Эдуард Тополь
Бисмарк. Русская любовь железного канцлера

Часть первая
БИАРРИЦ,
или
Big man have a big heart

Хотя все персонажи этого романа имеют своих исторических прототипов и однофамильцев, в художественной ткани романа они, тем не менее, являются плодом авторской фантазии и вымысла, который ни в коем разе не имел целью задеть чью-то честь или репутацию, а напротив хотел восславить их высокие чувства.

1

В конце июля 1862 года карета Отто фон Бисмарка, нанятая вместе с лошадьми в Бордо, катила по югу Франции, через Пиренеи в Страну Басков. Его собственные лошади остались в деревне под Берлином, мебель и вещи были еще в Петербурге, где он два года отслужил посланником прусского короля, жена и дети – в Померании, а сам Бисмарк, по его же выражению, «снова на обочине» и всего лишь посланник прусского короля во Франции. Возможно, для кого-то и неплохо в 47 лет быть королевским посланником в Париже, но для Бисмарка…

Весной, когда в Берлине запахло войной между парламентом и королем, Альбрехт фон Роон, военный министр и друг его детства, стал склонять Вильгельма I усилить Бисмарком кабинет министров, и ради этого даже вызвал Бисмарка из Петербурга. Но в последний момент Августа, жена Вильгельма и либералка в духе британских веяний, наговорила мужу, что Бисмарк реакционер, интриган и циник, и он остался посланником, правда, не в России, а поближе к Берлину – при дворе Наполеона III. Как и чем он мог быть полезен в Париже, Бисмарк не знал, «в то время, как влияние, коим я пользовался в Петербурге у императора Александра, не лишено было значения с точки зрения прусских интересов». Но с королями не спорят, и Бисмарк поехал в Париж – как сказал ему Роон, – «чтобы быть наготове»…

Однако летом Париж пустеет, все разъезжаются, и в ожидании «быть или не быть» Бисмарк выпросил у короля отпуск и отправился путешествовать. Конечно, здесь, на юге Франции, красиво – солнце, сады, виноградники, и погода совсем не та, что в Пруссии или у русских в Санкт-Петербурге. Небо даже не голубое, а сиреневое, жизнь так и пышет из земли садами, виноградными лозами и мириадами таких цветов, что их запахи кружат голову не хуже молодого бургундского. Но прекрасные Mouton Rothshild, Lafitte, Pichon, Laroze, Latour, Margaux, St. Julien, Beaune, Armillac и другие вина, которые он тут пробует, не избавляют его от хандры и сознания того, что жизнь утекает или уже утекла…

«К тому же тут так скучно, – писал он с дороги своей жене Иоганне, – что мысль провести здесь недели невыносима. Из-за эгоизма и необщительности французов никто не хочет познакомиться поближе, а если ты ищешь этого, то они начинают думать, что ты хочешь или денег занять, или нарушить их семейное счастье».

6 августа Бисмарк остановился в Биаррице, в «Hotel d’Europe», чтобы через пару дней отправиться дальше. С тех пор как восемь лет назад Наполеон III для своей жены Евгении построил здесь роскошный, в мавританском стиле, замок Villa Eugenie и стал проводить в нем каждое лето, Биарриц из небольшой рыбацкой деревушки превратился чуть ли не в самый модный курорт – летом сюда приезжает весь двор Луи-Наполеона, европейская и даже русская знать. Но Бисмарк собирался пробыть тут дня два, не больше, и написал Иоганне, что все письма для него следует отправлять в Bagneres de Luchon. Тем паче, что с Луи-Наполеоном он встречался совсем недавно, в июне, когда прибыл в Париж посланником, и теперь вовсе не горел желанием пересекаться вновь с этим не очень умным, но очень заносчивым правителем, мечтающим превзойти своего великого дядюшку.

Однако буквально на следующий день на биаррицевском променаде великосветских курортников он вдруг услышал:

– Фон Бисмарк! Бонжур! Какими судьбами?!

Он остановился, пораженный. Это был князь Николай Орлов, русский посланник в Брюсселе, сын знаменитого в России царедворца Алексея Орлова и племянник декабриста Михаила Орлова, принявшего в 1814 году капитуляцию Парижа. Впрочем, Николай Орлов и сам прославился как герой Крымской войны, кавалер ордена Святого Георгия, золотого оружия и других высших наград Российской империи. Но при штурме турецкого форта Араб-Табия он получил девять тяжелых ран, лишился левого глаза и подвижности правой руки, лечился в Италии и во Франкфурте (где Бисмарк с ним и познакомился), а потом перешел в дипломаты и носил теперь черную повязку на глазе. Но поражен Бисмарк был вовсе не им, а юной красавицей-блондинкой, которая держала его под руку.

