Эдуард Павлович Петрушко
Колхозники
– Написал бы в английской транскрипции – поставила бы четыре, – бархатным голосом сказала она, отдавая мне зачетку.
После обеда толпимся возле одного плохо работающего или поломанного телефонного аппарата, глотающего двухкопеечные монеты. Мы приспособились делать в монете дырку, привязывать ее к волоску и после звонка доставать дефицитный медяк обратно. Стою возле аппарата, жду своей очереди, когда прямо передо мной появляется третьекурсник и без очереди берет трубку, я начинаю возмущаться.
– Отвянь, салабон! – обозначается здоровый конкурент по телефонному аппарату. Разница у нас с ним в год, может, два, а он мне кажется взрослым мужиком – воротничок расстегнут, ремень приспущен.
– Следи за разговором, борзота! – лезу на рожон я. Третьекурсник отвлекается от набора номера и с интересом смотрит мне в глаза. Понимаю, что поступал он не со школы – на груди значок «Отличник ПВ».
– А в жбан не хочешь получить?
– А давай! – пру дальше я.
– Ну пошли, – говорит третьекурсник и вешает трубку. Семеню за старшекурсником по лестнице вниз. Идем в подвал, где хранятся лопаты, веники и прочие предметы для уборки территории. Заходим в пахнущий сыростью подвал, под слабо светящую лампочку, оппонент снимает ремень, бросает его в сторону и сразу же проводит серию ударов в корпус. По лицу не бьет, чтобы не оставить синяков. Уворачиваюсь как могу, скрываюсь с области освещения в темном углу, потом резко набрасываюсь на обидчика. От нечего делать больше года растягиваюсь в училище и тренирую бить маваши. Маваши в сапогах и без разминки не получаются, но противник получил сильный тычек в плечо, пошатнулся и потерял равновесие. Пытаясь закрепить успех, набрасываюсь на противника, но он выдерживает несколько ударов в корпус, потом резко бьет меня в живот. Забегали зайчики, перехватывает дыхание, я прыгаю на одной ноге, стараясь не застонать. Но выхожу под свет лампочки, показывая готовность продолжить поединок. Третьекурсник спокойно берет ремень, надевает его и идет на выход. За драку могут легко отчислить. Потом при встрече в чипке или на улице мы здороваемся с ним, как старые друзья. Оказался хороший парень, Мишка Семятин, боксер КМС, родом из Орла, после распределения поехал служить на Кавказ.
В училище есть радость: засыпать субботним вечером, ведь завтра – спать на целый час дольше! А вместо зарядки – ничего. Ближе к 8.00 начинаем просыпаться сами, привыкший к расписанию молодой здоровый организм работает как часы. У некоторых поллюции. У Дехтяренко Володи разводы на белье почти постоянно. Он не смущается:
– Я привык дома со своей каждую ночь, а тут даже не передернешь; куда не сунься – кто-то есть! – говорит Дехтяренко и идет в туалет мыться.
Если в воскресенье нет «спортивного праздника», вообще красота. Немосквичи пишут письма, перечитывают в десятый раз ответы. Пишу и я бабушке и тете. В армии начинаешь по-другому любить и ценить своих близких и родных, становишься более внимательным и сентиментальным. Перечитываю письмо от бабушки, которая пишет об отелившейся корове и погоде.
Вчера получили денежное довольствие – приятный момент в жизни курсанта. В Красной, а позднее в Советской Армии это называлось оплата воинского труда. Хотя СА нехотя платила солдату деньги. Считалось, что солдат находится на полном государственном обеспечении и наличка ему вроде как и ни к чему. Была распространена моральная форма поощрения: благодарности, грамоты, фотография на фоне развернутого боевого знамени части, занесение на Доску Почета и т.д.
В 1985 – 1990 годах солдат срочной службы получает в месяц 3 рубля, а сержанты – от 8 до 30 руб. в месяц. Курсанты военных училищ на первом курсе – 8-50, на втором – 10-80, на последующих – 15-80. Для понимания размеров этой суммы привожу пример цен: вареная колбаса – 2.20, пачка сигарет «Прима» – 14 коп., бутылка водки – 2р.87 коп., батон сдобного хлеба – 22 коп.
Планируем с курсантом Литвинчуком, что возьмем в чипке, местном училищном кафе. Аббревиатура «чипок» иногда переводится как «чрезвычайная индивидуальная помощь оголодавшему курсанту». Чипок для курсанта – это как Моисей для евреев, раздвинувший Красное море. Сладкая пилюля для всегда полуголодного курсанта. Пойти «легально», не боясь патруля, в чипок, словно побывать в гостях у родных. Правда, наглые четверокурсники лезут без очереди, иногда возникают стычки и даже потасовки.
