Эдуард Тополь
Нескучный киносад (сборник)
© Э. Тополь, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2016
* * *
Авиатриссы
Простая история
Глава 1
Жарким летом 1987 года на пыльном шоссе, проходящем у Приволжского аэродрома, на автобусной остановке «Аэропорт» стояла под палящим солнцем семнадцатилетняя Катя с фибровым чемоданом у ног. Она была маленького роста, и по ее одинокой унылой фигуре было видно, что стоит она давно и безнадежно. Катя высматривала рейсовый автобус, но мимо, поднимая пыль, проносились только грузовики и легковушки.
Наконец какой-то обшарпанный «жигуль» все-таки тормознул подле Кати, и крупный двадцатишестилетний водитель в желтой линялой штормовке окликнул ее:
– Эй! Куда тебе?
Подхватив чемодан, Катя подбежала к машине, быстро открыла заднюю дверцу и поставила на сиденье свой чемодан.
– В летное училище! Подвезете?
– Куда-куда? – удивился парень.
– В летное училище. На экзамены опаздываю. – Катя уселась рядом с ним на переднем сиденье.
– На диспетчера будешь учиться? – спросил водитель, трогая машину.
– Почему на диспетчера? На летчика.
– Чиво-о? – Парень ударил ногой по тормозу.
– На лётное, я пилотом буду, – уверенно сказала Катя. – Ехай! Пожалуйста!
Но водитель, перегнувшись через ее колени, открыл дверцу машины.
– Вылазь! «Ехай»!
– Ты чо? – изумилась Катя.
– А то! Баб на лётное не принимают. Вылазь!
– Как не принимают? Почему?
– Потому! Курица не птица, баба не пилот. Вылезай, я сказал!
И ведь высадил, обозлившись неизвестно на что. Не знал, конечно, что от судьбы не уйдешь…
Однако не будем забегать вперед.
На следующий день Катя сидела в кабинете ректора Приволжского авиационного училища генерала Рыкова. Здесь на письменном столе, на подоконнике и на шкафах стояли макеты самых разных самолетов – от всех Анов до Ту-144 и армейских бомбардировщиков сороковых годов, а за окном, на зеленом летном поле, где расположился музей авиационного училища, стояли те же самые самолеты – в свою натуральную величину.
Глядя на это сказочное, но, оказывается, недосягаемое богатство, Катя со слезами на глазах говорила генералу:
– А как же Гризодубова? Марина Попович?
Но ректор только развел руками:
– Ничего не могу поделать. Приказ Министерства гражданской авиации. На летные профессии принимаются только лица, имеющие приписное свидетельство военкомата. То есть военнообязанные. Понимаете? Чтобы, если война…
– Так я согласна! – воскликнула Катя. – Если война, пойду хоть на истребитель! Я летать хочу! Я с рождения…
– Поймите, девушка, – перебил генерал, – я не могу нарушить приказ министра. Поезжайте к нему. Если мне из министерства прикажут…
– Да? – обрадовалась Катя. – Если прикажут, то примете? Правда?
Тут я должен объяснить настырность своей героини.
Каждый из нас в детстве летал, но так, как летала Екатерина Осина, не летал никто. Дело в том, что все мы летали во сне, а Катя – наяву, и притом с грудного возраста, да еще – в пилотской кабине! А всё потому, что мама у Кати, извините, скончалась в день Катиного рождения в родильном доме города Салехард, а папа был командиром самолета Ан-2, и девать ему Катю было совершенно некуда, кроме своей пилотской кабины. Поэтому зимой под ровный гул мотора мощностью 1000 л. с. Катя, завернутая в оленьи меха, спала позади командирского кресла, куда бы они ни летели – за мороженой рыбой к ненцам Тарко-Сале, за соболиными и норковыми мехами на хантыйские зверофермы или с продуктами и спиртным к геологам Урая и Уренгоя.
Конечно, иногда Катя просыпалась и подавала голос. Тогда отец передавал управление самолетом второму пилоту, а сам поднимал с пола меховой сверток, разворачивал дочку и менял ей пеленки или возвращал утерянную во сне соску. И говорил:
– Катюша, до Салехарда час сорок. Потерпишь?
И снова они летели над бескрайней тундрой, покрытой снегом и ледяными торосами, и гул авиационного двигателя «АШ-62ИР» был для Кати колыбельной песней.
