Эдуард Рафаильевич Каримов
Время не лечит
Ноль
Накануне, уже в конце мая, мы договорились встретиться и поехать к её родне. Ей нужно было поздравить племянников. Она приехала ко мне вечером никакая. Вернее, еле какая, только в таком состоянии, когда лучше не видеть человека и не садиться за руль.
Мы лежали вместе и спали, каждый сам по себе.
Утром нужно на работу, она подвезла меня,
– Саша, у тебя есть мужчина?
– Да нет. У меня уже есть мужчина. И это ты.
Вечером, я получаю сообщение,
– Нам не стоит больше встречаться…
Когда по утрам мы садились в машину и пока прогревался двигатель, она включала радио, и почему-то всегда звучала одна и та же песня,
– Я тебя не отдам… никому, никому… – и она начинал трясти в такт музыке головой как фанатка присутствующая на концерте. Я же с улыбкой смотрел на неё и мне хотелось делать тоже самое.
Две недели прошло…,
– Мне нужно жилье, я оттуда съехала… Можешь чем помочь?
Моя обида и злость, – Обратись к риелтирам….
Ну, почему так? Я же ещё месяц назад, сказал тебе, что уеду в отпуск, вот тебе ключи, – живи…
Твоя гордость или что отвергло мое предложение?
Ещё неделя прошла. Нет горячей воды в городе. Её звонок. Хорошо, конечно приезжай, я тебе помогу, приезжай.
Приехала, водой обеспечил, вскипятил два ведра, как друзья… Помылась, – довольная.
– Малыш, вот ключи от квартиры, скоро уеду, возьми, живи…
– Нет. Спасибо. Я уже сняла новое жильё, – её гордость и обида.
Да, пропади оно пропадом, весь этот ваш Бабский мир. Ненавижу. Мир ваш Бабский ненавижу!
Я уже в загране, в отпуске с сыном.
– Ты как там? – спрашивает она в переписке.
Ну как я? Разве я скажу тебе, что подыхаю … Что подыхаю без тебя… Что мне хочется орать на все просторы Средиземного моря, что я здесь подыхаю без тебя. Что так хреново, по-живому, так жестко ещё не пилили меня. И что я должен писать? Как хочу целовать твои губы?
Мы всё ещё переписываемся, личное и близкое, ей плохо от одиночества, я пытаюсь помочь ей. Сын мне рвет все нервы своим поведением, его ненависть ко мне обостряется, всё как учила последние годы его мать, – бунт и ненависть ко мне, и в это же время обстрелы и ракеты с юга страны летят мне в помощь, я так больше не могу. Я хочу, чтобы одна ракета попала в меня на пробежке или пляже и всё это безумие закончится… Нервов уже нет, одни ошметки нервов и меня как человека. Я здесь, на отдыхе, а душа там, в том промозглом сыром и холодном и грязном городе, где ежедневно дожди и она мерзнет, я же в этой жаре, я тоже замерзаю, потому что я там, с нею, а она замерзает и тихо умирает в гордом одиночестве. Она похоже пьет, я держусь, но все равно в последние дни перед отъездом тоже пью в этой жаре по вечерам, и мне совсем не лучше, чем ей.
Сил уже нет, терпеть всё это, выходки сына, обстрелы, её умирание и моё умирание по ней. Иду и сдаю билеты, беру с доплатой билеты с вылетом на две недели раньше чем было. И прилетаю раньше.
К ней.
Вернулся. Прилетел.
Встретились через неделю после моего прилёта. Вот, сидим напротив друг друга. Пустота. Всё.
Чужая.
Как мальчик, утыкаюсь головой ей в пах.
– Малыш, девочка, моя, я тебя люблю…,-признался и сказал. Такой великий подвиг свершил…
Как это выглядит? Я даже не знаю… Наверное жалко… Жалкое зрелище.
Моя голова лежала у нее на коленях. И её ладонях. Потом, она подняла мою голову и посмотрела в мои глаза, с такой болью и сожалением, в них стоит влага, она гладит меня по щеке. Будто её руки хотят и стараются запомнить меня через это долгое и нежное прикосновение к моему лицу.