Набираем молочной колбасы, пирожков и мороженого. Едим медленно, наслаждаясь каждым кусочком. Качаясь от перенасыщения, идем в спальное помещение. Желудок, разбухший и большой, дремал под ребрами. Говорить не хотелось, мы наслаждались сытостью. Команда: «Строиться на обед!» Есть не хочется, но идти обязан. На обеде презрительно смотрим на жидкий суп и кашу.
Целый день балдеем. Надеемся, что вечерней прогулки не будет, но дежурный по училищу выгоняет всех на улицу. Снег тяжелый, мокрый. Оттепель… Уж лучше мороз – снег тогда становится как мука, легкий и подвижный. Четвертый курс брел вразнобой и пел песню Крокодила Гены «Пусть бегут неуклюже». Завидую нехорошей завистью: им скоро выпускаться и на волю.
Весна
Хоть зима и не сахар для солдата, но есть штука похуже зимы – ранняя весна. Что с того, что отступили морозы? Наступили слякоть и сырость, чередуемые нередкими промозглыми холодами. Везде она, эта проклятая слякоть: и на улице, и в душе.
Ежедневные зарядки укрепляют наш организм, мы становимся привычными к холоду и ветрам. Форма одежды номер два, т.е. с голым торсом. В такой вот «форме» выстраиваемся на плацу, зевая и шустро потирая ладонями голые плечи и руки, быстро покрывающиеся гусиной кожей.
– Первый комплекс вольных упражнений! Начи-на-ай!
На 16-ть счетов, изгибаемся, прыгаем и приседаем. Выглядим как группа хмельных гимнастов. Сидящие на деревьях жирные, как кляксы, вороны следили за нами умными глазами.
И наряды, сплошные наряды. Дневальный по роте Багафтин с 37 группы ночью, стоя на тумбочке, прислонился спиной к стене, глазки прикрыл и маленько прикимаривает, насколько это возможно, стоя. Фишку, соответственно, не срубил, когда в двери роты заглянул дежурный по училищу. Дежурный возмущённо: «Курсант, пи-пи-пи-пи, спишь!!!» На что Багафин с характерным акцентом отвечает: «Кто спишь? Я спишь? Да я пи-пи-пи как спишь!»
Это случилось в конце марта – уже пахло солнцем, сугробы почернели и скукожились, как умирающие медузы, но ветер был еще ледяным, и люди были одеты по-зимнему. У меня постоянно насморк. Часто болею, попадаю в санчасть, сержанты смотрят исподлобья, за спиной слышится «косильщик», ибо распределенные на отделение наряды тянут за тебя другие.
Попадаю в госпиталь, оказывается, виной всему – искривлённая в драке носовая перегородка. Меня записывают на операцию в отделение ЛОР, пару дней наслаждаюсь отсутствием режима и местной столовой. Жизнь с молочными реками и кисельными берегами, думаю о том, как мне повезло… Однако сама операция была болезненная и сложная, лежу, смотрю, как долбят мои хрящи, которые через трубки и клапаны отсоса летят в помойку. Позже хожу с распухшим носом, под глазами синяки, прямо панда, попавшая под трактор.
Со мной в отделении лежал Паша Головачев – хохмач, умница и парень на все руки. Паша поступал со срочной службы, поэтому обладал более широким житейским опытом, чем мы, «гражданские». Начальник отделения, интеллигентнейший гражданский человек в звании п/п-ка, узнал о Пашиных способностях в изготовлении наглядной агитации, сразу попросил оказать помощь. Подполковник достал все необходимое, переселил его в офицерскую палату, где он после ужина допоздна сколачивал и оформлял стенды для санбюллетеней и прочей дребедени. Одних только стенгазет было изловлено на год вперед, начиная с Нового года и до Дня Конституции СССР.
Замечаю, что Паша вечером с товарищем по палате ходит счастливый, за ним несется запах легкого амбре.
– Откуда дровишки? – интересуюсь гундосым голосом, поправляя повязку на носу.