А летом и того проще – в салоне, у переборки, отделяющей этот салон от пилотской кабины, отец ставил детский манеж, привязывал его к этой переборке крепко-накрепко, насыпал в него разноцветных кубиков и кукол, а сверху накрывал антимоскитной сеткой. И был у Кати свой, на высоте тысяча метров, домик, в котором она играла и летала до поступления в детский сад, то есть до четырех полных лет. Правда, порой случались ЧП. Как-то они перевозили ненцев-оленеводов. Взяли их где-то на севере Обской губы и повезли в Салехард на слет ударников труда. А по дороге эти ударники развели на алюминиевом полу салона костер и стали угощать трехлетнюю Катю жареной олениной. И только когда дым и запахи костра проникли в пилотскую кабину, Катин отец испуганно выскочил в салон и закричал на ненцев:
– Вы с ума сошли! А ну гасите! Быстро!
А Катя, стоя в манеже, протянула отцу кусок жареной оленьей печени:
– Скусно, папа! Куссай!
Глава 2
Но вы когда-нибудь пробовали попасть на прием к министру?
Впрочем, если вы летаете первым классом и вообще какой-нибудь олигарх или дочка олигарха, то для вас, конечно, все двери открыты. Но что, если вам всего восемнадцать лет и вы приехали в общем вагоне из города Салехарда или еще из какой-нибудь глубинки? Как по-вашему? Сможете вы пробиться к министру?
Катя сидела на своем фибровом чемодане у высоких дубовых дверей парадного входа Министерства гражданской авиации, что на Ленинградском проспекте. И с изумлением взирала на одну из первых массовых демонстраций времен горбачевской гласности, которая шумным потоком двигалась рядом по этому проспекту. Демонстранты несли портреты Сахарова, Гдляна и Ельцина и самодельные, написанные от руки плакаты:
ТРЕБУЕМ ОТМЕНИТЬ
ШЕСТУЮ СТАТЬЮ КОНСТИТУЦИИ!
ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ! НЕТ – ВЛАСТИ КПСС!
ДОЛОЙ КГБ!
ВЕРХ ПОЗОРА И БЕЗОБРАЗИЯ – ПАРТИЯ,
КОТОРАЯ ЗАЩИЩАЕТ СВОИХ МЕРЗАВЦЕВ! В. И. Ленин
ЗАЩИТИМ ДЕЛО ГДЛЯНА И ИВАНОВА!
ЕЛЬЦИН – ПРОСНУВШАЯСЯ СОВЕСТЬ КПСС
Вожаки демонстрации кричали в мегафоны требования об отмене цензуры и освобождении диссидентов и политзаключенных, а с тротуара их фотографировали суетливые иностранные журналисты.
Тут высокая входная дверь министерства чуть приоткрылась, из нее выглянул пожилой толстяк в застиранной бледно-голубой форменной рубашке – начальник министерской охраны. Увидев Катю, он хотел тут же закрыть эту дверь, но Катя была на стреме, она-то давно ждала этого момента и успела сунуть ногу в проем двери.
– Да не примет тебя никакой министр! – сказал на это начальник. – Убери ногу!
– Примет! – уверенно ответила Катя.
– Ага! Щас! – скептически заметил начальник и вдруг ловким толчком отстранил от двери и Катину ногу, и саму Катю. – Иди отсюда! – И захлопнул дверь.
Но Катя, упрямо дернув плечом, снова села на свой чемодан.
Рядом продолжала катить громогласная колонна демонстрантов. Иностранные журналисты продолжали фотографировать их и брать у них интервью. А над всем этим действом, на фронтонах зданий Ленинградского проспекта, продолжали висеть стандартные транспаранты советской эпохи:
УЧЕНИЕ ЛЕНИНА-СТАЛИНА НЕПОБЕДИМО,
ПОТОМУ ЧТО ОНО ВЕРНО
КПСС – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ
НАШЕЙ СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ
КОММУНИЗМ – ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА,
И ЕГО ВОЗВОДИТЬ МОЛОДЫМ!
С решимостью держать свою осаду до победного конца, Катя порылась в дорожной сумке, достала завернутый в «АиФ» пакет и развернула его. В пакете был обычный дорожный набор – половина вареной курицы, ломоть хлеба, два крутых яйца. Подумав, Катя быстрым жестом перекрестила свою еду и начала с курицы.
Начальник охраны, который через окно наблюдал за Катей, на такой демарш явно не рассчитывал. Он снова открыл дверь и вышел на каменные ступени.
– Министра вообще нет в Москве, понимаешь? – сказал он.