– Малышка, у тебя глаза такие синие…
– Я знаю, они иногда меняют цвет…
Расставание. Как это невыносимо и тяжело для обоих. В глазах у каждого из нас хаос, наши глаза вместе безслёзно ревут, пряча эти слёзы в себя и взгляд от другого. Мы можем прикасаться и обнимать, и хотеть друг друга, ясно и неясно понимая, что мы, наверное почти идеально подходим как мужчина и женщина, физически, телесно, духовно, и вообще даже в молчании можем быть едины и прозрачны, и понятны друг другу. Это расставание невыносимо… Ревём оба в душе и расходимся. Слишком тонка и одновременно так крепка наша связь, и мы понимаем, что не сможем её так быстро порвать.
Прошло два месяца, уже обильно выпал снег. Октябрь. Мы встречаемся в японском кафе у вокзала, она его предложила для встречи, уже глубоко за полдень. У меня выходной день, она после работы и время уже 15.00.
– Ты сегодня хоть ела?
– Ещё нет.
– Я недавно каталась на байке.
– Да? Но ведь байк опасная штука.
– Лучше уж на скорости в стену и всё…, -она как-то неловко улыбается.
И всё же, она всегда умела быть благодарной, даже в этой ситуации. И благородной.
Не очень весело прошёл этот ужин, особого напряжения, как и желания шутить у нас не было. Скорее, мы были как брат и сестра, когда люди очень близки, но другой близости уже быть и не может. Мы вышли из кафе, снег продолжал идти и дороги замело ещё сильнее. Я проводил её до машины и уже начал прощаться.
– Садись в машину, я тебя отвезу.
– Спасибо, не стоит, смотри как дороги занесло, тебе бы самой доехать до дома и не застрять, да и ехать тебе далеко, да и не к чему это. Саша, езжай домой.
– Нет. Садись, я тебя отвезу, – сказала она и просящим пронзительным взглядом тоски и одиночества посмотрела на меня.
Водила машину она уверенно и всегда любила скорость. До этого, до Мани, она водила большие и более сильные машины. Метров за сто до моего дома, увидев заметённую дорогу во дворах она остановилась.
– Извини, дальше ехать не могу, закопаюсь в снегу.
– Конечно, не нужно дальше ехать, спасибо тебе.
Я повернулся к ней и хотел обнять в знак благодарности, но она отстранилась и сказала,
– Нет, не нужно, выходи.
Через 5 месяцев
Так хотелось, чтобы общая анестезия усыпила меня уже навсегда, так хотелось верить в это. Когда тело и мозг вступают в противоречие, это уже не нормально, и когда тем более начинаешь себя уже видеть со стороны это уже клиника. И появляется простое желание, – не выдержать этот наркоз, и легко уйти во сне.
«Не торопись паренёк, я ещё не обобрала тебя по полной….»
И уже лежал после операции, рана болела, временами кровь, и добрые сёстры кололи обезболивающее сколько захочешь и попросишь, благодаря только этому, боль утихала и можно было уснуть. У каждого, свой порог боли. Отделение и питание ужасны, здесь не было ремонта лет 30, и полное ощущение, что ты в предморговой палате, а завтра тебя на стол к паталогу, помимо твоей воли, но весь медперсонал отделения удивительно добры, вежливы и терпеливы, действительно, – святые люди.
И вон, почти в конце коридора палата справа, откуда мы с Аликом в начале той весны, ещё в апреле двухтысячного года, забирали нашего общего давнего друга и балагура, и любимца нашей компании, и умницу Виталика.
И помню, как Виталий сунул при выписке две сотни зелёных этому хирургу зав. отделения. По тем временам, это были немалые деньги. И ужас не в том, что друг сунул зелёные доллары, а ужас в том, что этот хирург знал, что у друга жизни максимум это ближайшие три месяца жизни. Что у нашего друга уже неоперабельный рак. И он хладнокровно взял и положил деньги в карман, хотя и понимал, что Виталику нужны дорогие лекарства и уход.
И что увидев выписной эпикриз, Алик только и сказал мне,
– Месяца два или три…
Так, наш друг и ушел во время яркого солнца, свежести, тепла и цветения деревьев. Летом. Виталика знали и уважали многие в нашем городе, и вот, так и ушёл во сне наш замечательный, общий друг, однажды не увидев летнее утро.
Почему всегда уходят лучшие и любимые, это в наказание или в назидание?
За неделю до моей операции, я написал Саше, что хочу увидеть её, и мы встретились на другом конце города, в торговом центре в полдень, так как она жила неподалёку. Настроение у неё было наихудшее из всех что я видел, и она выглядела настолько разбитой морально и душевно подавленной, что такого состояния её маникюра и макияжа у неё я никогда не видел, передо мною сидела совершенно разбитая нервная женщина, даже вернее почти пожилая женщина, хотя до этого я знал и видел всегда цветущую, пусть и усталую Малышку.