– Проявили военную смекалку. Выясняется, что, как и положено в армейских подразделениях, на телевизоре в отделении должна была стоять табличка с графиком работы телевизора, а также аналогичная на посту медсестры – с ФИО дежурной медсестры. Паша предложил подполковнику сделать их из оргстекла, пояснив при этом, что процесс изготовления происходит на открытом огне. Начальник отделения спросил: «Спиртовка подойдет?» Паша закивал головой, как собачка на панели автомобиля. Каждый день он подходил к заступившей медицинской сестре, получал спиртовку и аккуратно сливал почти весь спирт в бутылек, собрав таким образом необходимое количество огненной воды, разбавив которую, получили ровно 0.5 л пристойного напитка, который добросовестно употребили. Замечу, что таблички были изготовлены в первый же день! «Сначала думай о Родине, а потом – о себе!»
Понедельник – развод. Причем развод общеучилищный на плацу, под руководством самого начальника училища – Колоскова Ю.В. Он для нас небожитель, творец и повелитель. Тщательно подшиваемся, умываемся и набриваемся.
Кажется, что обороноспособность страны именно в понедельник напрямую зависит от нашего внешнего вида. На утренней проверке нас сначала дрюкают сержанты, потом взводный, в окончании ротный или комбат. Зато на построение выходим аккуратные и блестящие, как сойки в зимнем лесу.
Все училище замирает и ждет выхода начальника части. По части не спеша бродила веселая весна, шлепала по лужам босыми ногами. Она то заглядывала в окна в училища, то напевала какую-то мелодичную песенку своим мягким, как творог, голоском.
От нечего делать рассматриваю в десятый раз плакаты, установленные вокруг плаца: портреты вождей, героев, цитаты марксизма-ленинизма и В.И. Ленина. «Учиться, учиться и ещё раз учиться»; «Самое опасное в войне – это недооценить противника»; «Война есть испытание всех экономических и организационных сил каждой нации» и т.д. Все это немного напомнило коммунистическое язычество и идолопоклонство. Мы не все понимаем, плохо разбираемся, но верим и твердеем, как коммунистические орехи.
Наконец-то появляется наш царь и бог – Колосков. Докладывает ему заместитель по строевой подготовке полковник Прудько, фигура одиозная и страшная. Начальник училища, хоть в годах и в теле, но ногу тянет высоко, марширует четко и уверенно. Доклад, командир здоровается с курсантами, мы что есть мочи гавкаем в ответ: «Здравия желаем, товарищ генерал-майор!!!» Полковник Прудько прислушивается к нашим крикам, как сторожевой пес, определяя, какой из курсов издал меньше децибелов.
Идем строевым, отдаем честь стоящему на трибуне руководству части. Идущий рядом суворовец Смыслов, всегда подтянутый и опрятный, опускал ступню на асфальт с каким-то особым остервенением. Казалось, он шел по воде, не касаясь дна лужи, подобно ящерице-василиску или, как ее еще называют, Иисусом Христом. Но, в отличие от быстрой ящерицы, при каждом ударе ноги грязная вода лужи вздымалась и щедро окропляла рядом идущего. В это время я тихо ненавидел Смыслова, хотя наши койки стояли рядом и мы зачастую делились друг с другом самым сокровенным.
Наши преподаватели были разные: откровенные и злые, оригинальные и причудливые. Проводил необычные параллели и давал виртуозные сравнения полковник Ильичев с кафедры военно-инженерной подготовки. В один из дней полковник Ильичев опаздывал на плановое занятие минут на 20. Он, словно диверсант, пробирался по лестничным пролётам с целью незамеченным добраться до 3-го учебного батальона. Зайдя в учебный класс и прервав доклад замкомвзвода, приоткрыл дверь и убедился, нет ли за ним слежки, негромко промолвил:
– Товарищи курсанты, кто видел, как и когда полковник Ильичев зашёл в училище?
Полусонная группа, увидев препода в гражданском костюме, вяло, но в унисон промычала:
– Нет, нет, не видели, никто не видел!
Тогда повеселевший полковник, нежно улыбаясь, на глубоком выдохе с облегчением промолвил:
– Очень хорошо! Запишем тему нашего занятия: «Маскировка».
На следующем занятии полковник Ильичев, прищурив оба глаза, обернувшись к доске, увидел в её верхнем углу расход личного состава и неожиданно задал вопрос не по теме:
– А сколько Вам осталось дней до отпуска?
Сразу из класса чуть ли не хором понеслись громкие ответы:
– 28 дней!
Прервав вопли курсантов, Ильичев сказал:
– Товарищи курсанты, я убеждён, что все Вы успешно сдадите сессию и поедете в отпуск домой к мамам, сёстрам и подругам. Итак, тема нашего занятия: «Дороги и колонные пути…».