Катя смерила его взглядом с ног до головы и решила, что выбрала правильную стратегию. Продолжая есть, сообщила:
– Ничо, я подожду, когда прилетит.
– А прилетит – все равно не примет.
– Ага, – сказала Катя, продолжая жевать свою курицу. – А я не уйду, пока не примет!
– А я счас охранников позову, они тебя вышвырнут отсюда.
Катя скептически усмехнулась:
– Попробуй. А я вон тех журналистов позову, иностранных…
Тут подошла восемнадцатилетняя узбечка, стройная и худенькая, как кинжал, но с рюкзачком и с потертым чемоданом в загорелой руке.
– О! Еще одна! – насмешливо сказал начальник. – Из Ташкента прилетела?
– Я не прилетела, – ответила узбечка. – Я приехала. Из Питера. Из летной академии. Мне начальник академии сказал…
– Да знаю я, что они вам говорят! Все на министра спихивают. А если с вами чо в воздухе случится, кто под суд пойдет?
– Вы летчик? На пенсии? – вдруг спросила Катя.
– С чего ты взяла? – удивился он.
– А потому что летчиков злых не бывает. Небо злых не держит, – сообщила ему Катя и протянула узбечке крутое яйцо. – Будешь?
– Спасибо…
Узбечка села на свой чемодан, устало стянула с плеч рюкзак, открыла его и достала точно такой же, как у Кати, газетный пакет, тоже завернутый в «АиФ». Развернула, и там, как вы понимаете, тоже оказались половина вареной курицы, лаваш, два яйца и пара редисок. Усмехнувшись, узбечка и Катя чокнулись крутыми яйцами.
– Я Гюльнара Насибова. Из Ферганы, – сообщила узбечка. – А ты?
– Катя Осина, из Салехарда, – чистя яйцо, ответила Катя.
– Чокнутые… – заметил начальник охраны и ушел, закрыл за собой дверь.
Но Катя и Гюльнара даже не обратили на это внимания.
– У тебя отец на чем летает? – спросила Катя.
– У меня отец пастух, – ответила Гюльнара.
– Иди ты! А как же ты?..
– Хочу летать, – хрустя редиской, сказала Гюльнара. – И буду!
– Но ты хоть штурвал в руках держала?
– Честно?
– Ну…
Гюльнара оглянулась на закрытую дверь министерства. И сообщила негромко:
– Я вообще в самолете еще никогда не была.
– Иди ты! – снова изумилась Катя.
Тут Гюльнара достала из кармана пачку «Ту-134», выбила две сигареты и одну протянула Кате. Но Катя отрицательно покачала головой.
– Нет, спасибо. А разве узбечки курят?
– Узбечки не курят, а летчицы курят. – И Гюльнара неумело защелкала зажигалкой, прикурила и тут же закашлялась.
Катя посмотрела на нее укоризненно, но Гюльнара, откашлявшись и отдышавшись, заявила твердо:
– Но летать буду!
Тут из двери опять вышел начальник охраны. Суетливо и поспешно, с опаской косясь на демонстрацию, идущую по Ленинградскому проспекту, он не то приказал, не то попросил:
– Ну, всё! Всё! Валите отсюда! Освободите территорию!
Но Катя и Гюльнара не успели ответить, как к подъезду с одной стороны подкатила черная «Чайка», а с другой – на велосипеде – еще одна девушка с рюкзаком, тоже восемнадцатилетняя, но полная и пышногрудая, Марина Голубева. Из «Чайки» вышел министр с портфелем и тут же нахмурился, поскольку сидевшие на своих чемоданах Катя и Гюльнара загораживали ему проход.
– Это еще что такое? – спросил министр.
– Извините, Александр Никитович, – растерялся начальник охраны. – Это… Это приезжие…
Спрятав сигарету в кулак, Гюльнара первой вскочила со своего чемодана:
– Ой! Вы Александр Никитович? Министр?
– Ну, допустим, – сказал министр. – И что?
– Ой! – подскочила и Катя. – Я уже год не могу к вам попасть! Пожалуйста!..
– А в чем дело? – продолжал хмуриться министр.
Катя поспешно достала из сумки сложенный вчетверо лист.
– Вот заявление! Без вашей визы у нас не берут документы в летное училище! А у меня отец Виктор Осин, вы с ним в Афгане летали, помните?
– Ну, летал… – нехотя подтвердил министр. – И что? Если все, с кем я летал, будут мне своих детей подбрасывать… – Но все-таки взял Катино заявление. – На какое отделение ты хочешь?