Мне было видно и понятно, что у неё глубокая и затяжная депрессия, она потерялась и увязла в трясине этих безответных и запутанных отношений, и её воспылаышие чувства к тому мальчику, это и оказалось поводом для нашего июньского расставания.
Мы, никогда при встречах, и вообще никогда не касались темы её ухода и нового объекта её испепеляющей любви, но мне всегда было больно смотреть на её страдания, как бы она ни силилась и не пыталась изображать радость и счастье в своей личной жизни, я же читал её как открытую книгу. Потому что, мы были и оставались очень близки в понимании и чувствовали друг друга как близнецы.
Потому что, однажды достигнув душевной близости друг друга, и войдя в ближайший контакт, когда души двоих соприкоснулись и приняли другого как родственную, то даже несмотря на расставание, этот близкий контакт никогда не разорвётся. Ты продолжаешь чувствовать человека, как и прежде, и время ничего не меняет, так как человек не меняется и между вами всё равно остаётся достигнутая однажды близость душ. Да, ты можешь делать и говорить что угодно, обесценивать человека, предавать его, возненавидеть, хамить и ругаться или что угодно, но у тебя всё равно уже нет той брони как у посторонних людей, и человек может легко прикоснутся к твоей душе при его желании. Когда-то, ты доверился и сам снял защиту со своей души, и этот доступ к тебе остаётся навсегда, и поэтому, другой человек знает твои настоящие и истинные сильные и слабые качества, и действительно видит тебя насквозь, как бы ты его не пытался запутать или обмануть.
И там у неё была грустная и очень обидная лично для меня история, но она сама сделала этот выбор, погнавшись за острыми эндорфиновыми гонками и новыми ощущениями. Конечно, не скрою, я, как и все «брошенки», пытался её остановить и объяснить ей, что её ожидает в будущем, и что те отношения ничем хорошим не закончатся. И когда от тебя уходит твой любимый человек, ты пытаешься остановить её или его, открыть ему глаза, убедить его словами, что он совершает ошибку, но это всё бесполезно, это не работает, – тебя никогда не услышат, ты уже обесценен, раздавлен, и растоптан, ты уже предан, и вычеркнут из сферы интересов любимого человека. Хотя, объективно, ты можешь превосходить соперника по набору личных качеств намного больше.
Да, вот таков был её выбор. Вот такие «неземные» отношения она получила, но гордыня и самолюбие не позволяли ей признаться даже самой себе в полном крахе её радужных ожиданий, и по-женски устроенная «принцессы с короной» логика, не давала даже малейших перспектив на развитие и улучшений отношений с его стороны, как я понимал, он её просто цинично использовал как женщину. Как силиконовую куклу. И мне было противно от этого понимания, что мужчина может так нагло пользоваться ею долго и незатейливо, и ещё, притом, ломать её психику и самооценку, и это настолько подло и низко для нормального и уважающего себя мужчины. Унизить и довести до такого ужасного состояния женщину, может только подонок или подлец. Поэтому, обсуждать эту персону и говорить о нём, я никогда не считал нужным. Мне, просто хотелось набить ему морду за такое подлое и низкое отношение его к ней, и я бы это конечно сделал с моим «бандитским» прошлым, несмотря на то, что он был выше и физически крепче меня, но по сути он являлся трусом и безвольным негодяем, потому что сильный мужчина не может обидеть слабого, и тем более женщину. Но она его защищала, и гасила мои гневные порывы встретиться с ним и брала с меня обещания.
Как женщину, он опустил её на самое дно. Как она мучилась и страдала, этого и врагу не пожелаешь, хотя, врагу вообще ничего желать и не нужно, его нужно просто забыть.
Она по-прежнему пыталась и силилась показать, что её выбор правилен и она обрела настоящее счастье в этом самообмане себя самой, я вообще не понимал, как она ещё не сошла с ума, на такой глубокой степени её депрессии это могло случиться и должно было случится уже давно. Хотя, в разговоре и в логике её рассуждений явно и безусловно присутствовали все симптомы безумия, и они были видны даже при беглом и нечаяном взгляде на неё, и её не очень опрятную внешность.