Очередной наряд дневальным. Вкупе с караулами и кухней, в нарядах ты проводишь около 5 дней в месяц. Это если без залетов и тех, которые вне очереди. Привыкаешь. Бывает, выйдешь из наряда дневальным, а на следующий день идешь в караул или на кухню тяжело, но человек – такое животное, что ко всему привыкает.
Все, как обычно: принимаю учебный блок, на линолеуме много черточек от сапог, лампочка в коридоре не горит, треснуло стекло. Жалко сдающего смену курсанта Терещука, но все докладываю дежурному, ибо завтра спросят с меня. Терещук устраняет недостатки, вызывает электрика и оттирает линолеум, ибо к сдаче не готовился, так как уснул в учебном классе, о чем честно сообщает мне.
Ночная смена. Стою на тумбочке. Не на тумбочке, конечно, а на месте, возвышающемся над полом на несколько сантиметров, рядом телефон, со спины прямоугольник из пластика, обозначающий местонахождение дневального. Стою, опершись спиной в пластик, рукой держусь за телефон, одна нога подогнулась, как у цапли. Фактически сплю, слюни пускаю.
– Бабай!.. Кил мында! (примерный перевод с татарского: «Иди сюда, я сейчас надругаюсь над тобой!»), – кричит мне сержант. Почему-то в армии, да и в училище, считалось модным говорить какие-то гадости на других языках.
С утра сержант за ночной сон, хотя как можно спать стоя, дважды отправляет меня мыть учебный корпус. Вода холодная, пальцы красные, их сводит судорога.
В наряд заступают два дежурных и шесть дневальных по батальону. Первая тумбочка с одной стороны коридора, вторая – с другой. Дневальный «со второй тумбочки» из 40 группы, курсант Курбанов рассказывает:
– Сегодня ночью подхожу к кубрику отбиваться, открыл дверь пердёжь выпустить и посветлее чтобы было. И вдруг слышу голос, причём ясный и чёткий: «Всем собраться у ворот!». Я в полных непонятках, у каких ворот, кому собраться? Кто такую команду давал, вроде мне никто ничего не говорил и не предупреждал. Заглядываю внутрь: вроде тихо, все лежат трупиками. Я ориентировочно пошёл в сторону, откуда раздавался голос. И когда проходил мимо кровати курсанта Зырянова, он, падла, вскидывает руку и как заорёт: «Повстанцы, вперёд!». Я чуть не какнул от неожиданности… «Все, – думаю, – дошёл человек до ручки, уже и во сне командует…»
Иду на тумбочку, после обеда разморило, хочется спать. Не стою, а стекаю по стене. Щиплю себя за ногу и пытаюсь напевать какую-то песенку.
Спать на лекциях тяжело, кафедра спускается сверху вниз, как склон горы, всех видно. Все устроено так, чтобы каждый сидящий в зале был на виду. Но мы, как можем, маскируемся, поддерживаем руками головы, закрываем ладошками глаза. Наиболее наглые спят под лавками. Видя это, препод по партийно-политической работе, рассказывая что-то из жизни вождей, поднимается вверх, чтобы поближе рассмотреть спящую аудиторию. Начинается шухер и шуршание, как будто поднимается стая испуганных фазанов.
На второй паре сидим на семинаре по русской и зарубежной литературе. С первой частью ознакомились в школе. Читали мы в Советском Союзе побольше, чем сейчас, когда на замену книгам пришли гаджеты и компьютеры. А вот современная зарубежная литература была непонятным сказочным персонажем.
Писатели стран социалистического содружества выплевывали однообразные скучные произведения, процеженные собственной цензурой. После перевода на русский язык и окончательной идеологической обработки они становились совершенно пресными и нечитаемыми. Пытаемся пересказать идейные мысли польских и чехословацких писак, делая долгие театральные паузы.
Был у нас еще один «ненужный», как мы считали, предмет и его принципиальный преподаватель – Ирина Александровна. Предмет этот был математика со сложно понимаемыми темы типа «экстремума функции». Курсант Баранов спросил, нафига нам на заставе эти познания, на что Ирина Александровна ответила, что, используя эти формулы, можно вычислить скорость движения нарушителя ГГ и возможность его перехвата ТГ. Баранов в свою очередь заявил, что это все муть, на каждой заставе давно уже все рассчитано ногами и спидометром. Она обиделась и выгнала Баранова с занятий. Ирина Александровна действительно свято верила, что математика – один из основных предметов пограничников. Вова Ходаков, афганец, вылетел именно за двойку по математике, которую поставила ИА, не пойдя ни на какие компромиссы с командирами.