– Катарина, – сказал ей Орлов, – позволь тебе представить Отто фон Бисмарка, прусского посланника.

Бисмарк склонил голову. Благо, его высокий рост позволил ему сделать это, не отрывая от нее восхищенных глаз.

Катерина, потупившись, чуть присела.

– Барон, – продолжил Орлов, – разрешите представить: моя супруга княгиня Екатерина Николаевна Трубецкая. Но теперь Орлова-Трубецкая!

– Князь, поздравляю! – сказал Бисмарк. – Она красавица! Я уже влюбился! А в каком вы отеле?

– Мы в «Европе». А вы?

– И я…

В эту секунду Катарина подняла на Бисмарка свои голубые глаза и…

Екатерина (Катарина) Орлова, единственная дочь князя Николая Трубецкого (двоюродного дяди Льва Толстого) из рода русско-литовских князей Гедиминовичей, по материнской линии внучка генерал-фельдмаршала графа Ивана Гудовича, который во время 2-й турецкой войны взял Гаджибей (ныне Одесса), Килию и Анапу, а также Бакинское, Шекинское и Лезгинское ханства.

Господи! – сказал себе Бисмарк. Как давно у тебя не замирало дыхание от женского взгляда, не пересыхало во рту и не холодело внизу живота!

Наверное, глаза Бисмарка выдали его мысли, потому что эта голубоглазая фея с высокими славянскими скулами, церемонно раскланявшись, тут же высокомерно приподняла худенькое плечико, взяла мужа под руку и пошла с ним дальше по променаду.

А он все стоял и смотрел им вслед. С высоты своего роста он поверх шляп, шляпок и зонтиков гуляющих европейских аристократов и щеголих еще долго видел эту восхитительную головку с льняными волосами.

2

«Фотографии того времени показывают нам Бисмарка в расцвете сил, человека атлетического сложения, которого годы еще не сделали грузным и тяжелым на подъем. Аккуратная голова, быть может даже несколько маленькая для его широких плеч. Кустистые брови над выступающими надбровными дугами придают лицу что-то устрашающее. Облик, который подавляет, в нем отражена огромная энергия. Но общее впечатление смягчается легкой иронической улыбкой, которая, кажется, играет в уголках рта и отражается во взгляде его больших голубых глаз; взгляде, который мог быть равно как серьезным, острым и пронизывающим насквозь, так и неопределенным и непроницаемым. В общем, впечатляющая внешность человека, не испытывающего недостатка ни в самообладании, ни в умении воздействовать морально на других…» (Из книги N. Orloff. «Bismarck und Katarina Orloff», Берлин 1930).

3

Нужно ли говорить, что в тот же вечер они встретились за ужином в ресторане «Hotel d’Europe»? А шампанское уже пили на втором этаже, в апартаментах Орловых, где у окна, настежь открытого в море, стоял рояль, и Катарина играла им Шопена.

За роялем, да еще после бокала шампанского, она была даже прелестней, чем днем на променаде. Розовый закат дробился и сиял в ее льняных локонах, колышимых морским бризом, пенистый прибой подыгрывал ей ударами волн о берег, а все ее тонкое тело так трепетало в такт этому новомодному Шопену, что Бисмарк просто глаз не мог от нее оторвать.

Стоя рядом с ним у открытого окна, князь Орлов вдруг сказал негромко:

– Я слышал, у вашего короля конфликт с парламентом?

– Еще какой! – ответил Бисмарк, не отводя взгляда от рук Катарины, летающих над клавишами словно две птички-колибри.

– Какой? – переспросил Орлов.

Бисмарк усмехнулся.

– А то ваша берлинская миссия не знает!

– Ну… – замялся Орлов и отпил шампанское. – Просто хочется узнать из первых рук.

Бисмарк предпочел промолчать и осторожно, чтоб не уронить пепел на дорогой персидский ковер, гордость мсье Гардера, хозяина отеля, стряхнул свою сигару за окно. Поскольку русский император приходится племянником прусскому королю, Берлин наводнен русскими дипломатами и шпионами, и русское посольство располагается на Унтер-ден-Линден чуть ли не в двух шагах от королевского дворца. Все дворцовые интриги, новости и сплетни они там узнают раньше, чем прусский кабинет министров.