– На лётное.
– На лётное?! – удивился министр.
– Александр Никитович, я в авиаклубе с двенадцати лет, я все самолеты знаю, – затараторила Катя.
– А у меня сто сорок прыжков с парашютом, – сказала Марина.
– А у меня черный пояс по дзюдо, – сообщила Гюльнара.
– И вы на лётное? – спросил у них министр.
Гюльнара и Марина протянули ему свои заявления.
Министр в замешательстве посмотрел на начальника охраны.
– Вообще-то, – вдруг сказал тот, – я в Саранском ДОСААФе Марину Попович прыжкам с парашютом учил…
В этот момент с Ленинградского проспекта снова донеслись усиленные мегафоном призывы демонстрантов к свободе и свержению власти КГБ, и министр поспешно взял заявления, написал на каждом «Допустить к экзаменам» и быстро скрылся за дубовой дверью.
Восторженно прыгая, Катя и Марина бросились обнимать начальника охраны. А Гюльнара разжала кулак с погасшей сигаретой, увидела на ладони ожог и выругалась по-узбекски.
Тут я обязан подтвердить, что отец у Гюльнары был действительно пастух, и никто в ее роду никакого отношения к авиации не имел. Всё ее детство родители кочевали по высокогорным пастбищам Памира в поисках травы для своих овец, трех вьючных верблюдов и пяти ослов. Летом верблюды и ослы, нагруженные свернутой кибиткой, ящиками и тюками, шли все время вверх, к леднику Медвежий, который талой водой орошал высокогорные пастбища. Вслед за этим караваном несколько женщин, подростков и собак гнали овец. А на горбу переднего верблюда, которого вел отец, поверх тюков с коврами и другим скарбом была укреплена войлочная люлька с высокими бортами, укрытыми цветастыми узбекскими платками. В этой люльке, на дне, на подушках из верблюжьей шерсти, в такт шагам верблюда раскачивалась семимесячная Гюльнара. Плакала ли она или хныкала, никто ее не слышал и не обращал на нее никакого внимания. Но вот издали доносится гул самолета. Он все приближается. Гюльнара замолкает и смотрит вверх. Над ней проносится МиГ, оставляя в небе широкий белый след. Девочка смеется, сует в рот палец, сосет его и засыпает. И во сне, раскинув руки, летит-планирует над Ферганской долиной. А самолет, делая «свечку», уходит все выше и выше над снежными верхушками гор…
И это, признаюсь, всё, что я смог отыскать в биографии Гюльнары, – всё, что спустя семнадцать лет привело ее в город Приволжск.
Глава 3
А у Марины Голубевой всё наоборот – не было отца, а мама была инструктором парашютного спорта в Москве, в Тушинском отделении ДОСААФ. И потому Марина с двух лет парила в воздухе, сидя в рюкзачке, прикрепленном у мамы на груди к ПСП – подвесной системе парашютистки. При этом в полете обе хохотали от удовольствия, хотя на земле маму нередко встречал какой-нибудь грозный начальник:
– Как ты смела?! С ребенком! А если бы вы разбились?!
На что мама спокойно отвечала:
– Во-первых, у меня семь тысяч прыжков. Во-вторых, а если бы я без нее разбилась? С кем бы она осталась?
Но это было давно, пятнадцать лет назад. А сейчас Марина сидела на кухне, не включая света. За окном была окраинная московская улица с портретами Горбачева и Лигачева в пустых витринах гастронома. Там кроме банок с баклажанной икрой, болгарского лечо и пачек соли давно уже не продавали ничего. Потом Марина увидела свою мать, та шла по улице с редкой добычей в вязаной авоське – три банки с сардинами и три со сгущенкой. Конечно, она изменилась с тех пор, как они вдвоем прыгали с парашютом – располнела, поседела, и походка стала какой-то утиной. Досталось ей…
Войдя в квартиру, мама включила в прихожей свет, прошла мимо Марининого велосипеда на кухню и удивилась:
– Ты дома? А почему без света?
– Ма, – сказала Марина, – нам нужно поговорить как женщина с женщиной.
– Ты беременна? – испугалась мать.
– Нет.
– Ты влюбилась в женатого? – Мать стала выкладывать продукты из авоськи.
– Нет, мама.
– А что случилось?
– Если я поступлю в институт, ты меня пять лет сможешь кормить?
Мать облегченно выдохнула:
– Ой, да с радостью! А куда ты?