Безумие любви сорокапятилетней женщины, к совсем ещё молодому и беспечному юноше, сметает в её душе и мыслях даже последние остатки самоуважения, которая понимает, что вот, она уже подошла к той грани, к тому рубежу, что вот ещё несколько лет, и в силу природы начнётся её неизбежное и быстрое увядание и угасание былой красоты или даже пусть хоть малой привлекательности. И она хочет и силится впитать и испить из него, и наполнить себя эфиром юности, и дыханием его юной свежести и чистоты.
И ещё, у меня принцип, – не влезать в треугольники.
Ушла к другому, и это был её выбор и она рано или поздно получит достойную и справедливую плату за этот её поступок, ведь это было её решение и действие, она сама, осознанно и рационально делала невинному человеку больно. Она знала и понимала, что нанесёт человеку боль, но моль в виде и раскраске милых бабочек заполнили всю её душевную пустоту и только эту пустоту она была способна нести в мир.
Но здесь, я был вынужден выступать в роли её защитника морального и психологического, ведь она мне была уже как родная.
Да, к сожалению, так хаосно устроена женская психика, где почти нет логики в сфере отношений, и где женщина мыслит чувствами и эмоциями, у которых очень короткий жизненный цикл. И почти всегда, женщина идёт к обрыву своей душевной и моральной погибели, и даже у самой кромки скалы не хочет видеть и не замечать, что через шаг уже катострофа, что, только занеси ногу, и уже не удержать равновесие… Никак.
Но, она всегда уверена, что этот милый подлец, что он её тайно любит, и что он только в силу молодости боится признаться в своих любовных чувствах к ней, что он каждую минуту думает и страдает без неё, в то время, когда он забавляется с другими молодыми красотками, и он даже не помнит, как её зовут, он просто потерял счет этим, нет не прекрасным лицам, ему забавнее видеть распалившуюся в чувствах и мечтах старую плоть, которую он без всяких угрызений совести просто пользует.
И от этого страдают и женщины, и мы мужчины.
Мы пообедали в кафе, как всегда, она отнекивалась, но я настоял и мы поели какие-то макароны по-Итальянски, по её выбору был и десерт с кофе. Потом, прошлись по магазинам, она купила себе кое-что из одежды, понятно, что одежда ей эта и не нужна, но ведь ей нужно хоть как-то получить положительные эмоции. Господи, как же она исхудала, я увидел это, когда она показывала мне свои наряды в примерочной, слёзы накатили в мои глаза, благо она не заметила их, я бы растерзал этого сучёнка, попадись он мне сейчас.
Я ей сказал, что пробуду некоторое время в больнице, она поинтересовалась почему и зачем. Мы спустились на стоянку в нулевом этаже, дошли до её машины, я спокойно и сухо попрощался и пошел в нужную мне сторону. Она догнала меня на Мане.
– Садись, я тебя довезу.
– Спасибо, ты же знаешь, что тебе нужно совсем в другую сторону, я не хочу, чтобы ты тратила время и бензин, езжай, я сам доберусь. Я не хочу тебя обременять. Зачем тебе ехать на другой конец города?
И она снова посмотрела на меня тем осенним взглядом бездонной тоски, одиночества и какого-то сожаления. И я сел в машину. Да, в её душевном состоянии лучше было бы вообще не садиться за руль, она нервничала и допускала ошибки при вождении.
Она довезла меня до моего дома, мы попрощались и я ей сказал,
– Саша, будь пожалуйста внимательнее за рулём, ты стала водить машину очень нервно и невнимательно. Пожалуйста, береги себя.
– Да, а я и не замечаю, вроде еду как ездила и раньше, – ответила она, пребывая в каком-то отрешённом состоянии и пытаясь улыбнуться.
Да, она действительно, всегда умела быть благодарной и по-женски благородной, не только на словах, и она это делала не задумываясь о собственной выгоде или своих удобствах. У неё был какой-то свой кодекс поступков и правил, которых она придерживалась. И этот её кодекс, мне всегда импонировал, он был по-человечности правильным. Она это просто делала, и это было в её характере.
И сейчас, к сожалению, это очень редкое качество для женщин и девушек, уметь не только словом и глазками благодарить мужчин.
Мы переписываемся с Малышкой. И на третьи сутки после операции, мне сниться этот дурацкий и кошмарный сон про Малышку, и какая-то там автоавария.
До этого, мы ещё продолжали с ней переписываться, просто общались, она даже хотела приехать и навестить меня порезанного.
