эй, ты что?
– А чё?
– А ничё, тут люди ходят!
– Да пошел ты, козел старый!
– Куда?
Он удивился, слез со стремянки, молодой и наглый акселерат ростом с меня, но предупредил честно:
– Ё…ну счас!
Стою и думаю: челюсть ему сломать или ребро? И вдруг он – эдак презрительно, сквозь зубы – плюнул мне в лицо. Тут я думать перестал, отвернулся, будто утираясь, и с разворота хукнул ему в зубы так, что он, падая, ими подавился. Кровь, крик, он подскочил, схватил отвертку. Пришлось руку ему свернуть. Может, сломал, – не знаю.
Пошел себе дальше. А он остался лежать на подвернутой руке, вопить: «Убью! Сука!»
Пришел домой, налил себе, конечно, полстакана – думаю, за что пацану зубы выбил?
Выпил, успокоился – точнее, задумался.
Что ж я теперь, так и буду ходить и искать, кому отомстить за то, что они молодые, а я – в тираже?
Подошел в прихожей к электросчетчику, спрятанному в нише за стеклянное окошко. Открыл это окошко, сдвинул наверху стальную заслонку и достал из тайника полиэтиленовый пакет со своими папочками. А в папочках – копии тех дел, которые я вел в конторе. Конечно, этих документов у меня дома быть не должно. Да только пошли вы подальше со своими правилами!
Грозный, авизо… Нет, эти документы уже никому не продашь, это история.
Братск, целлюлозный комбинат…
Воркута, угольные шахты…
ОППГ – организованная питерская преступная группировка…
Убийство Листьева. Стенограммы допросов его друзей и «близких»…
«Бэнк оф Нью-Йорк», расшифровка кой-каких «семейных» разговоров по мобильным телефонам относительно той красивой операции увода последнего транша МВФ в оффшоры, после чего рубль рухнул и вся страна была ограблена своими же банкирами…
Снова Чечня, война генералов за крышевание над самопальными нефтяными скважинами и ставки блокпостов за нелегальный проход бензовозов…
Швейцарская фирма «Нога» и продажа за границу оружия, включая «С-300» и вертолеты «Черная акула»…
Казино «Париж», «Мон ами», «Генуя» и «Шишкин». Все четыре принадлежали сначала совершенно разным людям, а потом – одному Кожлаеву…
Было около десяти вечера, когда Рыжий привез меня на Софийскую набережную, в кожлаевскую квартиру стоимостью как минимум в два миллиона долларов. Я и не знал, что в Москве существуют такие. Она занимала целый этаж, но дело не в этом. Дело в наборном паркете, лепных потолках, коврах на полу, картинах в золоченых рамах на стенах, хрустальных люстрах, антикварной мебели, фарфоровом камине, мраморе на кухне и джакузи в ванных. А самое главное – в просторе, воздухе и виде из широких окон на Москву-реку. Да, вот, оказывается, как должны жить люди. Но у нас как люди живут только бандиты…
Рыжий провел меня в спальню величиной со стадион, с огромной и круглой, как плавательный бассейн, кроватью и зеркальным потолком. Почему-то здесь, в спальне, под картиной кого-то из малых голландцев, взятой в тяжелую золоченую раму, стоял белый старинный секретер. Наши бандиты переквалифицировались не только в бизнесменов, но и в искусствоведов – собирают только старину и начало двадцатого века.
Рыжий открыл этот секретер. Там всю нижнюю полку занимали стопки фотографий, сделанных «Полароидом», который лежал тут же. Даже без объяснений Рыжего было ясно, что Кожлаев фотографировал каждую, кто побывал в этой спальне. Он фотографировал их голыми, в позах, достойных обложек самых крутых порножурналов. Такого количества (и качества) обнаженных задниц и сисек я тоже не видел никогда в жизни. Но нужно отдать должное Кожуну – у него был высокий стандарт. Я имею в виду: это не были дешевые шлюхи с Тверской, бляди из его собственных казино или «ночные бабочки» из «Метелицы», «Титаника» и «Найт флайт». Нет, это были девочки на порядок выше, то есть другого калибра и другой стоимости. Где он брал этих русских Клаудиа Шиффер, Пэм Андерсон и Синди Кроуфорд?
Я вопросительно глянул на Рыжего. В моей картотеке он значился под фамилией «Банников Виктор Васильевич, 1969 года рождения. Детдом… колония для малолетних преступников… Школа милиции… СОБР… Чечня… С 1997 года – телохранитель у Кожлаева, затем – начальник его службы безопасности. Специализация: выбивание долгов, крышевание и рэкет». А на вид – никогда не скажешь. Субтильный, ясноглазый очаровашка с открытым лицом инструктора ЦК ВЛКСМ…
– Фотки надписаны, на обороте, – сказал он.