Орлов, однако, продолжал с истинно русским напором:

– Говорят, вы там заигрались в демократию. Социалисты захватили парламент и блокируют все указы короля…

Бисмарк положил руку ему на плечо:

– Я в отпуске, князь.

Но в эту минуту юная Орлова уже так чувственно отдалась музыке, что бисмарковская дипломатия решила наказать орловскую настырность:

– А ваша жена выросла во Франции?

И Орлов с чисто российским прямодушием тут же попался в ловушку.

– Даже родилась тут! – сказал он с гордостью. – У Трубецких свой замок – «Bellefontaine» в Samois-sur-Seine, возле Фонтенбло под Парижем.

– Теперь я понимаю, почему французы поддерживают поляков, бунтующих против России.

Орлов изумился:

– Почему?

– Потому что все француженки без ума от эротической музыки этого поляка Шопена.

Всего долю секунды Орлов соображал, как ему реагировать на эту колкость. И тут же расхохотался, но тем нарочитым и громким смехом, каким еще несколько лет назад был известей на конференциях во Франкфурте его нынешний шеф и русский канцлер князь Горчаков.

4

«С поляков нужно шкуры снимать»^[1], они всегда были прусской и русской головной болью! Стоит только дать им поднять голову, как они тут же полезут в великие нации и объединятся с французами, чтобы либо зажать немцев с двух сторон, либо напасть на Россию в союзе с кем угодно – с литовцами, с Наполеоном… А потому разделение Польши под протекторатом России, Пруссии и Австрии, начатое еще Фридрихом Великим и Екатериной Второй, является единственным выходом для усмирения их шляхетских амбиций и установления тишины в Европе. При этом они настолько талантливы, что побежденные и расчлененные, они не могут угомониться, втихую расселились по всей Европе и настырно лезут на самые влиятельные посты в России, Австрии и даже в Пруссии. А теперь еще эти новые, после восстания Костюшко, польские бунты против русских «гнобителей»! Тринадцать миллионов поляков, вечно настроенных против русских и немцев – не дай Бог, если их нынешние разрозненные мятежи соединятся…

А французские газеты тут же, конечно, закричали свое стандартное «Польша либерасьон!», и французские мадам и мадемуазель, тающие от «душки» Шопена, настолько прониклись сочувствием к «угнетенной» нации, что даже Луи-Наполеон уже открыто выражает «несчастным» полякам свое сочувствие. Конечно – в пику России и в отместку за войну 14-го года…

Бисмарк сидел в своем номере на первом этаже «Hotel d’Europe», пыхтел сигарой и, глядя на ночное море, слушал игру Катарины. Апартаменты Орловых были прямо над его номером, и теперь там, над ним, она играла его любимого Бетховена, Семнадцатую сонату. Но когда дошла до третьей части ALLEGRETTO…

Музыка вдруг оборвалась, он услышал громкий стук, словно что-то упало со стула, и…

Нет, он не мог ошибиться – разгоряченные Бетховеном, они занялись ЭТИМ прямо на полу! Да так, что люстра раскачивалась над головой Бисмарка, а Катарина стонала и вскрикивала, и эти ее стоны и крики долетали до него через открытое окно. О, этот горловой, с хрипотцой и страстью крик! Бисмарк с такой силой сжал зубы, что перекусил свою лучшую сигару стоимостью чуть ли не в целый талер!

5

«Психологическая сторона его портрета не менее выразительна. Сложная, многогранная натура. Отличный пловец, блестящий стрелок и выдающийся наездник. Любовь к земле и лесу он унаследовал от своих предков… Вместе с тем Бисмарк очень образованный человек. Он чрезвычайно начитан, у него гениальный ум, он более или менее хорошо говорит на шести языках…» (N. Orloff. «Бисмарк и Екатерина Орлова»).

Бисмарк 1862 года «очень высокий… черноволосый… курносый… с бледным лицом и осиной талией… Бойтесь его: он говорит то, что думает» (Б. Дизраэли, Англия).

«Граф Бисмарк – мужчина высокого сложения; беспокойный по характеру; большой, высокий лоб, показывающий благожелательность в сочетании с упрямством. Большие глаза, глубоко посаженные и мягкие, они становятся грозными, когда в них воспламеняется огонь гнева. Волосы зачесаны вверх и прикрывают затылок. Он носит воинственные усы, прикрывающие его ироническую улыбку» (М. Вилборт, парижский журналист 1866).