– В Приволжск.
– Что-о? На кого?
– На пилота, мама.
– Ты с ума… Да ни за что! Твой отец…
– Я знаю, мама, – перебила Марина. – Его сбили в Анголе.
– Мариша, ну, пожалуйста! – Мать присела на стул. – В любой другой – МГУ, медицинский…
Глава 4
А потом был Приволжск, летное училище, медосмотры и тесты на устойчивость вестибулярного аппарата, концентрацию внимания, оперативную реакцию и уравновешенность. И вступительные экзамены по физике, математике, литературе. И – наконец! – на летном поле, в окружении самолетов и вертолетов всех эпох – торжественное построение курсантов по отделениям – летное, диспетчерское, инженерное. Старшекурсники в курсантской форме (и среди них тот самый водитель замызганного «жигуля», который высадил Катю), а также новички еще в гражданской одежде. Начальники курсов выкрикивали:
– Летное отделение построено!
– Диспетчерское отделение построено!
– Инженерное построено!
– Управленческое построено!
Пожилой, похожий на Жана Рено, заместитель ректора по организационно-воспитательной работе скомандовал: «Училище, равняйсь!» – и быстрым шагом прошел вдоль строя.
Стоя среди новичков, Гюльнара и Марина неумело выровнялись в шеренге парней летного отделения.
– Девушки, а вы будете стоя летать? – спросил их кто-то из старшекурсников.
– В каком смысле? – не поняла Марина.
– Ну, при вашем росте нужно или стоя летать, или подушки под зад подкладывать.
Старшекурсники хохотнули, а Марина не нашлась что ответить. Тут к ним приблизился замректора:
– Девушки, подровнять мыски! Еще подровнять! – И, дойдя до конца шеренги, выкрикнул на весь полигон: – Училище, смирна-а! – Он шагнул к ректору: – Товарищ генерал! Училище и новый набор курсантов построены!
– Вольно, – сказал ректор. – Товарищи курсанты Высшего авиационного училища! Поздравляю вас с началом учебного года!
– Ура-а! – на радостях отозвалась Марина и тут же осеклась под уничижительным взглядом заместителя ректора и смехом старшекурсников. – Ой, извините…
– Ничего, – усмехнулся ректор. – У нас не армия. Но… – Он поднял палец. – Дисциплина! Вам ясно?
– Так точно, – одновременно отозвались Марина и Гюльнара. – Ясно, товарищ генерал.
Стоя на окне второго этажа учебного корпуса, зареванная Катя, одетая в линялый халат уборщицы, издали смотрела на эту торжественную процедуру. Потом вытерла слезы, опустила тряпку в ведро с водой и продолжила мыть окна мужского туалета.
Заняв в общежитии крохотную комнату с двумя койками, Марина и Гюльнара перешивали на себя курсантскую форму, полученную на складе, когда в дверь вошли все тот же заместитель ректора «Жан Рено» и Катя с раскладушкой.
– Здравствуйте, девушки, – сказал «Рено». – Вы точно согласны, чтобы с вами тут эта уборщица жила?
– Да, согласны! Сто пудов! – отозвались обе.
– Я не уборщица! – расправляя раскладушку, гневно выпрямилась Катя. – Я будущий пилот!
– Ты – пилот? – усмехнулся замректора. – Ты физику завалила.
– Да ничо я не завалила! Вы меня из-за роста срезали!
– Само собой, – согласился «Рено». – Ты ж на пилота ростом не вышла. Сколько в тебе?
– Ну, метр пятьдесят семь… – нехотя сказала Катя.
– Вот! А на пилотов мы берем с метр шестьдесят пять.
– А мне всего восемнадцать лет. Я еще вырасту!
– Ну, когда выше швабры вырастешь… Пока!
И «Рено» ушел, а Катя ничком упала на раскладушку и разрыдалась.
– Да ладно тебе! Перестань!.. – сказали ей Марина и Гюльнара.
Катя рывком села, вытерла слезы.
– Все равно я буду здесь учиться!
И пошли учебные будни – у Марины и Гюльнары физика, высшая математика, история. А у Кати – уборка коридоров, туалетов, лестниц. Швабра, ведро с водой, половая тряпка и атака на заместителя ректора, постоянно бегавшего по коридорам:
– Валерий Иванович! Ну, пожалуйста! Разрешите мне быть вольнослушательницей!
«Рено» небрежно отмахивался на бегу, но Катя не отставала:
– Я лучше всех буду учиться!