Я стал смотреть оборотные стороны этих фото. Но кроме имен и дат (да и то не на всех), на них ничего не было. «Катя, 20.4.1997», «Вика, 22.9.1999», «Света», «Жанна, 11.7.2000», «Ольга, 9.7.1999», «Наташа» и т. п. Снова Катя, но уже другая, и опять Света, Вера, Наташа, Жанна, Инга, Оля… Где-то после двадцатой Светы я все-таки нашел Полину (без даты) и спросил у Рыжего:
– Эта?
Он пожал плечами.
Я пролистал остальные фотки – еще штук двести, но Полины больше не было ни одной. Я снова стал рассматривать эту Полину. Очень высокая, совсем юная, не старше семнадцати, лучисто-зеленые глаза, открытая доверчивая улыбка, детские припухлые губки, лицо и русые волосы норвежско-варяжской княжны, длиннющие ноги и фигура манекенщицы, хотя сисечки для этой профессии слегка великоваты… Фотография явно пожелтела…
– Давно он ее снимал? – спросил я у Рыжего.
Но Рыжий опять индифферентно пожал плечами.
– А где он брал этих девок?
Рыжий насмешливо улыбнулся:
– Заказывал по телефону.
– Где?
– Я думаю, по справочной. «09».
Я положил фотографию в карман и пошел к выходу.
– У тебя есть мобильник? – спросил Рыжий за моей спиной.
Мне претит эта манера нынешней молодежи «тыкать» всем и вся, но тут я пропустил это мимо ушей.
– Есть.
– Если найдешь эту телку, сразу позвони.
Я кивнул. Час назад, когда я приехал в Склифосовского, врачи сказали мне, что Кожлаеву осталось жить максимум сутки. Следовательно, если я хочу получить еще девять кусков, в моем распоряжении только 23 часа.
Но почему этот Кожун вызвал не моего шефа, который два года назад прикрыл мое расследование деятельности шести фирм Кожлаева, а меня – своего врага, которого он не смог ни купить, ни убить? И почему, зная, что вот-вот умрет, Кожлаев заказал мне найти какую-то телку, а не тех, кто его подстрелил?
Что-то шарахнуло в пустотелой стене за счетчиком, словно там кирпичи обвалились от грохота евроремонта, и в тот же миг свет погас во всей квартире. Зато за счетчиком вверху открылся широкий просвет и послышались голоса…
– Васыль, ты же насквозь ё…нул!
– Ну и фуй с ним! – ответил другой голос.
– Козлы, вы кабель перебили! – крикнул я в дыру, сунул свои папки под обувную тумбочку и пошел наверх права качать.
Козлами оказались два хмыря белорусского розлива, хотя, судя по качеству их работы, главным козлом был, конечно, тот мудак, который нанял их сделать евроремонт в точно такой, как у меня, квартире. Эти белорусы раздолбали все стенки между гостиной, спальней, кухней и туалетом, сняли полы, ободрали со стен обои и теперь выламывали сантехнику. Спортзал тут будет, что ли? Или боулинг?
– Эй, мастера гребаные, вы мне свет вырубили! – снова сказал я им.
– Ладно, мы те счас времянку бросим, – ответил старший и добавил: – Братан, выпить охота. Принеси бутылку, мы те с получки отдадим, а ты выпьешь с нами.
Я посмотрел в его наглые голубые глаза.
– Умный ты! – сказал я. – Чистый Лукашенко!
Вот уж действительно – каждый народ достоин того президента, которого имеет. Или – который имеет их?
Мой первый визит был, конечно, в муниципальную милицию, в «блядский» отдел. То есть, извините, в полицию нравственности (надо же выдумать такое название!). Правда, там пасут не таких, как Полина, а главным образом Тверскую и Садовое кольцо, зато ребята по-свойски дали мне пару наколок в «Монте-Карло» и в «Титанике». Но было уже около трех утра, в «Монте-Карло» я никого не застал, а в «Титанике» диск-жокей, поглядев на фото, сказал:
– Такие телки есть только в «Ред старс» или у Бейлиса и Бодулина.
– Это еще кто такие?
– «Ред старс» – это модельное агентство, а Бейлис и Бодулин снабжают телками олигархов.
– А как мне их найти?
– Попробуй «Липс» у Белорусского вокзала. Это их клуб, они там пасутся…
«Lips» я нашел не без труда, хотя это действительно рядом с Белорусским – в подворотне на углу 2-й Тверской-Ямской и Александра Невского. В полутемном зале музыка гремела так, что черные стены и черный потолок резонировали, словно мембраны. В воздухе слоился дым от сигарет с привкусом нечистой марихуаны. У бара толпились рослые нимфетки четырнадцати-шестнадцати лет с лилово-темным окрасом век, яркой губной помадой, сигаретами в кроваво наманикюренных пальчиках и с глазами подзаборных лахудр. Вокруг стояли низкие столики, заляпанные пивом и окурками, за этими столиками такие же нимфетки сидели в обществе пятидесятилетних козлов с полузнакомыми лицами не то депутатов Думы, не то персонажей из картотеки МУРа. Впрочем, на первых они смахивали больше, поскольку рядом, на углу 2-й Тверской-Ямской и Лесной, за мощным кирпичным забором стоит гигантский, величиной с квартал, многоэтажный жилой дом депутатов Думы с квартирами улучшенной планировки. Сутенеры и хозяева борделей всегда стараются быть поближе к своей клиентуре.