«Во время беседы жесткая линия рта становится видимой за усами; также виден ряд мелких крепких зубов, которые он сохранил до конца своей жизни. Его руки даже в старости выглядели руками пятидесятилетнего, на них не было старческих пятен» (С. Витман. «Воспоминания о Бисмарке»).

6

Конечно, на следующий день он и виду не подал, что слышал их супружеские страсти.

Как после ночной грозы и шторма, что в кромешной тьме терзают небо и волны, рвут паруса и секут землю семяизвержениями молний и ливней, – как наутро после этих диких страстей умиротворенная природа вдруг становится тиха, нежна и невинна в лучах проснувшегося солнца, так и Катарина – буквально вся – светилась в то утро такой невинностью и кротостью, что ему хотелось отхлестать ее по персиковым щечкам. И только его аристократическое воспитание да надменная улыбка, прятавшаяся в уголках чуть припухших губ Катарины (ну, и, конечно, присутствие мужа), сдерживали его тяжелую руку.

Но это высокомерие княгини в десятом поколении, ведущей свою родословную от участников Куликовской битвы, бесило его юнкерскую душу. Отчего эти юные стервы, едва вкусив от своей ночной власти над мужчинами, позволяют себе думать, будто царят над всем миром?

Впрочем, повторяю, Отто фон Бисмарк не выказывал ни своего бешенства, ни мужского к ней интереса.

Уходя от курортной толпы за скалы, поросшие цветущим вереском, они втроем наслаждались первозданной природой Биаррица. Князь Орлов, лишенный возможности плавать из-за немощи правой руки, лежал, вытянувшись на сухой траве, и курил, а Бисмарк с Катариной плавали вблизи. По ночам море отступает здесь довольно далеко, и прибрежные лагуны изрядно мельчают, но к утру прибой заполняет эти природные чаши чистой, прохладной и прозрачно-изумрудной водой. Катарина была в таком восторге от высокого неба, свежего утра, сиреневого марева над горами и ласково-знобящей воды, что расшалилась, как девочка, и своим озорством усмирила гнев Бисмарка. К тому же даже в своем закрытом, с десятком оборок и рюшек, купальном костюме она была так пронзительно эротична, что, ныряя за ней, Бисмарк и на глубине, в совершенно холодной воде чувствовал горячечное помутнение разума и напряжение всех своих членов.

7

«Никогда ни одна женщина не очаровывала Бисмарка настолько, как Катарина Орлова. Он покорен не столько ее юностью и красотой – красивых женщин он встречал в жизни достаточно и проходил мимо, восхищаясь, но не задерживаясь, – сколько некой первозданностью и свежестью всей ее натуры. Ведь хотя она была дамой из высшего общества, в ней была еще и радостная, беззаботная простота, а ко всему этому – остроумная и занимательная. Она сама говорила, что в ней уживаются два разных человека – "княгиня Орлова" и "Кэтти". Кэтти – насмешница, плутовка, стихийная, увлекающаяся натура. Она любит всякие проделки, ей доставляет удовольствие пугать товарищей своими безрассудствами, карабкаясь по отвесным скалам или забираясь на высокий виадук… Когда Бисмарк ругает Кэтти за какой-нибудь ее очередной опрометчивый поступок, та все же очень довольна собой – ведь когда он сердится, у него не получается скрыть свой немецкий акцент, и тогда он обращается с ней как с "mechante enfant" – непослушным ребенком… Хватило всего одной недели в ее обществе, чтобы Бисмарк оказался в плену чар этой молодой привлекательной 22-летней женщины. Он пытается обернуть все в шутку, но, по правде говоря, он начинает питать к княгине чувство, превосходящее чисто дружеское расположение» (N. Orloff. «Бисмарк и Екатерина Орлова»).

8

У входа в небольшой грот князь Орлов ловко развел костер и жарил каштаны и мидии, принесенные Энгелем, слугой и кучером Бисмарка. А Бисмарк с Катариной, взобравшись на соседнюю скалу, сидели и смотрели на море, зеленое и белое от пены и солнца.

– Вы такой большой! – сказала она. – Похожи на скалу.

– А вы на эльфа. Или ангела, – ответил он. – Вы… Вы, вообще, бываете на горшке?

Она возмутилась:

– Я? На горшке? Нет, конечно!

– Я так и думал…

Но она все же обиделась, вскочила и…

– Вы дерзкий плебей!

И прыгнула в море с такой высоты, что у Бисмарка сердце остановилось.