Замректора убегал, даже не ответив, Катя в сердцах плескала из ведра воду на пол и остервенело драила этот пол шваброй, а из открытых дверей учебных классов были слышны голоса педагогов летного отделения. Там у Марины и Гюльнары были занятия по английскому, воздушному праву, радиообмену. А у Кати – всё то же мытье полов. Вымыв спортзал, она подходила к турнику и пыталась допрыгнуть до перекладины. Безуспешно. Тогда она направлялась к шведской стенке, взбиралась на нее, висела вниз головой и – как в детских снах – летела над тундрой, раскинув руки. Росла…
Глава 5
Опустить учебные будни или все-таки рассказать, как по утрам под песню Цоя курсанты делают зарядку на спортивных снарядах своего стадиона – подтягиваются на турнике, крутят «солнышко», толкают ядро. Но стоит Гюльнаре и Марине появиться на беговой дорожке вокруг футбольного поля, как к ним то и дело пристраиваются на бегу старшекурсники, флиртуют и пытаются познакомиться.
Тут, может быть, совершенно не к месту, но все-таки нелишне сказать, что город Приволжск возник на заре самолетостроения на выжженных солнцем приволжских степях, гладких, как женское колено, и плоских, как письменный стол Господа Бога. По этой причине тут могут безбоязненно взлетать и садиться все виды летательных аппаратов, от первых «этажерок» до космических кораблей, и, между прочим, именно сюда, в эти степи в апреле шестьдесят первого приземлился Юрий Гагарин.
Ну, а если говорить конкретно, то первым здесь еще в двадцатые годы возник АЗЛ – Авиастроительный завод имени, конечно, Ленина, потом Авиамоторный имени Октябрьской Революции, затем Бетонный и стройматериалов – ведь для взлетов и посадок тяжелых самолетов пришлось все-таки бетонировать ВПП, да и людям нужно было строить жилье. Бурный рост советской авиации, а затем космонавтики требовал все больше и больше летчиков, авиамехаников, диспетчеров и других авиационных специалистов, и правительство не жалело денег на их подготовку. Еще в 1944-м, едва немцев откатили от Волги, здесь основалось Высшее авиационное училище имени героя Николая Гастелло, позже переименованное в училище имени Юрия Гагарина. Огромные учебные корпуса, оборудованные по последнему слову тогдашней техники, с тренажерами всех видов самолетов, учебные классы, спортивные сооружения, общежитие для курсантов, административный корпус и собственный учебный аэродром с музеем летательных аппаратов и своим учебным авиапарком. Короче – летай не хочу…
Впрочем, вру – летать тут как раз хотели все, даже уборщица Екатерина Осина. И потому, драя по утрам лестничные пролеты, полы и подоконники административного корпуса, Катя с острой завистью смотрела издали на стадион. Там Егор Спешнев – тот самый парень, который высадил ее из своего «жигуленка», – крутил на турнике «солнышко», его сокурсник и толстяк Микола Гринько с открытым ртом столбенел при виде пробегавшей мимо худенькой Гюльнары, а второй сокурсник, грузин Вахтанг Микеладзе, увидев пышногрудую Марину, просто рухнул с гимнастических колец на землю…
Катя выжала половую тряпку и увидела того, кого каждое утро в 07:55 поджидала на лестнице административного корпуса.
– Валерий Иванович, здравствуйте! Ну, пожалуйста! Разрешите мне ходить на занятия! Вольнослушате…
– Отстань! – «Жан Рено» хотел проскочить мимо нее. – Скажи спасибо, что тебя уборщицей взяли.
Но Катя, загородив ему дорогу, не двигалась с места.
– Я лучше всех буду учиться!
– Осина, – осерчал «Рено», – ты меня достала!
– Еще нет, Валерий Иванович. Но я расту. Я уже на полсантиметра выросла!
– Да ну тебя! – все-таки обошел ее замректора и скрылся в своем кабинете.
– Всё равно я буду здесь учиться! – вслед ему крикнула Катя.
Потом у курсантов начинались занятия – физика, математика, английский, воздушное право… А Катя, домыв пол в ленинском уголке, доставала из кармана халата крохотную иконку Николая Чудотворца, ставила ее рядом с книгой «Новое мышление» М. С. Горбачева и Постановлениями XXI съезда, опускалась на колени на еще мокрый пол и, оглядываясь на дверь, шептала:
– Ну, прошу тебя, святый, сотвори чудо…
И что вы думаете? Хотите – верьте, хотите – нет (это, как говорится, ваше личное дело), но уже в декабре, то есть всего три месяца спустя после начала занятий, Катя снова сидела в кабинете ректора училища. На столе перед ректором лежала стопка распечатанных почтовых конвертов и тетрадных листов, исписанных ровным женским почерком.