Не успел я подойти к бармену насчет Бейлиса и Бодулина, как вся эта публика вдруг подхватилась и ринулась в соседний зал, где, как оказалось, началась демонстрация мод – из какой-то щели в стене на длинный язык нарисованного на черном полу подиума стали одна за другой выходить голые – в одних лифчиках и трусиках – девицы и явно непрофессионально, хотя и под музыку, демонстрировать не столько нижнее белье, сколько самих себя.
Но публика азартно аплодировала, поглядывая на яйцеголового лысого мужика, стоявшего во главе подиума. Приглядевшись, я вспомнил, где видел его: на экране, когда смотрел кассету скрытой видеосъемки отлета Березовского на его собственном «боинге» из Шереметьево. Тогда, за два дня до назначения Путина премьер-министром, БАБ вдруг примчался в аэропорт, и одновременно сюда же прикатил еще один «мерседес» с четырьмя роскошными девицами и этим яйцеголовым. Проследив, как девицы – действительно первый класс, под стать той Полине, которую я теперь ищу, – поднялись по трапу в самолет, яйцеголовый вернулся в «мерс» и укатил, а минут десять спустя самолет с БАБом и девицами отбыл в Киев.
Через неделю от одной из этих девиц мы узнали подробности этого вояжа: БАБ слетал в Киев поздравить Кучму с предстоящим назначением на пост российского премьера не Примакова, своего заклятого врага, а Путина; и Кучма, по словам девицы (которая могла и приврать), за эту замечательную новость подарил БАБу не то «бентли», не то «ягуар», выгуливал их на своей загородной даче, играл им там на гармони и пел. Спать с девицами, правда, не стал, уехал, но девицы все равно получили от яйцеголового по штуке за поездку…
С трудом дождавшись в «Липс» конца этого копеечного шоу, я сунул яйцеголовому под нос свои корочки и увел его в черную щель в стене, за которой оказался душный закуток-каморка. Тут я предъявил ему фото Полины и взял его на арапа:
– Это твоя телка. Нам нужен ее домашний адрес, срочно!
– Я американский гражданин, – вдруг сказал он. – Вы не имеете права! Я в наше посольство…
– Ах ты, сука эмигрантская! – перебил я, разыгрывая бешенство. – Я те счас яйца оторву и пошлю в ваше гребаное посольство! – И для убедительности схватил его за пах. – Адрес, быстрей!
– Да откуда у меня? – струхнул он. – Я ее уже два года не видел!
– Не физди! Адрес! Случилось убийство. Не дашь ее адрес, пойдешь по статье. Ты понял? – И я на пол-оборота свернул его мужское достоинство.
– Да, да, понял… Минутку… Так бы и сказали… – Он достал из кармана пиджака электронную записную книжку с крошечным английским кийбордом, торопливо набрал на этом кийборде «Polina Suhovey» и сказал: – Адреса у меня нет, только телефон. 765 32 17.
– Мобильный, что ли?
– Наверное…
Модные супермаркеты типа «Рамстор» и «Седьмой континент», конечно, не для меня. Там все продукты вдвое дороже, чем в моем продмаге на углу Беговой и Боткинского проезда. Впрочем, и в этом продмаге я могу позволить себе покупать только глазированные сырки, «чудо-творожок» или семирублевый йогурт в бумажной упаковке. Ну, еще соль, сахар, плавленые сырки. А в основном я питаюсь с рынка, который, на мое счастье, совсем недалеко от меня, по ту сторону Ленинградского шоссе, под забором спортклуба «Динамо». Рынок этот вырос самопально из лотков, киосков и торговых будок, сдвинутых мэрией с Ленинградского проспекта – парадного пути в международный аэропорт Шереметьево. «Держит» этот рынок, как ни странно, не азербайджанская мафия, а тверская, и потому здесь почти нет продавцов с кавказскими лицами. И цены, конечно, куда ниже, чем на Ленинградском или Черемушкинском рынках. Правда, и грязь тоже наша, рассейская, – ни павильонов, ни навесов нет, ларьки стоят прямо на земле, зимой тут окоченеешь, пока пройдешь до конца ряда, летом задохнешься от пыли, а сейчас, в марте, приходится месить грязь ботинками – благо у меня еще жива кирза из последней чеченской командировки.