А она вынырнула и, гневно барахтаясь, поплыла в открытое море. Бисмарк и Николай испугались – ведь там, за скалами, уже океанские волны.

– Назад! – закричал ей с берега Николай. – Кэтти, назад!

Конечно, Бисмарк тут же прыгнул за ней, догнал ее, да она уже и сама выбилась из сил, но упрямо не хотела возвращаться к берегу, даже отбивалась от Бисмарка…

А вечером в гостинице она снова играла им на рояле, на сей раз Мендельсона, и Бисмарк, стоя у окна, подсвистывал ей.

– А правда, что в молодости у вас была репутация жуира и опасного мужчины? – спросила она, не прерывая игру.

Он усмехнулся:

– Это ваша берлинская миссия собирает на меня досье?

– И на вашем счету действительно тридцать дуэлей?

– Нет, всего двадцать восемь.

Она в ужасе округлила глаза:

– И вы стреляли в людей?

– Не всегда. В основном мы дрались на эспадронах.

– И как?

– Двадцать семь дуэлей я выиграл. Но прошу учесть – не я же их вызывал…

– Все равно вы ужасный! Ужасный! – И Катарина с такой силой ударила по клавишам, что этот еврей Мендельсон, наверное, проснулся в гробу.

9

«Они уже исследовали весь берег и наткнулись на совершенно очаровательные, необитаемые местечки, придумали им имена, которые будет напрасно искать на карте и которые отныне – их царство и вотчина. Так появились "Грот у башни маяка", "Дырявая скала", маленький островок среди утесов, который они окрестили "Гнездышко Кэтти", и "Утес чаек", бывший их любимым местом. Здесь проводят они многие часы, читают, пишут письма, мечтают и устраивают пикники. 19-го августа Бисмарк оставил нам живую картинку их маленькой группы: князь Орлов лежит, вытянувшись на сухой траве, и курит, Бисмарк и Катарина удобно устроились друг подле друга, пишут, пользуясь своими книгами, как пюпитром; она пишет своим родителям, он – Иоганне: "На четверть мили северней Биаррица, в скалах у берега, есть узкое ущелье, покрытое дерном, заросшее кустами и тенистое; невидимый ни для кого, я смотрю за двумя, покрытыми цветущим вереском скалами, на море, то зеленое, то белое от пены и солнца; рядом со мной самая очаровательная из всех женщин, которую ты тоже полюбишь, когда узнаешь поближе…"» (N. Orloff. «Бисмарк и Екатерина Орлова»).

«Бисмарк и Орловы вместе обедали в комнатах Орловых. Кроме того, эта маленькая компания и днем была вместе… Князь, воспитанник старой джентльменской школы и несколько стесненный своей инвалидностью, предоставил своей супруге, бывшей на 13 лет моложе его, максимум свободы, практически безграничной. Для Бисмарка это была краткосрочная идиллия, но она позволила ему расслабиться и забыть о политике… Своей сестре Мэйл он открыто написал, что влюбился в эту "озорную принцессу"» (В. Рихтер. «Бисмарк». Лондон, 1964).

10

Нет, ей положительно нравится дразнить его. Даже когда на закате он тихо сидит на пляже в шезлонге, курит свою трубку и пишет жене очередное письмо (а Катарина видит это сверху, из своего окна), она вдруг появляется с крупными фигами на блюде, устраивается рядом с ним в шезлонге и начинает поглощать эти фиги с такой вызывающей чувственностью… А потом, расхохотавшись, оставляет ему фиги и бежит к морю, танцует на кромке прибоя. А он продолжает писать Иоганне: «Она оригинальна, красива и молода. Рядом с ней я до смешного здоров и счастлив… – Тут он смотрит на Кэтти, прыгающую в волнах, и, спохватившись, дописывает: – Счастлив настолько, насколько могу быть счастлив вдали от вас, моих дорогих…»

– Дядюшка! – говорит она, подскакивая перед ним на одной ноге и отжимая мокрые волосы. – Можно, я буду звать вас дядюшкой?

Он усмехается:

– Когда я жил в России и учил ваш язык, мне понравились несколько ваших пословиц. Особенно одна: хоть грибом назови, только скорей положи в свою корзинку.

Надев на себя бисмарковскую широкополую соломенную шляпу, она садится рядом.

– Вам понравилось в России?

– Вообще, меня туда отправили в ссылку. До этого, при короле Фридрихе-Вильгельме Четвертом…