– Четырнадцать… пятнадцать… шестнадцать… – считал генерал эти конверты. – Ну, ты даешь, Осина! Шестнадцать писем министру авиации! Думаешь, ему делать больше нечего, как твои письма читать?
Катя молчала. Она еще не знала непреложного правила высшей бюрократии спускать жалобы тому, на кого эти жалобы были написаны.
Ректор взял одно из ее писем и прочел вслух:
– «В то время, как по призыву генерального секретаря Коммунистической партии во всей стране происходит перестройка, ускорение и новое мышление, в Приволжском летном училище сохраняются старые нормы приема на пилотов – ростом только выше ста шестидесяти пяти сантиметров…» – Ректор поднял глаза на Катю. – То есть я консерватор? Да или нет?
– Я выросла, – ответила Катя. – На два сантиметра! Можете измерить. Хотите?
Ректор не отвечал. Он разглядывал Катю так, словно действительно измерял своим взглядом. Но не только рост, а еще, я бы сказал, и ее крохотный бюст, и тонкую шею… Потом вздохнул:
– Ладно… Так и быть… Я разрешу тебе посещать занятия.
– Ой! – вскочила Катя. – Спасиб…
– Подожди, – перебил ректор. – Ты можешь их посещать при условии, что останешься уборщицей.
– Как это? – изумилась Катя.
– А так, – сказал он жестко. – Летать все хотят, а полы мыть некому.
Глава 6
Столовая гудела от голосов обедающих курсантов. В углу, на кронштейне под потолком, находился телевизор, Горбачев сообщал о выводе советских войск из Афганистана. А Катя, Гюльнара и Марина стояли со своими подносами в очереди у стойки раздачи блюд.
– Блин! – говорила Гюльнара. – Полгода никаких полетов! Сплошные классные занятия!
Катя, первой взяв себе пару блюд и заплатив, отошла с подносом от кассы, поискала глазами свободный столик. Но все столы были заняты, только за одним проглядывал свободный стул. Катя направилась к этому столу.
– Ребята, тут свобод…? – И осекалась, увидев, что один из сидящих за этим столом – ее знакомый Егор Спешнев.
– Садись, – пожал плечами Егор. – Мягкой посадки.
Двое других – Вахтанг и Микола – прыснули от смеха.
Но Кате уже деваться некуда, она поставила свой поднос и села.
– Спасибо. Приятного аппетита.
Тут мимо них в поисках свободного места прошла Гюльнара с подносом в руках. Микола восхищенно посмотрел ей вслед.
– Оце шахиня!
Действительно, Гюльнара – высокая, стройная и с черными оленьими глазами – выглядела восточной принцессой из диснеевской мультипликации.
Катя закрыла глаза, шепотом произнесла короткую молитву и быстрым жестом перекрестила свою тарелку с супом.
Егор и его сокурсники изумленно посмотрели на это.
А она, не смущаясь, принялась за еду – зачерпнула горячий суп и подула на ложку.
– Я нэ поняв, – сказал Микола своим друзьям. – У нас училище чи эта… сэминари́я?
– А тебя как звать, монашка? – спросил Вахтанг.
Катя снова подула на ложку с супом и только после этого подняла глаза на Вахтанга:
– Вообще-то, мне папа рассказывал, что летчики, знакомясь, сначала называют себя. Вы летчики?
– Мы-то летчики… – начал Вахтанг, но тут же отвлекся на проходящую мимо них Марину. – Вах!.. – И повернулся к Кате: – Это твоя подруга, да?
– Да, это Марина.
– Передай от меня: поднос ей не нужен.
Катя непонимающе захлопала ресницами.
– Она тарелки можэ на грудях носыть, – объяснил Микола.
– Нет! – сказал Вахтанг. – Я буду ее подносом!
– Очень смешно, – саркастически заметила Катя. – Вы лучше скажите, когда у нас полеты начнутся. На втором курсе или на третьем?
– А ты не дождешься полетов, – усмехнулся Егор.
– Это еще почему?
– А вы все трое не дождетесь. – И он впервые посмотрел ей прямо в глаза.
Она не отвела взгляда:
– С чего бы это?