И вот, полная тишина от нее…
– Малыш, ты жива, здорова? Видел плохой сон про тебя, – пишу ей сообщение.
Молчание и тишина.
Вот и выписка из больницы. В городе свирепствует грипп, докатился и до нас, до четвертого этажа. В ночь перед выпиской, у меня весь букет симптомов гриппа. Самое жуткое, ни кашлять, ни чихать невозможно, операционные швы отдают жуткой болью. Меня, в полночь сажают с температурой в кресло- каталку и как инвалида возят по спецам, анализы всего, – флюро, узи и прочее, утром врачи моего отделения пытаются сдать меня в инфекционное отделение в другой корпус, где лежат больные от желтухи и до дизентерии и это в лучшем случае. Голова моя уже совсем не соображает от этих ночных катаний в кресле, утром, пишу отказ от всего, прошу только одного- выписки.
Выписали. Свежий воздух и мороз на улице бодрит и переключают мои мозги на доставку себя до дома. По дороге заезжаю в аптеку и набираю пакет таблеток, бинтов и мазей, всё нужное и необходимое, как прописал врач при выписке.
Вот, уже я и дома, уже почти вечер, за окном уже темень, делаю себе перевязку, пью таблетки и с высокой температурой засыпаю. Видимо грипп я всё же подцепил в стационаре. В сон впадаю быстро как в невесомость, ни мыслей, ни чувств, полная отрешенность от мира и апатия из-за температуры. Мой сон крепкий, как у обычного больного и ослабленного человека, перегруженного таблетками, и не спавшего всю ночь в отделении больницы.
Сон
Уже под утро, снится кошмар – полуявь, подробный, детальный и цветной. Как пленка с фильмом в голове, с подробными и детальными кадрами, с наездами и панорамами, есть даже смазанный хронометраж, который, к сожалению, не виден. Но он есть в левом углу. Он жёлтый и замутнённый, он есть, но ничего на этом табло я не могу увидеть и понять. Полное ощущение присутствия во всём что я вижу. Сон необычно жуткий и связан с Малышкой.
У меня в детстве перед болезнью, всегда снился один и тот же жёлтый и кошмарный сон, большое желтое облако захватывало и душило всё моё пространство, весь сон был противно лимонно-жёлтым, и уже проснувшись, я уже знал, что я точно заболел и заболел серьёзно.
Просыпаюсь весь мокрый, так и не поняв от гриппа и температуры или от этого сна. У меня подозрение, что вот не бывает таких четких и детальных видений во сне, у меня чувство, что будто я заглянул куда не положено. Будто я там был. Пишу Саше вопрос,
– Малыш, с тобой все хорошо? Видел плохой сон.
От неё тишина. И ноет что-то в моей душе, скребётся нехорошими лапками и острыми коготочками, и нехорошо мне совсем от этого видения.
Проходит две недели. Завтра у неё День рождения, еду на окраину города, вернее за черту города чтобы купить ей подарок. Перелопатил сайты, нашел чудного лохматого медведя, который прижимает к себе зайку. Зайка, такая же милая и худая, как и Малышка, это меня умиляет. Подъезжаю к ней на работу, покупаю в ближайшем павильоне букет цветов и с этим же продавцом отправляю медвежонка с зайцем к ней на работу, приложив открытку с поздравлениями и моими рисунками наивной графики, благо павильон с цветами рядом с её работой.
Тишина от неё полная.
Через три дня, Малыш поздравляет меня с ДР, начинается диалог, и я узнаю, что она попала в аварию, машина разбита, так же, как и она, подробностей о себе она не говорит. Как я выяснил, авария случилась после того первого моего сна в больнице. Вечером.
– Что говорят врачи?
– Жить буду… Но не долго.
– Малыш, ну, что за шутки?
Вытянул из неё почти ничего, что-то вроде ушибов, отлеживалась дома, о подробностях аварии она умалчивает. Как всегда, – гордая и сильная.
Вот, я и подумал, что всё уже свершилось, что первый и второй сон можно суммировать и отнести к этой уже случившейся аварии. Вот, сон сбылся и стоит всё забыть. Так, и об этом думал тогда мой мозг, а в душе чёрное неспокойствие, душу качает какое-то непонятное мерзкое чувство и тревога. Некие животные инстинкты и чувства, где-то в подсознании завели таймер- звоночек, ну, вроде всё позади, она жива, хоть и не совсем здорова… Состояние моей тревожности, как слабая зубная и постоянно ноющая боль.