– А понесете, – заявил он с вызовом. – Ну, забрюхатите и свалите отсюда.
Катя продолжала смотреть ему в глаза. Потом встала. Подняв свою тарелку с горячим супом, плеснула этим супом Егору в лицо и ушла.
Назавтра Егор – всё лицо в волдырях и мази от ожога – а также Микола, Вахтанг и Катя стояли перед ректором в его кабинете.
– Ну, рассказывайте, – сказал ректор. – Кого отчислять? – И поочередно посмотрел на Катю, Егора, Миколу и Вахтанга.
– Меня, товарищ генерал! – после короткой паузы разом сказали и Катя, и Егор.
Ректор удивленно посмотрел на обоих.
– Я ей нагрубил, – объяснил Егор.
– Я его супом облила, – сказала Катя.
– Ну-ну… – протянул ректор и спросил у Егора: – Ты забыл, что я тебя взял условно?
Егор молчал.
– И вообще, – сказал ректор, – вы же проходили экзамены на выдержку… А представьте, что это у вас в полете происходит. Вы – экипаж, у вас за спиной сто сорок пассажиров. Ты, Спешнев, командир, а ты, Осина, штурман или второй пилот.
– Ужас! – заметил Микола.
– А я с ней не полечу, – сказал Егор.
– А тебя никто не спросит, – ответил ректор. – Назначат в экипаж, и полетишь. Но я не об этом. Если один нагрубит другому, то… – он показал на лицо Егора, – в воздухе это уже не ожог. Это… ну? Что?
– Авария, – догадался Вахтанг.
– Вот именно, – сказал ректор. – Гибель ста сорока пассажиров и экипажа. Понятно?
– Так точно, товарищ генерал! – вразнобой заверили его все четверо.
– И вообще… – задумчиво продолжал ректор. – Кто такой летчик? А? Летчик – это небожитель… это единственный человек, под которым вращается земной шар. Понимаете? Вы – если, конечно, доучитесь – будете летать на высоте десять километров. А под вами Земля медленно так вращается, уплывает под вас… Представляете? И если смотреть оттуда, с неба, то по сравнению с этим кайфом полета – ну, что какие-то личные претензии, обиды? А? – И вдруг резко сменил свой тон: – Идите с глаз моих!
Катя, Егор, Микола и Вахтанг направились к двери.
– А ты, Осина, останься.
Егор, Микола и Вахтанг вышли из кабинета, закрыли дверь.
– Я всё поняла, товарищ генерал, – сказала Катя.
– Нет, не всё. Садись… – И, подождав пока она села, ректор продолжил: – Я понимаю, что трем девушкам нелегко быть в этом мужском табуне. Но… вы должны – и передай своим подругам, – вы должны помнить, что от вас зависит, будем мы впредь принимать девушек на лётное или не будем. Понимаешь? Тысячи девушек хотят летать. Вы им или откроете дорогу, или…
Выйдя из кабинета ректора, Катя пересекла коридор, свернула на лестницу и… наткнулась на Егора. Он стоял на лестничной площадке, нервно курил «Приму» и явно ждал тут ее, Катю. Опустив глаза, она хотела пройти мимо, но Егор заступил ей путь.
– Подожди.
Она остановилась.
– Я… – сказал он, гася сигарету. – Я хочу извиниться…
Катя молчала. Потом все-таки сказала:
– Ну? Так извиняйся.
– Как? – спросил Егор.
Катя пожала плечами:
– Не знаю. Становись на колени.
– Чего? – возмущенно протянул Егор. – Обалдела?
– Сам дурак! – сказала Катя и, отодвинув Егора, сбежала по лестнице.
– Не дождешься! – крикнул ей вслед Егор, перегнувшись через лестничные перила.
Глава 7
Тем временем где-то далеко от Приволжска происходили всякие крупные и мелкие исторические события: в Польше пришла к власти «Солидарность», в Чехословакии – бывший диссидент Вацлав Гавел, а в Румынии коммуниста-президента Чаушеску расстреляли. Поближе, в СССР, перестройка набрала такую скорость, что от него стали одна за другой отлетать целые республики – Латвия, Литва, Эстония, Молдавия, Грузия, Украина… А бывшие «братские» Азербайджан и Армения начали настоящую войну за Нагорный Карабах. В Ферганской долине случилась Ошская резня, в Крыму – драки и битвы между вернувшимися крымскими татарами и русскими, а в Северной Осетии – между осетинами и вернувшимися ингушами.
